НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 21 страница

Павлу Сергеевичу стало известно, что только за последний год Эпинусом было перехвачено и расшифровано более ста пятидесяти сверх секретных сведений из переписки только прусского короля. Императрица читала эти шифровки лично, никому не доверяясь и ни с кем не советуясь и, как казалось Павлу Потёмкину, держала пульс Европы под своим тайным контролем.

Прозорливая Екатерина Алексеевна неплохо разбиралась в людях и бездарей, и тупых властолюбцев, не жаловала. Перебрав в своей секретной картотеке колоду достойных, по её мнению, мужей России, остановилась на «П.С. Потёмкине», но не потому, что он был родственником её самого любимого фаворита. Привлекло императрицу его умение анализировать события, находя им правильное толкование, его литературные способности, к чему и сама имела пристрастие и, главное, полученное им хорошее университетское образование, что выделяло его из многих её военачальников.

Получив новое, довольно хлопотливое назначение, генерал-майор Павел Потёмкин, теперь уже Начальник Тайной коллегии, дотошно, насколько позволяли представленные документы, изучил причины возникновения, ход и границы всё разраставшегося мятежа яицких казаков под водительством донского казака Емельяна Пугачёва.

Как ни странно, но все донесения о деле самозванца, генерал-майор получал лично из рук императрицы, а не из реляций Военной коллегии, как следовало ожидать.

Главному сыскарю России показалось, что царица тщательно просеивает всю поступающую информацию, и, как будто, чего-то боясь, часть рапортов утаивает, даже от него. Но он, выпускник философского факультета, зная главные европейские языки, тщательно штудировал все газеты, приходящие в столицу, а имея высокий статус, имел право бывать на приёмах иностранных посольств в Петербурге и, порой знал более, чем весь императорский двор.

Из французских газет, он гораздо раньше, чем из сообщений российской прессы, узнал о захваченных князем Голицыным в Бердской слободе огромных запасов провианта, пятидесяти пушках и восемнадцати бочках медных монет новой чеканки с профилем Петра Третьего и латинской надписью «Redivivus et utlor».

Несмотря на секретность этой информации, наложенной самой Екатериной и быстрой ликвидацией странных бочек, очевидная связь «маркиза» Пугачёва с главным недоброжелателем России, всё же стала известной. Газетчики вспомнили и французского атташе, полковника Анжу, арестованного в Питере и сосланного в Сибирь за подстрекательство войск к возмущению, припомнили и приём французских офицеров Пугачёвым по данным русской разведки и переписки послов. Западные репортёры с жаром обсуждали и вояж по Европе самозванки, якобы «законной дочери Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского», ослепительной красавицы, принцессы тоже Елизаветы, претендующей на русский престол.

Проанализировав все события, донесения и репортажи, побеседовав с отъезжающим в Казань генералом Бибиковым, Павел Сергеевич понял, чего так боится всемогущая русская императрица.

Все коварные действия, замыслы, грязная клевета, льющаяся из поганого французского «рога изобилия» были у всех на виду и Екатерине Второй, с её острым языком, ничего не стоило дать достойный отпор гнусному отребью и их подпевалам.

Но мудрая императрица, как никто во всей державе понимала, что дразнить опасного зверя, разжигать страсти вокруг коварных действий Западной Европы, для России, ослабленной войной с Портой и разрушительным восстанием Пугачёва, крайне опасно, даже губительно. Побеждённая, но не разбитая окончательно, Турция осталась врагом номер один. Отношения с Францией, Пруссией, Швецией были крайне натянуты. И, как доносили русские резиденты, только внутренние неурядицы сдерживали их от создания враждебного союза против России. Струна была натянута до последнего предела. Екатерина Алексеевна – Великая, это отлично видела и все явные доказательства о вмешательстве Франции и прочих стран в дела России, чтобы не дразнить врагов, подвергла забвению и настрого приказала все улики, подозрения и свидетельства законсервировать, а их было предостаточно.

3. Кто погубил главнокомандующего?

Хотя начальник Следственной комиссии Павел Потёмкин и раскрыл для себя тайны опасений императрицы, но официального Указа о запрете борьбы с иноземной агентурой не последовало и генерал-майор, следуя своему долгу и обязанностям, на него возложенным, отбыл вскоре в Казань, следом за генерал-аншефом Бибиковым.

Прибыв в разношёрстную купеческую столицу древних булгар, Потёмкин сразу же ощутил попустительство мягкотелого губернатора Брандта. Пленные конфедераты чувствовали себя здесь вольготно, как дома, особенно знатные шляхтичи. В откровенных беседах с верными людьми, сыськарь узнал, что проплаченные французским министром Шуазелем, они свободно перемещаются по бунтующей России и всевозможными способами добывают секретную информацию и не только о состоянии правительственных войск, но и о настроении солдат, казачества, положении крестьян и особо о взглядах дворянства. Даже секретные планы Военной коллегии и двора сразу же становились известны иноземным посланникам и передавались высшим сановникам Европы.

Из французских газет Потёмкин узнал и о секретных шифровках Дюрана, посла Франции в России. Тот с откровенным злопыхательством сообщал, что «внутренние неурядицы в империи волнуют Екатерину больше, чем война с турками». Открыто, с большим удовлетворением называл «маркиза Пугачёва» верным союзником султана и Людовика Пятнадцатого. Просочилось в «Газет де Франс» и сообщение, что «Возлюбленный» король Франции направляет «маркизу» в советники опытного офицера Наваррского полка, некоего Доманского, с пятнадцатью тысячами франков. В докладных записках князя Барятинского канцлеру Панину подтверждалась передача мятежникам крупной партии франков.

Грозная опасность народной смуты, нависшая над Россией, шла на пользу её смертельным врагам, и они довольно потирали руки, получая депеши о позорном разгроме хвастуна, генерала Кара, о гибели обманутого полковника Чернышова, о неудачных вылазках генерала Валленштерна. Павлу Сергеевичу доложили и об особенной радости вражеских эмиссаров, когда сообщалось о разорении мятежниками военных и железоделательных заводов, что служило ослаблением вооружения армии и хозяйства России. Ему передали и подмётные письма мятежников, где разборчивым почерком, доступно и доходчиво подтверждались призывы к разорению заводов и фабрик, уничтожению поместий, призывали к жестоким казням своих господ.

Потёмкину невольно пришла мысль, что свободное перемещение пленных шляхтичей по России, их доступное проникновение в беспечный русский мир может привести и к открытому террору и, как в воду глядел. Вскоре, через две недели после взятия Татищевой, он получил известие о скоропостижной смерти Александра Ильича Бибикова.

Их пути в прошлом не пересекались, они познакомились только в Казани, перед самым отъездом главнокомандующего в Оренбург, до которого он так и не доехал. Занемогши в Бугульме, он ещё успел сообщить Екатерине об освобождении Уфы и девятого апреля, на четвёртый день после светлого Христого Воскресения, прожив всего сорок три года, скончался. Павел Сергеевич, ещё находясь под обаянием недавней беседы с крепким здоровым и умнейшим полководцем, не мог поверить в случившееся и, вопреки официальному сообщению «умер от чумы», решил провести своё расследование.

Предположив, что Бибиков был отравлен ещё в Казани, перед выездом в Оренбург, Потёмкин решил обратиться к местному губернатору, но был чрезвычайно обескуражен. Генерал Брандт, несмотря на тревожные обстоятельства в губернии, «отдыхал от трудов праведных», а быть может, скрывался в кругу своей семьи, в недоступной по его понятиям вотчине, в далёком Козмодемьянске.

С трудом добившись аудиенции у коменданта города Баннера, пользуясь своим правом Начальника Тайной комиссии, генерал-майор потребовал списки и адреса проживающих в Казани пленных конфедератов и, к своему удивлению обнаружил, что данные сведения «утеряны». После долгих, настойчивых поисков отыскались фамилии некоторых пленных офицеров-конфедератов, но адреса были ложные. Места их сбора также не были известны. Срочно отправив рапорт с нарочным в Петербург, Потёмкин, на свой страх и риск, без достаточных полномочий, что вызвало недовольство коменданта, приступил к собственному расследованию.

Из газетных публикаций генерал-майор знал о братьях из знатного шляхетского рода Пулавских. Все три спесивых шляхтича являлись истинными приверженцами прокатолической Барской конференции. Старший брат Франтишек, погиб ещё четыре года назад в ожесточённом бою с русскими войсками. Средний брат, Казимир, талантливый полководец, пожертвовав авангардом, сумел спасти войско от ударов самого Суворова, за что был одарён великим полководцем своей любимой табакеркой, впоследствии, уехав в Америку, выбился там в генералы. Младший же из братьев Пулавских, Антоний, по вполне правдоподобным сведениям, уже полтора года находился в плену в России, и не только обитался в доме казанского губернатора Брандта, не только был любовником его молодой жены, но и тайно встречался с самим лжеимператором «Петром Фёдоровичем», давал ему советы и снабжал деньгами.

Глава Сыскной комиссии попутно выяснил, что и жалованье пугачёвских офицеров значительно превышало плату за службу обер-офицеров правительственных войск.

Одним из явных доказательств значительного поступления денег в лагерь самозванца, послужило найденное в Берде, «столице» «анпиратора», почти двадцать бочек новеньких монет с отчеканенным профилем Петра Третьего и надписью на латинском языке, мол, «Я воскрес и начинаю мстить».

Дотошный Павел Сергеевич с помощью местных офицеров и жителей напал на след отравителей главнокомандующего, и дело уже шло к завершению следствия, но вскоре из Петербурга пришло строгое указание самой императрицы. - «Расследование смерти А.И. Бибикова отложить до грядущих времён. Все материалы следствия неотлагательно передать мне лично».

Потёмкин донельзя был раздосадован высочайшим запретом на удачно идущее расследование, но поразмыслив и поставив себя на место Екатерины, понял, чего, как огня, боялась государыня.

4. Раздоры генералов – передышка для Пугачёва.

С гибелью Александра Ильича Бибикова общее руководство войсками нарушилось. Каждый из трёх генералов, участвовавших в сражении при Татищевой, мнил себя на месте главнокомандующего, особенно надеялся генерал-майор князь Голицын. Но дворцовые интриги, как всегда, взяли верх над разумными решениями и вместо одного из трёх достойных генерал-майоров, шедших в атаку со знаменем впереди своих полков, в трудные минуты боя, назначили, как будто специально, нерешительного безынициативного генерал-поручика князя Щербатова, могущего быть хорошим заместителем, кем он и состоял при Бибикове.

А весна 1774 года была особенная. Как никогда разверзлись хляби земные. Зимнее великоснежье, грандиозные запасы замерзшей влаги, скопившиеся в складках Каменного Пояса, растаяв под жгучим оренбургским светилом, хлынули в горные реки и речушки, ещё не успевшие сбросить ледяной панцирь. Пополнили протоки и ручьи глубочайших росташей, веками режущих отроги древнего Общего Сырта, помнящего ещё и гуннов, и ногаев, и бесчисленные орды Чингиз-хана.

Яик Горыныч, вобрав в себя эту бесчисленную прорву воды, разлился во всю свою могучую ширь, спрямив искривлённое за лето русло, унося половодье в далёкое Хвалынское море, которое теперь называли Каспием. А навстречу волнам, следуя навечно врождённому инстинкту, преодолевая тысячи вёрст, пользуясь отсутствием учугов,* шли метать икру, бесконечные косяки осетра, белуги, севрюги, белорыбицы и прочей ценнейшей рыбы.

Великая весенняя распутица, когда люди, кони, повозки вязли в глубокой грязи, когда рвались гужи, ломались колёса и оси телег, когда прекращалась всякая связь, прерывалось управление войсками, позволили уцелевшим мятежным отрядам избежать полного разгрома и рассеяться по горам, лесам и заимкам.

К тому же новый главком, вместо поиска противника, держал полки князя Голицына близ уже освобождённого Оренбурга, позволяя мятежникам вновь объединяться и громить станицы, крепости и даже города.

Емельян Пугачёв, избежавший полного разгрома, с тремястами отчаянных яицких и илецких казаков быстро перемещался по Предуралью, снова обрастая тысячами новобранцев. Войска же под управлением Щербатова бездействовали, пережидая бездорожье. Лишь бесстрашный подполковник Иван Михельсон со своим корпусом метался по Уралу, гоняясь то за Емельяном, то за Салаватом, то за Белобородовым.

Наконец, Емельян Пугачёв нашёл укромное место на Белорецком заводе, залег там на пол-месяца, и набрав до шести тысяч работных людей, крестьян, башкирцев, на прощанье, в «благодарность за гостеприимство», разорив заводы, пошёл к Магнитной, добывать пушки.

Храбрые защитники крепости во главе с капитаном Тихановским, отстояли свою фортецию и готовы были праздновать победу, но ночью изменники взорвали пороховые ящики и мятежники ворвались в Магнитную, капитана вместе с женою повесили, а крепость сожгли. Там Пугачёв был ранен в руку отчаянной вдовой офицера, сразу же поплатившейся своей жизнью.

По пути «анпиратор» вознамерился разорить и Верхо-Яицкую крепость, довольно слабо защищённую, но, как рассказали потом очевидцы, выручил изобретательный полковник Ступишин. Он переодел всех подростков, женщин и девушек в форменные мундиры, на стенах установили из брёвен макеты орудий. Видя издали торчащие стволы пушек, а на стенах множество защитников, Емельян не осмелился напасть на крепость и повернул на юг, к Кизильской крепости, но получив известие, что за ним гонится генерал-поручик Декалонг, повернул на восток, в сторону Сибири по Уйской линии. Разорив дотла Карагайскую и Петропавловскую крепости, разграбив церкви, устремился на восток. Пока Деколонг пытался определить направление, коим шли мятежники, ими уже была взята и крепость Степная.

По приказу Голицына генерал-майор Станиславский должен был выступить из Орской крепости, чтобы перерезать путь войску Пугачёва к Троицкой крепости, но случилась неуправка. Боязливый генерал придерживался правила: заяц – не трус, он себя бережёт. Дойдя до развалин Магнитной, которая ещё дымилась, он оробел и вернулся в свою укромную цитадель. Дорога на Троицк была открыта.

Проскакав без отдыха более шестидесяти вёрст и прибыв в разорённый Нижнесенарский форпост поздним вечером, Декалонг дал кратковременный отдых измученным коням и драгунам. А овса оставалось всего на один день. Усталых до предела драгун окружили плачущие голодные женщины и дети из разорённых крепостей, оборванные и босые, брошенные мятежниками. Генерал-поручик приказал офицерам и солдатам поделиться с беженцами своим скудным пайком, сколь можно.

А в этот же день, 20 мая, двадцатью верстами восточнее, по Уйской линии, в головной Троицкой крепости шёл кровопролитный жестокий бой.

5. Заботы обречённого коменданта

В Троицкой крепости, как всегда, раньше всех пробуждался комендант, бригадир Антон Адамович де Фейервар, француз сербского происхождения, с двадцати восьми лет служивший в русской армии, в чине гусарского капитан-поручика. С Семилетней войны пришёл премьер-майором, потом командовал Нарвским карабинерским полком в Петербурге. Не имея знатных покровителей, в чине полковника был переведён в полевые войска Сибири и теперь, в пятьдесят лет, уже в чине бригадира назначен комендантом, на первый взгляд, добротной, головной Троицкой крепостью.

Ещё до побудки гарнизона, наскоро ополоснув худощавое, с высоким лбом, моложавое лицо с лихими гусарскими усами, Антон Адамович натянул свои знаменитые кавалерийские ботфорты и, опоясовавшись широким ремнём со шпагой, скорым шагом обошёл караулы крепости, казармы, цейхгауз. Как истый кавалерист, обязательно заглянул и в конюшню, разбудил коноводов, затем зашёл в канцелярию.

Перелистывая журнал своих дневных записей, с горечью подумал:

- Для такой довольно пространной крепости численности гарнизона явно не хватает. После убытия в Оренбург трёх сотен гренадеров, по приказу Рейнсдорпа, оставшихся по списку почти семьсот пятьдесят солдат и офицеров, можно было разделить на три разнородных группы. Четыре роты рекрутов вместе с пушкарями, полторы роты отставных солдат - инвалидов, да сто семьдесят пленных конфедератов.

Очередная партия поляков, направленная в Тобольск, накануне осады Оренбурга, так и застряла в Троицкой крепости из-за отсутствия достаточного конвоя для сопровождения. Позже, кружным путем пришёл скандальный приказ губернатора, чего так боялся комендант, о «зачислении пленных в гарнизон крепости с выдачей им оружия».

Законопослушный бригадир, зная истинную цену иноземным «защитничкам», выдал нескольким полякам ружья, но без боезапаса и без штыков.

Ещё тогда Антон Адамович впервые столкнулся с разжалованным в капралы поляком Понятовским, неукоснительно требовавшим исполнить приказ губернатора и всем своим соотечественникам выдать оружие, а получив отказ, вскоре, по своему обыкновению, состряпал донос на коменданта крепости и отправил его в Оренбург.

Предвидя опасное развитие событий, и постоянные угрозы кичигинского атамана Сазонова, который в подмётных письмах требовал немедленной сдачи крепости «Петру Фёдырычу», бригадир Фейервар, ещё в октябре прошлого года, писал главе Военной коллегии, Захару Григорьевичу Чернышову. Просил о присылке в Троицкую крепость надёжного генерала и крупных соединений для отвращения готовящегося возмущения в Западной Сибири, но ответа не последовало. Писал и Чичерину Денису Ивановичу, губернатору Сибири и тоже безответно.

Василий Антонович, казак-картофелевод, давний друг Андрея Крылова, уже изрядно постаревший, наслушавшись тревожных новостей о разорительных грабежах мятежников, в одну из тёмных ночей вместе с соседями угнал весь свой гурт скота, в дальние, скрытые от дурных глаз, урёмы.

А пару дней спустя, со стороны Нижнесанарского форпоста показалась невиданная доселе, грозная толпа пугачёвцев. Сам «анпиратор», оберегая раненую в Магнитной руку, проехался в дрожках на виду крепости, прикинул план штурма и выбрал на горке, за меновым двором, место для наблюдательного пункта. С вершинки холма, у пещеры хорошо просматривались ровные, как расчерченные по линейке, улицы крепости и фигурки солдат немногочисленного гарнизона.

Прожжённый вояка, который участвовал ещё в штурме, казавшейся неприступной крепости Бендеры под руководством графа Петра Панина, мятежный полководец сразу приметил слабое, наиболее уязвимое место Троицкой крепости - её западную часть. Два десятка некрупных орудий, довольно редко расставленных по всему периметру крепостицы, особой опасности не представляли, да и по сообщениям походного атамана Кичигинской станицы Осипа Сазонова, в крепости готовилась измена.

6. Героическая оборона Троицкой крепости.

Спрятав в берёзовом лесочке, неподалеку от мелеющей к лету речки Увельки, напротив западных ворот, большую часть пешего воинства, Пугачёв открыто, на виду у коменданта и всего гарнизона, перевёл на правый берег Уя всю конницу, почти всю артиллерию и малую часть пехоты. Таким манёвром Емельян намеревался дать понять противнику, что готовит штурм крепости с восточного, бухарского берега реки.

Гусарскому полковнику де Фейервару, кавалеристу до мозга костей, получившему недавно чин бригадира, ещё не приходилось руководить обороной крепости, и он легко поверил всем показушным действиям неприятеля. Введённый в заблуждение Пугачёвым, он приказал большую часть пушек перетащить с западной на восточную стену крепости.

Пугачёв, видя, что его хитрость удалась, чтобы ещё больше убедить противника в начале штурма именно с восточной стороны, приказал открыть бешеную пальбу по крепости с противоположного высокого места. Более всего ударов ядер досталось собору, гордо возвышающемуся над водами Уя, где в это время шёл молебен «во избавление от супостата и злодея Емельки», но малокалиберные пушки не смогли пробить толстые стены храма, оставив лишь на века глубокие шрамы. В ответ загремели беглым огнём крепостные орудия. Осаждённые пороха не жалели и частота их выстрелов превосходила скорострельностью нападавших. А Пугачёву, как раз, это было и надо. Вскоре крепостные орудия от частой стрельбы так накалились, что до них опасно было дотрагиваться, не то, что перенести на другое место.

В это время по особому знаку Емельяна с возвышенного наблюдательного пункта, с западной стороны крепости из густого лесочка выплыла чёрная туча крестьянской пехоты в шесть-семь тысяч человек, вооружённая секирами, пиками, косами, дубинами, утыканными гвоздями и с душераздирающим воем кинулась к западным воротам. Немногочисленные орудия, оставленные на этой стороне крепости сразу же остановили наступающих, но те во время падали на землю и, пережидая залпы, упорно ползли вперёд, приближаясь к воротам. Несколько орудий пушкарям всё же удалось перетащить на западную сторону и стрельба картечью в самую гущу настырной пехоты, стала выкашивать их целыми десятками. Атака захлебнулась, они стали пятиться назад, оставив на изрытом поле неподвижные тела. Их стало так много, что бомбардиры терялись в догадках: то ли мятежники залегли, то ли уже полегли убитые.

А в самой крепости творилось неладное. Польские пленные, зачисленные в солдаты, заранее науськанные Понятовским, стали нападать на отстреливающихся солдат сзади, бить их по головам и вырывать оружие. Защитникам крепости пришлось драться на два фронта. К счастью, отставные солдаты, всегда относившиеся к пленным конфедератам с большим подозрением, поняли замысел изменников и во время пришли на помощь. Сгруппировавшись, они по команде: «В штыки!» загнали предателей в угол крепости, и их участь была решена. Но небольшая часть поляков, увлекаемая каким-то долговязым человеком в чёрной штатской одежде, (по свидетельству очевидцев, дворовым Васильевым) прорвалась к воротам и, видимо зная устройство запоров, к ужасу осаждённых, растворила их настежь.

Воодушевлённая фартовым везением, многочисленная толпа вмиг поднялась на ноги и, несмотря на губительный ружейный и пушечный огонь, ворвалась на территорию крепости.

Сам Фейервар, ославяненный француз, героически отбивался от озверевшей толпы с группой обречённых солдат и офицеров. Среди них были капитан артиллерии Павел Серебряков, капитаны Троицкого батальона Михаил Осипов, Максим Черуфеев, князь Василий Ураков, коллежский асессор Трофим Тоузаков, губернский секретарь Дмитрий Крутов. Поручики: Фёдор Аносов, Михаил Ляхович, Никита Дынков. Подпоручик Василий Белоусов, прапорщики, сержанты, капралы, рядовые и чиновники, всего более двухсот человек. Все они погибли, а раненые и пленённые, после зверских истязаний, повешены. Сдержать десятикратное превосходство озлобленных бунтовщиков, которые давно уже не помышляли о борьбе за справедливость, за свободу, за мщение, было немыслимо. Для них привычным делом стало грабить, убивать, жечь, разорять.

Быть может, не к месту будь сказано, но к счастью, семья Крыловых вместе с будущим великим баснописцем в это время находилась в Оренбурге.

Ворвавшись в крепость, мятежники сразу же начали грабить мещанские дворы, врывались в дома купцов, офицеров, распахнув восточные ворота, впустили конников. Несколько всадников из инородцев, не слезая с коней, въехали в храм, стреляя по иконам, иконостасу, кинулись обдирать оклады со святынь, другие нашли в подвале гарнизонные запасы вина и пиршество началось.

Капрал Понятовский, оставшись в живых, один из всей польской братии, вдруг понял, что распалённые победители, не разобравшись, спьяну, могут принять его за офицера и церемониться не будут. Быстро нашёл укромное местечко, переоделся и стал таким же мародёром, как и сами захватчики, а уж он-то знал, где хранится казна и, где проживают самые богатые барышники крепости.

По словам очевидца церковного старосты Михаила Дмитриева, «супостаты, первым делом наперегонки кинулись в храм божий на поживу, зная, по разорённым ими церквям, что образа любовно изукрашены драгоценными окладами и все на виду, искать не надо. Отталкивая и колошматя друг друга, они срывали иконы со стен, разламывая их в щепы, выдирая золотое да серебряное узорочье, а в те, что не смогли достать, стреляли из ружей. Наиболее дерзкие громилы, разграбив храм, заперли там своих коней, чтоб не мешались, бросив им связки сена и корыта с овсом, разбежались по крепости, спотыкаясь о трупы побежденных и победителей, разоряя жилища и грабя жителей. Взломав двери винного погреба, запасшись под завязку спиртным и прихватив закуску, перебрались к «анпиратору» на горку у пещеры, покинув крепость, залитою кровью и заваленую трупами. К стану раненого Пугачёва стаскивали вино, еду, тут же на костре жарили мясо, пировали, горланили, вино лилось рекой.

7. «Что ты, добрый конь, спотыкаешься?».

Обычно избегавший пьяных застолий, а ныне захмелевший, полковник Иван Наумович Белобородов, довольный тем, что его пехота первой ворвалась в крепость, опьянённый победой и доброй настойкой из комендантского подвала, сидел на широком плоском, покрытом ковром, камне с правой руки Пугачёва и слушал протяжную, кручинную песню.

Запевал надтреснутым звучным тенором походный атаман Андрей Овчинников, ему вторил густым басом Афанасий Перфильев. Забыв на время о ноющей ране, подтягивал и сам Емельян бархатным покоряющим баритоном. Неслыханными верхами дишкантил Иван Грязнов, атаман исетских казаков. Над тихой рекой, отдаваясь о крутой яр крепости, плыла раздольная казачья мелодия, придавая забвению случившееся побоище и умиротворяя души окаянных гулебщиков, будто и не было жестокой кровавой сечи:

- «Из-за леса, леса тёмного,

Не бела заря занималася,

Не красно солнышко выкаталося.

Выезжал туто добрый молодец,

Добрый молодец, Емельян-казак,

Емельян-казак, сын Иванович…».

Отставной капрал из кунгурских крестьян, всего на год старше самоназванного «анпиратора», Белобородов, петь не умел, но песни любил страстно. У него вдруг что-то защемило в левой стороне груди, и невольно покатились слёзы. Он вспомнил неудачные наскоки своего лапотного войска на Екатеринбург, опасную тяжбу с башкирцами, их попытки разорить и пожечь заводы, перебрал в памяти поражения у Багаряцкой слободы, под Каменским и Каслинским заводами, удачный схрон в Саткинской крепости, куда его загнала весенняя распутица, и постоянная тревога, терзавшая его, исчезла. А дивная песня лилась, не умолкая:

- «Под ним добрый конь сив-бур-шахматный,

Сива гривушка до сырой земли,

Он идёт - идёт, спотыкается,

Вострой сабелькой подпирается,

Горючими слезами заливается.

- Что ты, мой добрый конь, рано спотыкаешься?

Али чаешь над собой невзгодушку,

невзгодушку, кроволитьеце».

Ноющая рана не давала уснуть Емельяну, хотя он и выпил ноне больше обычного. Вино, не в пример надоевшей оренбургской медовухе, было иноземное, ароматное и, по словам услужливого дворового с крысиными глазами в длинном чёрном кафтане, французское, а привезено из Петербурга по заказу коменданта.

К Пугачёву, с тех пор, как он взвалил на себя ношу императора, пристала обязательная привычка, строить планы завтрашнего дня загодя, но все полковники были пьяны, разбрелись по кустам, да и опасности особой «анпиратор» не чувствовал. Он знал, что его ищут, и наверняка напали на след, но надеялся, что далеко ушёл от погони и у него в запасе есть, по меньшей мере, дня два. Емельян понимал, что повернув на Троицкую, идёт втёмную, без глубокой разведки, без донесений, без опросов местного населения, катится вроде мёрзлого конского катышка под попутным ветром.

Тут не встречалось ни преданных башкирцев, ни деревенских лапотников, которые всегда предостерегали его от опасности. Здесь в редких пограничных казачьих крепостях его чаще всего не признавали за спасшегося императора и бились с ним нещадно, до последнего.

Какой путь изберут утром полковники, его уже мало интересовало, потерпев два крупных разгрома под Оренбургом, он потерял интерес к планируемым намерениям, метался по степям и предгорьям Южного Урала, как загнанный охотниками волк-кыскыр, тем паче, к его мнению особо и не прислушивались. Внезапная смерть главного загонщика генерала Бибикова продлила агонию восстания, но надолго ли?

Большинство полковников на утреннем совете будут рваться в малолюдную Сибирь, мол, там бескрайняя тайга, глухомань, урёмы, затеряемся, кто нас там найдёт. На свободе жить будем. Им неведомо, что там уже расставлены капканы, похлеще здешних, голицынских. А в Сибирь они и так попадут, на казённый кошт, ежели ещё выживут.

- Единственный выход – идти через работный Урал к Казани, а там и на Москву, - решил Пугачёв, - но кто ж меня послушает?

С этими мыслями он так и уснул, не ведая того, чем обернётся для него завтрашний день.

8. Возмездие.

Поздним вечером, когда малиновый диск солнца коснулся вершин берёзового колка, в разорённый Санарский форпост на взмыленных конях прибыл на ночёвку корпус генерал-поручика Декалонга. На дороге у разграбленного форпоста, служивых встретили сотни беженцев, брошенных мятежниками. Поселенцы рассказали, что с самого утра в стороне Троицкой крепости, громыхало так сильно, будто шла нескончаемая гроза, а потом всё стихло. О количестве войск мятежников, прошедших через Санарку, никто ничего толком сказать не мог, все уверяли, что, мол, очень много и конных, и пеших, да ещё и пушки тащили.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 20 212223 24 Следующая ⇒