АГЕНДА МАТЕРИ 1951-1973 9 страница

Что же, я пересёк свою долгую и полную криков ночь, из которой, казалось, не выйти — но мы всё же вышли. Эта книга была актом экзорцизма, заклинанием. Она мне очень помогла, она меня освободила... Вы видите, я начал с того, что дал ей название: «НЕТ!» — которое хорошо отражает то, что имелось ввиду! Затем дал другое название: «Человек из ниоткуда*». Затем во мне стали всплывать разные вещи, и я изменил конец. Теперь книга называется Золотоискатель. Это действительно история золотоискателя, загнанного в Гвиану, но это слово также символизирует внутреннее золото, скрытое под нашей тьмой.

Мне не терпится, чтобы вы прочли её — а иначе для кого, если не для вас и Франсуа, это написано. У меня нет привязанности к книге, погрузившей меня во все эти старые кошмары. Единственное, что я хотел бы услышать от вас — смогла ли эта книга ПОМОЧЬ вам или нет. Это единственное, что меня действительно интересует. Конечно, я не знаю, какова её литературная ценность, ибо хотел в корне пресечь любую «литературщину». Так что вы мне в придачу скажете, читабельна ли она.

Странная вещь, именно сегодня утром я вручил свою рукопись Матери. Она держала её в руках, а затем наугад «пронзила» взглядом четыре или пять страниц, чтобы её «почувствовать», ощутить то, что «позади». И сказала мне, что будет любить мою книгу! Сразу же она предложила напечатать её здесь, выдав аванс из фондов издательства. Её идея в том, чтобы найти французского издателя, который мог бы сразу её напечатать — за исключением обложки, которую издатель сделал бы сам с названием своего издательства... Я возразил Матери, что эта книга содержит много «темноты» и «мятежа» — она ответила, что мятеж никак ей не мешает! что это открытая дверь... Короче, я весьма удивлён. Но идея издания этой книги, я не пойму, что меня беспокоит — публиковать её... я ощущаю это как бесстыдство, непристойность. Возможно, это недостаток храбрости, но даже если книга имеет ценность, в глубине души я не желаю, чтобы её опубликовали. Воистину, требуется, чтобы вы сказали своё мнение.

В любом случае, Мать не «прочитала» её, поэтому книга нуждается в суровой критике. Я ожидаю не ваших симпатий, подруга, но критических суждений. В конечном счёте, именно ваше мнение для меня важно — почти также, как мнение Матери (которая охватывает другой план вещей). Мать передала мою рукопись двум людям из Ашрама, они должны её прочесть. Надеюсь, что на неделе смогу выслать вам её самолётом.

Моя идея в том, чтобы вы её прочли и в случае одобрения дали бы её Франсуа. Ни за какую плату я не хочу, чтобы эта книга могла кого-то «тянуть вниз» — и я не знаю, почему, но суждение Матери меня не очень-то успокаивает, ведь там, внутри, было столько отчаянного мятежа. В итоге я использую вас в роли подопытной морской свинки! Вы прекрасны под любым соусом, подруга!

Но всё это детали. Главное то, о чём я обмолвился в начале. Я снова стал лёгким-лёгким, и я люблю. Я начинаю чувствовать, о чём говорит это имя: Сатпрем — Истинно-Любящий. Как бы я хотел немного поделиться с вами этим, дорогая Подруга, и успокоить вас, и убедить, что наша жизнь растёт, возносится, и что она может быть полной радости и любви, что она может быть открытой.

Вот так, на протяжении двух лет я был очень плохим и не сделал вам ничего доброго, но всё наладится. Я возьму вас за руку и поведу к радости, если смогу... Наши дороги рядом, Подруга, какими бы ни были их внешние отличия; и мы из одной семьи, мы одной крови, дети одной улыбки, сияющей в глубинах.

Обнимаю вас со всей нежностью

Сатпрем

P.S. Вкупе со всем, я ещё не сказал вам о Гиадах, поскольку у меня есть много чего сказать по этому поводу — и я ещё не знаю, как это выразить. Мне понравился новый тон и некоторые очень красивые стихи, но... В конце концов, пора бы и сказать.

Итак, Гиады. Абсурдно говорить о «критике», когда вы вложили в них столь красивое стремление и лучшее, что есть в вас. Кроме того, я не знаток, чтобы критиковать, имея весьма скудное понимание поэтической игры. (...)

Я хотел бы попытаться сказать вам нечто очень общее, что вы, наверняка, знаете. Я обнаружил это, когда писал свою книгу; дело в том, что любая фраза, образ, глагол, сколь бы красив он ни был, сколько бы счастья в нём ни было, ничтожен и не имеет никакого эффекта, если за ним не пребывает истинное сознание. Сколько раз в этой чёртовой книге я вычёркивал «вдруг найденные», «хорошо написанные» пассажи, «поразительные» образы, потому что при перечитывании обнаруживал, что это не было написано моей кровью, моей душой — это была не более, чем литература, нечто, что не проникало внутрь. Мы «проникаем внутрь» только по мере того, как выражаем наиболее абсолютно нить нашего сознания, описываем наиболее неотразимую правду нашего сознания, внутреннее пламя. (Бесполезно говорить вам, что в моей собственной книге ещё остаётся множество литературщины, хотя я и пытался вычёркивать, вычёркивать). Видите ли, тут есть оккультная правда вещей, которую я попытаюсь перевести в образ: позади каждого написанного вами слова, каждой фразы есть что-то вроде маленького невидимого облака — это маленькое невидимое облако и есть сознание, с которым вы писали. Есть облака серые и облака светящиеся, низкие облака и очень высокие области. И тот, кто читает вас, в гораздо большей степени улавливает именно это облако, чем слова, служащие каналом для оккультной «формации». Таким образом, фразы могут быть очень простыми, слова весьма ординарными, но нести с собой неотразимую силу, потому что позади присутствует этот свет сознания. И если слова не являются абсолютным наполнителем* для этого, они не входят... Здесь, в Ашраме, одна знакомая мне сказала: «Когда я говорю со своей кошкой не думая, она меня не понимает. Но если я говорю ей с истинным сознанием, она тут же всё понимает». И никакие ухищрения, никакой талант выразительности не может заменить это. В этом вся трудность писательства, она именно в том, чтобы дать форму, не теряя нить сознания. И если форма превалирует над сознанием, не остаётся больше ничего... Таким образом, некоторые очень простые фразы Рембо из Одного лета в Аду могут буквально преследовать вас. Думаю, когда Мать держала мою рукопись в руках, именно эту оккультную «формацию» она ощущала, это «маленькое облако позади». И поймите, что это «маленькое облако» имеет очень конкретную, очень упрямую жизнь... Несмотря на это, чтобы написать хорошую книгу или хорошее стихотворение, всё же недостаточно внести очень мощное сознание, нужно ко всему прочему иметь и достаточно гибкий и тренированный инструмент.

Так вот, подруга, когда вы писали Будапешт, там внутри были сила, пламя, буквально опалившее мне лицо. Хотя стихотворение это было совсем простым. В Гиадах немного не хватает этого, несмотря на вспышки, которые там присутствуют — по крайней мере, так я ощутил, как будто ваше стремление, ваш порыв застыл в слове. Я хорошо чувствовал это нечто, эти вспышки, но цемент, соединяющий их, обрезал глубинную нить...

Вот. И я рассчитываю, Подруга, что прочтя мою вещицу, вы скажете мне обо всех пассажах, где есть недостаток сознания, где оно задушено формой.

В сущности, мы должны писать только в состоянии молитвы, или очень чистой радости, или в интенсивном состоянии глубокой правды — в любом случае, на пике самого себя, и дьявольски трудно сохранять себя «на пике» и вводить его в тигель слов, не теряя состояния.

Всё, что я вам сказал, в сущности, довольно банально, но это настолько верно. Это пришло ко мне по поводу Гиад, но относится не только к Гиадам, это шире; поскольку в вашем стихотворении есть истинное и высокое сознание: возможно, нужно просто лучше объединить вместе эти красивые вспышки. Простите за долгую болтовню.

С.

Четверг, 23 мая [1957]

Бернару д'Онсие

Старина, твоё письмо несколько взволновало меня, и я был тронут тем, что моя книга тебе понравилась — но ты, возможно, слегка преувеличиваешь. Не знаю, возможно, это потому, что я погрузился внутрь неё настолько глубоко, но мне казалось, что она должна быть довольно тяжёлой* для других, трудночитаемой. Ты знаешь, я выстрадал её изнутри, и там нет ни слова, которое не было бы написано моей кровью — мне совершенно необходимо было её написать.

Да, для других это останется всего лишь написанными словами, но для меня — ужасными внутренними переживаниям. Но в конце концов, нет смысла заново об этом говорить, это сделано и закончено. Ты прав, она меня освободила, и в то же время связала с наилучшей частью меня самого, которая чувствует столько боли от сопротивления всех остальных частей, из которых я создан и которые тянут меня то в Йемен, то к наркотику, то к морю, то, я не знаю, в какой-то непроглядно-чёрный «омут». Если в моих письмах мне и было трудно быть понятым тобой на протяжении вот уже десяти лет, то это потому, что письмо выражает одно-единственное состояние сознания, а мы состоим из множества состояний сознания. В этой книге я, как мог, состыковал все свои части, они столкнулись и затянули меня в самую глубину ночи, туда, где воистину должно было что-то возникнуть... И это едва не закончилось Йеменом.

Ты говоришь, что моя стезя — писать. Мой путь — это прежде всего жить, а писательство может быть для меня только лишь выражением этого, оно никогда не будет приятным хобби или основным занятием. Мне нужно было оказаться перед стеной, чтобы броситься в этого Золотоискателя, и если будет другая книга, то возникнет она под влиянием всё той же необходимости — будем надеяться, что она окажется более светлой, ибо с меня достаточно, я устал и потихоньку восстанавливаюсь от этих нескольких последних месяцев, как и десяти последних лет. Я, наконец, вижу чуть более ясно, я воспринимаю вещи, где-то в глубинах меня есть упрямая вера. Я ВЕРЮ.

Опубликовать... Есть вероятность, что это навлечёт на меня скорее неприятности, чем что-то другое, но если она сможет «пробудить» людей, как ты говоришь — и это меня весьма тронуло, — тогда это стоит, тысячу раз стоит того. Это воистину удовлетворило бы меня — знать, что на этот раз я «для чего-то пригодился»! (...)

Как ты говоришь, эта книга освобождает «чистое место для нового» — и как раз к этому новому я теперь стремлюсь. Эта книга — прошлое.

Бернар, я действительно тронут твоей реакцией. Забавно, я думал, что никогда не смогу быть понятым, а затем твоё письмо, такое приветливое, такое понимающее. Оно принесло мне пользу — о, не в плане «успеха» или «самолюбия», просто теперь знаешь, что в состоянии высказать нечто и, возможно, коснуться чего-то, хотя бы частично разбить эту стену, окружающую нас со всех сторон. Ты действительно как брат для меня, несмотря на мой невозможный характер. Но теперь я стану лучше, по крайней мере, надеюсь на это.

............

Теперь о другом, не хочешь ли ты добавить эпиграф к моей рукописи, мне бы хотелось, чтобы это была цитата из Матери, которая должна фигурировать в книге. Не хочешь ли ты добавить или вклеить в рукопись пустую страницу сразу же после посвящения Шри Ауробиндо и написать или напечатать на ней несколько строк:

«Никогда ничего не домогайся, в особенности никогда ни на что не претендуй, но в каждый момент будь максимумом того, чем можешь быть».

Мать

Это как раз для того, чтобы подчеркнуть, что этой книгой я ни на что не претендую. И потом, эта цитата идеально согласуется с книгой. Спасибо.

Вот так, по-братски обнимаю тебя, я весьма тронут, что ты меня понял.

С вами обоими

Б.

24 мая 57

Клари

Подруга, не знаю, почему, но я ощущаю угрызения совести с тех пор, как написал вам про Гиады — у меня такое чувство, что я говорил совсем не то, что требовалось, чтобы вам помочь. Мои чувства весьма спорны. В сущности, важным, наиболее важным, является то, что у этого стихотворения был другой тон, что его источник пытался подняться выше — и это очень хорошо. Когда мы начинаем исследовать новые регионы сознания, вначале всегда трудно прокладывать дорогу, мы задерживаемся на пути, отвлекаемся, но чем больше упорствуем, тем крепче становится связь, тем более чистой становится передача, тем быстрее мы касаемся истинного источника. Важно настаивать, «тянуть» или «толкать» до тех пор, пока это не придёт. И поэтому ранее я вам говорил, что ваша поэзия может стать реальной Йогой. Она должна открыть вам новые регионы сознания, она должна поднимать вас ко всё более и более высоким источникам. По сути, наилучший критерий — что-то вроде внутренней чистоты, которая позволяет вам точно угадывать то, что низко, или поверхностно, или бесполезно, излишне. Я абсолютно уверен — и это никак не связано с нашей дружбой — что вы поэт и что вы найдёте свою истинную экспрессию — и внутреннюю, и внешнюю. Я уверен в вас. И лучшим критерием всего этого служит то, что вы не позволяете себе легко удовлетворяться, вы та, кто всегда стремится к большей чистоте, большей чёткости, без снисхождения. Именно это ваше качество является пробным камнем и однажды приведёт к успеху — успеху в самом глубоком смысле этого слова. И кстати, в тот день, когда вы внутренне прикоснётесь к вашей истинной сущности, когда вы установите окончательную связь с «этим», ваша внешняя, поэтическая выразительность тотчас же полностью озарится, это неизбежно. Следовательно, ваша поэзия — Йога. И Гиады следуют в нужном направлении. В сущности, именно это нужно было вам сказать. (...)

Смелее, подруга, вы на правильном пути. Я верю в вас, верю в вашу поэзию и верю, что вы поведёте друг друга к лучшему. Мне остаётся извиниться за неуместные речи в прошлом письме.

Вы читали том Шри Ауробиндо, посвящённый The Future Poetry? [Поэзии Будущего] Это очень важно. Вы могли бы найти там множество указаний. Если у вас его нет, скажите, я тотчас вышлю его морем заказной бандеролью.

Сердечно обнимаю вас

Б.

P.S. Вспоминаю о том, что сказал вам: «Мы должны писать только в состоянии молитвы или интенсивном состоянии глубокой правды», и т. д. Это глупо. Пишите в любом случае, и это поможет родиться внутри вас состоянию молитвы или правды, если вы ещё не в нём. И главное, слушайте только саму себя, а не ваших друзей.

2 июня 57

Маник и Бернару д'Онсие

Маник, благодарю за письмо, я рад, что тебе понравилась моя писанина, однако, эта книга, должно быть, не очень привлекательна для индийской чувствительности — индийцы инстинктивно держатся выше любых «драм», которыми так наслаждаются уроженцы Запада.

Бернар, хочу тебя разочаровать. Писать книгу о лагерях — это уже «out of date» [несвоевременно, в прошлом]. Если бы я написал что-нибудь на следующий день после окончания войны, тогда да, это был бы прорыв вверх. Но в то время я пытался выжить — не очень удачно — а не писать. Ты ошибаешься, полагая, что такая книга была бы интересна: всё уже сказано, по этой теме издано множество книг всех жанров, фотодокументов, гораздо более впечатляющих, чем любые чернила. Это не для того, чтобы «уклониться», я всегда готов ввязаться в любую, самую худшую историю, но я думаю, что это ни к чему не приведёт и никому не будет интересно. Наконец, это значило бы снова затрагивать старую немецкую проблему, которая и без того широко разрослась[29]. И потом, чего ты хочешь — чтобы я сказал, что не ощущаю в себе способности писать что бы то ни было, пока не почувствую внутренний толчок? Такие вещи невозможно форсировать, это выше меня, понимаешь — недостаточно хотеть их головой, нужно, чтобы нечто внутри согласилось и принесло силу своего видения. Иначе это литература. А литература мне надоела... Я бы хотел тебе помочь, однако, поверь мне. Нужно ли говорить, что я всегда готов броситься в самые безумные приключения, лишь бы они были действительно безумны.

............

Ты приглашаешь меня к себе... Я не могу сделать это «просто так». Я должен объяснить тебе доходчиво, поскольку это важно, и моя книга должна помочь тебе понять это: я могу покинуть Ашрам только в «состоянии кризиса» или «удушья». И тогда мне потребуется уехать сразу, срочно, без необходимости писать письмо и с уверенностью, что я не буду нежеланным гостем. Ибо кризис прошёл, я на другом плане, веду другую линию и больше не беспокоюсь о том, чтобы отправиться в дорогу. Понимаешь? И поэтому мои «отъезды» всегда «неотложные», поскольку я в буквальном смысле задыхаюсь. И поэтому мне важно знать, что ты там, потому что ты являешься для меня естественным переходом к тому, чтобы снова жить в дороге. (...) Это напоминает мне здешнего американского друга: когда он пребывает в «состоянии кризиса», он одержим только одним — найти бутылку виски и заставить меня разделить её с ним. Но обычно наши кризисы не совпадают, и когда он хочет виски, я не хочу; а когда он в медитации, мне хочется принять хорошую дозу и всё вокруг взорвать. Мы никогда не синхронизируемся! (...)

Поэтому на данный момент я не могу высадиться у тебя, поскольку — это экстраординарно — я получил небольшой глоток кислорода, который позволяет мне удержаться на поверхности. Но, увы, я начинаю понимать, что всегда нахожусь между двумя кризисами... Есть во мне упорная тяга к ДОРОГЕ. У меня всегда при себе четыре страницы португальского атласа, который таскал с собой Иов Ле Глоэк[30], и я всегда готов вычислить новый путь «на всякий случай»... На данный момент меня крайне привлекает Персия, через Афганистан. И если мне доведётся прыгнуть через стену, туда я и направлюсь. С уверенностью, что в дороге все обстоятельства утрясутся, и что мне всегда подвернётся возможность найти работу — для негров или любую другую — которая поможет мне продвинуться ещё на несколько километров или на несколько границ. В сущности, думаю, что с моей стороны глупо пытаться всё улаживать заранее, «подготавливать» что бы то ни было: когда момент придёт — если он придёт — мир всё устроит наиболее естественно, без моих беспокойств по поводу чего бы то ни было. (...) В любом случае, если я приеду, то гарантирую, что это ненадолго и что я крайне озабочен тем, чтобы никого не беспокоить, по той простой причине, что я дорожу своей СВОБОДОЙ.

Эти истории с удушьем, они странные. Когда вокруг абсолютная чернота и отчаяние, тогда открывается маленькое отверстие, и я получаю каплю света, которая меня успокаивает. А потом, когда всё упорядочивается и я говорю себе «наконец-то...» — клац! оно закрывается, и я тону. Воистину, иногда возникает впечатление, что «им» наплевать на меня... А когда всё закрывается, мне остаётся только одно наваждение — отправиться в дорогу, найти немного внешнего пространства, за неимением пространства внутреннего. Дорога также является средством «спровоцировать» эти открытия... Ты уловил?

Старина, обнимаю вас с Маник и глубоко тронут вашей «открытостью». Вы помогаете мне, очень помогаете. Возможно, до скорого свидания — не знаю, должен ли я этого хотеть.

Сердечно с вами

Б.

23 июня 57

Бернару д'Онсие

Старина

............

Я написал тебе два письма, — которые потом разорвал одно за другим, — чтобы сказать тебе, что я поднимаю якорь. Я здесь пока держусь... Впрочем, у меня впечатление, что отнюдь не я «держусь», а меня держат! Эта Йога — собачье дело, и если погрузился в неё, то ты крепко застрял. Те, кто говорит о мирном Ашраме, далёком от жизни мира — ослы.

У тебя нет никакой «занятости» в июле, которая сделала бы несвоевременным мой возможный визит? (казалось бы, язык дипломатический — но ты не верь, это я пытаюсь обмануть себя!)

Пожалуй, ты единственный, кто чувствует, что я хочу сказать; ты, материалист! Я думаю не о том, чтобы рассыпать тебе комплименты, а о некоторых твоих небольших высказываниях, доказывающих, что ты и вправду чувствуешь. (...) На самом деле, я был несправедлив к тебе и действительно виню себя за это. В конце концов, эта книга хотя бы приведёт к лучшему взаимопониманию между нами, а значит, не будет совершенно бесполезным творением. Вот, дорогой материалист. И ещё, я начинаю лучше понимать тебя и некоторые вещи, о которых ты говорил раньше.

А ты, где находишься ты?

Обнимаю вас

Б.

25 июня 57

Клари

Подруга, ваше утреннее письмо принесло с собой, я не знаю, что-то очень хорошее, что заставило меня радоваться — нечто, находящееся за словами.

Почему бы вам не отправиться в Шотландию? Мне кажется, всё что угодно может быть поводом для поэтического всплеска, и Шотландия в этом отношении прекрасна. Вкупе с Испанией, это одна из немногих европейских стран, куда я был бы не прочь отправиться. Хотелось бы совершить поездку в Шотландию с вами — временами я по вам очень скучаю.

Я был очень тронут этим Моя жизнь, моя тайная жизнь... — так вот какая вы. Я ощущаю ваш пульс внутри, как в стихотворении Будапешт. Спонтанная и очень лёгкая нить из одного конца в другой. Обнимаю вас за эти стихи.

............

Одновременно с вашим письмом наконец-то пришло письмо от Франсуа. Это абсурдно, но я испытывал страдание — не то чтобы страдание: что-то вроде болезненного уныния. И в течение месяца я не мог удержаться от того, чтобы каждый день ходить и проверять, нет ли хоть пары строк для меня. Не по поводу «книги» или его мнения о книге — нечто совсем другое. Впрочем, оно дало мне возможность попытаться преодолеть это. И наконец, приходит его письмо, очень хорошее. Я знаю, Франсуа часто рассеян и, как вы говорите, ожидает «душевного пика», чтобы написать мне. Зачастую я тщетно ждал от него писем, особенно будучи в Бразилии, где я порой был очень одинок. Отношения с моим братом, они странные, мне кажется, что он — часть меня, и я ни в чём не могу его упрекнуть, как будто его судьба имеет очень тонкую связь с моей, как будто его поражения и победы являются моими. Это не имеет ничего общего с дружбой или братством, это связь, сотканная помимо нас, на другом плане, могуществом, которое не является нашим[31]. Естественно, бесполезно ему говорить, что его долгое молчание меня ранит.

Я представляю вашу дискуссию с И. по поводу Ашрама. Вы очень метко выразились: «Бесполезность интеллекта». И вы хотите, чтобы они поняли, они, кто живут исключительно на внешней корке своего существа и полагают, что наивысшей мерой является ментал. Собственно говоря, интеллект не бесполезен, он соответствует одной из стадий развития, но достаточно развившись, он должен однажды увидеть, что нужно выйти за пределы идей, в другие, более глубокие, измерения. Я потратил много времени, чтобы понять, что интеллект не является инструментом сознания, — это просто инструмент для организации, получения сознания — как радиотелефон. Всё это лишь тренировки для того, чтобы войти в контакт со всё более и более тонкими вибрациями, чтобы подняться до наиболее чистых, наиболее светоносных источников. Они же большую часть времени проводят в своей коробке, наполненной коллективным грохотом. И потом, «Ашрам» ничего не значит, главное — Мать, Мастер, гуру. Как вы хотите втолковать им, что присутствие Мастера необходимо? И когда они сюда приходят, они крайне удивлены тем, что Мастер почти всегда молчит, вместо того, чтобы читать лекции по Йоге! Но они не знают, не могут знать, что когда входишь в атмосферу Матери, входишь в обширную протяжённость Света, который столь же конкретный, как их физическое солнце. Они не знают, что когда отваживаешься выйти за пределы ментально-физического измерения, подвергаешься опасностям гораздо более серьёзным, чем все их автокатастрофы или дифтерии, и действительно нужен кто-то, кто смог бы вас защитить, восстановить, направить; ибо катастрофы там настоящие — это безумие, одержимость, самые разные виды психических расстройств (Жак). Мы можем подключить свой радиотелефон к чему угодно, но лучше не подключать его к чему угодно, пока мы не вооружены. О, они не знают, что они лишь инструменты сил, которые их превосходят, которые воздействуют, воздействуют постоянно. Конечно же, как они могут это понять! Эта дискуссия имеет ценность только по мере того, как мы внутренне обратимся к пробуждённому существу, тогда слова идут прямо к цели, со своей вибрацией, и они помогают вытянуть наружу то, что уже есть внутри. Но если внутри ещё ничего нет, если существо не готово, мы лишь потратим силы и время — и даже хуже, это ослабит нашу внутреннюю силу, распылит наш собственный опыт, создав жалкую ментальную конструкцию. Золотоискатель помог мне понять, что запах, шум дождя могут передать другое измерение более реально, чем все идеи мира. Мне нужно было родиться поэтом или, скорее, музыкантом.

Этот Золотоискатель, я рад, что он вам понравился, по крайней мере, какие-то части из него, потому что в нём есть вещи, пришедшие изнутри, я это чувствую. Правда, то, что я пережил внутри, ужасно, у меня поседели виски... (...) Наконец, должен признать, у меня никогда не было смелости перечитать свою книгу от начала до конца. В ней столько внутреннего страдания. И без весомой причины я к ней не прикоснусь. Но если она должна быть издана, вероятно, нужно сделать её удобоваримой! Словом, если в ней есть места, которые стоило бы провентилировать тем или иным способом, дайте мне знать.

Мать хочет её издать. Не знаю, что она там увидела, но с тех пор, как мы впервые поговорили с ней о книге, она прочла её от корки до корки. (...) Если она должна быть издана, обстоятельства сложатся и нужные вещи появятся, это неизбежно, и всё это для того, чтобы вы с Франсуа поразмыслили и воспользовались случаем. Не знаю, почему, но я чувствую, что нечто должно возникнуть вокруг Франсуа, если он не будет отвлекаться.

Вот сколько наговорил о всех этих книжных делах, кроме этого, я много ещё чего хотел рассказать вам о себе. У меня по-прежнему тяжёлый период, но отчаяния больше нет — нет, теперь я полностью избавился от отчаяния.

Поговорим об этом в другой раз, если не нагрянут обстоятельства. И почему мои письма всегда такие длинные?... Да, я не затронул важнейшую часть вашего письма, взволновавшую меня, где вы пишете о вашем одиночестве среди человеческих существ, о вашем «расширении» и этом «я лишь в начале чего-то...» Ну вы даёте. Сердечно обнимаю вас,

Б.

28 июня 57

Бернару д'Онсие

Старина, поздравляю с сокровищем Бегум Багх! Я так рад осознавать, что люди вроде тебя ещё существуют в нашем мире, это ободряет, я восхищён. Но возможно, ты не очень хорошо обработал породу — может быть, там действительно есть сокровище? Давай, нужно верить в Доброго Волшебника, это единственный способ выжить на нашей планете болванов и нотариусов... У меня всегда было впечатление, что тогда, в Нарканде, мы нашли бы эти сокровища, если бы вместо непальского крисса у меня была просто небольшая крепкая лопата, чтобы копать в орлином гнезде. В конце концов, где-то нас всегда могут ждать сокровища. Важно в это верить — поскольку именно это их и привлечёт. У нас всегда есть судьба, в которую мы верим. Короче, я в восторге, узнав, что ты по-прежнему достаточно безумен, я такой же, и допускаю, что Маник тоже должна быть немного параноиком!

............

По поводу свободы, у меня был внезапный проблеск интуиции — а я полностью доверяю своей интуиции. Так как я снова вынашивал в голове новый маршрут, не какой-нибудь очередной Париж-Иерусалим, но что-то вроде к-чёрту-на-кулички, то внезапно был поражён одной мыслью: «Это не так, тебе нужна не дорога, а море. Так что устройся в качестве матроса на какое-нибудь грузовое судно». Итак, вуаля, решено, я устраиваюсь матросом на любое судно, которое меня возьмёт. Убеждён, что это будет новым источником опыта и вдохновения. Ну и потом, я хочу, наконец, быть в море, В МОРЕ, ты понимаешь. И чёрная работа, мне это нравится, это оставляет сердце свободным и не марает душу. Все другие профессии грязны. Так что я хочу драить палубу, наслаждаться шумом океана со всех сторон и быть среди простых людей. Следовательно, ты можешь мне помочь. У тебя есть связи или какие-то друзья среди агентов морских Компаний (желательно не французских, поскольку меня ничуть не воодушевляет быть в компании французов). Так как, разумеется, в нашем прекрасном свободном мире это совсем не просто, даже если ты простой негр, и для того, чтобы устроиться на корабль, нужно иметь нечто вроде «seaman's book» [удостоверение моряка] или трудовой книжки, я точно не знаю, как это называется. Агенты Компаний могут помочь с этим. И было бы проще, если бы меня «порекомендовали» — ибо кто воистину поверит, что я хочу быть матросом ради того, чтобы наслаждаться океаном!? Нужно будет им разъяснить, что я устраиваюсь на корабль не для того, чтобы тайком сбежать в Европу. У меня нет никакого желания возвращаться в Европу. Вот, знаешь ли ты кого-нибудь в этой сфере? Либо я отправлюсь в Мадрас и изыщу что-нибудь своими силами... Я в восторге от этой идеи, это именно то, что я хочу сделать...

Кроме этого, я, наконец, получил известия от брата насчёт моей книги. Он был занят экзаменами по медицине. Книга его воодушевила. А ещё письмо от Клари; она тоже в восторге. Они думают, что это обязательно нужно издать, но не видят никакого практического способа сделать это. Я позволяю вещам двигаться самостоятельно, будучи убеждён, что судьба всё приведёт в порядок и сделает это наилучшим образом, а впрочем, мне до лампочки, буду ли я издан, мне хочется выйти в море.

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒