НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 18 страница

– От такого чакрыжника добра не жди, проглотит и не облизнётся, - подумал Емельян.

Насытившись и облизав жирные пальцы, после несдерживаемой отрыжки, гость не церемонясь, сам завёл разговор, перемешая русскую речь с тюркским наречием:

- Ты, бачька, краль Бугачур якши развернулся. За тобой пошёл и калмык, и башкир, и чуваш, и наш брат, татарин. Ты нам отчен хорошо помогаешь и мы тебе отчен хорошо помогаем, держим рус войска на фронте. У нас с тобой общее дело. Наш богоподобный султан Мустафа просил передать тебе, краль Бугачур, балшой благодар, бик зур рахмат. Мы знаем, что ты княжеского рода, из племени казаков. Твоя неверная кралица Катерин хотела обманом убить тебя, но за тебя умер преданный эфенди*, похожий на тебя. Кралица много войска послала против султана. Султан Мустафа приказ даёт. Собирай балшой войско иди на крепость Китербурдур, Казан, Моска, а Ырымбур потом возьмёшь. Мы поможем тебе, краль Бугачур.

- Что войсками поможете? – ехидно спросил Пугачёв.

- Йок, нет, пока только акча, деньгами. Много акча дадим. Одно дело вместе будем делать с разных краёв. Краля Катерин уже пять лет воюет с богоподобным. Когда ты пойдёшь на Казан, на Китербурдур, она часть войска кинет на тебя, и мы разобьём Румянцева.У нас с тобой общее дело.

После этих слов Емельяна, как осенило. Он вдруг впервые, по-настоящему, понял, во что он, несчастный скоморох, ввязался, прикрываясь именем погибшего императора.

Турецкий посол что-то ещё молол о своём богоподобном тиране, о вечной дружбе с кралем Бугачуром, о свержении крали Катерин, но Пугачёв его уже не слушал.

Он вдруг вспомнил освобождённую русскими войсками крепость Бендеры, где его за храбрость произвели из младших урядников сразу в хорунжии. Вспомнил плачущих от радости невольников. Заморённых, умирающих с голоду, исстрадавшихся синеглазых красавиц гарема бендерского правителя, турка Абдуллы.

Невольно на ум пришли и рассказы офицеров о настойчивой попытке Петра Первого, которого он боготворил, выйти к Чёрному морю, вернуть Крым. А получалось, что он, донской казак, хоть и нарушивший присягу, хоть и дезертир, но русский человек, помогает врагам своего Отечества. Остро осознал и предательство казаков-некрасовцев, которые, перейдя на сторону турок, рубили потом своих же соотечественников. И он ведь тоже уговаривал казаков перекинуться к ним за Кубань, чуть не став таким же изменником.

Последняя фраза турка, « у нас с тобой общее дело», повторенная несколько раз, особенно резанула его душу, окончательно отрезвив Емельяна.

Он поднял голову и, перебив бормотавшего турецкого гостя, резко сказал:

- Хватит балясы точить!

- Какой такой баляс? – не понял «тайный гость», но по насупленному выражению лица собеседника, по его сверкающему огненному взгляду, понял, что отношение к нему в корне изменилось. Его просто не хотят слушать.

В раз изменилось и выражение лица лазутчика. Из льстивой, убаюкивающей сознание лисы, приветливо помахивающей пышным хвостом, он вдруг ощерился и обрёл облик беспощадного, свирепого волка. Емельяну даже привидились ядовито жёлтые клыки, но, то был луч солнца, проникшего сквозь ставни. А, быть может, этот зловещий знак и заставил «анпиратора» убедиться в правильности принятого решения, отвергнуть союз с врагом его родной земли.

- Скажи своим хозяевам – торгу не будет! Вы мягко стелете, да жёстко спать!

- Ай, бачка, краль Бугачур, ты ещё молодой, не понимаешь. У нас с тобой один враг - краля Катька. Она с Мустафой на мир пойдёт, а потом и тебе секир башка. Ай, как жалко такой умной, красивой башка на колу сидеть.- Турок покачал головой, да ещё и поцокал языком, ощерив жёлтые зубы.

После этих слов, Пугачёв, резко скрипнув стулом, встал, дав понять, что незваному гостю пора уходить.

Поправляя чалму, поднялся и посол.

- Я не прощаюсь надолго, и знай, краль Бугачур, на шиповнике растут и розы, и шипы, мы ещё встретимся.

- Ну, да, на том свете. Запомни, турок! Коль свои собаки грызутся, чужая не суйся, а выпущенная стрела обратно не возвращается.

Выпроводив незваного гостя, Пугачёв с удивлением заметил под навесом две телеги, закрытые соломой и часового с мушкетом. Выяснил, что татарин уехал налегке, оставив ему семнадцать бочонков. Приказал распечатать один из них и обнаружил свежей чеканки медные монеты с профилем безбородого господина и надпись, удивлённо хмыкнув, бросил в карман пригошню денежек, приказал забить бочонок снова и убрать подальше от глаз. В канцелярии, бросив на стол несколько монет, подозвал своего дьяка Почиталина, кивнул на деньги:

- Глянь-ка, Иван. Что там написано, шибко мелко, не разберу, глаза застит.

- Тут не по-русски писано. По латыни, або на французском. Прочитать-то я смогу, а перевода не знаю.

- А позовите-ка сержанта,- приказал «анпиратор».

Тот пришёл и сразу же представил перевод с французского: «Я пришёл, чтобы мстить!

- Это что ж получается? - Размышлял вслух Емельян. - Деньга французская, а привёз её турок. Выходит - два злющих врага России объединились и кинулись мне помогать, чтоб одолеть Екатерину, а заодно и матушку Россию. Вы понимаете, детушки мои, что происходит? - Обратился он к присутствующим. Но в канцелярии кроме писцов да телохранителя, никого из полковников не было и недоумённый вопрос самозванца остался без ответа.

9. Гнев «анпиратора».

Не прошло и недели после первого «показного» приступа губернского города, как приближённые к «императорскому двору» военачальники впервые познали настоящий гнев новоявленного Петра Третьего.

Шестидесятилетний бригадир Корф, один из многочисленных немцев её Величества, подчиняясь приказу губернатора, собрав всех защитников окрестных форпостов и редутов, силою почти в две с половиною тысячи штыков, при двадцати орудиях, стремительным маршем прошёл по левому берегу Яика и, смяв немногочисленные отряды Чики-Зарубина, вошёл в город.

Этого бы, наверно, не случилось, если бы мятежный полковник Чика, вместе со своим окружением беспробудно не пил ещё со взятия Татищевой. Узнав о приближении бригадира, Пугачёв лично дал команду о перехвате отряда и с ужасом увидел, как хмельные конники Чики-Зрубина, пытаясь вскочить в седло, валились под ноги коней. В раз протрезвевшего под огненным взглядом «анпиратора», полковника, срочно привели под руки в канцелярию. Чувствуя свою вину, Чика трясся, как в лихорадке, а потом на него навалилась ещё и непроходящая икота. Илецкие казаки, известные зубоскалы, закрывая лица башлыками, давились от смеха, наблюдая уморительную сцену.

«Анпиратор» мечась по комнате, как разъярённый тигр в клетке, приказал срочно сыскать палача Бурнова.

- Повешу сукиного сына, чтоб другим неповадно было!

Вскоре вернулся посланный Давилин, виноватясь, доложил:

- Бурнов в усмерть пьян, ваше Величество!

- А-а-а, тоже в стельку? И его повешу, до пары, как протрезвеет! Пьяному, ить, море по колено, не поймёт, за что и наказан. Совсем расхристались, сукины дети! Пропали, как гнилая солома в амёте! Вам бы только пить, гулять да дела не знать, - надсаживался взбешенный предводитель, искусно играя роль разгневанного Государя, наконец-то прищучившего неудержимый порок своих кукловодов. Теперь над ними можно было всласть и поизгаляться, дабы почувствовали, что перед ними не вожак разбойничьей ватаги, а истинный император Пётр Фёдорович.

Пугачёв, конечно, не мог не знать, что верзила палач и в пьяном угаре легко исполнит свою душегубную обязанность, и пропустил мимо ушей донесение своего верного телохранителя, полагая, что кровавый кат ему ещё пригодится.

Доморощенные полковнички, как нахохлившиеся вороны под холодным дождём, настороженно сидели на широких лавках, впервые наблюдая за вконец разъярившимся самозванцем - «анпиратором». Стоило больших трудов, как казалось им, отговорить от казни верного их соратника и безалаберного собутыльника, полковника Чику-Зарубина.

Как всегда роскошно одетый Лысов, сидя у самой двери, подалее от

мечущегося в ярости Емельяна, азартно нашёптывал Максиму Шигаеву:

- Неспроста так взбеленился «анпиратор», неспроста. Надысь прискакивали

к нему два чернявых, не нашего вида справных служивых, похоже офицеры

из поляков. До-ол-го с ним калякали при закрытых дверях. Чего-то напели

ему, теперь он сам не свой. Жди перемен. Теперь царишка-от наш, как

говорится, вкусил сласть власти.

И в самом деле, с наступлением холодов, в начале ноября, когда

мятежники перешли в Бердскую слободу, « анпиратор» приказал

Овчинникову завести для письменных дел Военную коллегию навроде

Петербургской. Производством сего сложного, пока неведомого дела,

занялись яицкий казак, двадцатилетний* Иван Почиталин да илецкий

казак Максим Горшков.

10. Гаубицы и мортиры.

В связи с суматохой, возникшей в Оренбурге после появления пугачёвского войска близ крепости, старательный полячок стал назначать Ивану занятия с раннего утра, когда население только ещё просыпалось, и улицы были свободны. Дядя Ёжик, будучи талантливым скрипачём, адски боялся наступающих перемен в своем устоявшемся, хотя и шатком бытии. Боялся потерять службу у доброго пана академика, боялся, что его, как и многих пленных собратьев угонят в какой-нибудь дальний гарнизон, боялся, что его опять заставят переносить тяжёлые камни, но больше всего боялся, что ему не позволят брать в руки его волшебную скрипку.

Давая уроки смышленому капитанскому сынишке, показывая ему сложнейшие упражнения, он совершенствовал и своё мастерство незаурядного музыканта. К тому же сотник Акутин, служивший в канцелярии, постоянно присматривал за учёбой своего крестника. Осмотрительный поляк замечал его настороженное внимание, чувствуя полную зависимость от этого властного офицера, и весьма прилежно вёл занятия.

В то утро Иван, закончив очередной, довольно трудный урок у пана Ёжи и изрядно проголодавшись, торопился домой. В густом кустарнике, у Троицкой церкви его уже поджидал верный друг и побратим по крёстному отцу Кирька Акутин.

- Ванюха, - выпалил он шепотом, - гли, дверь-то на колокольню не заперта, а оттель такой видец, глаз не оторвёшь. Айда, поглядим, пока двери не заперли, щас и вся ребятня прискачет.

- Погодь, я токо скрипку домой отнесу.

Вернулся Ваня с краюхой ржаного хлеба и кусочком солёного сала, поделившись с другом, молвил,- дома никого, маманя токо к обеду придёт, ну, понеслись!

По шатким, скрипучим ступеням друзья поднялись на самый верхний ярус колокольни и ахнули. Далеко за Орскими воротами, почти у самого горизонта, роились крошечные цветные фигурки всадников, издали похожие на собак, мельтешили и фигурки поменьше, вроде чёрных палочек. Особенно много их было у пристрелочной мишени и правее ворот, ближе к Яику, неподалеку от Георгиевской церкви, в сожжённой Казачьей слободе. Вскоре к ним, запыхавшись, поднялись и остальные ребята.

- Вот, дурачки,- заметил Иван,- копошатся у мишени, там же место пристреляно. Сам полковник Милюков из «Единорога» целил и из двенадцатифунтовых пуляли. Гаубицы и мортиры там же пристреливали. Как они-от кучкой соберутся, тут их и накроют. Так жахнут, мокрого места не останется.

Ребята с нескрываемым интересом слушали своего знатока-заводилу, его рассуждениям удивлялся даже неразлучный друг Кирька.

- Откуда ты, Ваньша, всё знаешь? - Вопрошал он с интересом, - я вроде с тобой всё время рядом, а про мортиры и гаубицы впервые слышу, врёшь ты всё. Хто оно такое?

- Гаубица – это такая пушка, которая стреляет навесным огнём,- охотно рассказывал Иван мальчишкам. – К примеру, ты спрячешься за дом или за гору, и простой десятифунтовкой тебя не взять, а гаубица сверху, навесным, как шарахнет и поминай, как звали.

А мортира, то же самое, токо ствол покороче, она для ближнего боя годится. Как сыпанёт гранатой или картечью и тю-тю.

- Ванюха, ты и про картечь знаешь и про гранаты, а почему я не знаю? – допытывался друг.

- А стесняться не надо. Ты боишься даже погладить пушку, а я всегда спрашиваю и даже у самого Милюкова.

- Ну, да, тебе не боязно, ты ж, Иван Андреич, тёзка самого губернатора,- с обидой заявил Кирилл,- а я чё?

- Ага, чё? Твой-то папаня, дядя Семён, в канцелярии служит, а мой-то где-то в Яицком городке, в кыргызских степях, - парировал Иван.

- О, Ваньк! Глянь-ка чё они делают, - перебил Кирилл друга, - видишь то место, где наш дом стоял?

- Вижу, ну и чё?

- Там, правее, в тополях, церковь, видишь?

- Ох, ты! Дак они на колокольню пушку затаскивают, корячатся, - воскликнул Иван, - вот хитрецы. Они готовятся ядра отель в город пулять, с высоты-то лучше

- Вань, а неужто наши не видят? - Озадачился рыжий Егорка, самый пугливый член ватаги.

- Не трусь! – откликнулся Иван, - ещё как видят и на прицеле держат. Щас начнётся.

- А в нас не попадут? – затревожился самый маленький сорванец, веснушчатый Мишка.

- С первого раза не попадут, недолёт, - улыбнулся Крылов.

- А со второго?

- Со второго перелёт, тоже не попадут.

- А с третьего? - Хором забеспокоилась вся бишара.

- С третьего раза обычно попадают, - хмыкнул Иван, - если бомбардир знатный.

- Так, может, слезем с колокольни, - раздались голоса, - а то и в нас ишо попадёт.

- Трусы могут идти по домам сразу, а я ещё посмотрю. Сейчас начнётся самое главное.

Мальчуганы обиженно хмыкнули и скатились вниз, а на колокольне

Остались только два бесстрашных друга Иван да Кирилл.

11. Проделки двух храбрецов.

А события за крепостным валом разворачивались нешуточные. На всем протяжении от Сакмарских до Орских ворот накапливалась зловещая лавина всадников в лисьих малахаях, разномастных одеждах и целые толпы пеших людей, вооружённых чем попало: от вил и топоров с длинными топорищами, до пик и дубин. Отдельно от всадников, снующих на низкорослых конях, в центре стоял плотный строй кавалеристов в высоких казачьих папахах. Все, как будто, чего-то ждали, и вдруг перед нетерпеливо волнующейся грозной лентой всадников показалась вереница телег с пушками. Прислуга довольно скоро и умело расставила орудия примерно на равные промежутки, но наибольшее их скопление означилось напротив Орских ворот. В открытую, как на учениях, развёртывалась подготовка к предстоящему штурму крепости. План противника был, видимо, примитивно прост: проломив орудийными залпами Орские ворота, ворваться в город, а сил для этого у них было предостаточно.

А на валу цитадели и близ ворот, как всегда толклись беззаботные ротозеи, зеваки всех мастей от дворовых и приказчиков, до бродяг и сомнительных личностей.

Они пока ещё не представляли всей смертельной опасности, беспечно грызли семечки и пересмеивались. Но над крепостью уже нависла предгрозовая тишина. Слышны были отрывистые команды офицеров, тревожный рокот барабанов, в храмах шли милосердные молебны, но по крышам зданий и церквей ещё гулили любвеобильные голуби.

Вдруг с левого фланга выскочил всадник в красном одеянии на крупном пепельно – сером коне и лихо помчался вдоль строя конников. За ним, поотстав, пылил с десяток всадников с развевающимися хоругвями.

- Смотри,- дёрнул за рукав друга Иван,- энтот в красном, верно Пугачёв и есть, а позади евонные телохранители.

- Ага, мне папаня рассказывал про него. Это быдто казак донской, а понарошке царь Пётр Третий.

- Ну, да, как мы-от играем в кулюкушки, да в казаков – разбойников, так и он, - рассмеялся Иван.

- Токо он не понарошке приказыват офицеров вешать, а взаправду, - возразил Кирька

- Да, дядя Стёпа Наумов рассказывал сколь, они крепостей разорили, сколь офицеров перевешали.

- А дед Иван, когда приехал из Яицкого городка, другое рассказывал. Они с папаней закрылись на кухне и долго спорили, потом кошка лапой дверь открыла, а я на лавке рядом спал и всё слышал. Хошь, я тебе расскажу? Ты никому не скажешь?

- Ты, чё, Кирюха, могила!

- Поклянись!

- Ей Богу, клянусь!- Посерьёзнел Иван.

- Дак, вот дедуня говорил, что Пугачёв за бедных заступается. Они хочь и бьют богатых, так те сами виноваты. Всё у бедных отбирают, а кто возмущается, того кнутами запарывают.

Но не успел Ваня ответить другу, как раздался орудийный залп крепостной артиллерии такой силы, что вздрогнула вся колокольня и заблямкали колокола. Стараясь упредить нападение мятежников, полковник Милюков, по согласованию с Рейнсдорпом приказал открыть огонь первым. Внезапный рёв полусотни орудий, как гром с ясного неба, поднял в воздух тысячи голубей в крепости, а любопытных зевак с вала как ветром сдуло.

Не успело стихнуть эхо орудийного залпа крепостных орудий, как загремели вразнобой беглым огнём пушки мятежников. Началась своего рода артиллерийская дуэль, но малофунтовки пугачёвцев, установленные на скорую руку большого урона крепости не причиняли. Их ядра то зарывались в кромку вала, то, не долетая, падали в ров. Зато орудия осажденных, укреплённые на заранее пристрелянных позициях, сразу же заставили замолчать батареи мятежников у мишени и напротив Орских ворот. Оставшиеся пушкари, оттянув свои батареи из опасной зоны, продолжили обстрел города, не причиняя ему вреда. Порой казалось, что они стреляют холостыми зарядами. И только одинокая шестифунтовая пушчонка, установленная на верхнем ярусе колокольни Георгиевской церкви, успешно посылала свои ядра в восточную часть города.

Два неразлучных друга Иван да Кирилл, захваченные грандиозным зрелищем сражения, видели, как одна за одной, умолкали пушки пугачёвцев и радовались успешным попаданием зарядов своих друзей артиллеристов. Вскоре всё пространство над крепостью и за её пределами заволокло белёсым дымом и цели исчезли из виду, но оглушающая артиллерийская дуэль продолжалась. Улицы города были пустынны, обыватели попрятались в подвалы, и только за стенами домов, в надёжных укрытиях, готовые к отражению нападения, стояли батальоны гренадёров, эскадроны конников, да ещё на одной из самых высоких колоколен крепости два отчаянных мальчугана следили за ходом сражения.

Мария Алексеевна, обеспокоенная отсутствием Вани, не находила себе места. Когда началась пальба, она уговорила баушку Христю спуститься в подпол, а сама решила сбегать к пану музыканту, но, заметив на Ивановой койке футляр скрипки поняла, что сын уже вернулся с занятий. Накинув шубейку и, не смотря на непрекращающуюся стрельбу, Мария кинулась к Акутиным, жившим теперь у Яицких ворот. Но не успела она выйти на улицу, как на пороге появился Семён. Первый же вопрос ошарашил мать- Марию. Семён Иванович тоже искал своего Кирилла и надеялся увидеть его у Крыловых.

Еле уговорив Марию остаться дома, озабоченный сотник отправился на поиски друзей.

А канонада то умолкала, то вновь усиливалась. Иногда раскалённые ядра повстанцев, ударяя в стены домов, отскакивали и катились по улице. Пробегая мимо Троицкой церкви, Семён услышал вдруг одинокий, видимо случайный звук малого колокола и увидел открытые двери храма. Предположив, что двум беспечным сорванцам не страшна никакая пальба, и они вполне могут находиться здесь, на самом опасном месте, сотник взбежал на самый верхний ярус колокольни и с великим облегчением обнаружил обоих друзей.

Они стояли на самой верхотуре, у последнего пролёта колокольни и по очереди рассматривали в подзорную трубу поле сражения сквозь белёсые клочья порохового дыма. У Семёна свалилась с плеч огромная тяжесть, но волнение не проходило. Первым его желанием было обрушиться с гневом на рисковых хлопцюганов, но заметив руках сына знакомую подзорную трубу, сдержав негодование, дружелюбно спросил Кирилла:

- Где ты взял эту штуку?

- У дедуни, в шкапчике, но я на место положу, ей богу.

Подавив в себе возмущение, Семён не утерпел и тоже глянул в трубу, заметив, что крепостные орудия меткими попаданиями успешно громят растрёпанные ряды пугачёвцев. Обслуга многих орудий была перебита или разогнана, по полю носились кони без всадников, ватный покров дыма висел над всем пространством, пахло кислым горелым порохом.

Сбегая с ребятами вниз по лестнице, он не прекращал вомущаться опасным поступком названных побратимов:

- Вот отец Андрей вернётся, прикажу ему выпороть вас обоих. Там уже матери ваши с ума сходят, в живых вас не чаят увидеть, а они бошки свои дубовые под огонь подставляют! Вам что жить надоело? А если б ядро в колокольню попало. Вы об этом подумали? Она, ить, на самом видном месте стоит. Тоже мне гер-рои!

- Виноваты, исправимся, господин сотник! – хором отшучивались нашкодившие друзья.

12. «Французские вожжи».

Новоиспечённый бригадир, тридцатилетний ровесник Троицкой крепости, Павел Сергеевич Потёмкин, отозванный в Петербург из действующей армии графа Румянцева, по пути заехал в родовое поместье своих родителей под Калугой. Отец его, секунд-майор в отставке, Сергей Дмитриевич, и мать, в девичестве княжна Кропоткина, были крайне довольны, что судьба их сына, не смотря на, довольно незнатное происхождение, складывается удачно. После сносного домашнего образования, он уже в тринадцать лет был отдан на службу в лейб-гвардии Семёновский полк, а достигнув совершеннолетия, окончил курс философского факультета Московского университета, став одним из образованнейших людей времени Екатерины. В совершенстве владея несколькими языками, он неплохо разбирался и в политической жизни Европы, и особенно Франции. В петербургских кругах слыл талантливым переводчиком и сам писал драмы, эпистолы, печатался в журналах Хераскова.

Не найдя достойного применения в штатской жизни, вернулся на военное поприще и попал в действующую армию, на турецкий фронт, где вскоре и отличился.

Два его батальона гренадёров с приданными двумя батареями, тёмной сентябрьской ночью переправились на правый, занятый турками берег Дуная, у города Силистрии и окопались.

Проснувшиеся утром, обескураженные турки, попытались с ходу отбить занятую русскими территорию, направив втрое превосходящие силы: сто пятьдесят лодок и шесть крупных судов - канчабасов, переполненных солдатами, но отчаянные десантники под командованием молодого лейб-гвардейца Павла Потёмкина не растерялись. В штыковых атаках сбросили турок в бурные дунайские волны и пушечным огнём потопили большую часть судов, отбив охоту турок на повторную попытку. За этот подвиг капитан-лейтенант Потёмкин был представлен к ордену Святого Георгия четвёртой степени. Сам генерал – фельдмаршал граф Румянцев высоко оценил личную храбрость гвардейца и умелое командование, а вскоре о нём узнала и самодержица.

К тому времени его троюродный брат, Григорий Александрович Потёмкин, вышел в фавориты императрицы, вышагнув из унтер – офицеров в генерал - поручики. Видимо, благодаря этому совпадению, немного погодя и Потёмкин-младший перескочил из капитан-лейтенанты сразу в бригадиры.

После радушной встречи, престарелый отец Павла, служивший ещё при Петре Первом, увёл сына в свой кабинет и, притворив плотно двери, завёл откровенную беседу о делах в армии, о европейской политике и, конечно, же о положении в России - никуда от этого не денешься.

Сергей Владимирович, следивший и за французскими газетами, дал понять сыну, что он, хотя и пребывает теперь в провинции, не хуже его знает обстановку, сложившуюся вокруг России.

- Сказывают, будто наш Пётр Алексеич, будучи в Париже, пестовал тогда ещё ребёнка, Людовика Пятнадцатого, которого ныне кличут «Возлюбленным» и будто этот королёк так испугался нашего императора, что ненароком обмочился. Мол, с тех пор он и ненавидит Россию, - начал свою речь семидесятишестилетний секунд-майор.

- Да, пакостник, ещё тот, - согласился бригадир, - чтобы досадить Екатерине, он и в польские дела вмешался, Барскую конференцию поддержал, шлёт этим католическим славянам и оружие, и деньги, и советников. Даже и своего скандального полковника Дюмурье командировал. И вот помощью коварных козней своего министра Шуазеля разжёг пожар войны Порты с Россией.

- Он ещё подготовил и переворот в Швеции, подсадил на трон Густава Третьего, француза с головы до ног, - добавил отец.

- А тот сразу на Петербург нацелился, - съязвил сын, - подкинул нам

ещё одного супостата.

- А что ты думаешь о заварушке с яицкими казаками? - Понизил голос старший Потёмкин, - что это? Очередной мыльный пузырь или второй Стенька Разин? Сарынь на кичку?

- Вишь ли, отец, - помедлил с ответом Павел, - мне думается, что нарыв с яицкими казаками, это не простая заварушка, не мыльный пузырь и даже не Степан Разин. То был разбойник, лихая голова и чужим именем не прикрывался. А тут объявился некий казак, кажется шестой, или седьмой по счёту самозванец, старовер, принявший имя задушенного Петра Третьего, - перешёл на шёпот сын. – И появился он не по своей капризной прихоти, а при содействии чьёй-то могущественной руки. Беда России ещё и в том, что вести о положении дел в государстве, двор получает с опозданием, гораздо позже, чем наши закордонные недруги.

- Эт почему же? – Возмутился майор.

- Да потому, отец, что Россия наводнена шпионами. Мало того, что у нас полно французов учителей, гувернёров, лекарей, даже поваров, так ещё и многие сотни пленных конфедератов. Они всюду: и в армии офицерами, и в поместьях, детей грамоте учат, и в слободах, но более всего в крепостях. Набрали их в плен, на свою голову, а теперь не знают, что с ними делать. По дальним крепостицам рассылают да форпостам, с крошечными гарнизонами. А конфедераты - вояки способные, да ещё и озлоблённые. Дай им в руки оружие, такого могут наворотить, не приведи Господи.

- Да тут я в курсе, - парировал отец, - «Газет де Франсе» почитываю. Они спят и видят очередную нашу смуту. Этот «Возлюбленный кролик» постоянно твердит: «Всё, что может погрузить Россию в хаос и в прежнюю тьму, мне выгодно». Вот, подлец!

- И что удивительно, отец. Наши питерские сони токо-токо узнали, что деется под Оренбургом, а эти прохвосты уже советников готовят «маркизу» Пугачёву. Нашли какого-то опытного авантюриста, якобы офицера Наваррского полка. По предварительным данным, некий Михаил Доманский, полячок-двойничок, обличьем в Пугачёва, чтобы в нужный момент сделать подмену. Представляешь, чем это грозит России? Но разведка наша работает и неплохо.

- Да, Людовик на козни против России денег не жалеет, уже сто тысяч франков кинул - сумасшедшие деньги - и ещё обещал дать. А у этих лягушатников, у самих буча назревает, слышал?

- Читал, отец, об этом теперь все газеты мозги прополаскивают. Бурбон сей уже без малого шестьдесят лет делает вид, что правит государством. А на самом деле, сначала всем управлял регент Филипп Оранский, позже кардинал Флёри, а потом короля подцепила любовница, маркиза де Помпадур, при живой-то королеве-полячке. Вот смеху-то. Маркиза до того обнаглела, что лично стала назначать полководцев и министров. Поставила во главе двора выжигу герцога Шуазеля, который помог уничтожить свой флот, мало того, отдал или продал Англии Индию и Канаду. А король всю жизнь пытался начать править страной, а потом плюнул на всё и сказал: «после меня хоть потоп» и засел в своём «Оленьем парке», где кроме женщин и охоты, его ничего не интересует.

- А поскольку без флота на морях - океанах делать неча, - добавил Сергей Владимирович,- кинулись душить Россию, но не своими руками, а турецкими, польскими, шведскими. Но народишко-то французский нищает и злобу накапливает. Эта бомба когда-нибудь рванёт.

- Об этом все газетёнки трубят, - молвил Павел.

-Оно так, на чужой рот пуговицы не нашьёшь.

13. Шаткий трон императрицы.

Сергей Дмитриевич вдруг встал, на цыпочках, подошёл к двери и, резко открыв её, выглянул в коридор, прислушался и плотно закрыв, вернулся на место, проворчав, - береженого Бог бережёт, - и тихо спросил,- ну, а что там наша матушка-царица?

- Вот вызвала, зачем-то понадобился, - ответил бригадир. - Она тоже не избежала повальной моды самодержцев, пристрастия к фаворитам, но, по крайней мере, она сама мудрая баба-женщина и дураков при себе не держит. Вот, хотя бы и наш Григорий Александрыч, он если что и не понимает, так хоть не мешает более умным своим генералам.

- Ты, вот сейчас проехал пол-России, что скажешь о народе?

- Знаешь, отец, не обессудь, если я скажу прямо, - с дрожью в голосе негромко молвил Павел,- если по совести судить, то бесправие крепостных дальше некуда, они доведены до состояния рабов, когда за жалобу на зверя помещика нещадно секут батогами, а потом ссылают туда, где Макар телят не пас. Крестьян загнали в безвыходное положение. Вспомни дело Салтычихи. Ты бы хотел быть на месте этих несчастных холопов? Неужели эта просвещённая немка, содержащая Дидро и пишущая письма Вольтеру, не понимает, что губит вверенный ей народ? Ведь в Европе такого нет. В конце концов, крестьянин, доведённый до отчаяния, возьмется за топоры, вилы. И они пойдут за любым, а тем более, за обиженным царём.

- Ну, а что из себя представляет, так называемый, маркиз? Кто он? Купленный Турцией за франки, негодяй, или русский Робин Гуд?

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒