Глава 4. Кому: Гейб Фостер. От: Дилан Митчелл

Глава 4

Кому: Гейб Фостер

От: Дилан Митчелл

Сегодня мистер Торп захотел узнать, почему я не обращаюсь к тебе «сэр», и ты согласно кивнул. Мне это кажется немного в стиле «50-оттенков», но я готов попробовать. Только не заставляй меня произносить это с кляпом во рту.

Оставив его спать, я спустился вниз в кухню, чтобы сделать себе кофе и разложить еду. С чашкой в руках я подошел к стеклянной стене, откуда, потягивая горячий напиток, открывался отличный вид на сад во внутреннем дворике, где на мощеной плитками площадке стояла дорогая на вид плетёная мебель.

Как и большинство садов у таких домов, он был длинным и узким, но выглядел
ухоженным, с многолетними кустами и раскидистой яблоней. Я могу только предположить, что Гейб нанял садовника, так как просто не могу представить его и Флетчера с двухколёсными тележками и секаторами.

Я уселся за кухонный стол и выудил из сумки телефон и планшет. Время поработать.

Спустя несколько часов расписание Гейба очищено на ближайшие дни. Я переназначил некоторые встречи, сделал несколько мелочей, которые не давали мне покоя, и теперь тишина стала меня пугать. Мне нужен шум вокруг, даже если это просто радио, так что я решил пойти включить телевизор в гостиной.

Гейб убрал любые намеки на изначальный стиль дома, вместо этого он сделал внизу открытое пространство, так что гостиная, которая теперь простирается на всю длину дома, прямо купалась в солнечном свете. Это прекрасная комната, и я вынужден признать, что у это гада хороший вкус.

Огромный, удобный на вид секционный диван с обивкой цвета камня, обложенный большими подушками. На угловом столике лампы в рустикальном стиле, а на низеньком кофейном столике сложены стопкой журналы.

Для меня этот декор немного слишком бежевый, но его оживляли современные произведения искусства, заполняющие стены. Больше всего меня привлекла красивая картина, занимавшая всю стену. Она шесть футов в высоту, и на ней смело изображены тропические цветы на белом фоне, чьи оранжевые и розовые оттенки выглядят настолько яркими, что почти приглашают прикоснуться. Я долго и пристально, изогнув губы, смотрю на неё, потому что знаю, кто это написал.

Стены по обе стороны от камина заставлены книжными полками, до отказа забитыми книгами. Я заметил очень дорогую стереосистему в шкафу с полками, заполненными компакт-дисками и винилами, и присел на корточки, чтобы хорошенько в них порыться и узнать его вкусы. Вероятно я переступил много, много границ, но это скорее всего единственная возможность узнать, что же делает спящего наверху человека сварливым ушлёпком. С удивлением я обнаружил, что у нас много похожих предпочтений в музыке. Я большой поклонник 80-ых, а у него есть много классики того времени, а еще много блюза и джаза.

Я встал и просмотрел книги на полках. У него разноплановые вкусы, триллеры и исторические романы делят пространство с потрёпанными томиками поэзии, намекавшими на более мягкую сторону Гейба. Я попробовал представить, как он, одетый в смокинг, декламирует стихи Флетчеру, но, откровенно говоря, мне легче представить, как он его трахает, перегнув через диван.

Я покачал головой, потому что вообще-то вполне могу представить Гейба, растянувшегося на диване перед огромным камином, читающего с бокалом вина. Когда в этой картинке появляюсь и я, возящийся на его кухне, мне приходится поспешно отступить.

Над камином висит громадный телевизор с плоским экраном, и, найдя пульт, я включил его и нашел старую серию «Друзей». Оглядев комнату я понял, чего в ней не хватает. Нет никаких фотографий. В моей квартире всюду висят фото моих родителей и братьев с сёстрами, а также меня с Джудом, и меня с разными группами друзей. У нас даже на кухне есть широкая доска с фотографиями в несколько слоёв. На них живописно развешаны пьяные придурки, которыми мы были или всё ещё есть. Преобладают фотографии посиделок, всегда со столом с пустой тарой, и обязательные фото на утро после этих посиделок.

Однако у Гейба ничего этого нет. Если он умрёт и полиция обследует его дом, они даже не смогут получить чёткое представление об этом человеке, кроме разве что исторических книг и поэзии, и проблем с печенью, стоящих на кухне. Я прошел дальше, качая головой. Это возможность сунуть всюду мой нос. И я не чувствую вины. Я собираюсь приготовить ему еду, и за это он задолжал мне информацию.

Далее я осматриваю его кабинет — маленькую уютную комнату, выкрашенную в тёплый светло-красный цвет. Перед высоким окном стоит письменный стол, заваленный книгами, и стул. Стол настолько заполнен, что книги даже лежат в стопках на полу, рядом с переполненными книжными полками.

Здесь уже более профессиональная литература. Гейб — очень успешный юрист, специализирующийся на контрактах и трудовом праве, и, увидев ряд потрёпанных книг, я открыл одну из них. Под обложкой юношеской версией элегантных размашистых каракулей, которые я вижу каждый день, написано его имя.

Я уже собирался уходить, когда на стене за дверью вижу фотографию, и посмеиваюсь, поняв, что это за фото. Это Гейб в кепке и мантии, и это явно выпускной портрет, который делали все. Мой, к счастью, находится в родительском доме, так как я вообще никогда не хочу видеть причёску, которая у меня была в то время.

Подойдя ближе я не могу сдержать улыбку — Гейб уже тогда был неотразим, но он ещё не осознал преимуществ своего роста, поэтому стоит, слегка сутулясь, чем напоминает мне моего младшего брата Бена, который в девятнадцать лет уже был ростом шесть футов четыре дюйма (193 см, — прим. перев.). На фото волосы Гейба длиннее, чем я когда-либо у него видел, и доходят до плеч. Ему очень идёт и даже немного придаёт рокерский вид. Ещё он был очень тощим, в отличие от того мускулистого тела, которое у него сейчас.

Я огляделся вокруг в надежде увидеть и другие фотографии, и может быть, хоть бы мельком — его родителей или семью, но нигде нет ничего, и я удивляюсь, почему же тогда эта фотография — выставлена. Как будто он хочет запомнить эту вершину успеха, но в то же время из-за того, что фото находится там, где его не видно, создаётся впечатление, что он почти стыдится этого порыва.

Я озадаченно покачал головой, и решил поторопиться со своим любопытством, так как не хотел, чтобы он застал меня за вынюхиванием в его кабинете.

Я медленно поднялся по лестнице, внимательно прислушиваясь, не раздастся ли из его комнаты шум, и просовываю голову в двери, ведущие в коридор. Там оказывается ещё три спальни, с красивым оформлением, и великолепная ванная комната, отделанная плиткой шалфеевого цвета, с огромной ванной на ножках в форме когтистых птичьих лап, расположенной перед большим, выходящим в сад, окном. Благодаря углу наклона окна в ней можно купаться без страха быть замеченным, при том самому наблюдая за садом и группой близлежащих домов.

В этом доме меня озадачивает буквально всё. Фотографий — нет, но абсолютно очевидно, что всё здесь оформлено в соответствии с его взыскательными вкусами. Дом выглядит практически как дом для семьи, хоть и семьи, которая очень любит бежевый цвет. Я бы точно подумал, что Гейб живёт в одном из модных лондонских районов в окружении дизайнерской мебели, а не здесь, в этом уютном, тёплом доме.

Пока не стал жертвой зависти к этому дому, я поднялся по лестнице, чтоб заглянуть в его комнату и проверить, как он там. Он спит крепко, но сбросил одеяло, очевидно, когда ему стало жарко. Его длинное мускулистое тело, одетое только в пижамные шорты, вытянуто, одна рука отброшена в сторону, а другой он держится за подушку, в которую уткнулся лицом.

Я улыбнулся, потому что он спал с полной, беспорядочной расслабленностью забытья, и так странно видеть его таким. Он — настоящая стихия природы с энергией десятерых мужчин, и то, что я вижу его таким неподвижным и почти беззащитным, очень меня трогает. Однако, пока я на него смотрел, он пошевелился и беспокойно застонал, как будто ища тепла, и на моих глазах его кожа покрылась мурашками. Не раздумывая я подошел и накрыл его одеялом, надежно укутывая, а он с тихим бормотанием прижался ко мне.

Я не смог удержаться и протянул руку погладить его волосы, но он внезапно проснулся от хриплого кашля. Слегка взмахнув руками, он дёрнулся от моего прикосновения, и я так резко отшатнулся, что едва не вырвал прядь волос. Он снова закашлял, поднимая голову, и повернулся, чтобы увидеть меня, склонившегося над ним, что, вероятно, выглядит жутковато.

— Привет, — быстро говорю я. — Ты дрожал, и я накрыл тебя одеялом.

Он пристально посмотрел на меня, но совершенно очевидно, что он всё ещё в полусне, и выражение его лица остаётся неопределённым. Улыбаясь, я снова натянул на него одеяло, накрывая голое плечо, обнажившееся, когда он двигался.
— Спи дальше, — мягко говорю я, но, как только поворачиваюсь, чтобы выйти из комнаты, его глаза распахиваются, и на лице появляется улыбка, которую я никогда ранее не видел на его угрюмой физиономии. Она тёплая и ясная, и так полна счастья, что просто губит меня. Да я бы денег заплатил, лишь бы хоть разок кто-то посмотрел на меня так.

Я замер, когда он вдруг произнес «Дилан», прежде чем снова уснуть.

Долгое время я простоял неподвижно, глядя на спящего мужчину, но потом пожал плечами и заставил себя отойти. Бредящие мужчины, они такие.. бредящие. Я буду чокнутым, если что-то в этом угляжу. На всякий случай я вспоминаю тот день, когда он обозвал меня некомпетентным имбецилом из-за пролитого на него кофе. Я удовлетворенно улыбаюсь — дело сделано, порядок вещей восстановлен.

Гейб спит до конца дня, поэтому я ещё немного поработал, после чего растянулся на диване с читалкой. Где-то около пяти вечера я позвонил Джуду, и величественно проинструктировал его, какую одежду мне принести и какую еду, так как умираю с голода. У него нет желания это делать, пока я не сказал, где нахожусь, после чего он быстренько согласился.

Я ожидаю его, глядя в окно, чтобы ему не пришлось звонить и будить Гейба звонком. Увидев его, неторопливо идущего по дороге, я быстро открыл дверь и жестом пригласил войти.

— Всё это смотрится довольно конспиративно, — протискиваясь мимо меня, ухмыльнулся он. — Мы почти как шпионы.

— Ты никогда не останешься незамеченным в этом прикиде, — отвечаю я, указывая на его обтягивающие ярко-синие чиносы (чиносы — легкие летние брюки из хлопка. — прим. перев.).

— Доношу до твоего ведома, моя маленька корпоративная шлюшка, что это очень модный цвет.

— Только если ты работаешь в CBeebies (детская передача для 6-леток и младше. — прим. перев).

— Ты просто завидуешь, потому что никогда не сможешь их снять с меня.

Я с сомнением оцениваю, насколько они тугие.
— Я искренне сомневаюсь, что ты сам сможешь их снять без стамески.

— Обосраться как мило. — фыркнул он. — Я таскаю твою хрень по всему Лондону, и даже останавливаюсь, чтобы купить китайской еды, а ты всё-равно не можешь перестать оскорблять меня.

— Нет, не могу, и ты сделал это лишь для того, чтобы увидеть дом Гейба.

— Ага, ты возможно и прав, — бормочет он, следуя за мной по коридору, и позыркивая во все стороны. — Бож-же, это великолепно. Почему МЫ не можем найти что-то похожее?

— Потому что я — скромный ассистент, а ты — модель, и даже вместе у нас не получится иметь столько, сколько даёт партнерский статус Гейба.

— Жизнь несправедлива, — фыркает он, и тут шпионский взгляд натыкается на бухло. — О, бинго!

— Нет, — резко шепчу я, выхватывая у него бутылку водки. — Ты не будешь нажираться в доме Гейба.

Он издаёт смешок.
— Ты чего шепчешь? Потому что он ещё не осознал, что ты коварно сюда перебрался, пока он слишком плохо себя чувствует, чтобы это заметить?

— Я не перебрался, и Гейб болеет.

— О, теперь он Гейб? Не говнюк-начальничек, как обычно?

— Ой, заткнись.

И тут мы оба подпрыгиваем где-то на фут, когда из-за двери доносится низкий голос.
— Говнюк-начальничек, да? Знаешь, Дилан, мне действительно не повезло с ассистентом. Другие партнёры фирмы оказались с какими-то ужасными помощниками, которые успокаивают их, находятся в их полном распоряжении, и всегда с ними соглашаются. А мне достался саркастичный, любящий спорить, неаккуратный, редко находящийся на своём месте и называющий меня говнюк-начальничек, а не сэр.

Джуд ржёт над сказанным, прежде чем протянуть руку и стянуть креветку из моей коробки с кисло-сладким соусом.
— Он назовёт тебя «Сэр», если ты его отшлёпаешь.

— Да чтоб тебя, — вздыхаю я, закрывая лицо руками, и тут же удивлённо его приподнимая на хохот Гейба.

— Буду иметь это в виду при следующей должностной аттестации, — давясь, выдыхает он, прежде чем поддаться сильному приступу кашля, сотрясающему его тело.

— Да господи ж боже ты мой, — рявкаю я. — Ты почему не в кровати?

Он постепенно вернул контроль над своим дыханием, пока я наливал ему стакан воды.
— Потому что мне нужно было походить. Я никогда в жизни не спал так много.

— Ну, тебе это было нужно, я тебя для этого и укладывал в постель.

— Прям как обычный субботний вечер, когда Дилан говорит то же самое мне, — прыснул Джуд, — только обычно слушатель чуть более нетерпелив.

— Джуд, заткнись, — зашипел я, и когда Гейб, приподняв бровь, смотрит на меня, покачал головой. — Он врёт. — Протянув ему воду, я кладу тыльную сторону ладони на его лоб. — Господи, Гейб, ты весь горишь. Давай я вызову врача.

Он на секунду прислонился к моей руке, и затем отступил, покачав головой. — Мне просто нужно пережить это. Я выпью ещё одну такую же гадкую жёлтую штуку, как ты делал раньше.

— Ты имеешь в виду Лемсип? — терпеливо уточнил я.

— Да, это, но его можно улучшить, добавив туда виски.

— Только если мы хотим, чтобы в твоем больничном помимо вируса стояло «случайная передозировка лекарств и алкоголя» — иронизирую я, отворачиваясь, чтобы поставить чайник. — Я сделаю тебе девственный Лемсип, и потом ты пойдёшь в кровать.

На секунду мне кажется, что он станет спорить, но он лишь вздохнул и кивнул, тяжело опускаясь на барный стул. Увидев, что он дрожит, я, стянув со стула покрывало, отдаю ему, на что он отвечает благодарной улыбкой. Закутавшись в покрывало, он взглянул на Джуда, который деловито ел мою китайскую еду.
— Итак, ты, наверное, Джуд?

— Так ты обо мне слышал? — кивнул Джуд.

— Как же я мог не слышать о тебе? — на его лице появилась ироническая улыбка. — Я ежедневно имею удовольствие наслаждаться вашими с Диланом беседами. Мне нравится начинать утро с крепкого кофе и рассказах о ваших вчерашних подвигах. Это даже лучше, чем «Лучники» (британская радиопостановка. — прим. перев.).

— О боже, — застонал я, а Джуд рассмеялся. — Я не знал, что ты слышишь. Извини, постараюсь потише.

— Я заметил, что ты не сказал, что вообще прекратишь это, — ухмыльнулся Гейб. — Мне это нравится. — он сделал паузу и пристально посмотрел на меня. — Мне всё-равно это нравится. Это интересно, а иногда и забавно. — пауза, — А иногда и довольно жалко.

Джуд смеётся.
— Эта часть о нём, не обо мне.

Я протянул Гейбу его Лемсип.
— Держи. Пей. Тебе ещё что-то надо? — он медленно покачал головой. — Ладно тогда, возвращайся в кровать. — он не двигается, и я машу на него рукой.—— Попрощайся с Джудом. Он сейчас уходит и больше никогда не возвращается.

— О нет, оставайся, — говорит он Джуду. — Дилан был так добр, что остался, навязав мне себя совершенно вопреки моим желаниям и указаниям.Ему будет приятно иметь компанию в его незаконном проникновении.

Джуд заливается смехом и кивает.
— Я останусь ненадолго. Спасибо, Гейб.

Тот кивнул, после чего посмотрел на меня, всё ещё делающего отгоняющие движения.
— Дилан, я не собака и скотина с фермы, так что мне непонятно, почему ты делаешь такие жесты в мою сторону.

— Ты определённо совсем не дрессирован, — бодро отвечаю я, следуя за ним, пока он идёт к лестнице.

— Зачем ты это делаешь? — хрипло спрашивает он.

— На случай, если ты упадёшь

— Ну, перестань, мне от этого не по себе. Иди и посиди со своим другом.

Я не обратил на него внимания, тенью последовав за ним в спальню. Там я накрыл его одеялом, с тревогой отметив, каким на самом деле больным он выглядит, когда не прикалывается. Мокрые от пота волосы, побелевшая как полотно кожа, заметная дрожь в сжимающей одеяло руке...

— Спи, Гейб, — мягко говорю я, поправляя одеяло так, чтобы оно аккуратно лежало на нём. — Единственное, что действительно помогает с этим вирусом — это отдых, если верить Шейле из столовой.

Я ждал ещё одного едкого замечания в адрес наших сотрудников, но не дождался, так как он заснул ещё до того, как я вышел из комнаты.

Спустившись вниз, я с силой оттягиваю Джуда от своей еды, и нападаю на неё со счастливым стоном.
— Спасибо, что принёс. Я был так голоден, ну а в этом доме с едой беда-печаль — меня приветствует тишина, поэтому я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня. — Что?

— Что всё это было? — качает он головой?

— Что всё?

— Да всё это — нежные прикосновения, язвительный разговор... Было похоже на почти прелюдию для болеющих людей.

Я давлюсь креветкой.
— Это была не прелюдия! Я всегда так с ним разговариваю.

— Ну что ж, в таком случае я удивлён, что он не нагибает тебя над своим столом каждую свободную минуту.

— О боже, прекрати.

— Нет, ТЫ прекрати. Даже мне чересчур жарко из-за такого количества сексуального напряжения. И это несмотря на то, что он болеет.

— Нет никакого сексуального напряжения, не будь идиотом. Тебе что-то мерещится.

— Ничего подобного.Я очень ясно всё вижу, и явно яснее, чем ты, потому что это прямо можно было потрогать.

Я отодвинул тарелку, внезапно потеряв аппетит.
— Прекрати, Джуд.

Он наклоняется вперёд и за его юмором я вижу беспокойство.
— Нет, ТЫ прекрати, — зашептал он. — Я никогда не видел вас вместе, и всё, что я когда-либо знал о нём — это твои жалобы на него, из-за которых у меня сложился образ холодного, хоть и чертовски забавного человека. Да я живу ради приколов о нем. Но теперь, когда я увидел вас вместе, то должен признать, что я волнуюсь.

— Волнуешься? Почему?

Он потянулся ко мне и взял за руку.
— Ты связан с ним более тесно, чем я думал. Серьёзно, Дилан, будь осторожен, потому что ты очень отдающий парень. Если кому-то что-то нужно, то ты впереди планеты всей, торопишься предоставить это. Не выбирай того, кто никогда не оценит этот дар. Не дари себя тому, кто возьмёт, и никогда не вернёт. — Он посмотрел в сторону лестницы. — У меня ужасное предчувствие, что он — один из таких людей. В нем есть что-то очень закрытое.

— Но это просто я. Не знаю, почему ты так волнуешься. Я и раньше беспокоился о людях.

— И это никогда не заканчивалось хорошо, если вы начинали трахаться. — Я отстраняюсь, как ужаленный, и он быстро качает головой. — Я беспокоюсь не только из-за этого, Дил.

— Тогда почему ещё? — смягчаюсь я, услышав своё детское прозвище.

— Потому что он сам не защищён. Я бы списал это на твоё безответное влечение от того, что ты работаешь с ним в тесном контакте, но он тоже тобой интересуется. Это так же ясно, как твое отражение в этом очень дорогом зеркале.

Я протестую, но мой протест остаётся неуслышанным, и когда спустя пару часов он собрался уходить, я попробовал снова, но он качает головой. Крепко обняв меня, Джуд шепчет мне на ухо.
— Будь осторожен, Дилан. Здесь разве только на лбу не написано «КАТАСТРОФА». Он не тот, в кого можно без опасности влюбиться. Этот человек опасен и травмирован. Я это чувствую.

Я помахал ему на прощание, но, лёжа на диване час спустя, и смотря повтор «Неотложки», я не мог перестать ковыряться в его словах, как в больном зубе.

— Твой друг ушел? — Голос Гейба отвлек меня от моих мыслей.

— Господи! — подпрыгнул я. — Честное слово, тебе нужно носить грёбаный колокольчик.

Он улыбнулся, а затем, к моему удивлению, с усталым кряхтением опустился на подушки рядом со мной.

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил я, поздний час, казалось, располагал к секретам.

— Дерьмово, — поморщился он, — но немного менее дерьмово, чем раньше. — он сильно вздрогнул и я набросил на него одеяло, в котором устраивал себе гнёздышко. — Спасибо, — простонал он, — Боже, оно такое тёплое от тебя.

Я чувствую, как мой член дёргается от этого гортанного звука, и изо всех сил стараюсь думать о таких вещах, как налоговые декларации и струпья, пока он не успокоится. Подняв глаза, я вижу, что Гейб пристально на меня смотрит, и его лицо с тяжёлыми веками и растрёпанными волосами утихомириванию моего члена явно не помогает. Если бы он не был так болен, то выглядел бы так, будто его только что трахнули.

Отбросив эти мысли в сторону и пытаясь вспомнить Джудово предупреждение, я сажусь.
— Ты голоден?

Он секунду молчит, но кивает.
— Немного. Не думаю, что я что-то ел со вчерашнего дня, но чувствую, что много есть мне не хочется. — он откинул одеяло. — Пойду пороюсь и посмотрю, какие деликатесы ты мне купил.

Я машинально протянул руку и толкнул его в твердую грудь, и на секунду кажется, что время остановилось. Конечно, я прикасался к нему и раньше, но все эти годы то были лишь случайные прикосновения, вроде привлечения его внимания или держания его пиджака. Однако это прикосновение случилось в тускло-освещённой комнате, в поздний час, и мои пальцы никогда ранее не чувствовали твёрдых выступов его мускулов и упругой жёсткости волос на его груди. Мы оба смотрим друг на друга, прежде чем я быстро простил горло и вскочил на ноги.

— Ты сидишь здесь и отдыхаешь, — быстро произношу я.

— Окей, — хрипло говорит он, и откашливается. — Куда ты собрался? — в последнем предложении я слышу нотки паники, как будто он думает, что я собираюсь уйти.

Я пристально смотрю на него.
— Готовить тебе яичницу на тосте.

На его бледных щеках появляется новый румянец, будто он краснеет, и он неловко ёрзает, и затем протестует. — О, нет, в этом нет необходимости. Серьёзно, Дилан, тебе не надо готовить для меня, ты и так сделал достаточно.

Я все же двигаюсь на кухню, сознавая, что он вприпрыжку бежит за мной с обёрнутым вокруг плеч и головы одеялом — ну вылитый беженец.
— Я не против, — говорю я, включаю свет и собираю ингредиенты. После долгих поисков мне удаётся найти сотейник.

Глядя на состояние кухни, я качаю головой, и вдруг замечаю, что он смотрит на меня.
— Что? — спрашиваю я, ставя сотейник на плиту и добавляя бугорок масла. Я засовываю хлеб в массивный тостер, который выглядит так, будто им ни разу не пользовались, и смотрю на Гейба.

Он неловко пожимает плечами.
— Я просто не привык, чтобы люди что-то делали для меня.

Я делаю паузу в взбивании яиц, чтобы добавить соль и перец.
— Ну, это печально. Во всяком случае, ты привык, что я для тебя что-то делаю. Каждый день.

— Это в рабочее время, — бормочет он. — Когда мы оба знаем наши обязанности.

Я снова делаю паузу, уже чтобы вылить яйца в сотейник.
— О боже, Гейб, я так извиняюсь. Тебе неприятно, что я здесь? Я просто волновался, что ты здесь совсем один.

— Я не один, — возмущается он, и я приподнимаю бровь, оглядывая пустой дом. — Ну, сейчас да, но это мой выбор. Если бы я захотел, то здесь бы за секунду кто-то появился.

— Я в этом не сомневаюсь, — тихо говорю я. — Мой вопрос в другом — мне уйти?

От его плеч веет негодованием, и тут он резко ссутуливается, уставившись на меня, как на неопознанный вид, найденный им на своей кухне. Я со стуком кладу венчик, и он быстро протягивает руку.

— Нет, я не хочу, чтобы ты уходил. Пожалуйста останься, Дилан.

Секунду я внимательно смотрю на него, видя напряжённость, которая в его глазах выглядит почти как беспокойство. — Ладно, — говорю я спокойно. — Я останусь.

Он, кажется, немедленно расслабляется, заставляя меня задуматься, что же происходит в его голове. Я этого никогда не узнаю, так как он скрывает свои чувства сильнее, чем моллюск смыкает свои створки. Вылив яйца в сковороду с нарезанным перцем, я беру выскочивший тост, и, глядя на Гейба, смазываю тост маслом. Он завороженно смотрит на меня, как будто никогда раньше не видел, как готовят еду.

— Ты сказал, что не привык, чтобы люди что-то делали для тебя, — резко говорю я, и он слегка подпрыгивает, и, оторвав свой взгляд от моей руки, держащей нож, куда он глядел, как прикованный, и снова смотрит мне в лицо. Потом улавливает мои слова.

— Не привык.

— А когда был ребёнком, кто-то же это делал?

Он оглядывает кухню таким взглядом, как будто это что-то увлекательное, и я смягчаюсь, увидев на его щеках румянец. Очевидно, что по какой-то причине это очень неудобная тема, и я только собираюсь её сменить, как он заговаривает.

— Не совсем. — он бросает на меня взгляд, полный не поддающихся расшифровке эмоций. — Я вырос в системе патронажного воспитания (патронажная система — когда несовершеннолетние, нуждающиеся в опеке, передаются в приёмную семью или семейный детский дом за деньги (платит государство), и приёмная семья несёт ответственность только за быт ребёнка, все важные решения принимаются органами опеки через суд (взято из Википедии) — прим. перев).

Я со стуком положил нож.
— О нет, Гейб. Как? Почему?

Он улыбается на мои сбивчивые вопросы.
— Мои родители умерли, а моя бабушка, оставшаяся единственной из моей семьи, была слишком больна, чтобы смотреть за мной.

— Сколько тебе было лет?

— Пять.

— Господи, Гейб.

— Всё было хорошо, — быстро произносит он, — признак того, что его колючий характер пытается проявить себя, но затем сдаётся. — Вообще-то нет. Это было ужасно, а временами и кошмарно, но я пережил это, и как только мне исполнилось восемнадцать, ушёл. Школа была для меня отдушиной. Там было несколько учителей, которые действительно верили в меня, и я проводил там столько времени, сколько мог — там было безопасно. — при слове «безопасно» у меня заболело сердце, но он продолжил, уже беззаботно, — У меня была родительская страховка, которую я получил, достигнув совершеннолетия, а бабушка оставила мне всё, включая и этот дом. К тому времени он пустовал и был в очень ветхом состоянии. Когда меня в восемнадцать лет официально освободили из-под опеки, я сразу же переехал сюда. Чтобы восстановить его я потратили те деньги, и взял хренову кучу студенческих кредитов, после чего сдавал его, пока учился в университете. — он удивлённо поднимает глаза, будто сказал больше, чем хотел. — Это оказалось хорошей инвестицией — наконец сухо произносит он.

А вот и ответ на мой вопрос, почему он живёт здесь. Он явно искал дом, которого у него никогда не было. Это его святилище. Я чувствую боль в руке, и понимаю, что впиваюсь ногтями себе в ладонь. Пошевелив пальцами, я занялся выкладыванием на тарелки его еды, давая ему время восстановить равновесие.

Когда я поставил перед ним тарелку, он поднял голову.
— А как насчёт тебя? У тебя есть семья?

Я киваю, беру свой чай, стоящий сбоку, а перед ним ставлю стакан молока, после чего сажусь на барный стул напротив
— Есть, они все живут в Девоне.

— А ты почему нет?

Я переминаюсь. Мне неловко говорить об этом с кем-то, у кого нет семьи. Я люблю их до смерти. Мои мама и папа — просто золото, и еще есть два брата и сестра. Все они живут на нашей ферме. Главный дом — у моих родителей, а у сестры и старшего брата есть дома на нашем участке. Младший брат сейчас учится в университете.

Он смотрит на меня с живым любопытством, переполняющим его лицо, и я замечаю, что он ест с большим удовольствием, с жадностью поглощая еду большими кусками.

— Нормальная? — спрашиваю я, указывая на ужин, и он кивает.

— Это охренеть как вкусно, Дилан. Я никогда не пробовал таких яичниц.

— Это не Мишель Ру (известный шеф-повар и ресторатор, — прим. перев.), Гейб, — улыбаюсь я, — это просто яичница. И кайенский перец дает привкус.

— Продолжай свой рассказ, — машет он на меня вилкой. — Ты не объяснил, почему ты не с ними.

Мне пришло на ум то, как странно, что это — не странно. Мы сидим за столом в уютной комнате, разговаривая о личных вещах, в то время, как я не уверен, что он вообще знает, когда у меня день рождения. Каждый раз за эти года, когда я пытался узнать о нём, он отмахивался от моих вопросов, как от пустяков, придуманной для того, чтобы задерживать рабочий процесс.

Я сдаюсь, когда он смотрит на меня большими глазами. Он точно не хотел бы знать, что они — как у Бэмби, и особенно милыми выглядят сегодня, со всеми этими дикими, взъерошенными волосами, как у бомжа. Я продолжаю, подавив улыбку. — Они все немного сумасшедшие. Моя мама — художница, к тому же, очень эксцентричная. Мой папа — единственный разумный человек во всей семье. Он типичный фермер, очень спокойный, но это нужное качество, когда ты сталкиваешься с остальными членами семейства.

— Они к тебе хорошо относились? Что они думали, когда ты сделал камин-аут?

Я поднимаю глаза, поражённый личным вопросом, но затем пожимаю плечами. Я не скрываю свою ориентацию, да и он тоже.
— О боже, да. Мама горячо верит, что каждый должен иметь право свободно любить того, кого хочет. Она большая поклонница индивидуализма и нонконформизма. Думаю, что мои братья и сестра немного её разочаровали, так как никто из них не попадал в неприятности или не имел никакого кризиса сексуальности. Некоторые из них даже тори, к её ужасу. — я улыбаюсь. — К сожалению, это всё досталось мне, и после бесчисленных лекций о правах геев с меня было достаточно. Университет стал благословением, потому что иначе мне бы пришлось выражать протест, вступив в ассоциацию молодых фермеров.

— А с Джудом ты тогда познакомился? — улыбается он.

— Нет. Я знаю Джуда с яслей, где мы были вместе. Наши матери — лучшие подруги, и он всегда был частью нашей семьи.

Он проводит зубцами вилки по тарелке.
— И вы никогда не были вместе? — говорит он тихо, не глядя на меня.

— Нет, — мягко отвечаю я. — Никогда. Мы однажды поцеловались, и это было так ужасно, что мы поклялись никогда больше не делать этого снова. Он мне как брат.

Гейб издаёт смешок, и мне легчает от того, что его прежние неловкость и печаль кажется ушли. Он уже больше похож на себя, и я внутренне вздыхаю, потому что, да поможет мне бог, но мне нравится эта уязвимость, слишком много которой он мне показал. Джуд был прав в своём беспокойстве, потому что у меня гораздо больше проблем, чем я думал. Колючая внешность Гейба всегда провоцировала меня стать лучше, но настоящий он — привлекает меня вообще за гранью всякого понимания.

«Вот так попал», — мрачно думаю я.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒