АГЕНДА МАТЕРИ 1951-1973 6 страница

Да, я стремился быть для Франсуа гуру, хотя мне никогда не приходило в голову давать себе столь пышное имя — вы в точности не знаете того, что представляет из себя гуру, либо имеете об этом лишь интеллектуальную идею. Для вас я никогда не стремился быть гуру или чем бы то ни было, лишь предлагал вам разделить со мной мою борьбу, мои сомнения, мятежи, а также мои отказы и слабости. С Франсуа я никогда не позволял себе слабостей. Но теперь я сожалею о том, что временами имел слабость довериться вам и заставлять вас разделять со мной сомнения и мятежи, которые я должен был держать в себе. Поскольку вы можете сослаться на некоторые мои разочарования или отказы, чтобы сомневаться в пути, выбранном мною. Я очень сожалею о своём письме, написанном три или четыре дня назад, где я позволил себе сказать «мы оба станем немного сумасшедшими и т.д.» Когда я нахожусь в более низком сознании, я стремлюсь к безумию и даже иногда позволяю себе соскальзывать в него. В прошлом году вы думали, что сходите с ума, поэтому я знаю, что это значит. Я знаю, что сумасшествие — всегда бегство, уход. И я знаю на опыте, что до того, как я приближаюсь к безумию, существует ясный и чёткий момент, когда мы выбираем безумие. Так что я крайне сожалею об этих моментах отказа, которыми я с вами поделился, ибо они вам не помогли, а, скорее, поощрили вашу слабость. Нужно было рассказывать вам, как я рассказывал Франсуа, только о лучшей части себя, той, за которой я следую всеми своими силами, той, которой я неустанно буду пытаться стать, всё более и более.

Таким образом, вы очень смутно понимаете смысл моего присутствия в этом Ашраме. Поскольку ваше письмо после стольких несправедливостей заканчивается короткой фразой, которая переполняет чашу. Не вы ли пишете с поразительным легкомыслием: «Вы исследуете одно из направлений* жизни. Я исследую другие». Вы что же, так и не поняли единственную линию многочисленных писем, написанных мной за последние годы? Вы так легко позволили себе обмануться моим внешним присутствием во внешнем окружении Ашрама. Возможно, вы даже полагаете, что Ашрам (этот Ашрам Шри Ауробиндо) — нечто вроде экзотического монастыря. Если ваше понимание того, что такое Ашрам, не превосходит того, которое было у меня самого во времена работы у Барона в Понди, то что же, это не очень умно. Вы, вероятно, не поняли, что в последние годы у меня происходит именно исследование всех так называемых «направлений», «смыслов» жизни, и именно с той целью, чтобы осознать, что все эти так называемые «направления», фактически, не более, чем тысячи внешних форм, кипение на поверхности, различные выражения, тонкая поверхностная и изменчивая корка необъятного внутреннего мира, являющегося фундаментом всех этих форм, тем самым смыслом поверхностных движений. Вы не можете обвинять меня в том, что я лишь слегка прикоснулся к этим так называемым «направлениям» жизни, изучаемым вами: я их жадно исследовал, я ходил, искал, экспериментировал. Насколько мне кажется, все последние годы я не сидел в своей комнате, заполняя страницы дневника. Я сознательно множил «опыты». И я по-прежнему всегда готов покинуть Ашрам — вы в курсе некоторых сторон моей внутренней борьбы за то, чтобы остаться здесь, — я готов сбежать в китайский Туркестан или к Южному Полюсу в поисках новых наркотиков или новых захватывающих ситуаций. Но я знаю, что истинная проблема не там, я знаю, что она более глубоко внутри меня, и я остаюсь, я борюсь за то, чтобы копать глубже в этот внутренний мир, ибо он и является самим смыслом существования — неужели вы, вы сами, для решения ваших конфликтов удовлетворитесь тем, чтобы лишь слегка поскоблить в подсознательной корке? Где он, смысл жизни, если не во внутренних глубинах? Где вы собираетесь отыскать ключ, отпирающий вашу тюрьму, на улице или в ваших приключениях?? Если смысл жизни внутри, это не значит, что я осуждаю «внешнее» (а впрочем, когда находишь истинное существо в себе, то уже ничто не является «внешним») — я слишком пылко и страстно переживал эту болезненную и радостную игру внешних форм, чтобы отвергать их. Я не отвергаю ничего и не собираюсь упразднять переливы красочных видимостей, но я вначале хочу найти их смысл, узнать, на чём они базируются, чтобы затем возвратиться к ним, обладая ясным неуязвимым взглядом, и иметь некоторое господство над ними, вместо того, чтобы беспомощно кружить в водоворотах, бросаясь во все стороны, как пробка на волнах, которая даже не знает, почему она страдает, почему счастлива, откуда она появилась и куда движется.

Вы всё ещё путаете Йогу с неподвижным экстазом и растворением в Едином. В чём же тогда польза всех моих писем? Вы так и не поняли, что Йога — по крайней мере, Йога Шри Ауробиндо — это метод, мощная дисциплина для исследований внутренних областей? Шри Ауробиндо определяет Йогу так: «Искусство сознательного самораскрытия». Чем, вы думаете, я здесь занимаюсь? Ограничиваюсь тем, что веду уроки французского и занимаюсь переводами? Вы понятия не имеете (это не ваша вина), какая сумма концентрации, дисциплины, практики, неослабевающих усилий нужна для того, чтобы реально спуститься хотя бы чуть-чуть в глубины себя. Когда по-настоящему узнаёшь, что означает эта дисциплина и какова цена методических усилий, требуемых для того, чтобы немного спуститься в себя — и не мозгом, но по-другому — тогда можешь сказать без самодовольства, что ты всё ещё рядом с поверхностью, ибо материально невозможно в одиночку, без гуру, по-настоящему спуститься в себя, ибо для этого нужен кто-то, кто откроет вам дверь. В этом смысл инициации, посвящения, другого смысла нет.

Я рад, что вы начали ваш курс психоанализа, поскольку это может помочь вам расчистить небольшой участок, облегчить ваши усилия и подготовить вас. Я не «против» психоанализа, но скажу сразу, что в любом случае он не далеко вас уведёт. Психоаналитик — это карикатура гуру. Чтобы идти дальше, требуются другие могущества, которыми не обладают ваши учёные, сколь бы искренни они ни были. Вся моя «работа» с вами в моих письмах за последние годы состояла в том, чтобы попытаться направить вас к Йоге, чтобы подтолкнуть к поискам гуру. Но в письмах я мог лишь ограничиться туманными заявлениями, используя неясные слова — неясные для вас — такие как «внутреннее существо», «внутренний свет». Поскольку невозможно рассказать об этих вещах тому, кто не имел начальных переживаний, опытов. Я лишь надеялся, что однажды вы встанете на путь, чтобы найти своего гуру. Наконец, вы нашли психоаналитика, и это уже, хоть и совсем маленькое, но начало, и я рад. Но компетентно, с полным знанием дела скажу вам, что внутренний мир не заканчивается на том, что изучают психоаналитики. К счастью! ибо то, что они называют подсознанием, ограничивается небольшой, очень загрязнённой зоной в области сексуального центра, где нет ничего привлекательного. Фактически, самые первые шаги Йоги начинаются с психоанализа этого «подсознания», поскольку это зона, наиболее близкая к поверхности. Но существует нечто иное! Я говорю вам об этом потому, что я всё же прошёл немного дальше. Но это не для тех, кто ищет комфортных путей.

Подруга, теперь вы лучше понимаете, что значит «жить на пределе себя»? Хотя, если быть точным, я говорил «двигаться к пределам самого себя». Это не значит жить с 40-градусной температурой, это не вопрос интенсивности — по крайней мере, не только — это вопрос протяжённости, охвата. Это означает, что нужно исследовать всю совокупность своих владений, а не играть на поверхности гулких пещер. Я не ищу также «предельного покоя», как вы говорите, покой никогда меня особо не привлекал, но он приходит автоматически, когда мы приближаемся к истинным основам существа. Полностью, тотально находиться в себе — это также и означает найти Покой. Нет конфликтов более продолжительных, чем когда мы живём лишь одной частью самих себя. «Сумасшедшим» является как раз тот, кто укрылся на небольшом островке своего существа. Но эта тотальность бытия — именно эта вещь должна быть непременно завоёвана. Мы не рождаемся полностью и сразу в самих себе. Нужно бороться, чтобы расширять своё сознание, возвышать и углублять его. И возникает момент, когда мы понимаем, что всё, не являющееся истинным «я», все мелкие ментальные и витальные конструкции, вся мелкая автоматика нашей культуры, наших атавизмов, нашего образования, всё это нужно выкорчевать, ибо они формируют стену, которая стоит на пути более глубинного открытия. При столкновении с этой маленькой операцией, которую необходимо совершить в самом себе, у нас возникает впечатление, что, выкорчёвывая всё это, мы убиваем самих себя, отрываемся от самих себя — потому что мы всё ещё смешиваем истинное «я» со всякого рода мелкими «я», фальшивыми, но весьма дорогими нам. Тогда мы кричим, бьёмся рыбой на песке, у нас впечатление, что мы готовы испариться... Подруга, нужно пройти долгий путь, но к великому счастью, прежде чем мы прибудем к «цели» (впрочем, нет конечной цели, но лишь постоянное расширение), мы получаем несколько ослепительных знаков некоего пространства и света, приходящих для того, чтобы укрепить нас, дать нам уверенность, и ворча сквозь зубы, мы снова становимся на путь. Вот что значит двигаться к пределу себя.

............

Подруга, я не имею смелости переписать это длинное письмо, чтобы удалить все следы гнева, раздражения и разочарования. Это слишком долгая работа. Надеюсь, вы простите мне мою отповедь. Но ваше письмо действительно меня ошеломило.

Обнимаю вас. Сегодня вечером вы отнюдь не красный ибис, но непослушный воробей, к которому я всё же испытываю нежность.

Б.

P.S. Я говорил с Матерью о своей книге. К моему удивлению она сказала: «Я уже давно думаю о том, что ты можешь написать нечто полезное». Она сказала, что если я хочу, она освободит меня на полгода или год от всей деятельности, чтобы я мог спокойно сидеть у себя и писать. Таким образом, возможно, в ближайшее время я так и сделаю. Я отбросил щепетильность и сомнения, ибо теперь знаю, что любой интеллектуальный труд набрасывает пелену на глубинный опыт. Полагаю, что, наконец, начну это делать для Франсуа и для вас. Если я пишу, то это действительно из-за вас — ещё немного чернил. Но во все чернила, потраченные на вас и Франсуа за десять лет, я вкладываю всё своё сердце. Хотелось бы, чтобы эта книга оказалась для вас более понятной, чем мои письма.

4 августа [1956]

Бернару д'Онсие

Старина,

Как раз думал тебе написать, как вдруг получаю от тебя весточку. Как ты мне и советовал, я хотел спросить у Матери, что это за «магическая поддержка». Но никак не удаётся поговорить с ней. Количество учеников постоянно увеличивается, и становится всё труднее говорить с Матерью — я не хотел бы передавать ей этот вопрос в письменном виде. В конце концов, полагаю, что благодаря твоим намёкам так или иначе разгадаю, о чём идёт речь. Это не очень «inspiriting» [воодушевляет]. Хорошо, что ты дал мне указания. Я, кажется, всегда буду недооценивать или принижать твои знания и мудрость. В любом случае, я более не сомневаюсь, что все пути ведут в Рим — длинные они или короткие, но все.

Обрати внимание, я не имею ввиду, что я на коротком пути, в то время как ты на длинном! Как бы то ни было, мой путь довольно тернист, и я всегда меж двух огней. Иногда я настолько усталый, физически и морально, что позволяю себе делать всё на автомате — но ты, возможно, скажешь, что здесь это является идеальным условием! Сейчас у меня период истощения, вялости, как после хорошего солнечного удара, в то время как пару недель назад я уже собрал «багаж» для поездки в Дарджилинг (кажется, там можно найти работу), помышляя о Тибете.

Рад знать, что ты там со своими розовыми кустами, деревьями и Маник. И я ни секунды не сомневаюсь, что «чудо» не минует тебя снова. Впрочем, я, кажется, ещё с наших первых встреч говорил тебе это, я верю в твой шанс. У меня есть небольшая идея на этот счёт.

По-братски

и с нежностью к Маник

Б.

21 августа 56

Клари

Подруга, ещё одно письмо в ночь. Я не должен добавлять к вашей боли ещё и свою, но я в такой дали от радости, мне нужно обратиться к человеку, желательно к Клари!... Как только мы теряем контакт с истинным существом в себе, какой провал, какая ночь наступает тогда, и вдруг ужасное одиночество — ощущаешь себя лишь жалким, потерянным сгусток страдания, и кажется, это одиночество древнее, как ночь, которая нас подавляет, одиночество, поднимающееся со дна эпох, чтобы разрывать, ломать; тяжёлое, как земля, как человеческие страдания. Мне кажется, я объединён со всеми людьми, и в сердце моём больше нет радости, которую оно могло бы передать им, их страдание вторгается в меня, смешиваясь с моим страданием. Я думаю о вас, борющейся с вашей галлюцинацией, о Жаке, запертом в его одержимости самоубийством, о Франсуа, которому так трудно жить — все изолированы, как маленькие планеты, вращающиеся вокруг самих себя и неспособные объединиться. И все ваши одиночества — это моё одиночество, ваше зло — моё зло. Мы никогда не полюбим другу друга, мы не сможем объединиться. Подруга, в каких тюрьмах мы живём? Где любовь, где радость, способные объединить нас с другими, с миром?? Когда мы разобьём этот круг из железа, изолирующий нас? Я чувствую боль всех людей. Я един со всеми. Единственный способ облегчить этот вес, эту тяжесть мира, и действительно полюбить других состоит не в том, чтобы распять себя, но в том, чтобы отыскать в себе радость и излучать её — но вся радость покинула меня. Я знаю, где свет, я знаю, где истина, любовь и радость, я знаю; но я бессилен принять эту радость и этот свет — это уже не вопрос сомнения или неуверенности, нет, это неспособность, словно болезнь, заковавшая меня в ночь, погрузившая меня в свою смолу. Если бы был героизм захотеть этого света и снова отвоевать его, но вся низшая природа говорит НЕТ, она желает ночи, она желает страдания, желает неведения. Мы совсем не жертвы, мы соучастники нашего зла; укоренившееся в нас соучастие такое же старое, как мир. Чтобы выйти из этого, нужно отбросить от себя тысячелетия мрака и невежества, но всё это прилипает к нашей душе, как глина, та самая глина, из которой мы были рождены. Когда я говорю «груз мира», это не образ. Нужно действительно пересечь всю толщу циклов человеческого страдания, за несколько лет пройти тёмные атавизмы наших прошлых существований, наследственность земли, чтобы иметь право заново вынырнуть в свете и правде. И кажется, что надо победить не только своё страдание, своё невежество, своё одиночество, но одиночество всех тех людей, которых мы несём в себе — мы сумма всех людей, всего их одиночества, всей их ночи — над всем этим нужно одержать верх. И когда мы теряем контакт с истинным существом в себе — тогда мы чувствуем всю тяжесть мира, тогда рушится наша хрупкая победа над тьмой, тогда, обескураженных, нас отбрасывает назад. Ибо каждый раз всё начинается заново, будто ничего не было сделано, будто не было никакой победы. И нужно начинать снова и снова, пока эта человеческая ночь не будет окончательно побеждена в самых глубинах существа, и это нескончаемая битва, как будто мы обязаны быть людьми, просто людьми.

Подруга, я знаю, я знаю, что лишь победа над своей собственной ночью может помочь другим и облегчить груз мира, я знаю, что лишь эта победа даст право на Любовь, Радость и Единение. Я знаю, что нет иного выхода, что нужно идти до конца в своём героизме, бороться до окончательной победы. Во мне нет сомнений, но есть ужасное бессилие, слабость. В течение нескольких лет я боролся раз, другой, десять раз, и пришёл момент слабости, утомления от того, что всё приходится начинать заново, всё возобновлять. Я хочу закрыть глаза и позволить себе плыть по течению, как утопленник. Вот почему я пишу — может быть, для того, чтобы не стать сумасшедшим.

В последнем письме вы пишете: «Вы очень далеки от обычных людей» — бедная моя подруга, вы не знаете, сколько во мне слабости и как истово я прошу пощады от навалившихся со всех сторон мелких препятствий. Моё единственное отличие от других в том, что я, возможно, был более мятежным, чем они; что я дольше других отрицал; что я больше испытал; но при первых же реальных трудностях я отступаю, я не в состоянии прыгнуть — на моём собственном плане у меня меньше мужества, чем у людей, которые каждый день зарабатывают на жизнь и растят детей.

Понимаете, я прошёл путь до определённой точки, я боролся и дал согласие изменить своё существо до некоторой степени, я сумел до некоторой степени изменить свой образ жизни, мышления, ощущения, реагирования — но лишь до некоторой степени. Более-менее преуспев в этих поверхностных перетасовках и более-менее соскоблив внешнюю корку, приходишь к некой фундаментальной вещи в себе, к чему-то, что является скалой темноты и эгоизма, «bedrock*» нашей человеческой природы — и это говорит НЕТ, это отказывается, это не хочет света, не хочет меняться, это упрямо цепляется за землю, колоссальное сопротивляющееся Нет, это вся тяжесть ночи мира в нас, она говорит Нет, бунтует и отказывается меняться. Там есть СТЕНА, которая кажется непоколебимой, и все наши прорывы к Свету разбиваются об эту неприступную стену. Мы можем единожды, дважды, много раз пробить эту стену, но всякий раз эти хрупкие победы разрушаются, и всякий раз стена, кажется, становится лишь толще, устойчивее — всякий раз мы погружаемся немного глубже в себя, но чем больше мы погружаемся, тем труднее препятствие, тем более яростным становится сопротивление... и тем более опасным становится этот путь, ибо мы пробудили силы ночи, готовые бороться до последнего, дабы защитить свою империю. И мы убеждаемся, что Йога — это огонь, динамит. Если мы не сможем победить, то будем физически безжалостно РАЗДАВЛЕНЫ, сметены. Вы понимаете? Итак, моя борьба становится всё труднее, и я нахожусь на том решительном повороте, где, возможно, буду сметён — это продолжается уже год. Я на пределе мужества. И ощущаю себя слабаком.

И что весьма странно, подруга, что эта непоколебимая стена Ночи, кажущаяся столь твёрдой, толстой, неопровержимой — фактически лишь мираж, очень убедительный, но мираж. Поскольку иногда достаточно чего-то очень маленького, крохотного внутреннего согласия, маленького слабого «да», чтобы вся эта Ночь разом рассеялась, исчезла, как театральный занавес. Эта такая толстая штука имеет лишь толщину нашего собственного отрицания Света. Достаточно сказать «да» — настоящее «да», не на словах — чтобы перейти на другую сторону. Но мы отказываемся говорить «да». Всё это потрясающе абсурдно. Десять, двадцать раз получаем опыт, проходим на другую сторону, видим, что эта стена лишь мираж, и при этом снова попадаем в ловушку, в мираж, мы всё забываем и продолжаем верить в мираж, этот мираж становится неопровержимым, свет более не существует, он принадлежит другой планете, которая кажется недоступной. МАЙЯ. И что-то в нас хочет этой Майи, наслаждается миражом, любит ночь. Между тем, это не совсем Майя, поскольку если мы верим в неё, она становится очень реальной, она становится могущественной, она может нас убить или сделать безумцем.

Вот такие «вещи». Если я не найду мужества, чтобы выдержать новую атаку, я покину Ашрам. Но я понятия не имею, что буду делать «в миру» и где меня постигнет неудача. (...)

Да, конечно, я думал о вашем отъезде в Лондон в будущем году, и меня это волнует, как это было с вашим возвращением в Карачи. Я понимаю, что это значит для вас. Подруга, как бы я хотел крепче любить вас, чтобы помочь вам, доставить вам радость, которая только и может помочь. Но у меня простое бедное человеческое сердце, и оно окружает вас всей своей нежностью.

Б.

Четверг 23 августа [1956]

Бернару д'Онсие

Старина,

Полагаю, что скоро вновь отправлюсь в путь на некоторое время. Пожалуй, мне нужно немного «состариться», прежде чем искренне принять жизнь Ашрама. Отъезд для меня не означает, что я изменяю своей цели, я всего лишь собираюсь «отдышаться» — потому что снаружи нет ничего такого, что бы меня действительно привлекало. Ты говорил мне про «амбиции», я ничего подобного не чувствую, за исключением того, чтобы отыскать то самое нечто, что я ощущаю в себе и что некоторые называют Богом. Но во мне больше нет торопливости или неуместного беспокойства: вещи придут в свой час. Я был слишком тороплив.

............

В любом случае, во мне абсолютная уверенность, что всё будет в порядке. Уезжая в Гвиану, я тоже не знал, куда податься, и между тем, всё устроилось.

До скорого свидания, может быть? Вы оба — мои друзья.

Б.

Среда [29 августа 1956]

Бернару д'Онсие

Старина, возможно, ты поймёшь, если я скажу тебе, что это не просто «страсть к путешествиям», но нечто более серьёзное: уже более шести месяцев давление настолько сильное[17], что временами я опасаюсь, как бы не сойти с ума. Это не шутки. Так что фраза «отдышаться» имеет весьма конкретный смысл.

Твоё письмо меня бесконечно ободрило: знать, что ты мой друг, что ты меня примешь; мне действительно нужна твоя дружба. И теперь, прежде чем снова встать на путь, если я действительно должен покинуть Ашрам, было бы неплохо найти у тебя возможность по-настоящему отдохнуть. Я раскалён до предела, и это очень утомительно.

Мне не хочется покидать Индию, поскольку я, в конце концов, словно бабочка, кружащаяся вокруг пламени — вероятно, однажды мне придётся решиться и войти в пламя. Я очень хорошо чувствую, что мне этого не миновать.

Европа? Ни за что на свете я не хочу возвращаться во Францию, внутренне я не чувствую её своей страной. Какую работу я смогу найти в Индии? Мне всё равно, хоть мыть посуду. Я ухожу не в поисках фортуны, я ищу место, где можно «дышать». Всё, что мне нужно, это немного денег, чтобы есть и спать. И главным образом я хочу избежать контактов с европейскими элементами, посольствами и другими бандами.

Курс не в Дели, и также не в Алмору, ибо я не хочу садиться на шею Брюстеру. Мне сказали, что можно найти работу в районе Дарджилинга, где мы проводили поиски. Поэтому курс на Калькутту, но я готов остановиться в любом месте по пути. У меня есть чем оплатить билет на поезд до Дарджилинга — включая мою прогулку с тобой (спасибо за милое предложение) и также средства на то, чтобы продержаться месяц, живя по-индийски, может быть, даже два месяца. Так что всё в порядке.

Если мне придётся уехать, я телеграфирую тебе из Мадраса. Но очень трудно оторвать себя от этого места, ибо целая часть меня глубоко укоренилась в этом самом пламени, которое меня сжигает.

Б.

P.S. О, хвала небесам, что ты здесь!...

25 сентября 56

Клари

Дорогая подруга,

Несколько строк, чтобы сказать вам, что я вас обнимаю и что я рядом с вами. Будьте уверены, подруга, что вы не одна, несмотря на ваши затруднения, ваши разочарования, ваше молчание.

Сердечно ваш

Б.

Воскресенье, 7 октября [1956]

Бернару д'Онсие

Здравствуй, старина, здравствуй, Маник, я всё медлил вам написать, ибо весь поглощён деятельностью в Ашраме, с момента возвращения у меня почти не было свободных минут — и вот ко мне приходит твоё письмо, Бернар; я так тронут твоей дружбой, твоим вниманием[18]. Ты так заботишься обо мне, вы столь добры и дружественны. К сожалению, я разочарую вас, но я хочу ещё немного подождать, прежде чем написать Уотсону. Я хочу ещё усовершенствовать мой опыт здесь, и позволю себе остаться до января, самое позднее до февраля, чтобы раз и навсегда определить своё будущее. Если до января ничего не произойдёт, я напишу У. Невозможно так легко сойти с тропы, на которой отыскал лучшее, что есть в тебе. Я прекрасно знаю, что уйдя от Уотсона с набитыми карманами я получил бы полную свободу обрести любые переживания, но я также знаю, что каждый год, проведённый вне духовного усилия, вызывает внутреннее отвердение, и потом очень трудно взорвать этот панцирь. Посему я хочу позволить себе ещё четыре месяца усилий и надежды — а там посмотрим. Не думаю, что эти четыре месяца как-то повлияют на мои шансы восстановления у У.; но они могут повлиять на мои шансы духовной интеграции.

Я бережно храню твоё письмо-шаблон к У., и если мне придётся его отправить, то отправлю как есть, разве что расширю «стиль». Ты затрагиваешь в нём множество вещей, о которых я бы точно не подумал, но которые являются — или должны быть — весьма дельными. Спасибо.

Эти несколько недель с вами дали мне много хорошего. Я вам должен за то, что не реализовал тот экстравагантный проект с Гималаями и поставил себя перед реальной альтернативой: Ашрам или Бразилия.

............

В случае новых внезапных перемен ветра я вам напишу; но очень надеюсь не сдаваться и «работать» в течение этих четырёх месяцев; смогу ли я, наконец, очиститься по-настоящему в молчании среди счастливых людей?!!!... Кто знает.

Благодарить вас — это довольно смешно, но я обнимаю вас обоих и желаю вам быть счастливыми.

Б.

20 октября 56

Клари

Добрый день, моя дикая сестра, сердце моё столь запутанно, а голова столь пуста, что даже не могу писать. Но дальше оставлять вас в неведении и молчании было бы слишком плохо, так что посылаю вам эти несколько строк, чтобы выразить свою нежность — возможно, единственную надёжную вещь, которая ещё остаётся во мне. Я только что вернулся от д'Онсие, проведя месяц в его новом доме в Хайдарабаде. Он встретил меня очень мило, и пребывание там принесло мне пользу. Я был очень усталым. Однако, всё же возвратился сюда. Во мне такая ужасная пустота. В таких случаях лучше молчать и ждать, когда это уйдёт, если это захочет уйти.

Если вы ответите, то напишите о себе, мне полезно будет заняться чем-то иным, кроме своих собственных трудностей... Я очень рад, что вы «питаете слабость» к Франсуа — чем бы она ни была, кровосмешением, влюблённостью или не знаю чем — вы можете принести ему пользу.

Когда в Лондон?

А ваше лечение?

Каким бы прекрасным ни было ваше последнее письмо, Подруга, но всё во мне тьма, и какая тьма! Просто существуя, вы уже приносите мне пользу; как видите, вы кое-что можете сделать для меня.

Обнимаю вас со всей своей нежностью.

Б.

Лепесток розы

просто так.

4 ноября 56

Клари

Вуаля, вуаля, я вас обнимаю и попробую успокоить смятение у вас в голове. Добрый день, сестра вне-закона, суматошный ибис, который совсем не ангел в «этой области» с кучей ненавистных сладострастных проблем. Добрый день, мятежный гибискус — красные, словно пламя, они втроём пылают на солнце рядом со мной. Вот, так будет лучше. И если есть «причастие святых», то обязательно должно существовать и «причастие грешников». Итак, я обращаюсь к заходящему солнцу и посылаю вам вымученную улыбку, 6-го числа откройте ваше окно, выходящее на Восток, и вы, возможно, поймаете её в полёте — если Месье Насер её не перехватит. А теперь, если этого недостаточно, поднимите за нас рюмку водки, порцию икры — та, что от Петросяна с улицы Latour-Maubourg, весьма неплоха — сядьте у аквариума с тремя амазонскими скаляриями, дабы послушать истории из жизни. Скалярии необходимы, иначе мы упустим самое главное. А затем, если вас это не удовлетворит, ну что же, позвоните в службу времени Парижской Обсерватории, они составят вам компанию до конца времён, но это слишком долго.

За исключением этого, сказать особо нечего. Я бы очень хотел снова увидеть вас, погулять по Парижу, быть серьёзным и сходить с ума вместе с вами. Так будет лучше, поскольку одна из моих маленьких внутренних стен обрушилась, и я вхожу в новую фазу, которая могла бы выразиться также и внешними изменениями. Но я расскажу об этом в другой раз, когда вещи обретут большую конкретность. Подруга, как же нам не хватает прозрачности. Мы все подобны сетям, в которые попадаются бесчисленное множество мелких посторонних мыслей, множество маленьких желаний, даже не являющихся нашими, целая сумеречная фауна — разорви сеть, и всё это хлынет сквозь нас, всё взорвётся. Как видите, нужно купить большой аквариум, выпустить туда всех этих сомов, скалярий и лемуров, барахтающихся в вашей голове; а потом кладёте ключ под коврик и улетаете — это очень просто.

Почему вы не упомянули об Ашраме в вашей книге? Если Ашрам в Понди вас смущает, поместите его в Тибет. Единственная сущностная вещь — это искренность, и через вашу героиню вы можете построить очень мощную оккультную связь с силами света. Ваша героиня вернёт вам то, что вы ей дадите. Дайте ей лучшее, что есть в вас. Я очень-очень рад, что вы пишете, и обнимаю вас, награждая ещё одной вымученной улыбкой. Бонжур, маленький сом.

Б.

9 ноября [1956]

Бернару д'Онсие

Старина,

Давно не писал тебе, но я здесь полностью поглощён деятельностью. Однако, вещи изменились. 30 октября у меня был долгий разговор с Матерью, и она полностью изменила моё мнение в связи с Уотсоном. И в тот же день я написал У., попросив его дать мне ещё один шанс. Письмо моё в сущности осталось довольно близким по смыслу к твоему письму-шаблону, которое ты для меня любезно подготовил. Таковы дела на внешнем плане. На плане внутреннем всё чудесно сдвинулось с мёртвой точки после целого года тьмы, и я наконец нашёл свою радость и много чего другого. Всё хорошо, всё всегда было хорошо.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒