Глава 7. Кому: Гейб Фостер. От: Дилан Митчелл

Глава 7

Кому: Гейб Фостер

От: Дилан Митчелл

Звонила Маргарет из бухгалтерии. Не могла бы она получить обратно своего помощника? Похоже, он поселился за моей дверью, обсуждая с тобой размер мужских пенисов… громко!

Позже, после ланча, я поднялся со своего превращённого в мини-офис местечка, которое я обустроил на одном из огромных парчовых диванов, и, добредя до большого окна от пола до потолка, состоящего из множества окошек, стал с тоской смотреть на заснеженный пейзаж. Вдалеке виднелось движение, где подъёмники перевозили людей по склонам, и мелькали цветные точки — люди, наслаждающиеся гонками.

Вздохнув, я потягиваюсь, издавая низкий стон, когда чувствую, как одеревеневшие от слишком долгого сидения мышцы растягиваются и расслабляются. Опустив руки, я поворачиваюсь и застываю как вкопанный, обнаружив, что Гейб пристально смотрит на меня сквозь свои очки в черепаховой оправе, а его рука, держащая ручку, безвольно повисла.
— Что? — спрашиваю я. — Ты нашёл ошибку?

Он рассеянно качает головой, и продолжает смотреть на меня своими, ставшими почти тёмными, с серо-стальным оттенком глазами.
— Нет, нет, пока что всё отлично.

Я шевелю бровями, надеясь получить лучшую и более нормальную реакцию.
— Ну, на большее не надейся. Уверен, ты скоро что-нибудь найдёшь, — я возвращаюсь к своему ноуту и снова включаю монитор. — Ты проверял свою электронку? — глядя на экран, спрашиваю я. — Бобу Паркеру нужен ответ по делу Сондерсона, а помощник Иззи Макинтоша прислал письмо с просьбой о встрече сразу же после нашего возвращения. — до меня доходит, что стоит полная тишина, и я поднимаю голову. Гейб всё ещё не сводит с меня взгляд. — Привет. Земля — Командиру. Ты в порядке? Мне позвонить, чтобы принесли кофе?

Он дёргается, словно проснувшись.
— Нет, мне ничего не надо. — словно что-то обдумывая, он замолкает. — Слушай, Дилан, с моей стороны несправедливо держать тебя здесь взаперти, когда снаружи так прекрасно. Почему бы тебе не собрать своё снаряжение и не отправиться на лыжные трассы после обеда? Я знаю, что ты любишь кататься на лыжах.

Я выпрямляюсь.
— Я не оставлю тебя здесь работать, Гейб. Это несправедливо, и уж точно не то, для чего ты меня сюда взял.

— Ты всегда много работаешь, — качает он головой. — Я даю тебе выходной после обеда, и больше я это не обсуждаю.

Я скрещиваю руки на груди и впериваюсь в него взглядом.
— Я никуда не пойду. — меня заставляет замолчать пришедшая в голову идея, и я выдаю, — Я никуда не пойду, если только ты не пойдёшь тоже. Это прекрасный день, и он идеален для катания на лыжах. Давай, что скажешь?

То странное выражение снова появляется на его лице, и он смотрит на свои руки.
— Нет, со мной всё будет хорошо. У меня и правда слишком много дел, чтобы делать лыжную вылазку.

Что-то в том, как он произносит «лыжи», как будто это болезнь, привлекает моё внимание, и внезапно меня поражает ослепляющее откровение.
— О боже, — медленно проговариваю я. — Ты не умеешь кататься на лыжах, да?

— Не говори глупостей, — получаю я раздражённый ответ. — Дилан, честное слово, твой мозг делает больше фантастических прыжков, чем Джоан Роулинг.

Я качаю головой.
— Да брось, Гейб. Я ведь прав, да? Ты ведь не умеешь кататься на лыжах?

Теперь уже он качает головой, и, сняв очки, трёт глаза. Когда он поднимает взгляд, то я всё ещё смотрю на него, и он разражается смехом.
— О боже, МИ5 (национальная служба безопасности Великобритании, — прим.перев.) должны нанять тебя. — я поднимаю бровь, и он качает головой, уже сердито. — Ладно, я не умею кататься на лыжах. Теперь ты счастлив?

— Но почему ты не сказал ничего Флетчеру, когда он заказал этот отпуск?

— Я не мог сказать ему это. Слишком неловко признаваться, что я никогда раньше не катался на лыжах, и даже на коньках.

Я не могу постичь отношения этих двоих, где даже признаться партнёру в малейшей слабости — табу.
— Гейб, множество людей не умеют кататься на чертовых лыжах. Это не обязательная для выживания составляющая.

Он встаёт, подходит к окну, и смотрит наружу.
— В моих кругах — обязательная. — наконец тихо произносит он. — Ты же знаешь толпу, с которой я зависаю.

— Да, преимущественно детки из трастового фонда. — неодобрительно отвечаю я. — Они знают, как это делать, потому что, наверное, катаются на лыжах с того момента, как научились ходить. Хотя лично я, будь я отцом Томми, столкнул бы его вниз со склона, когда тот был ещё младенцем. — Гейб ухмыляется, и на меня накатывает ощущение счастья, когда смущение постепенно исчезает с его лица. — Я пытаюсь сказать, что из того, что ты рассказал ранее, я знаю, что у тебя не было такого фундамента, как у них, и лично я считаю, что ты гораздо более впечатляющ на том месте в твоей жизни, где ты сейчас.

Он смотрит на меня с удивлением на лице. Мы так друг с другом не разговариваем. Инструментами общения нам служат сарказм и остроумие, а не искренняя доброта, но я продолжаю.
— Я бы предпочёл рядом не умеющего ездить на лыжах тебя, чем бегать по склонам с той четвёркой долбодятлов. — Гейб фыркает, а я смеюсь, и тут меня осеняет потрясающая идея. — А давай я тебя научу? — опускаясь на диван, он замирает и с сомнением смотрит на меня. — Да ладно, Гейб, это блестящая идея. Ты же доверяешь мне, да?

— Конечно, — качает он головой. — Но ты не можешь учить меня.

— Почему нет? Да, я не здоровяк-инструктор по имени Йоханнес, но я умею кататься на лыжах. Я с шестнадцати лет каждый год катаюсь с Джудом. Мы в одиночку катались на лыжах в самых дерьмовых и наводненных туристами районах Европы. И уж если я смог кататься там, то научить тебя я точну смогу. — я делаю паузу, и тихо говорю. — И ты знаешь, что я не использую это против тебя, да? — он пристально смотрит на меня, и на его лице я вижу удивление и что-то ещё. — Я никогда такого не сделаю, и никому не расскажу. Мы пойдём на спуски для детей в тихом месте. Что ты думаешь?

Качая головой, он спрашивает.
— Почему ты хочешь это сделать?

— Потому что это ты. С тех пор, как я с тобой, ты научил меня многому. Я бы доверил тебе всё, что угодно, и надеюсь, что и ты доверился бы мне во всём. Я знаю, что ты мой начальник, и предпочитаешь придерживаться субординации, но может сегодня мы бы могли просто забыть об этом? Как насчёт этого?

Он секунду смотрит на меня, и медленно кивает.
— Окей, идёт, но не думай, что, когда мы вернёмся в офис, я не заставлю тебя переделывать кофе, если оно окажется дерьмовым.

— Да я и не мечтал об этом, — вкрадчиво отвечаю я. — Мой день не был бы прежним, если бы у нас исчез ритуал многократного наполнения кофейника для наших уютных, маленьких дегустаций.

— Вот же язва, — едко отвечает он.

— Да, я такой. Иди и переоденься. У нас есть пропуска на подъёмник, ботинки и прочее, и ты взял с собой лыжное снаряжение, да? — я делаю паузу. — А что ты вообще собирался делать весь день?

— Я думал, — пожимает он плечами, — взять несколько частных уроков.

— Ну, сегодня твой счастливый день, — бодро вещаю я. — Я учу бесплатно.

— Ага, бесплатный, несертифицированный лыжный инструктор, которому и в обычный-то день не хватает координации, в отличии от собаку на этом съевшего инструктора Стефана.

— Йоханнес, — машинально отвечаю я. — Стефан преподаёт женщинам.

— Конечно, — улыбается он. Ладно, иди готовься, Йоханнес.

***

Час спустя мы стоим на дороге и смотрит на детские спуски. Под ногами лежит густой снег, а грязно-серый цвет неба обещает ещё больше снега, и очень скоро.

Я украдкой бросаю взгляд на Гейба и восхищаюсь его внешностью. Может, у него и нет опыта катания на лыжах, но он был рожден для этой одежды. Его широкие плечи, узкие бёдра и длинные ноги смотрятся потрясающе в серо-черной куртке с камуфляжным рисунком и черных лыжных штанах. С развевающимися на ветру волосами и раскрасневшимися щеками он уже начал привлекать косые взгляды.

Я смотрю вниз на свою одежду, и должен сказать, что я, пожалуй, тоже не ударил лицом в грязь. Хоть у меня и есть своё лыжное снаряжение, оно довольно старое, так что я одолжил новое у Джуда, так как у него есть грёбаные кучи дизайнерского снаряжения, оставшегося после фотосессии в Вистлере. Экипировка была мокрой и грязной, так что моделям пришлось её забрать. На мне чёрные штаны и красно-клетчатая куртка для сноуборда. Увидев, что кто-то таращится на меня, я принимаю небрежно-развязную позу, пока не оглядываюсь и вижу нацеленные на меня фирменные очки Гейба.

— Ты чего делаешь?

Я приспускаю тёмные очки, и гляжу на него.
— Притворяюсь, будто я кинозвезда, которая здесь находится инкогнито.

— Зачем?

— Ну, мы так делаем с Джудом, когда где-то ездим, — пожимаю я плечами.

— Иногда я удивляюсь тому, как тебе удаётся ходить и говорить одновременно, — качает головой Гейб.

— Эй, не критикуй своего лыжного инструктора!

Он оглядывает меня с ног до головы.
— Хмм.

— Что это должно значить? — кричу я ему вслед, когда он идёт к началу склонов, небрежно перекинув лыжи через плечо, будто делал это миллионы раз. Даже его походка в лыжных ботинках выглядит изящной и красивой, в отличие от моей, которая выглядит так, словно я обосрался.

Он оборачивается.
— Почему ты так идёшь? — с звучащим в голосе смехом спрашивает он.

— Ой, заткнись. В этих дурацких ботинках у меня всегда болят голени.

Он качает головой.
— Хорошо, с чего мы начнем, Оби Ван?

Я одобрительно киваю. — Мне это нравится, мой маленький Скайуокер. Начнем мы сейчас.

Я оглядываюсь. Детские занятия закончились, а занятия для взрослых, наверное, проводят на спусках для начинающих, так что детский спуск пуст, если не считать лыжных инструкторов с частными учениками.
— Нам туда.— говорю я, указывая на ровную площадку, и следую за ним к обозначенному месту.

Мы бросаем лыжи на снег, и я отступаю.
— Так, сначала нам надо надеть твои лыжи. Встань сбоку от лыжного крепления, и постучи правой ногой по передней части крепления, чтобы стряхнуть снег. Потом поставь ногу, носком вперёд, в носковую часть крепления. — я наблюдаю, как он это делает, и киваю. Теперь опусти пятку, и когда крепление захлопнется, будет слышен щелчок.

Когда его нога закреплена, я ставлю рядом с ним лыжную палку.
— Так, теперь продень руку в ремень снизу, а потом вытяни руку и хватайся за палку. — я хихикаю, и он смотрит на меня. — Что? Смешно же. Я учу тебя протянуть руку и схватить палку. В Англии это было бы дело о сексуальных домогательствах, которые вот-вот случатся.

Он качает головой, но на его губах играет улыбка.
— Ладно, Учитель, я хватаюсь за палку.

— Пожалуйста, скажи это ещё раз, но сделай свой голос хриплым, как в пятницу после обеда, когда ты весь день орал.

— Дилан, — предупреждает он, и я поднимаю руки.

— Ладно-ладно. Тебе придётся походить на ровной поверхности как будто ты на самокате — используя лыжные палки и свободную ногу, чтобы двигаться вперёд. Это даст тебе хорошее ощущение скользящего движения.

Следующие двадцать минуть я заставляю его делать это другой ногой, а потом — обеими. Для мужчины такого высокого роста он очень грациозен. Меня это нисколько не удивляет, потому что он двигается очень плавно, даже когда идет по улице, будучи одним из тех счастливчиков, которые всегда контролируют свое тело. Это совершенно не похоже на меня — я могу врезаться в дверной косяк, просто войдя в дверь.

Что меня удивляет, так это то, насколько он терпелив и как, несмотря на заявление о том, что он не может сказать Флетчеру, что не умеет кататься на лыжах, он, кажется, совершенно счастлив, что мы остались вдвоем.

Убедившись, что он легко передвигается, мы идём по снегу к небольшому склону.
— Боже, как мне нравится этот звук. — вздыхаю я, слушая «скрип-скрип», пока мы идём. — А ты не любишь морозный холод? Здесь воздух чище и так охренеть как открыто. Мы так зажаты в Лондоне. — он искоса глядит на меня, словно чем-то ошеломлённый. — Что?

— Тебя делают таким счастливым такие простые вещи, Дилан.

— Надеюсь, ты не издеваешься, — резко говорю я, и он останавливается, чтобы схватить меня за руку.

— Нет, — серьёзно отвечает он. — Радоваться простым вещам — это удачная черта характера. Таких людей, как ты, мало, и мне нравится, как ты и меня заставляешь чувствовать то же. Если бы я был с Флетчером и остальными, то мы бы втиснулись в подъёмники, и они бы непрерывно болтали о всякой херотени. Мы бы поднимались на вершину, спускались, и повторяли это до тех пор, пока бы не наступило время обеда в самом модном на этот момент месте. Никто бы и не обратил внимания, как звучит снег, из-за своей непрекращающейся болтовни.

Я качаю головой.
— Я люблю покой. Он дает мне энергию для преодоления трудностей.

— Вроде второй половины пятницы в офисе?

— Ага, ну ты и перегнул палку. У тишины нет чудодейственных свойств.

Он смеётся, и мы подходим к очень пологому склону.
— Ладно, давай сделаем это, раз уж ты готов к спуску, — улыбаюсь я Гейбу.— Чтобы подняться по склону на лыжах, нужно подниматься боком, поднимая одну лыжу за раз, а когда ты доберёшься до вершины, сделай четверть оборота. И ты будешь готов к спуску. — я бросаю на него быстрый взгляд. — Не волнуйся, он пологий. Сначала может показаться быстро, так как ты на лыжах, но это очень маленький склон.

Я смотрю на него, стоящего под легким ветерком, который треплет его волосы и заставляет свет подчеркивать их угольно-чёрный блеск, и прочищаю горло. — Поза очень важна, поэтому никогда не откидывайся назад, что является нашей инстинктивной реакцией. Вместо этого встань прямо и согни ноги в коленях, чтобы немного наклониться. — он смотрит на меня и я ухмыляюсь. — Подумай, как ты трахаешь невысокого парня. — он качает головой, но при этом принимает идеальную позу, и я смеюсь. — Отлично. Мне и правда надо быть лыжным инструктором. Я бы был лучшим.

— Однако конкретно эту инструкцию я бы не использовал в детской группе.

— Я бы не стал учить маленьких детей, — смеюсь я. — Я бы учил красивых мужчин. Ладно, оставим мои фантазии о том, как бы я жил здесь и был лыжным инструктором. Должен сказать, что в твоих берцовых костях должно чувствоваться напряжение. Это нормально, только не откидывайся назад, так как это нарушит твоё равновесие.

Он решительно кивает, и я знаю, что через несколько дней он будет хорошо кататься на лыжах. У него есть драйв, естественное равновесие и грация, чтобы стать хорошим лыжником, и я прямо глупо ощущаю счастье от того, что был частью того, что он будет любить всю свою оставшуюся жизнь.

Следующий час я наблюдаю за ним, за тем, как он набирает скорость и движется к более крутым склонам. Лицом я чувствую холод, но смотрю на его широкую, бессознательную улыбку, пока он влюбляется в спорт. Мне приходит в голову грустная мысль, что однажды он найдет себе партнера, и они будут кататься на лыжах каждую зиму вместе, смеющиеся и счастливые. Интересно, остановится ли он когда-нибудь снежным днём, взглянёт на детские склоны, и увидит призрак человека, который был там в первый раз, когда он впервые встал на лыжи?

Подняв глаза, я как раз успеваю увидеть, как он упал, поэтому стряхиваю с себя тоску на ещё один день, и подхожу к нему. — Даже самые талантливые лыжники падают, — приблизившись, говорю я, тут же делаю паузу, и продолжаю. — По крайней мере, я так слышал. Я имею в виду, что никогда этого не делал, но эй, это же только я.

Он сидится в снегу и лыбится мне, а его белые зубы сияют на загорелом лице. Щетина блестит чёрным на розовом фоне его широких губ, а волосы растрёпаны от ветра, и на секунду я остолбеневаю от его маскулинной красоты. Он же качает головой.
— Ладно, Йоханнес, как мне встать?

Я показываю ему, как расположить лыжи параллельно склону, воткнуть палки позади него и использовать их, чтобы подтянуться. Как только я это делаю, серое небо показывает нам свою щедрость, и на нас начинают падать большие белые снежинки. Через несколько секунд воздух становится тяжелым и белым.

— Потрясающе! — кричу я, протягивая руки и поднимая лицо, чтобы увидеть размытый буйный снег, падающий сверху на мое лицо.

— Ты долбаный большой ребенок, — смеется надо мной Гейб.

— Нет, иди сюда. — подзываю я его жестом. — Откинь голову и посмотри вверх. Снег просто валит, и это вызывает головокружение, потому что снегопад кажется еще сильнее, если смотреть вверх в небо.

Он встаёт рядом и откидывает голову назад. Я обнимаю его за плечо, на секунду забывая, что мы не друзья, но вместо того, чтобы оттолкнуть меня, он прислоняется ко мне на долгую, драгоценную секунду. Затем он, кажется, приходит в себя, деревенеет и собирается пройти мимо, но в этот момент его лыжа ударяется о камень, и он наполовину в меня врезается.

Я обхватываю его руками, напрягаясь изо всех сил, чтобы мы оба не упали, и начинаю смеяться, но в этот момент он поднимает голову, наши глаза встречаются и всё исчезает. Я не вижу снега, не чувствую холодного, пронизывающего ветра, я просто вижу его глаза, и в них все то, что чувствую и я — сладкий жар, желание, и почти страх.

— Гейб, — шепчу я, но он отшатывается, как будто инстинктивно. Мои руки опускаются, и на секунду мне кажется, что я вижу сожаление в этих серебряных глазах, прежде чем он качает головой.

— Думаю, что если я чуть не упал два раза за минуту, то наверное устал.

— Возвращаемся? — неохотно спрашиваю я. Не хочу я терять этого беззаботного, улыбающегося человека, и видеть, как он возвращается к своему охраняемому «я», но это неизбежно, так что я вздыхаю.

Однако я вскидываю голову, когда он почти нерешительно говорит.
— Я не хочу возвращаться. Как насчёт поужинать и выпить?

— О, с удовольствием, — отвечаю я, пожалуй, чересчур рьяно, но он любезно это игнорирует, и мы спускаемся по склону, под снегом, падающим на нас, словно конфетти.

Мы находим ярко освещённый бар в переулке, снаружи освещённый украшенными сосульками фонарями, и с облегчением ныряем в вестибюль, вываливаясь из падающего снега. Лыжи и лыжные ботинки мы складываем в предоставленные контейнеры, и в одних толстых носках пробираемся в жаркое нутро бара. Одновременно вздохнув от наслаждения, когда на нас дохнуло теплом, мы смеёмся, снимаем куртки и присоединяемся к другим лыжникам, наслаждающимися своим послелыжным отдыхом.

Интерьер бара тускло освещён, и бОльшая часть света исходит от свечей, зажжёных в стоящих повсюду фонарях, и арок из гирлянд, свисающих с балок. Играет ритмичная музыка, и весь большой, обшитый светлым деревом зал пахнет чем-то восхитительно вкусным.

Я поправляю свою серую шерстяную толстовку.
— Это была хорошая идея, — твёрдо говорю я Гейбу, и он смеется.

— Я знаю. Просто для тебя редкость положительно отозваться о любой моей хорошей идее.

— Ну потому что обычно они означают, что мне прибавится куча работы.

Он улыбается.
— Не сегодня. Почему бы тебе не занять тот столик, который только что опустел, а я закажу еду и напитки? Ты что хочешь?

Я смотрю на доску меню над баром.
— Я буду бургер, жареный картофель и глинтвейн, и ты должен его взять, Гейб. Это традиция.

— Разве традиция не исчерпывается такими вещами, как торжественный вынос знамени и смена караула?

Я качаю головой.
— Традиция берёт начало от чего-то такого блестящего и оставившего такое хорошее воспоминание, что ты пытаешься воссоздать это каждый раз, как только можешь.

Гейб пристально глядит на меня, и что-то трудно читаемое пробегает по его лицу, прежде чем оно приобретает очень мягкое выражение. Тепло улыбаясь мне, он проводит рукой по моей руке.
— Окей, традиция это есть (пародия манеры разговора Йоды из Звёздных войн — прим.перев). Иди и займи столик.

Я пробираюсь к кабинке, стоящей в стороне от главного бара, которая освещена только тлеющим пламенем свечи на столе и волшебными гирляндами, висящими над головой. Я сижу, лениво оглядываясь, и изо всех сил пытаясь не обращать внимания на покалывание, пробегающее по моей руке от той большой, теплой ладони.

Мое внимание привлекает движение, и я смотрю, как он идёт ко мне, и на его большое тело, одетое в лыжные штаны и тонкую чёрную флисовую толстовку с капюшоном, облегающую его мускулистую грудь. Волосы растрепались вокруг его лица, на котором тусклый свет лишь обострил углы, что наделило его темнотой и таинственностью. Я заметил, что несколько мужчин наслаждаются его видом, и меня переполняет чувство гордости и ложного обладания, потому что только на этот краткий миг — ОН МОЙ.

Четыре часа спустя мы официально и полностью ужрались в хламину. Мы съели всю нашу еду, после чего присели на глинтвейн, выпивая его один за другим, и постепенно перейдя к шотам из амаретто и коричного шнапса. Мы также болтали и смеялись так, как никогда раньше, поскольку невидимый барьер субординации между начальником и подчинённым, казалось, растаял.

Когда всё его внимание сосредоточено на тебе, когда ты заставляешь его смеяться, когда ты видишь, как его глаза изучают твоё лицо, когда он внимательно слушает, что ты говоришь — это такое пьянящее и опасное чувство... И я никогда не чувствовал себя таким счастливым и свободным. Я чувствую себя глупо, словно я кто-то из тех пар, на которые я раньше глядел с завистью, у которых есть очевидная связь и счастье в компании друг друга.

И я не могу отрицать, что очарован им. Он заставляет меня смеяться и подначивает меня, но это пиздец как опасно. Я не его парень. Его парень ждёт его в шале, вероятно, с лицом, похожим на надранную задницу, готовый раскочегарить кровать для ещё одного жаркого секса втроём. Однако алкоголь настолько ослабил мои запреты, что я серьезно сомневаюсь в своей способности удержаться от того, чтобы наброситься на него.

Словно прочитав мои мысли, Гейб вдруг перестает напевать и раскачиваться в такт музыке, и поворачивается ко мне. В нашем маленьком уголке полумрак, и его глаза кажутся почти черными, но его высокие скулы усеяны розовыми и золотыми огоньками гирлянд, которые делают его таинственным и почти волшебным.
— Мне так хорошо с тобой, — тихо говорит он. — Просто все кажется лучше, когда ты рядом.

Музыка и шум в баре превращаются в отдалённый гул, и всё, что остаётся — это почти видимое притяжение между нами двумя, которое, кажется, мерцает в воздухе.
— Гейб, — шепчу я, понимая, что я почти полюбил его, и тут же задыхаюсь, когда он поднимает руку и проводит пальцами по моим скулам. Он прослеживает путь, который, кажется, оставляет блестящий огонь, расцветающий под моей кожей, и я задерживаю дыхание, когда его пальцы тенью пробираются в эту дорожку и находят мои губы. Он проводит длинным мозолистым пальцем по моей нижней губе, и я вздрагиваю.

— Такой красивый, — шепчет он низким, хриплым голосом. — Эти губы, полные и пухлые. — внезапно он стонет, и идущий из глубины его горла звук выстреливает огнём вниз по моему телу, сосредоточившись на моём члене, который немедленно твердеет, поднимается и прижимается к моим лыжным штанам, как будто ожидая его прикосновения. Словно зная это, он смотрит вниз на мою очевидную эрекцию, выступающую вверх и заставляющую мои брюки непристойно выпирать.

— Дилан, — надрывно говорит он. — О Боже, ты тоже это чувствуешь.

Я киваю и издаю горловой стон, когда он проводит пальцем по моим губам.

Из глубины его горла раздаётся рокот, и его палец двигается, слегка прижимая мою нижнюю губу, погружаясь в меня и пробуя влагу.
— Мне снились твои губы прошлой ночью, — хрипло шепчет он.

— Что это был за сон? — я с трудом узнаю свой голос, так низко и тяжело он звучит.

— Они обхватили мой член, так туго. Потом ты поднял голову, и я увидел твои глаза и эти полные, красные губы, и я проснулся кончая.

Я издаю хриплый, дикий звук, по-кошачьи лизнув его палец, и что-то в нем, кажется, ломается. Протянув руку, он хватает меня за голову, запуская свои длинные пальцы в мои волосы, и прежде чем я успеваю подумать, он притягивает мои губы к своим, и я впервые ощущаю вкус Гейба Фостера за пределами моих бессвязных снов.

Он на вкус как сладкие пряности глинтвейна, и на секунду он прижимается губами к моим, словно ошеломленный тем, что целует меня. Затем стон слетает с его губ и входит в мои губы, и они раскрываются навстречу его губам, и он проникает в меня. Его язык танцует с моим, и я чувствую его тяжелое дыхание на своем лице.

То ли кто-то один из нас, то ли мы оба стонем, и поцелуй становится диким. В теплом полумраке нашего уголка он жадно впивается в мой рот, словно голодный, и я неистово отвечаю на его поцелуй, путешествуя по нему руками, чтобы ощутить ширину его плеч и широкую, сильную грудь.

Кончиками пальцев я провожу по упругим волоскам на ней, а он всасывает мой язык в свой рот, как будто это мой член. Я нахожу один из его сосков, напряженный и поднявшийся, и щелкаю по нему ногтем.

Он издаёт хриплый, дребезжащий стон, и в одну короткую секунду его рука опускается, и я выгибаюсь в неё, когда он стискивает мой член через тонкий материал лыжных штанов и один раз гладит его долгим, жёстким движением.

Однако одно это действие, кажется, разбудило его. Я чувствую, как его тело застывает, а потом остается только холод напротив меня, там, где раньше был сильный жар его тела. Я открываю глаза, дымка вожделения все еще одурманивает меня, и лишь обнаруживаю, что он снова сел. Старая знакомая прохлада вернулась в его глаза, сменив жаркую темноту, которая обещала так много.

Я хочу схватить его, прижать к себе. Я хочу лежать голым на кровати, в теплой темноте, ощущая его вес на себе и его член, заполняющий меня. К сожалению, это путешествие за пределы обычной жизни наполнило меня таким количеством полусформированных желаний и голода, что я больше не могу перечислять их в своей голове.

Я знаю только, что этот человек для меня особенный. Он способен заставить меня чувствовать больше, чем любой другой мужчина, которого я когда-либо встречал. Он заставляет меня злиться и бросает мне вызов, почти в то же время заставляя меня смеяться и наполняя меня сильным чувством защиты по отношению к нему. Он заставляет меня чувствовать себя живым, как и обещала мне всегда мама, когда я встречу кого-то серьезного. Но, глядя на него, я понимаю, что по-прежнему ничего для него не значу.

Резкой боли и озноба от этого осознания достаточно, чтобы я отступил и вдохнул ещё раз. Я быстро оглядываюсь вокруг, внезапно обеспокоившись, так как мы были не совсем осторожны, но действие происходит в баре, и никто, кажется, не заметил, что мой мир только что повернулся вокруг своей оси.

К сожалению, это относится и к человеку, который его повернул. Я смотрю на него, он тяжело сглатывает и натянуто говорит.
— Прости, Дилан. Этого никогда не должно было случиться.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒