АГЕНДА МАТЕРИ 1951-1973 7 страница

Мне остаётся ждать ответа У. Полагаю, что всё устроится; ну а в противном случае, что ж, вещи устроятся по-другому; теперь я знаю, что по необходимости всё устраивается так, как надо — к лучшему.

А ты, какова у тебя ситуация? Дело с гравюрами удалось? Я удивляюсь, почему ты не запрёшься в своей крепости, отослав всех этих слуг-кровопийц. Но бесспорно, в Хайдарабаде труднее порвать отношения с социумом, чем в Дели, не так ли?

Что ты скажешь о перевороте в Египте? Решительно, французы достигли последней стадии морального распада[19].

Буду держать тебя в курсе новостей из Рио.

Старина, обнимаю тебя и Маник,

Б.

23 ноября [1956]

Клари

Подруга, но ваши поэмы, они превосходны! я хочу сказать — вы действительно поэт. Какой сюрприз! — видите, как я дерзок! Ваши поэмы, они трепетны, чувствительны, горьки, ироничны или ужасно печальны, или причудливы — но во всех них присутствует нечто, они имеют нечто необъяснимое, что их освящает. Это откровение! Какая интеллектуальная свобода и какой пыл. Наконец появилось нечто, что выплеснулось из вас — даже если это не всегда лучшие ваши части, потому что так вы очистите ваши источники.

Наиболее красивое из ваших творений: Будапешт[20]. Какой тон, подруга! Это очень красиво, это глубинное касание. Достаточно этого стихотворения, чтобы посвятить вас в поэты. Отлично, вы видите, я уже выдал вам посвящение, недостаёт только святого масла, чтобы вас похоронить — если бы я и без того не знал, что вы неуловимы, и обитатели загробного царства затруднятся вас поймать. Будапешт глубоко человечен. Настолько, что у меня перехватило дыхание. Но если смотреть не только с точки зрения человечности — поэтический ритм в полном согласии с вашей эмоцией. (...) Чёрт, подруга! Мне нечего сказать про ваши стихи, кроме того, что это воистину настоящие стихи.

Теперь, когда стало ясно, что вы обладаете качествами поэта, я хотел бы попытаться сказать вам нечто весьма «характерное» касательно источника вашего вдохновения (впрочем, полагаю, что вы уже сами обдумали всё, что я мог бы вам сказать, но тем хуже). Итак, мне кажется, ваш источник слишком подсознательный. Это слово настолько плохо определено, а психология Запада столь бедна в этом плане, что я не знаю, как описать вам различия — различия, опирающиеся на опыт — для распознавания многочисленных глубинных регионов... Похоже, что вы «промышляете» главным образом в зонах, более-менее исследованных сюрреалистами* — это зона всевозможных смешений, полная ярких вспышек и глубокой тьмы, странных, соблазнительных образов, чарующих светотеней, где мы дрейфуем среди неопределённостей, фрагментарных воспоминаний, искажённого света, странных ассоциаций — что-то вроде девственного леса, полного тайных шорохов, пленительных и опасных цветов; изобильная, захватывающая, головокружительная зона. И мы рискуем соблазниться причудливостью этих мест, мистической двусмысленностью, царящей в этом мире, где вещи пока ещё не кристаллизованы, не заморожены поверхностной жизнью, пока ещё жидкие, неопределённые. Это первый импульс жизни, жизни в сыром виде, необработанной. И конечно, там мы находим весь этот неоценимый, бесконечно богатый поэтический материал. Но есть опасность застрять там, поддаться этому очарованию. На мой взгляд, поэзия служит не только для выражения странного — она должна быть также и открытой дверью к более великой реальности нас самих. Говорю вам всё это только лишь для очистки совести, поскольку знаю, что вы и без меня хорошо осведомлены об этих вещах. Я лишь хотел бы быть уверенным, что вы будете стремиться к более глубоким или более высоким источникам — ибо идеал, конечно, в том, чтобы «промышлять» в зонах сверхсознательных. Если говорить менее абстрактно, Шри Ауробиндо однажды привёл один пример сверхсознательного источника, цитируя четверостишие из стихотворения Пьяный Корабль А.Рембо, насколько я помню:

J'ai vu des archipels sidéraux ! et des îles

Dont les deux délirants sont ouverts au vogueur :

— Est-сe en ces nuits sans fond que tu dors et t'exiles,

Millions d'oiseaux d'or, ô future Vigueur?

[ Я видел звёздные архипелаги! и острова,

Чьи неистовые небеса открыты моряку:

— В эти ли бездонные ночи ты спишь или ускользаешь

Миллионом золотых птиц, о, будущая Мощь? ]

[ Архипелаги звёзд я видел, видел земли,

Чей небосвод открыт всем тем, кто вдаль уплыл...

Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля,

Ты укрываешься, Расцвет грядущих Сил?

пер. Кудинова ]

Последняя строка явно имеет источником сверхсознательное. И однако, бог знает, что Рембо часто грешил в подсознательной зоне, которая, кажется, вам знакома. Видите, я поместил вас в неплохую компанию.

Знаете, подруга, что с вашей поэзией, созданной искренне, со всей возможной искренностью, вы можете проделать огромный путь внутри себя и даже открыть регионы, до этого закрытые для вас. Поэзию можно сделать одной из выдающихся йог. И читая некоторые ваши стихи, я обнаружил огромный прогресс, сделанный вами начиная с довольно бесплодного периода 46-48 годов. Вы стали более цельной, Клари, более многозначительной, в вас больше пыла, больше жизни. И это прекрасно.

Будапешт... да, всё это ужасно, и Бухенвальд, и война в Алжире, и французская агрессия в Египте. Всё это полно лжи, дурной воли и варварства. Я не мог удержаться от того, чтобы сопоставить две ваших поэмы: Будапешт и Молитесь за нас. Я испытываю потребность снова сказать вам — если это действительно необходимо — почему я сражаюсь именно здесь, а не в Будапеште. Я здесь по тем же причинам, по каким ранее я был бы в Будапеште или в Греции с Маркосом, и по тем же причинам я сражался в Сопротивлении. Там и здесь борьба одна и та же — против сил Ночи или против сил угнетения; там и здесь сопротивление то же самое, но на двух различных планах; там и здесь опасности велики, хотя и принадлежат двум различным категориям. Я пишу вам это не для самооправдания, поскольку уже прошёл эту стадию, но именно для вас, потому что хотел бы разъяснить вам, что вы тоже прошли стадию, на которой ваша борьба должна происходить исключительно на физическом плане. И вам, и мне было бы легче и проще пойти сражаться физически; но это принадлежит прошлой стадии нашей эволюции; это искушение, которому мы не должны уступать. Мы отказались от физической борьбы в пользу борьбы более трудной, более неуловимой, но более истинной. Борьба жителей Будапешта истинна, но то, чему они должны научиться через эту борьбу, мы уже изучили, и дорогой ценой. Эта борьба истинна для них. Для чего в конечном итоге нужны все наши битвы, если не для того, чтобы сделать нас сознательнее, сделать человечество более сознательным — и какой смысл в коллективной и индивидуальной эволюции, если не в том, чтобы расти в сознании? И чем больше мы растём в сознании, тем шире становится наша борьба, тем она суровее, серьёзнее, даже если она менее заметна. Именно в этой «более высокой» борьбе мы должны закрепиться; преждевременно умерев в физической борьбе мы лишь прервём работу, которую должны совершить в себе. Разумеется, это справедливо лишь для немногих, вероятно, для меня и, полагаю, для вас. И, возвращаясь к тому, что я всегда говорил: единственный способ облегчить груз страданий этого мира — завоевать больше сознания и больше радости. Каждая победа одного сознания — это победа всего человечества против сил угнетения, будь то физические или тонкие и оккультные силы. Полагаю, что мы миновали стадию, где должны были совершать поступки, даже если эти поступки кажутся братскими и героическими. Есть «более высокий» героизм — я хочу сказать о героизме, который соответствует нашей стадии эволюции, категории, которой мы принадлежим. Не нужно смешивать планы, не нужно возвращаться назад. Вы достаточно меня знаете, чтобы понимать, что я говорю не о комфорте. И я всё более и более убеждаюсь, что невозможно никакое «учение», доктрина. Поскольку это письмо, попав в чужие руки, дало бы повод лишь всякого рода ошибкам, лжи. Оно предназначено только лишь для вас. Я всё больше и больше понимаю, почему раньше все посвящения оставались в тайне. Сегодня правда более распространена, но насколько же она извращена — и требуется много времени для понимания того, что правда одного не является правдой другого и что несмотря на это все служат одной и той же Правде... В начале войны в Алжире я, дабы заклеймить эту войну, написал довольно жестокое для себя письмо. Моя мать была огорчена и не поняла. Несколько недель назад она мне написала, рассказывая, что мой брат Пьер был награждён, я не знаю, какой-то «Золотой медалью» за войну в Алжире; и она сказала: «для Пьера эта война была тем же, чем для тебя было Сопротивление». Бесспорно, правда моего брата Пьера состояла в том, чтобы пойти на эту войну и быть храбрым. Но если бы я оказался двадцатилетним в 1956, а не в 1943, моя правда была бы в «сопротивлении», и я бы дезертировал — ибо в 1956 истинным сопротивлением было бы дезертирство. Но в 1956 мне 33 года, и я в Ашраме — и это ещё одно сопротивление, ещё одна правда. И между тем, это всегда одна и та же правда, и мой брат Пьер тоже вырос в сознании через свою войну в Алжире.

Да, Подруга, мы можем оплакивать Будапешт, оплакивать вопиющую несознательность этого мира. Но эта несознательность уменьшается, люди учат свой урок. Силы ночи кажутся неистовыми, но это ярость их последних рывков. Среди этих ложных, фальшивых конфликтов на земле у нас есть только один долг — становиться сознательнее. Такое «увеличение сознания» в итоге более эффективно, если мы хотим помочь миру. Это увеличение сознания может совершить нечто, не оставаясь «Сожжёнными, истерзанными, которые стоят и кричат», подобно людям из вашей поэмы, не знающим как «молиться за нас».

Бедная Подруга, я понимаю вас, я мучительно ощущаю вас, и я предпочёл бы послать вам любовь, а не слова... Но что я могу?

Однако, хотел бы посоветовать вам не прекращать свою поэтическую деятельность. Это источник освобождения, инструмент знания и внутреннего прогресса. Потрясающая Клари!

Обнимаю вас, дорогая мятежница

Б.

* *

Два стихотворения Клари[21]

Budapest

J'ai eu déjà honte

De mes mains

Pour leurs gestes

Et leurs ombres

J'étais déjà triste

De mes yeux

Pour les cieux

J'ai eu déjà de la peine

D'être seule

Et sombre

Comme un monde

Et qui s'éteint.

J'étais déjà le couple

Fuyant l'Eden

Et le criminel

Devant sa mère

Puis l'assassin

Dans sa cellule en verre

Et la complainte

D'un nègre qu'on lynche.

Mais aujourd'hui

Alors que l'hallali

Pour votre abois sonne

Je n'ai honte d'autre

Que d'être un homme.

Будапешт

Я уже пережил стыд своих рук

Их движений, их жестов

Я уже пережил печаль в моих глазах

Обращённых к небесам

Я уже пережил одиночество

и темноту, когда мир

Словно угасает.

Мне уже довелось быть парой

сбежавших из Эдема,

И преступником,

И убийцей в его стеклянной клетке.

И печальной песней негра,

Которого линчуют.

Но сегодня

Под ваш лай и улюлюканье

Я стыжусь одного —

Что я человек.

Priez pour nous...

Contemplation immobile

Des âmes pleines de sagesse

Touchant l'essentiel

De la conscience universelle

Priez pour nous.

Paupières calmes et résolues

Qui se baissent sur l'absolu

Indifférentes aux apparences

Sincères dans leur pénitence

Priez pour nous.

Quand tout est fait sans geste

Quand distillé, seul l'amour pur reste

À travers eux, regarde nous autres

Brûlés, rongés, hurlant debout

Et qui ne savons pas prier pour nous.

Молитесь за нас...

Души в недвижном созерцании,

Полные мудрости,

Прикоснувшиеся к основам

Универсального сознания,

Молитесь за нас.

Глаза спокойные и полные решимости,

Сомкнутые веки пребывающих в абсолюте,

Безразличные к внешним обличьям,

Искренние в своём раскаянии,

Молитесь за нас.

Когда всё делается без движений,

Когда через них изливается

лишь одна чистая любовь, —

На нас смотрят другие,

Сожжённые, истерзанные,

Которые стоят и кричат,

И не знают, как молиться за нас.

18 декабря [1956]

Бернару д'Онсие

Старина, после бесконечного ожидания я наконец получил новости от Уотсона. Он отходит от дел и покидает Бразилию, чтобы обосноваться в Нью-Йорке или Париже. Эта новость меня утешила, ибо я действительно не хотел связываться с этой рутиной. «I shall be interested in learning how you solve your present problem...» [«Мне было бы интересно узнать, как вы решили вашу проблему.»] Это не отсутствие вкуса к жизни. Мне тоже было бы интересно это узнать.

В остальном я совершенно доволен. Подумываю о том, чтобы отправиться в древний англо-египетский Судан или куда-нибудь в Сомали. Но вещи продвигаются очень тихо, незаметно, и если что, я тебя проинформирую.

А как у тебя? Я часто вспоминаю о вас, о нашей дружбе и привязанности. Вы мне очень помогли, ваш приём, ваши поддразнивания, ваше терпение относительно перемен моего настроения, ваше счастье. Я начинаю терять привычку играть роль и ввергать себя в трагедию — и это хорошо.

Как твои бугенвиллии, растут?

Сердечно с вами обоими,

Б.

24 декабря, вечер

Клари

Подруга, какая досада, что вы столь далеко и, возможно, в одиночестве. Я уже давно собираюсь написать вам, но у меня столько работы — к тому же, все эти слова из чернил и бумаги, которые требуется преодолеть, чтобы хоть чуть-чуть разогреть ваше сердце. Да, я думал о том, чтобы написать длинный ответ на ваше последнее письмо, и вспоминал фразу из него: «Во мне сосуществуют две концепции: сознание, что я есть всё, и сознание, что я крохотная — и сам факт быть "крохотной" невыносим, если бы не смирение». Мне кажется, меня переполняют множество пылающих вещей и что я мог бы помочь вам «распутать низшее» — я часто думаю о вас. Но меня останавливает необходимость использовать слова, ибо вы нуждаетесь не в интеллектуальной правде — пусть даже пылающей; вам нужно одно СЛОВО, которое проникло бы сквозь все панцири и внезапно хлынуло бы из вашего сердца, срывая печати, разбивая стены этой могилы, где на протяжении эпох и эр дремлет ваша истинная Личность, как египетские фараоны в их бинтах. Да, это нечто, этот НЕКТО должен быть освобождён. Вы не «крохотная», никто не является «крохотным» — крохотное как раз то самое поверхностное «я», шумное и бессвязное, полное страданий и мелких удовольствий, любящее свои страдания и свои жалкие утехи. Но эта ничтожная кукла — не Вы. Вы — это то, что неустанно пытается прорваться сквозь все ваши маски, ваши переживания, в ваших радостях и ваших разочарованиях. Это внутреннее существо неустанно посылает вам знаки, зовёт вас, именно его вы ищете, сами того не ведая, через всех тех, кого вы якобы любите, через книги, о которых вы думаете как об откровениях. Именно им вы занимаетесь, когда посещаете ваших беженцев или ваших слепых; и кроме того, именно оно пытается утвердиться через все ваши отрицания — ибо действительно нужно отринуть все видимости и самого себя, нужно всё опустошить, прежде чем Это сможет появиться во всей наготе нового рождения. Именно это внутреннее существо упрямо заставляет вас вести поиски, разжигает ваше беспокойство, заставляет упорно надеяться я не знаю, на что, в то время как всё, кажется, погрязло в отчаянии, в рутине дней и слабостей. Не чувствуете ли вы в сердце нечто мучительно острое, чей трепет поднимается до самой поверхности существа, и которое даже посреди комедии, которая кажется нам жалкой и мелочной, не прекращает повторять: «Я есть. Я ЕСТЬ, я больше, чем все мои слабости, я шире моей комедии, чище всей моей мелкой трусости». И тогда мы, конечно же, ощущаем смесь несказанной гордости и горького презрения к себе. Но эта гордость — не есть гордыня в переводе на слова поверхностного я; эта гордость — деформация сущностного Величия. Чувствовали вы когда-нибудь эту скалу в глубине себя, эту скалу уверенности, остающуюся незыблемой, в то время как все поверхностные вещи приходят и уходят, совершенно неуправляемо? Чувствовали вы когда-нибудь в себе некую чистоту алмаза, продолжающего сверкать даже тогда, когда вы погружаетесь в самую мелочную ничтожность, в самое низкое отрицание? Подруга, возможно, у вас ещё недостаточно «гордости»?

Как видите, трудность в том, что мы остаёмся пленниками языка, образования, культуры (видите ли, вы ещё не достаточно отрицали — речь идёт об отрицании всего, до тех пор, пока не останется больше ничего, кроме чистоты этого внутреннего, одинокого, обнажённого пламени). Потому что вы писали мне в своём последнем письме: «Если бы у меня было немного больше смирения в отношении Света, я бы, конечно, стала искать...» И ещё вы пишете: «Если цель земной жизни в том, чтобы войти в контакт с Божественным...» Но отбросьте же вы все эти имена, данные при крещении, которые заставляют вас думать, что предмет вашего поиска находится вне вас, отличен от вас. У вас ещё будет время, чтобы назвать это «Божественным, Абсолютом, Высочайшим, Богом или я не знаю чем», когда вы всё таки погрузитесь в себя и найдёте то, что ищете.

Вот, я хотел написать вам пару слов о том, что обнимаю вас, и позволить себе проспрягать ряд глаголов, более-менее искажающих. В конце концов, говоря с вами, я имею поддержку лишь одного свидетеля — своей жизни, при условии, что эта жизнь что-то в вас пробудит и сможет вас на что-то спровоцировать. Я ничего не могу, кроме как быть бесконечно внимательным и относиться к вам со всей моей любовью. И не свою уверенность я хочу передать вам, но вашу уверенность.

В начале этого поиска всё кажется очень туманным, как мечта, сновидение, «идея», волнующая нас, неясное томление, которое мы выражаем словами — но именно к этой неопределённой мечте мы должны СТРЕМИТЬСЯ. И чем больше мы её хотим, тем больше она вырисовывается, обретает тело, утверждается, пока не станет единственной Реальностью этой жизни и не засияет повсюду, везде, во всём. «Внутренний голос» — это не миф; но он настолько покрыт мелкими поверхностными стремлениями, а мы сами настолько невнимательны. Нужно долгое время настойчиво и неустанно внимать, прежде чем мы воспримем его живое и тёплое Присутствие. Мне кажется, вы там мёрзнете, нет...!?

Я переехал в дом. Живу в большом саду с пальмами всех сортов, работаю и изо всех сил стремлюсь к себе, это долго, трудно, но это единственная стоящая вещь после всего, что было.

Обнимаю вас

Б.

P.S. С Новым годом, подруга, пусть он принесёт результаты.

29 декабря 56

Клари

Подруга, настаёт Новый год, и я хотел бы выразить вам всю свою нежность, пожелать множество стихов и толику истинных радостей.

У меня мало что есть рассказать вам после того ливня чернил. Я дерусь, настолько честно, насколько могу. Мне хотелось форсировать ход событий, но я в совершеннейшем несогласии с самим собой. И я борюсь именно с Синьцзянем, ранее наивно полагая, что устранил его одним росчерком пера; и целая куча мелких битв со старыми вещами, не желающими умирать. Таким образом, чтобы уехать, я ожидаю истинного внутреннего согласия, а не мятежа.

Несколько цветков жасмина, дабы передать вам дух Индии и выразить мою нежность.

Б.

24 января 57

Маник д'Онсие

Дорогая Маник,

Ваша книга[22] пришла в интересное время — впрочем, я не верю в случайности, мы окружены маленькими знаками, которые не можем расшифровать или расшифровываем неумело. Я ещё не прочёл вашу книгу, за исключением нескольких страниц, но знаю наверняка, что я дальний брат Рембо, и вполне вероятно, что если бы он жил дольше, то попробовал бы пройти через опыт наподобие Ашрама. Мы не можем принять этот мир таким, каков он есть — впрочем, вы тоже, те, кто принял убежище за стенами вашей крепости в мире маленькой лампы.

Да, ваша книга пришла в любопытный момент. В последнем письме за декабрь я сказал вам, что счастлив — дабы избежать бесполезных объяснений, впрочем, всегда одних и тех же. Фактически, я пришёл к такому состоянию отчаяния, заперт в таком безвыходном положении, что действительно должно было что-то прийти. Переживая внутреннюю невозможность оставаться более в Ашраме, не имея ни единого су, чтобы уехать не только в Сомали, но хотя бы на десять километров от Ашрама, не имея никого, кто мог бы занять мне денег, я был зажат, пойман в абсурдную ловушку. И вконец отчаявшись, я начал писать. Забавно, как я сопротивлялся тому, чтобы писать. Теперь это выходит, и нужно, чтобы это вышло до конца, если я не хочу сдохнуть[23]. Я не «просто пишу книгу», но освобождаю прошлое, мёртвый груз, мешающий мне продвигаться, а если и годный на что-то, то лишь на то, чтобы привести меня в какой-нибудь Харар[24], в какой-нибудь абсурдный Синьцзян (мой последний проект). Эта «книга» может меня спасти; в каком-то смысле от неё зависит моя жизнь, ибо если с нею я не смогу победить свою долю темноты, изгнать всех этих судей, которые меня гипнотизируют, то мне останется лишь... я не знаю, не останется более ничего, кроме как пойти и умереть где-нибудь, настолько скромно и незаметно, насколько это возможно. Есть также доля света во мне, именно её я хочу попытаться утвердить — и то, что я пишу, выражает конфликт этих двух миров во мне. Рембо и Анти-Рембо.

Не стоит вопроса о «публикации» книги, вопрос в том, чтобы просто помочь мне выжить. Эта объективация меня спасёт. Какое-то время я буду держаться на расстоянии. В каком-то смысле так будет лучше. Это время ремиссии. Но воистину, это нелегко переживать. У меня нет вашей мудрости, я должен принимать весь трагизм положения. Предпочитаю не думать о том, что произойдёт, когда книга будет закончена, но с каждой страницей она всё больше окружает меня, и в конце возможно чудо.

В этой книге я вскоре собираюсь упомянуть Бернара, а именно в эпизоде с Наркандой, который кажется мне во многом символическим[25]. Но я хотел бы знать, какой была более-менее «историческая» база этого безрассудного предприятия. Может ли Б. послать мне пару строк, чтобы напомнить те исторические или псевдоисторические сведения или легенды, окружающие эти сокровища, которые мы там искали? В какую эпоху и под какой угрозой Махараджи спрятали эти сокровища и почему именно в Гималаях? Если бы Б. мог это сделать, то весьма помог бы мне.

Я пишу вам, но думаю о Бернаре. Его всё также «преследует» его семья и дурная репутация, которую мещане навесили на него, когда им не удалось его утопить? Да, я хорошо знаю, старина Бернар, как это нелегко, когда приходится встречаться со спиногрызами, наподобие того последнего, что прибыл из Китая, не знаю его имени. А Эфиопия?... Я хорошо вижу одну и ту же линию, которая может соединить Рембо, Бернара и меня, и некоторых других black sheep [паршивых овец] по всему миру. Рембо «решил» проблему через Харар, а Бернар через мудрость наркотика — возможно, моим решением является Йога, если я смогу её принять, то есть забыть о себе и всех своих тенях.

Итак, старина, храни мои письма, однажды они будут стоить целое состояние, если их не сожрут термиты[26].

Обнимаю вас обоих

Б.

P.S. Маник, ты — ангел.

Пондичерри, 1 март 57

Клари

Подруга, я ощущаю ваше молчание в некотором роде как неприязнь — тогда обниму вас, дабы отогнать злых духов, и произнесу три раза священный слог «P'ing», два раза повернувшись вокруг себя, что не очень удобно, когда пишешь письмо, поверьте.

Закончив эти обряды искупления, я задаюсь вопросом, а вдруг вы и вправду упорхнули, воспользовавшись моим маленьким рецептом освобождения от аквариума? Или наоборот, стали недоступны, оказавшись посреди underworld [преисподней]? В этом случае я наверняка составлял вам компанию на протяжении последних месяцев. Я пребывал в настолько невозможном внутреннем состоянии, что начал писать — и только что закончил свою книгу ночи, совершенно нечитабельную. Сотня страниц, где кричат, бунтуют, говорят Нет и всё остальное. Не могу сказать, что мне стало от этого легче, поскольку на данный момент я нахожусь в состоянии интенсивной пустоты, словно под слишком сильной анестезией. Но через неделю или две станет лучше, и я буду знать, где я нахожусь и сможет ли эта книга что-нибудь изменить в моей жизни.

Осталось напечатать сию «книгу», поскольку мне очень важно, чтобы вы и Франсуа её прочли. Я хочу попытаться выйти из положения, позаимствовав печатный станок, и если смогу, вышлю вам свою дикую писанину авиапочтой. С точки зрения литературы это не стоит и гроша, но теперь я вижу, что не мог описать это иначе — а главное, что не создан для того, чтобы писать. И меня это ничуть не огорчает. Но мне хотелось бы извлечь хороший урок из этой книги; знать, что мои усилия не прошли даром и что вы выскажете мне все свои доводы и выразите все свои реакции, сколь бы безжалостными они ни были. Что эта книга, по крайней мере, чему-то меня научит!

Касательно будущего — всё по нулям. На данный момент я пребываю в состоянии, близком к оцепенению, и очень устал. Где вы, мятежная Подруга, бесстрашная Подруга, готовая пробить стены. Сколько ещё стен? Или действительно пора упорхнуть?

Сердечно обнимаю вас

Б.

7 март 57

Клари

Клари, два наших письма, должно быть, пересеклись. Я сожалею, что ваше не потерялось в дороге, ибо, честно говоря, меня «тяготит» отвечать на него. Ваше письмо, оно несправедливо и бессмысленно. Отвечу на ваши «аргументы» — прежде всего, на менее важные:

- «Почему вы боитесь меня, словно я представляю тот пласт вашей жизни, которого вы не желаете?» Я не боюсь никого, и я не отрекаюсь ни от одного жеста из моего прошлого, ибо считаю, что настоящее, в котором я живу, было подготовлено моим прошлым, как в лучших, так и в худших своих проявлениях. И опиум, и С., и Л., и Банк Индокитая и т. д. и т. п. были в категории вещей, которые помогли мне стать тем, кто я есть сейчас. Ничто не бесполезно, ничто не может быть отринуто. Ваш аргумент нелеп. Впрочем, мне больше помогло плохое, чем хорошее.

- «Ваше прощание Дамы с Камелиями». Какая досада для этих бедных цветов жасмина. Они появляются каждый день на моём рабочем столе, и я их уже отправил вам, полагая, что их аромат столь же ценен, что и потраченные чернила. Ну что же, уверяю вас, больше не будет никакого романтического жасмина — романтического для вас, не для меня.

............

- «Мы расстались или нет?» Кто-нибудь когда-нибудь говорил вам о «разрыве»? С моей стороны не было романтизма. Вообразите, я написал вам всего четыре дня назад, не подозревая, что мы в разрыве.

- «Вы раните меня своим «прощанием Дамы с Камелиями» в наиболее тяжёлый период моей жизни, не принимая меня в расчёт...» Ещё раз — я с вами не прощался, я просто сказал вам, что собираюсь уехать[27]. «В таких случаях» уехать — это означает срочно, и я не мог ждать, когда вы войдёте в лучшие моменты своей жизни, чтобы сообщить вам о моём намерении «сделать ноги». Когда идёт речь об отъезде, это не затрагивает Клари, мою мать, Франсуа. Я просто уезжаю, вот и всё. В таких случаях мне, как правило, безразлично всё в мире, никто не идёт в расчёт. (Именно в этом ваш истинный упрёк, стоящий за словами). Это означает, что вы ещё слишком плохо знаете меня, не подозревая, что во мне есть часть, не принадлежащая никому, даже вам. Эта часть меня не нуждается ни в ком — и обычно именно этого люди мне не прощают (Жак пытался убить меня за это). И вообразите, что эта часть меня, столь возмутительная, является наилучшей.

- «Если вместо того, чтобы «молоть вздор» о своём прошлом, вы поговорили бы — немного, но с пониманием — о настоящем, у вас не было бы такого отвращение к тому, чтобы писать нам». Я нахожу вашу фразу «молоть вздор» довольно оскорбительной. Но забудем. Однажды вы мне писали, что разговоры о победах, о радости или о свете «не помогают другим». И я ОЧЕНЬ ХОРОШО это понимаю. Так что когда я не могу сказать о себе ничего хорошего, то остаётся плохое — это замечательное прошлое. И я сожалею, что «намолол столько вздора» по этому поводу. Сейчас я в процессе уничтожения этого прошлого. Осталось совсем немного вещей — но я достаточно вас люблю, чтобы поговорить с вами о дожде или хорошей погоде... Возможно, вы не поняли, что если я «молол столько вздора» о прошлом, то потому, что был загипнотизирован им, здесь, в моём неподвижном Ашраме. Синьцзян, это гораздо интереснее, чем молчание, это легче. Вот уже несколько месяцев я борюсь против этого Синьцзяна. Но отныне я освобождаю вас от всех этих дебатов, поскольку если бы я в конце концов уехал без объяснений, это не привело бы к появлению вашего письма.

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 293031 32 33 34 Следующая ⇒