НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 20 страница

- Да, Александр Ильич на месте не засиживался, - продолжил Наумов, - в том бою, при взятии Кольберга, он здорово отличился. Генерала Варнери взял в плен со всем штабом, да тысячу гвардейцев, да сотни фур с награбленным добром.

- А позже Бибиков ещё и католиков-конфедератов раздербанил, - подал голос Акутин-младший, - за что полного генерала получил и орден святого Александра Невского.

- Ну, там ему тёзка здорово помог, Суворов, - молвил Наумов, - его конфедераты, как огня боялись.

- Барская конференция не только России навредила, она и историю будущей Польши испоганила, - припечатал академик, - этот католический прихвостень, епископ Каетана Салтыка, поляков и совратил. В противовес православных конференций: Солуцкой, Торуньской да Радомской, создал Барскую, католическую. И вот теперь Ржечь Посполиту* на куски рвут, а кто виноват? Конечно, без папы тут не обошлось.

- Петр Иваныч! Да, бес с ним, с этим римским папой, Бог ему судья, - возмутился Иван Кириллович, - пусть сами разбираются. Мы тут новость с Семёном припрятали для вас, но уже терпежу нет. Пусть Семён обскажет, он энту депешу и принимал.

- Вчера ночью, я как раз был в карауле, - начал Семён, - к нам в крепость пробился порученец из Военной коллегии. Весь израненный, в крови, но пакет сохранил. Я тут с полусотней навстречу ему выскочил, отбили его у башибузуков, уже на руках принесли, не знаю, выживет ли. А в Указе чёрным по белому писано: «назначить главнокомандующим Александра Ильича Бибикова».

- Вы понимаете, мать чисна, - разволновался старый казак, - самого Бибикова на место этого хвастуна Кара, который полные штаны наклал.

- Ну, теперь дело по-другому пойдет,- возрадовался премьер-майор, - надеюсь, и свежие войска подойдут. А то ведь, смех сказать - все наши конники: калмыки, башкиры, татары к Емельяну переметнулись, да и казачки некоторые в его сторону поглядывают. А по сути разобраться, в гарнизоне наберётся не более пятисот нижних чинов, да и те заморенные.

Добро, хоть пушкари держатся молодцами.

- Там полковник Старов их в кулаке держит, - молвил Рычков, - да и губернатор им со своего стола подкидывает. Те молодцы покрепче гренадеров, им на полудохлой конине не выжить

20. Вести из Яицкой крепости.

- Наконец-то я услышал и от академика доброе слово о Рейнсдорпе, - подумал майор и решил попробовать восстановить его доброе имя. - А ведь Иван Андреич тоже в кабинете не засиживается, - покосился он на Рычкова, - Вы хоть с ним и в разладе, а он всё делает так, как надо. И пушкарей подкармливает, и сам бомбардир знающий, орудия расставил в нужных местах, пристрелку помог сделать грамотную, купчишек прижал, худо-бедно, нормы установил. Милицию, пожарных организовал, горожан сплотил. Доходчиво объяснил, мол, падёт Оренбург – никому пощады не будет. Сам всё время на валу торчит с подзорной трубой, похудел, почернел, в чём только и душа держится. К нему уж самозванец и убийц подсылал.

- Ну, а пошто он матёрого разбойника Хлопушу к самозванцу послал? Ведь дурнее и не придумаешь, - возразил академик.

- А Хлопуше он доверился лишь потому, что не имел опыта общения с людьми подобного рода и надеялся на совесть каторжника, на его честь. Ну, а какая может быть честь у душегуба? Что вылазки наши провалились, то вина не его. Не на всякого вояку теперь надежда. Такого и в Семилетней войне не было, чтоб инородцы к противнику перебегали. Уж на что депутат Падуров, казак, с Екатериной был знаком, а сколько он, подлец, душ загубил. Если б не его измена, Татищевскую не взяли бы.

- Дорогой Степан Львович? – теперь уже разволновался Рычков, - я понял ваш тонкий намёк и лично никакой обиды на Ивана Андреича не таю, это он считает мои письменные занятия не полезными для Отечества. Но будущее рассудит, кто из нас был прав.

- Пётр Иванович, Ваше превосходительство, я преклоняюсь перед вашим великим умом и великим делом, которым вы занимаетесь, и если я вас чем-то обидел, прошу простить великодушно.

- Господи, давайте обойдёмся без этих китайских церемоний, - поморщился академик, меняя тему разговора – Как там наш Андрей Прохорович Крылов? – Обратился он к Юматову, - вы ж только что оттуда прибыли?

- Да, что говорить, - погрустнел поручик, - отбиваются пока. Осада там похлеще вашей. Не вырваться, и есть нечего. Белую глину едят. Почти каждый день приступ, а особенно, когда Пугач приезжает. Подкопы делают. Колокольню подорвали, но к счастью неудачно, только набок накренилась.

- А чего туда самозванец наезживает, что ему Оренбурга мало? – поинтересовался Рычков.

- Да, царица там у него молодая, Пётр Иваныч. Казаки его оженили, чтоб не сбежал к старой жёнке.

- Вот оно что, - рассмеялся академик, - эти яицкие хитрованы мокропопые, как они себя величают, всё предусмотрели: и «анпиратору» забава, и самим добыча. Есть повод съездить на рыбную ловлю, и за «государем» пригляд, а без пригляду, одни только муравьи плодятся. Как ни странно, но они его постоянно пасут. К чему бы это?

- Я тоже приметил совпадение, - добавил поручик, - как только у них багренье, так самозваный царь бросает осаду и скачет к своей красуле, за триста вёрст. Вот опять – большое багренье и он тут как тут.

- А здесь у казаков особый интерес, - продолжил Рычков, - второе багренье самое прибыльное. Тут уж раззяву не лови. К этому времени вся самая дорогая рыба и затаивается в глубоких ятовьях: и осётр, и белуга, и севрюга. А где помельче, там и шип, и белорыбица, и судак, и щука, и сазан. Но самая ценная – белуга. Пудов эдак на двадцать –тридцать, а то и под сорок. Нужна им эта Яицкая крепость, как кобыле пятая нога. Они на багренье прискакивают. А илецкие казаки не багрят, потому у Оренбурга и околачиваются, пока яицкие рыбу ловят.

- Ну, что ж поп в гости, черти на погосте, - съязвил Иван Кириллович.

- А как там Мария Алексевна с Иваном? Не бедствуют? – спросил Юматов, - Андрей Прохорыч уж сильно беспокоился.

- Терпимо – отозвался Семён, - я за Ванькой присматриваю. Упорный хлопец, скрипку не бросает. Правда, с моим Кириллом спелись, не разлей вода. Гоняю обоих, порой рисковые дела творят. То вздумали рыбу удить в проруби, то катышки гоняли по Яику, а тут энти варнаки на перехват, да с самим Пугачём. Господь спас, «анпиратор» под лёд провалился, пока его спасали, друзья успели на яр взобраться. А то при обстреле на колокольню влазиют, вишь ли, интересно посмотреть, откель стреляют. Гоняю я их, да что толку.

- Я им тоже иногда рыбки подбрасываю, мясца, - добавил Акутин-старший, - ничё, перзимуют. Марея-то рукодельница, сама прирабатыват, да и бабака у них не промах, ничё, в обиду не дадим. Пусть не перживат.

21. Коли есть честь, так умей её несть.

Семён Иванович Акутин, порученец при начальнике гарнизона, чинил перья за своим столом в просторной приёмной гарнизонного штаба. В зале было пусто и сумрачно. После утреннего развода, все обер-офицеры отбыли в свои подразделения, и чуткую прохладную тишину нарушал лишь равномерный стук маятника больших напольных часов, да каждые полчаса обязательный бой курантов, предваряемый натужным шипением спускового механизма. Семёну оно напоминало шкварчание сала на раскалённой сковородке, некстати блазнилась еда, которой теперь так не хватало.

В дверь негромко постучали, и вошёл премьер-майор Наумов, зябко поёжился, потёр ладони и возмутился:

- Семён Иваныч! У вас в штабе, как на улице, в моих казармах и то теплее.

- Так у вас там сколько голов? И каждый дышит, а тут народ зашёл – вышел. Все дровишки у губернатора, его канцелярию отапливают, чтоб мозги не замёрзли.

- Слушай, Иваныч! Что там с Бибиковым? Уж февраль на исходе, пора и объявиться.

- Эх, Степан Львович! Его назначили ещё в декабре, а толку? Генералами пруд пруди, а войск-то нету. Наскребли ему батальон гренадёров да два эскадрона гусар, а у «Петра Федырыча» двадцать пять тысяч, одних полков только двенадцать, да и вся Россия под ним. Это вам не Польша местечковая, где каждый пан сам по себе, тут любая деревня мятежников плодит. Почитай, вся Русь подымается.

- Ну и что, господин сотник, будем ждать, когда вся лапотная Россия встанет на рога? – криво усмехнулся майор.

- Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, - встал со своего места Семён и, наклонившись к Наумову, шепнул на ухо, - войска на подходе. Тут через пару недель такое развернётся, небу жарко будет. Сейчас по нашим данным, Пугач гостит у своей пассии и пытается штурмом взять Яицкую крепость, а мы ничем помочь пока не можем, хоть умри. На полудохлых конягах далеко не ускачешь. Боюсь за Андрея. Ох, как ему достаётся, хоть бы выжил. У них намного голоднее, чем у нас. Тут, хочь одры наши на убой идут, а они белую глину употребляют, Юматов сказывал.

- Да, Андрею Прохорычу туго приходится да ещё эта трусливая пьянь, Симонов, рядом. А самозванцу скоро каюк. Возможно, он об этом и не догадывается - одно крупное поражение и все разбегутся.

- Как ни странно, Степан Львович, но он давно уже это просчитал. На днях лазутчика-башкирца допрашивали, и он повторил ваши слова, якобы сказанные «бачкой анпиратором». Мол, рядовые мне изменят, а начальники сами меня в руки генералов сдадут. А сам Пугач, по словам башкирца, прячет на лучшем корме тридцать коней, отобранных на скачках. Башкирцы про то узнали и ропщут. Мол, ты взбунтовал нас, а теперь хочешь кинуть.

- Всему приходит конец, Сёма. Вот увидишь, казаки сами Пугача свяжут, чтоб свою шкуру спасти.

- Что вы, Степан Львович, уж кто, кто, а казаки этого не позволят, - возмутился сотник, краснея от негодования.

- Эх, Семён Иваныч, наивный ты человек, хоть, тоже казак. Преданных Емельяну казаков, с таким же форсом, как ты - повырубили. Осталась верхушка, иуды, а им предавать уже не впервой. Тот же Падуров или Творогов, а и тот же Пугач, он тоже присягал Екатерине, а потом схотел к туркам бежать, да и других сманивал. А ведь тоже казак и о чести казачьей понятие имеет. А где она ваша казачья честь?

- Простите меня, ваше высокоблагородие, но тут вы меня за живое задели, - перешёл на официальный тон Акутин, - казак, если он достоин этого звания, на чести и держится, как и ваш брат дворянин, не мне вам об этом толковать. К сожалению, я не вполне знаком с вашими правилами, а у казаков так положено: душу – Богу, жизнь – Отечеству, сердце – женщине, а честь – никому. Истинный казак, ни за какие деньги не продаётся и не покупается, а если слово дал – умри, но сделай! Ваш брат-дворянин, чуть брань – сразу за шпагу хватается, али за пистолет, а у нас проще, по сопатке съездил и в расчёте.

- Ну, ты, Семён Иваныч, и философ, - расхохотался Наумов,- славно отбрил меня, где только и нахватался.

- Так, ить, Степан Львович, - заговорщески прижмурился сотник, - при штабе служу. И в невпопад будь сказано, наши старинные казачьи законы – вековые выжимки лучших черт русского народа, они каждодневной кровью политы.

- Что ж ты дворян и за людей не признаёшь? – посерьёзнел Наумов.

- Ну, что, вы, Степан Львович, дворяне – это хребет нации, но и народ не надо забывать. Ведь вы же тоже из народа вышли, аль не согласны? - Смешливо прищурил один глаз Семён.

- Где ты только таких слов набрался? «Хребет нации», «вышли из народа», - ухмыльнулся премьер-майор.

- Так ведь с кем общаюсь, ваше высокоблагородие? С умнейшими людьми России. Один только академик Пётр Иваныч Рычков чего стоит, а полковник Милюков Василий Яковлевич, то же голова, дай Боже. Батя мой, уж на что дремучий старовер, а и то римскую гишторию почитывает, свой журнальчик ведёт и хоть всё понимает по-своему, но об устройстве государства с ним лучше не спорить. Вот среди таких людей и живу. Да и от вас я многому набрался в Астраханском походе.

- Да, я заметил, вы с Крыловым, да ещё Юматов - были самые внимательные слушатели.

22. Три генерала против одного хорунжего.

В конце февраля гарнизонная разведка доложила, что после недельного пребывания в Яицком городке, Пугачёв вернулся со своим гвардионом в Бердскую ставку, весьма сердитый и раздражённый. Мало того, что подрыв колокольни в Яицкой крепости, им руководимый, провалился, так и здесь не слава богу. Без его ведома, своевольный полковник Хлопуша захватил и разорил соляные копи Илецкой Защиты. Конечно, его можно было понять, каторжник вызволял заточённую там свою семью. Сообщения же о распоясавшимся Лысове, привели его в бешенство. Полковник не только присваивал помещичье имущество, но грабил и крестьян, а если те сопротивлялись, избивал и даже убивал непокорных. При очередной ссоре, пьяный Лысов ударил Емельяна сзади копьём и вышиб из седла. Спас его только металлический татарский панцирь, надетый под шубой да верный дьяк Иван Почиталин, успевший слегка отклонить древко копья от смертельного удара.

Пугачёв, вкусивший сладость власти надёжи-государя, такого, да ещё принародного унижения, вынести не смог и вскоре приказал тайно задавить его. Казнь одного из первых выборных полковников мятежа, озлобила его дружков - предводителей и дала повод к заговору части из них против самозваного «Петра Фёдоровича». К тому же беды посыпались на Пугачёва, как из дырявого мешка.

Всё началось с известия о разгроме отряда Ильи Арапова под Бузулуцкой крепостью и о приближении передовых батальонов генерала Голицына к Сорочинской и Тоцкой крепостицам. Чуя недоброе, Емельян срочно послал в прорыв лучшего своего предводителя, походного атамана Овчинникова, с полком самых боеспособных яицких казаков, а с ним и калмыцкую конницу Дербетёва. Сам с тысячью отборных мятежников и десятком орудий поспешил следом.

Крестьяне деревни Пронькино сообщили разведчикам Пугачёва, что к ним на ночлег прибыли передовые отряды карателей. Две роты гренадёров, бахмутские да изюмские гусары, чугуевские казаки, карабинеры и две команды егерей. Последние-то и спасли весь отряд, беспечно спавших служивых, уставших после тяжелейшей метельной дороги.

Пешие егеря князя Голицына пришли в деревню последними, когда все места для ночлега были уже заняты. В поисках пристанища они прошли к риге, молотильному сараю, неподалеку от деревни, где уже готовилась к нападению группа отчаянных головорезов. Завязалась неожиданная стычка, поднявшая по тревоге солдат, и внезапная ночная атака четырёх усиленных отрядов пугачёвцев была отбита с потерей нескольких солдат и офицеров, среди которых был любимец генерала Бибикова, храбрый и решительный майор Елагин.

Не добившись желаемого успеха, мятежники откатились к Татищевской крепости и заняли оборону, а к передовым подразделениям генерала Голицына вскоре подтянулись войска генералов Мансурова и Фреймана, и вся эта армада двинулась в сторону Оренбурга.

На очередной встрече у Рычкова, майор Наумов обратил внимание друзей на забавную ситуацию, складывающуюся в окрестностях осаждённого губернского города.

- Против неграмотного донского казака в чине хорунжего, принявшего на себя имя задушенного императора, ополчились три боевых генерал-майора, под общим руководством генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, не смешно ли? - Съязвил Степан Львович.

Пугачёв был опытный воин, прошедший через горнило крупных сражений и ясно представлял сложившуюся обстановку, но духом не пал, надеясь на численное превосходство своих полков – десять-двенадцать тысяч против семи тысяч царских войск. Притом, по уже устоявшимся обстоятельствам, верил, что нижние чины противника, в основном-то дети крестьян, и надеялся на их благосклонность.

Емельян хорошо знал и недостатки своего, в основном-то лапотного, воинства. Каждый из семи тысяч солдат регулярного воинства, был вооружён дальнобойным, поражающим до полуверсты, огнестреляющим оружием. У мятежников было всего-то не более одной-двух тысяч ружей. Инородцы и крестьяне были вооружены в основном луками и всеми видами холодного оружия боя. Поэтому самозваный император планировал вовлечь противника в ближний бой, в котором топоры, косы, пики, дубины создавали преимущество перед саблями, палашами и штыками. Добротная казачья выучка самозванца, а он был и умелым пушкарём, хорошее знание местности, природный полководческий талант – всё вкупе почти не уступало военным знаниям генералов.

В ожидании противника, Пугачёв лично провел тщательную пристрелку всех сорока орудий Татищевской крепости, установил ориентиры, в овраге у крепостного вала замаскировал гаубицы для навесного огня, придумал немало других ловушек и засад. Вокруг крепости заранее был сделан снежный вал, облитый водой, а поскольку морозы были ещё крепкие, получилось прочное скользкое препятствие. Перед приходом неприятеля, для усыпления бдительности врага, велено было всем спрятаться, изобразив покинутую крепость.

Все эти военные хитрости довольно долго сдерживали регулярные войска, вызывая удивление генералов, не ожидавших от простого казака умелых знаний в тактике обороны. Бои шли с переменным успехом, перемалывая все резервы Голицына. Дошло до того, что все три генерала: и Мансуров, и Фрейман, и даже Голицын вынуждены были с полковыми знамёнами в руках возглавлять атаки, задерживая бегство своих солдат.

Но, всё же выучка кадровых войск, упорство офицеров, умелое использование артиллерии, смелые вылазки снайперов-егерей, быстро перемещающихся на лыжах по глубокому снегу и занимающих все выгодные высоты, переломили исход сражения и мятежники, неся огромные потери, вынуждены были бежать из крепости. На открытом пространстве они становились лёгкой добычей драгун и гусаров.

Пугачёв, видя, что сопротивление сломлено, с полусотней гвардионцев, прорубился сквозь наступающую пехоту, примчался в Бердскую слободу с известием о поражении. Пытаясь организовать сопротивление, приказал разбить все бочки с вином, опасаясь пьянства и неразберихи.

Разгром мятежников у Татищевской крепости позволил немедленно снять осаду Оренбурга. А в лагере самозванца назревало предательство. Предвидя поражение восстания, один из главных членов Военной коллегии, «почтенный» Максим Шигаев с группой заговорщиков, решил задержать Пугачёва и Хлопушу, чтобы сдать их властям в обмен на своё помилование. Связался даже с, ни кому уже не верящим генералом Рейнсдорпом, но царящая сумятица спасла «анпиратора», он так и не узнал о коварном замысле «верного» судьи.

Разгромленный «анпиратор», приказал крестьянам уходить в свои селения, а сам с группой яицких и илецких казаков, преследуемый отрядами Бибикова, метался по степям Оренбуржья, ища выхода из создавшегося положения.

А разгром войск сторонников Пугачёва, возглавляемых генерал-аншефом Александром Бибиковым, огненным валом катился по всему Южному Уралу. После взятия Татищевой крепости 22 марта, четырьмя днями позже, на Благовещенье, отчаянный Иван Михельсон разбил армию Чики – Зарубина и Ильи Ульянова под Уфой. И как позже стало известно, оба полковника, спасшиеся бегством после разгрома, остановились ночевать в Богоявленском медеплавильном заводе. Приказчик угостил их и, напоив допьяна, ночью связал и представил в Табынск. Благодарный Михельсон подарил 500 рублей приказчиковой жене, подавшей совет напоить беглецов.

А спустя пять дней, в Великий Вторник Страстной седьмицы, под Сакмарским городком, Пугачёв потерпел уже непоправимое поражение, потеряв последние пушки, четыреста убитых и более трех тысяч взятых в плен, вместе с членами Военной коллегии Шигаевым, Витошновым, Почиталиным, полковниками Падуровым, Идеркеевым, Мясниковым, пленён был и илецкий казак, писарь Максим Горшков. Сам Пугачёв со своим гвардионом, да полковником Твороговым с илецкими казаками, да преданным башкирцем Кинзей Арслановым еле успел скрыться на Белорецких заводах.

В южной части мятежного Оренбуржья события развивались менее кровопролитно. Узнав о взятии Татищевой от беглецов, преследуемых гусарами Хорвата, наиболее известные пугачёвцы и начальники Илецкого городка, Рассыпной и Нижнеозерной крепостей, опасаясь неминуемого возмездия, скрылись в Яицком городке. Генерал-майор Павел Дмитриевич Мансуров в начале апреля занял всю линию крепостей по Яику от Оренбурга до самого Илецкого городка, где нашёл четырнадцать брошенных пушек, седьмого апреля устремился, несмотря на весеннюю распутицу, к Яицкому городку.

Первая крупная победа правительственных войск досталась чудовищной ценой. Князь Голицын, возглавлявший сражение, писал Бибикову: «Я не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещённых людях в военном ремесле».

Казалось бы, участь восстания под предводительством отчаянного казака-самозванца была решена, но внезапная смерть главнокомандующего Александра Ильича Бибикова, продлила кровавую смуту России ещё на полгода. Возникшие распри меж генералами, пытающимися занять пост главнокомандующего и неудачное назначение старшего по чину нерешительного генерал-поручика Щербатова, позволили Емельяну Пугачёву собрать свои разрозненные отряды, набрать огромную армию и двинуться в Центральную Россию.

***

Слухи, гуляющие по взбудораженной России, приписали смерть генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова действию яда, будто бы данному ему одним из конфедератов, что вполне соответствовало истине. Умирая, говорил он: «Не жалею о детях и жене; государыня призрит их: жалею об отечестве».

Невезучий ловец Пугачёва, ровесник Оренбурга и Троицкой крепости, поэт Гаврила Романович Державин, чтя своего первого покровителя, посвятил ему оду: « Он был искусный вождь во брани, совета муж, любитель муз, Отечества подпора тверда, блюститель веры, правды друг».

Часть восьмая.

ОРЕНБУРГ ВЫСТОЯЛ.

«Про тебя, Ленбурх, идет славушка,

Слава добрая, наречье хорошее:

Будто ты, Ленбурх, на красе стоишь,

На крутой горе, на желтом песке,

Золотом песке, на рассыпчатом.

На трёх речушках, да на устьицах.

Да первая речушка течёт-Сакмарушка,

Другая речушка-Яик-река,

Третья речушка-Урал-река.»

Казачья песня.

1. Встреча победителей.

Спустя четыре дня, после разгрома мятежных войск Пугачёва под многострадальной Татищевой, генерал-майор, князь Голицын со своим лучшим полком, при развёрнутых знамёнах, через Сакмарские ворота вошёл в освобожденный от осады губернский город Оренбург. Его торжественно, хлебом-солью, встречала депутация знатных жителей города.

Ярко играло солнце. Лужи ещё не впитались в промёрзшую землю и весело поблескивали у ног ликующих оренбуржцев, безмерно благодарных своим спасителям. Город был украшен флагами, лентами, хвойными ветками, как в новогодие. Сквозь праздничный перезвон колоколов и людской гомон пробивались, раскатистые салютные залпы орудий. Принаряженные и изрядно отощавшие, но непокорённые горожане угощали солдат и офицеров пирогами из муки, взятой в освобождённой Бердской слободе.

Повеселевший и снова, как всегда расторопный, губернатор, после взятия Татищевой сразу же отправил несчётное количество подвод и шесть сотен драгун в Берду за продовольствием. В течение дня весь провиант был вывезен в город, цены на базаре резко упали, и проблема питания была решена.

Семён Акутин, получив известие о разгроме мятежников под Оренбургом, сразу же вывел свою сотню за пределы города, отлавливать брошенных в ходе сражения коней. Их было так много, что пришлось привлечь и безлошадных драгун, потерявших своих одров за время осады. Гоня очередную партию бесхозных лошадей в крепость, Семён

случайно попал в группу чужих всадников, которые тоже собирали табун близ города.

Поначалу конники приняли сотника за своего - все были одеты во что попало - единой формы не было, но когда Семён завернул коней к крепостным воротам, всё обнаружилось. На него сразу кинулся с десяток разъярённых вершников. Так близко от смерти Семён давно уже не был. Окружённый со всех сторон седоками в долгополых крестьянских кафтанах, неумело размахивающих саблями, он, выхватив клинок у одного из зазевавшихся разбойников, и невольно показал им редкое мастерство оберуча. Бешено фланкируя обоими сверкающими на солнце шашками, он мгновенно расчистил окружающее его пространство, заставив потесниться всю шайку, а вскоре подскочили и, оказавшиеся поблизости, казаки его сотни.

- К счастью разбойники были без ружей, - думал Семён, - не было, видно, среди них и «амуров-лучников», уж у них-то нашлась бы завалящая стрела для шустрого сотника.

Комендантская отборная сотня Семёна Акутина загнала в крепость целый табун строевых коней да ещё с сёдлами и тороками*, расправившись с озверелой шайкой соперников. Позже выяснилось, что - то были мародёры из окрестных деревень, которые к пугачёвцам никакого отношения не имели. Но самое удивительное было потом. Когда Семён в конюшне с любовью рассматривал трофейных коней, радуясь невиданной удаче, - теперь его сотня была полностью обеспечена крепкими «строевиками» и оставалось ещё столько же - к нему вдруг подошёл сын Кирилл, а из-за его плеча выглядывал и закадычный друг Иван.

- Папань, ты мог бы дать нам с Ванькой по лошадке покататься, мы б за ними ухаживали, кормили бы, чистили да поили.

- Вам дать коней? - Возмутился Семён, как ребёнок, у которого хотят отнять любимую игрушку, - да ещё пару? Меня ж за это повесят.

- Папань, так они ж ничьи, они трофейные, - жалостливо просил Кириллка отца.

- Трофейные, говоришь? Откуда ты это слово знаешь?

-Да, вон, Ванька сказал, он всё знает.

- Ну, если Иван Андреич, - почесал в затылке Семён, вспомнив друга Андрея, отца своего крестника, умирающего с голодухи в Яицкой крепости. Вспомнил и своё детство, когда отец, как взрослому, доверял ему своих коней.

- Папань, - со слезами на глазах умолял сын, - они ж токо понарошке будут наши. Они ж в конюшне будут жить. Мы будем за ними ухаживать, шерстку чистить.

- Ну, ладно, - задумавшись на минуту, уступил Семён, - уговорили. Выделю я вам двух смирных «кыргызов», они пониже, как раз для вас, но, чтоб, следили за ними, холили, да навоз чистили. Конь – не игрушка, ухода требует. И чтоб, без баловства, на колокольню, чтоб ни шагу, ещё сорвётесь, охальники.

- Ни-ни, - перебивая друг друга, кричали обрадованные сорванцы, - чичас на колокольне неинтересно.

И уже на третий день при встрече победителей, въезжающих в освобождённый Оренбург, в колонне драгун, на лохматых «кыргызах» восседали два новоиспечённых конника: Иван Крылов и Кирилл Акутин. Они так громко кричали «Ур-ра-а!», что князь Голицын обратил на них внимание и, улыбнувшись, отдал честь.

2. Струна натянута до предела.

Получив известие о крупном поражении Пугачёва, главнокомандующий генерал-аншеф Бибиков из Казани отправился в освобождённый от осады Оренбург, чтобы на месте определиться с дальнейшим разгромом мятежных отрядов, разбежавшихся по просторам Предуралья и Зауралья.

Сообщения о том, что на внутренних фронтах России раскинута внушительная шпионская сеть западных злопыхателей, Екатерина получала часто и знала об этом не понаслышке. Об этом ей докладывал и глава Военной коллегии граф Захар Чернышов, и граф Пётр Панин, и недавно назначенный руководитель Сыскной комиссии генерал-майор Павел Потёмкин, но императрица почему-то только досадливо отмахивалась, как-будто не придавая сему большого значения.

Павел Сергеевич, несмотря на короткое время службы в качестве начальника контрразведки, досконально изучил все поступавшие донесения и как никто знал о происках врагов России. Держава ещё со времени Анны Иоановны была напичкана иноземцами, среди которых было немало агентов западных разведок. Но вскоре по своим тайным каналам он узнал такое, о чём боялся проговориться даже во сне и с полуночи уходил спать в свой кабинет.

Прежде, чем погасить свечу, он упирался взлядом в высокий потолок своего просторного кабинета, пытаясь представить убранство того потайного, невероятно засекреченного «чёрного кабинета». Там не только распечатывались, но и дешифровались, разгадывались, прочитывались сверхсекретные корреспонденции иноземных посланников своим правительствам и государям.

Учёным мужам Петербурга был известен пышноволосый Франц Теодор Эпинус, выдающийся физик, математик, доктор медицины, астроном и вреднейший супротивник Михаила Васильевича Ломоносова. Но мало, кто знал, что этот русскоподданный немец по совместительству является ещё и тайным главой шифровального отдела при коллегии иностранных дел, с неслыханным жалованьем в три тысячи рублей в год. Лучшие мастера-кудесники России, два Ивана, Кулибин и Беляев изготавливали для него уникальные микроскопы.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 202122 23 24 Следующая ⇒