НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 19 страница

- Утверждают, что это донской вымуштрованный казак, боевой офицер, брал Бендеры. А казаки лучшие вояки, их с трёх лет на коня садят. В моём полку была сотня оренбургских казаков, не мог нарадоваться. Лучше них, разведчиков нет и почти каждый годен в командиры, а если лавой идут в атаку, не остановишь.

- Ты мне казаков не расхваливай, сам знаю, скажи, на что Пугачёв способен?

- Я пока что с ним не встречался, - хохотнул бригадир, - но знаю, у казаков с молоком матери впитана верность клятве. Против Отечества он не пойдёт. Ну, могут деньжонок ему подкинуть, какой-нибудь лягушатник примажется, но, чтоб в открытую объединиться с турками, ни-ни.

- А некрасовцы? - Возмутился старый.

- Там, отец, совсем другая история, не путай.

- Как ты думаешь, не трещит ли трон под нашей вдовствующей царицей? – Отец опять вдруг быстро встал с кресла, неслышно ступая, подошёл к двери и, глянув в коридор, возвратился на место.

- Батя, ты что, в своём доме и боишься ушей?

- Не обращай внимания, дурная привычка, я ж в полицмейстерской канцелярии двадцать лет отбухал, хотя при Елизавете было спокойнее.

- По совести сказать, сейчас у Екатерины Алексевны положение незавидное, - продолжил Павел Сергеевич, - муженька, коронованного государя, не без её ведома, порешили. Сына своего, наследничка она потеснила, на трон не пущает, отсюда у зловредной Европы зацепочка появилась. А чтоб себя, как-то обелить, Катерина корчит из себя праведницу и худо-бедно заставляет чтить законы. Ну и адмиралы-генералы наши так колотят турок, что только щепки летят, а это всё больше и не нравится «лягушатникам». Они считают себя в Европе главными, а тут какая-то сермяжная Россия перед глазами маячит. Воевать с нами пока у них кишка тонка, а подзыкивать кого-то они мастера.

- А какая бешеная травля Екатерины в газетах идёт, - перебил сына отец, - французское враньё с азартом перепечатывают и английские, и итальянские, и австрийские газетёнки.

- И какую ещё чепуху раздувают. Сначала Пугачёва называли пажем императрицы, потом стали маркизом кликать, а теперь уже Петром Третьим величают, воскресшим из мертвых.

- Екатерине не позавидуешь. Промелькнуло в газетах, что будто ещё один претендент на трон объявился, не слышал?

- Да, по Европе фланирует некая Елизавета Владимирская, выдаёт себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского и тоже заявляет свои претензии на российский престол. Якобы имеет на то документы, копию завещания матери Елизаветы, где написано, что по достижению совершеннолетия дочери, ей предоставляется неограниченная власть над империей. Но далее ещё смешнее. Самозванная дочь императрицы в письме верховному визирю Порты «призналась», что Пугачёв Емельян, её брат, и он прилагает все усилия, чтобы вернуть «сестру» на престол. Конфедераты, как это узнали, сразу же кинулись добывать деньги и собирать добровольцев, чтобы пройти через Грузию, соединиться с Пугачёвым и идти на Казань. Но, когда Париж узнал, что меж Россией и Портой ведутся переговоры о мире, поддержка авантюристки ослабела.

- Но, тем не менее, эта самозванка для Екатерины противник похлеще Пугачёва, - предположил майор, - она может втянуть в провокацию против России несколько крупных государств.

- Но, всё же, справиться с одной красивой авантюристской гораздо проще, чем со стихийной бурей пугачёвского мятежа, - заключил Павел Сергеевич Потёмкин. - Наша разведка уже работает.

Утром следующего дня бригадир Потёмкин отправился в Санкт-Петербург, ещё не зная, что его ждут эполеты генерал-майора и новое назначение.

14. Дерзкая разведка «анпиратора».

Зима 1773 года на Южный Урал пришла рано. Уже после Покрова закурчавились метели лёгкой кавалерийской позёмкой, а вскоре встал и Яик. Морозы крепким панцирем так сковали «покрышку» «Горыныча», что резвые проказливые мальчуганы тайными запретными тропами спускались из крепости на свежий, кое-где ещё неокрепший лёд и с пронзительными криками гоняли по его зеркальной глади специально нарезанные из дерева кругляши, камни или просто смёрзшиеся конские яблоки. Эхо мальчишеского гомона отдавалось о почти вертикальную стену высоченного берега и улетало в заяицкую рощу, на той стороне реки, где прятались дозоры бунтовщиков.

Ваня Крылов да Кирилл Акутин, как всегда являлись бессменными заводилами отчаянной оренбургской детворы.

Кирилл приносил из дома моток крепко связанных вожжей. Один конец петлёй накидывали на пенёк спиленного дерева, а другой бросали вниз, до самой закраины и спускались на лёд. К ним присоединялись другие мальчишки и начинались бешеные обгонялки, игры, раскаты, сопровождающиеся бесконечным ором проказников. А из кустов противоположного берега за ними наблюдали пугачёвские соглядатаи.

Однажды заигравшаяся пацанва заметила, как с берега напротив крепости, выскочила группа вооружённых мятежников и, скользя по льду и падая, устремилась к их берегу.

Шустые легконогие мальчуганы сразу же кинулись удирать к своим потайным щелям у Яицких ворот, а Иван с Кирилллом, побросав клюшки, стали вскарабкиваться по крутому обрыву на вожжах. Нападавшие бунтари легко могли бы перестрелять ребятишек не только ружейным огнём, но и стрелами из луков, но они, видимо, с детьми не воевали, их интересовала защищённость Яицких ворот со стороны реки. Спрятавшиеся сорванцы и приготовившиеся к отражению гренадёры, с удивлением заметили, что меж пеших показалось и несколько конников, осторожно скользя по гладкому льду, они приближались к берегу напротив. Когда до середины реки осталось с десяток саженей, конь одного из передних всадников в богатой шубе вдруг пробил передними копытами лед и, дико заржав, стал тонуть. Всадник, путаясь в шубе, спрыгнул с тонущего коня в воду и стал барахтаться в образовавшейся полынье. Пешие воины кинулись спасать тонущего всадника, а конь в богатой сбруе, освободившись от грузного седока, скачками проламывая лед, выбрался на сушу и ускакал к Яицким воротам, став неожиданным трофеем.

Пешие всадники с превеликим трудом вытащили тонущего казака на лёд, сбросили мокрую шубу, посадили на коня и скорым маршем убрались восвояси.

Опешившие от безрассудной дерзости пугачёвцев, гренадёры с животным, простодушным хохотом, доходящим до колик, наблюдали за конфузией своих недругов и ружейный огонь не открывали. Вскоре, озабоченный диким смехом, явился офицер и громким окриком восстановил дисциплину:

- Капрал, чёрт лысый! Почему не стреляли? Там ведь тонул сам Емелька Пугач! Раззявы! Хлебала пораскрывали!

- Ваш бродь, - оправдывались солдаты, - так, ить, мы не хотели чистую яицкую водицу кровью испоганить, думали, что он и так утонет.

- Ишь, чистоплюи! – Возмущался, еле сдерживая смех, поручик, - всех перепорю!

- Так, ить, спектакль, ваш бродь, в киянтер не ходи!

- Слыхал? – Толкнул Ваня в бок отдыхивающегося Кирилла, - там сам Пугач чуть не утонул. Вот смеху-то. Пойдём, дяде Семёну расскажем.

Смотав вожжи и спрятав их в надёжное место, друзья побежали в канцелярию к Акутину-старшему, рассказать, что видели самого Пугачёва.

15. Летописец Пётр Рычков.

Семён Иванович Акутин, порученец гарнизонного штаба, улучив свободную минуту, заскочил в департамент соляных дел к давнему знакомцу Петру Ивановичу Рычкову, посудачить о делах в крепости да проведать, как идёт обучение музыки своего крестника Вани Крылова. Шебутной, непоседливый мальчуган, временно оставшись на попечении своей матушки (его отец, капитан Крылов, застрял в осаждённой Яицкой крепости) не давал покоя и ему, всегда занятому на службе, офицеру. К тому же его старший сын Кирилл частенько сбегал к своему другу Ивану, отлынивая от домашних дел.

Узнав у поляка – музыканта, числившегося секретарём управителя дел, что Иван каждое утро прибегает на занятия и от учёбы не только не отлынивает, но даже и сам начинает самостоятельно разбирать довольно сложные музыкальные опусы, Семён успокоился и заглянул к академику в кабинет.

Тот, обложенный книгами и стопками исписанной бумаги, что-то быстро писал.

- О, Семён Иваныч, - окая по-вологодски, пробасил академик, - как раз ты мне и нужен, заходи. Я ж теперь взялся за описание осады нашей крепости.. А ты ведь при штабе. Не бойся, ваших военных тайн выдаивать не буду, ты просвети меня в том, что уже случилось. Я, к сожалению, в военном деле профан и многого в вашей хитрой стратегии, не понимаю. Что у вас там творится? Почему регулярные обученные войска пасуют перед мужиками с вилами?

- Да, Пётр Иваныч, вы действительно многое не знаете, но позвольте прежде принести искренние соболезнования в разорении мятежниками вашего хутора под Чернореченской.

- Да, что теперь и жалеть? Не вернёшь. Всю живность порезали, даже и крестьянскую не пожалели. Всех коней и людей забрали, а строения пожгли. Ну, к бедам мне не привыкать, сам знаешь. Ты обскажи мне, в чем слабость нашего воинства? Зарядов вволю, оружия всякого в достатке и артиллерией мы превосходим, а успеха нет. Вот, к примеру, наш уважаемый премьер – майор Наумов шестого октября вывел в бой полторы тысячи солдат при четырех орудиях и что ж? Вернулся с уроном, а это же умелый боевой офицер.

- Эх, Петр Иваныч, - понизил голос Семён, - если б вы знали, воевать-то у нас почти некому. Это на бумаге три тысячи войска, а на самом деле, драгун и гренадёров раз-два и обчёлся, на одних пушкарей вся надежда. Дошло до того, что инородцев стало опасно держать в крепости, того и гляди нашим солдатам глотки перережут, а в атаку с ними вообще опасно ходить – они сразу к Пугачу перебегают. Надежда была на сеитовских татар, так они все к «бачке» утекли. Мордва, чуваши, черемисы и прочие, генералам не подчиняются, я уж о башкирах не говорю. Мало того, не всем оренбургским казакам можно верить, я уж не говорю о яицких. Всех охмурил этот окаянный самозванец.

- А кто их к такому озлоблению привёл? – Пробасил Рычков, уперев взгляд в Семёна.

- Что об этом говорить? Вы, Петр Иваныч, лучше меня знаете. Внутренние крепи в державе ослабли. Войска на два фронта раскорячились: турок надо бить, да поляков в повиновение приводить, а там шведы на Питер нацелились, он рядом, могут голыми руками столицу империи взять. Тоже войско надо держать. Петру Лексеичу спасибо, подгадал, поставил столицу на самой границе.

- Ну, а почему Татищевскую отдали самозванцу? Крупная крепостица, да и силы было изрядно, ещё и барон Билов влился с войском.

- Там измена помогла. Депутат Уложённой комиссии, надёжный вроде казак, пошёл в разведку боем и перекинулся со всем отрядом к Пугачёву.

- А почему у генерала Валленштерна вылазка провалилась? И готовились вроде.

- Вы, Пётр Иваныч, так допрашиваете, - усмехнулся сотник, - будто я за всё в ответе.

- Прости великодушно, любезный Семён Иваныч, не таи обиду, - замялся академик, - я ж для дела, «Историю осады» пишу. С Иван Андреичем у нас нелады, а ты для меня самый ценный источник информации.

- Да, не в обиде я, Пётр Иваныч. Ляпнул, не подумав, а Валленштерн пока собирался, всё до точки пунктуально расписывал, немец же, лазутчики весь план повызнали и Пугачу передали. Ну, тот и встретил со всеми почестями. Говорят, лично сам пушки наводил. Бомбардир ещё тот.

- А что там за казус с безносым каторжником Хлопушей?

- Тут можно было бы долго смеяться, если б не было так грустно. Нашему наивному генералу кто-то для смеха подсказал идею. Отправить к самозванцу увещевателные Манифесты с каторжанином Хлопушей (Соколовым), разбойником, который двадцать лет держал в страхе население. Три раза его ловили и три раза он сбегал. И этот обласканный губернатором душегуб с вырванными ноздрями, вместо того, чтобы всё вызнать в стане мятежников и вернуться в город, пришёл с письмом к неграмотному «анпиратору» и подробно рассказал, что творится в городе. Рассказывают, что Емельян долго до упаду хохотал, а потом наградил «посланника» полтиной денег, платьем с повешенного киргизца и произвёл в полковники, сделав одним из самых приближённых военноначальников.
- Ну, а потом всё же изыскали войска для помощи Оренбургу?

- Сыскали, Петр Иваныч, с миру по нитке, нищему на рубаху, и план был грандиозный. По приказу Военной коллегии из Казани в карете выехал генерал-майор Кар с тремя с половиной тысячами солдат, беспокоясь о том, что мятежники разбегутся, не дождавшись с ним встречи. Неделей позже, в том же направлении на Оренбург, из Симбирска вышел полковник Чернышов с полутора тысячами служивых, половина из которых были калмыки. И днями позже, уже без согласования с коллегией, вышел бригадир Корф из Нижне-Озерной, близ Оренбурга, с двумя с половиной тысяч солдат.

- Ну и что же вышло? – Возбудился Рычков.

- Вышло хуже некуда. Самонадеянного генерала Кара, уже в Оренбургской губернии под деревней Юзеевкой, пугачёвские полковнички расколошматили так, что еле ноги унёс.

Полковника Чернышова заманил в засаду всё тот же изменник-депутат Падуров и привёл прямо к Пугачёву. Калмыки и казаки перекинулись к Емельяну, деморализованную пехоту подстригли в мятежное войско, а офицеров с Чернышовым повесили. И только бригадир Корф без потерь прошёл в Оренбург и то, благодаря повальной пьянке отряда мятежников во главе с полковником Чикой-Зарубиным.

- Что ж выходит, все хлопоты губернатора шли только на руку Пугачёву? - Усмехнулся Рычков, - стоило ли стараться. Но, по сути, на большом военном совете, куда пригласили и меня, было принято правильное решение: «до подхода команд на помощь, поступать оборонительно». Против выступил только один человек, настоящий воин, полковник артиллерии Старово-Милюков.

- Да отсидеться в крепости можно, не помешал бы только голод, - подвёл итог разговору Семён.

16. Многоречие и гениальные притчи Эзопа.

Несмотря на осаду, опоясывающую почти весь периметр крепости, население Оренбурга всё же менялось. Порой с большими трудностями, с перестрелками, взаимными атаками в фортецию прорывались ополовиненные в жестоких стычках гарнизоны форпостов, малых крепостей, насельники офицерских и помещичьих усадеб.

Заметен был и обратный отток населения. Губернатор, остро чувствуя нехватку продовольствия, приказал не задерживать мирное население, желающее покинуть город. Уходили в основном семьи калмыков, башкир, яицких казаков, случайно оказавшиеся во враждебном для них пространстве.

Рейнсдорпу докладывали, что с уходом этих семей в пределы вражеского окружения, инородные и прочие воители, уже не беспокоясь об участи своих родичей, могущих остаться в заложниках, легко переходят в стан неприятеля. Их уже ничто не связывало с державной властью. Иван Андреевич, зная это, весьма сокрушался и даже негодовал, но ничего поделать не мог - надвигающийся беспощадный карающий голод был гораздо страшнее.

Мария Алексеевна Крылова, теперь уже капитанша, уложив спать своего шебутного сына, сумерничала с баушкой Христиньей у топки печи. Толстые комли вязов, дубовых обрезков, сучкастых горбылей горели долго. Мария, вороша шающие головёшки, била по ним кочергой, высекая звёздочки-искры, смотрела на синеватые язычки пламени, думала о своём настоящем, вспоминала прошлое. Оторванная от мужа уже четвёртый месяц, она вынужена была нести на себе все тяготы хоть и небольшой, но беспокойной своей семьи.

Христинья Дмитриевна за последнием годы, после отъезда из Троицкой крепости, изрядно постарела, ей шёл уже восьмой десяток. Часто вспоминала своих, так рано ушедших из жизни четырёх сыновей, особенно старшего Ивана и младшенького Илью, отравленного каким-то неведомым ей зельем. Его опоили, когда он участвовал в переговорах с бухарцами. Молилась и за своего ненаглядного Потапа Андреича, сгинувшего уже после сыновей. Просилась навестить свой родной Илецкий городок, на могилках поплакать, бывших шабров встренуть да может там и остаться до последнего часа. Но всё не могла выбраться, а теперь и вовсе, запертая в осаждённом Оренбурге.

За почти десять лет их соместной жизни, Мария привязалась к ней, как к родной матери, жалела, любила её и со страхом ждала и боялась неминуемой разлуки. Старая женщина никогда не была обузой в семье Крыловых. Её природный дар искусной повитухи, её лекарские, знахарские способности позволяли ей кормить не только себя. Знание множества сказок, жизненных историй, прибауток, примет, пословиц и поговорок, владение образной, чистейшей русской речью, благотворно отражались на непоседливом, малопослушном и любимом Ванюшке.

Малой не только обладал неимоверной памятью, не только знал значение каждого слова, но даже различал и ряды слов. С баушкой Христиньей он общался на её, богатом образами, прибауточном наречии, с шутками, розыгрышами, приметами, вплетал и религиозные словечки. Общаясь с матушкой, он подстраивался под её простонародный чалдонский говор, с обретённым теперь примесью оренбургского «аканья». С отцом и своим крёстным говаривал точными, похожими на команды, фразами. Подолгу общаясь с поляком, дядей «Ёжиком», запомнил все его проскакивающие в речь польские слова: - «матка бозка», «курва-мать», «ржечь посполита», музыкальные итальянские термины, перенял и пшикающий польский акцент.

Иван раличал даже и диалекты казаков. Яицких насельников - с их чаво - ничаво, низамай, дялов-та, стяс. Передразнивал и их шепелявость:- щемь арбужов – вще желёны, адин был щпелай и тот щпёрли. Замечал и намешанный многоязычием, говор оренбургской казары, где попадалось и мягкое южно-русское наречие: - погодь трошкы, шо, та слухай мэнэ, дывысь яка дытына, и тюркское: - айда, хана, кильдым, кирдык, а то и русско-французские словечки: - просю пардону, мусьё. Бонжур мадам, се ля ви.

Иван, несмотря на тревожное время и частые обстрелы, бегал по утрам к поляку со скрипкой, да и в одиночестве подолгу пиликал на чердаке пристройки, щадя слух окружающих, упражнялся упорно, доводя каждую музыкальную фразу до совершенства, дядя Ёжик плохо выученные уроки не признавал.

Когда не было обстрелов, Иван с Кириллом, несмотря на запреты родителей, пропадали у артиллеристов. Любознательный Крылов-младший подружился с бомбардиром «Единорога» Сергеем Палычем, двужильным лобастым командиром самого мощного орудия, что у Орских ворот.

Познав азы геометриии в инженерной школе, два неразлучных друга стали распрашивать артиллериста Палыча, мол, на какой угол надо установить ствол орудия, чтобы накрыть противника навесным огнём.

Донельзя удивлённый пушкарь Палыч, услыша мудрёные слова, потерял дар речи и глядел на сорванцов, не веря своим ушам. Кликнул своих канониров и попросил Ивана повторить вопрос. Пушкари окружили подростков и поначалу всласть посмеялись, некоторые и до слёз, а выяснив, что они дети офицеров, что ходят в инженерную школу, знают математику и, что один из них тот самый Иван Андреич, знаменитый тёзка губернатора, стали общаться с показным почтением.

С тех пор Ваня увлёкся ещё и математическими вычислениями. Вечерами брал книги из отцовского сундучка, читал, и уже довольно бегло, но в толстых книгах и журналах многие слова были ему непонятны, а вот басни Эзопа, он вскоре выучил наизусть. Особенно ему нравилась притча о Льве и Человеке, о Лисе и Винограде, а басня о хитрой Лисе и глупой Вороне стала любимой.

17. Окаянные дни осады.

Мария хоть и получала часть капитанского аттестата, пыталась подрабатывать и шитьём, так как цены из-за блокады неслыханно вздорожали. Все пути доставки продовольствия в город были перерезаны. Пугачёвцы, к тому же, пожгли всё сено за пределами крепости, и коней приходилось кормить нарубленным хворостом, и даже, его не хватало.

От того лошади хирели, слабели и вскоре падали, невольно пополняя скудные запасы продовольствия. На Оренбург надвигалась голодная смерть.

Академик Рычков советовал, в крайних случаях, отваривать мелко изрубленные конские шкуры, высушивать их, измельчать и добавлять в муку для печения хлеба, но вкус такого печива населением был отвергнут. А мука вздорожала многократно, пуд её стоил уже пятнадцать рублей. Положение в городе складывалось трагически. Жители, оставшиеся в крепости, наслышавшись о зверствах бунтовщиков, зная, что им пощады не будет, всеми силами старались помочь гарнизону. Порой даже под обстрелом укрепляли разрушенный крепостной вал, тушили пожары, делали ночные обходы, вылавливая лазутчиков, помогали пушкарям перетаскивать тяжеленные орудия. Многие обыватели вооружались, кто, чем мог. В ход шли старые дробовики, зазубренные сабли, тесаки, оббитые гвоздями палицы и даже рогатины.

А между тем, инородные конники: калмыки, башкиры, тептяри, при удобном случае безбоязненно переходили в стан самозванца, помня зло, творимое властями. Их примеру следовали и сеитовские татары. Оренбург почти по всему периметру контролировался мятежниками, все пути были перекрыты. Оставалось только сибирское, точнее, киргиз-касацкое направление, но оттуда помощи не ждали.

Соседи-кочевники, подданные «союзничка» Нурали-хана, пользуясь неразберихой на восточной окраине России, смело переходили границу, разоряли сёла, грабили и угоняли население на продажу. Порой доходило до абсурда: обе противоборствующие стороны: и мятежники и регулярные войска громили любителей лёгкой наживы, «баранты», защищая русские селения.

Горожане, несмотря на надвигающююся беду, страшнее которой только смерть, ждали весну, надеясь на скорое освобождение. Шестнадцатитысячному населению крепости еды катастрофически не хватало. По приказу губернатора у жителей, особо у купцов, реквизировали излишки круп, муки, стали производить ежедневную раздачу скудного провианта. Из всех продуктов только соль раздавалась по потребности. Был разрешен выход за пределы города для ловли рыбы в Яике и отдельные смельчаки этим пользовались под прикрытием гренадёров, которые тоже имели свой интерес. Многие лошади не выдерживали бескормицы, их с великим сожалением прирезывали, и постное мясо раздавали в пищу. Это было всё же лучше, чем отваренные кожи. Стали появляться недовольные, сторонники добровольной сдачи города и губернатор Рейнсдорп, опасаясь мятежа внутри крепости, усилил караулы.

Крыловых частенько спасал Иван Кириллович Акутин, он никогда не приходил с пустыми руками: то курчонка принесет, то баранью лопатку, а чаще мороженую рыбу, где брал, не сказывал. Не забывал своего крестника и Семён Иванович, получая офицерский паёк, делился им с Крыловыми. А на них надвинулась и другая беда.

Дрова, заготовленные ещё Андреем Прохоровичем, к январю закончились. Топки хватило бы на всю зиму, но досужие соседи попросту их разворовали. И теперь главной задачей Вани было после занятий у скрипача, найти дрова. Приходил друг Кирька, они брали санки, топор и шли на ближайшее пепелище, благо с началом осады их прибавилось. Набирали большой воз, так что хватало на целую неделю.

А из Яицкой крепости вести поступали весьма скудные. Семен Иванович сообщал, что по данным лазутчиков, самодельная крепость, возведённая у самого старого могучего храма святого Архангела Михаила, возглавляемая подполковником Симоновым и капитаном Крыловым, успешно отражает все атаки, не смотря на то, что штурмом руководит сам Пугачёв.

18. Новолетие Ивана Крылова.

Наконец, в снежных буранах пришёл февраль 1774 года. Ване Крылову пошёл десятый год. Несмотря на голодное время, младший Крылов выглядел крепким рослым отроком и казался старше своих лет. Вопреки запретам взрослых, Кирилл с Иваном часто обходили все ворота крепости, подбирали небольшие ядра, пули, прилетевшие после очередного приступа. Друзья по-прежнему любили влезать на верхотуру колоколен, откуда открывался вид на копошащиеся фигурки мятежников, их передвижения, мечтали об отобранной подзорной трубе и пересказывали разговоры взрослых. Сегодня Кирилл принес очередную интересную новость, услышанную от деда Ивана.

- Ваньк, ты знашь, Пугач опять к твоему папане в Яицкую ускакал со всей свитой, да, говорят, ещё и атамана Овчинникова прихватил..

- А чего они там забыли? - Нахмурился Иван.

- Да чудно как-то получается,- растянул губы в улыбке Кирилл, - дед грит, что там у казаков багренье* приспело, рыба в ятовья* собралась – брать надо, а, Оленбурх, мол, подождёт. А у Пугача своё дело – жениться собирается, там ему уже невесту припасли, чтоб не отвлекал от багренья.

- Ну и вояки, - криво усмехнулся Иван, - крёстный говорил, как бы они снова подкоп не сделали.

- Да им щяс не до подкопа, рыбу надо ловить.

- А зачем он атамана Овчинникова взял?

- Так ему, мокропопому, тоже рыбки надоть, семья же спросит.

- Эх, был бы у меня крепкий конь, я бы к папане на помощь ускакал. А здесь все кони полудохлые.

- Ты скакать-то хочь умеешь, с коня не свалишься?

- Ну, ты и сказанул, - возмутился Иван, - да не хуже тебя. Меня батяня сызмалу к коню приучал.

- Но ты, ить, в скачках не участвовал, а я даже призы брал.

- Ничё, вот батяня приедет, я тоже на скачки пойду.

- Ваньк, а ты слыхал? Этот долговязый генерал Валькинстерв снова вылазку готовит. Дед Иван так ругался. Грит, этот дубовый немец не понимат, кони и так еле живые, они и ходить- то не могут, а там снегу по брюхо. У них-то кони сытые, в раз стопчут.

- Да я тоже слышал от папани, что русские генералы турок бьют, а немцы здесь отираются.

- Ваньк, а я слыхал, как отец деду сказывал, что один дядя Стёпа Наумов всех оленбургхских генералов за пояс заткнёт.

- Он и со шведами, и с немцами воевал. Его мой папаня от аркана спас. А ты, Кирька, хоть знаешь, из чего кыргызы аркан плетут?

- А чё не знать-то, из тонкой верёвки.

- Вовсе не из верёвки, а из конского хвоста, он крепче любой верёвки, его и шашка не сразу перерубит.

- Ну, откуда, ты Ванька всё знаешь? – Позавидовал друг.

- Батяня сказывал, он про всё знает.

19. Вся надежда на опального генерала.

Между тем, зависшая на целых три месяца гнетущая обстановка, в осаждённом Оренбурге, стала меняться. Российская императрица, разочаровавшись в своих неудачливых генералах с иноземными фамилиями, стала подыскивать подходящих кандидатов среди русских военоначальников, не занятых в турецкой кампании.

Пётру Ивановичу Рычкову, упорно работавшему над своей «Историей осады Оренбурга», постоянно требовалась подробная информация и он, раздобыв где-то несколько сушёных рыбин, созвал к домашнему пиву, на скорый дружеский совет, своих проверенных много знающих знакомцев: отца и сына Акутиных, премьер-майора Наумова да недавно прибывшего из Яицкой крепости окольными путями, поручика Юматова.

- Наша матушка-царица, наконец-то поняла, - разливая пиво по кружкам, начал беседу академик, - чего стоят её немецкие землячки. Ведь ни каратель Кар, ни Валленштерн, ни Корф, ни Фрейман, да и Рейнсдорп, яйца выеденного не стоят, противу русских полководцев. Кто бьёт турок? Суворов, Потёмкин да Румянцев. Кто бьёт Порту на море? Адмирал Григорий Андреевич Спиридов колотит османов так, что только щепки летят от их кораблей. И вот теперь бродят слухи, - понизил он голос, - что будто Екатерина Алексевна, воленс-ноленс*, вынуждена обласкать неугодного, нелюбимого ею, генерала Александра Ильича Бибикова. Из всех невоюющих ныне полководцев, по-моему, это самый достойный.

- А за что ж его императрица не взлюбила? - Поинтересовался поручик Юматов, - он ведь полный генерал, да и орден Святого Георгия зазря не дают.

- Слыхивал я одним ухом, - отозвался Акутин-старший, - депутаты судачили. Он же маршалом Уложенной комиссии был назначен, я ж тоже из этой братии, мать чисна. Быдто послала его Катерина в Холмогоры, чтоб принца Браунгшвейгского из России вытурить, чтоб под ногами не болтался. Какой-никакой, а тоже претендент на российский престол, мать чисна. Ну, Александр Ильич съездил и в рапорте всё описал, а особо восторженно отозвался о красавице, старшей дочери принца, вроде, как влюбился. Ну, а царица то ли приревновала, то ли сама на него виды имела, они ж одногодки, ну и наказала – отправила его в Рязанскую вотчину, к своим крестьянам, мол, пока не нужен.

- Хэх, ну, как тут не скажешь, пардон, баба-дура, - возмутился Рычков, - он же один из самых дельных генералов во всей русской армии, сын выдающегося инженера, да и сам инженер, всю европейскую артиллерию на зубок знает. И разведчик отменный. Три года при русском посланнике в Саксонии советником служил, все европейские секреты повыведал.

- Это вы, уважаемый, Петр Иваныч, узнали из газет? Можно сказать, понаслышке, - вмешался в разговор Наумов, - а я вместе с ним в Цорндорфском сражении участвовал. Мой эскадрон тогда был придан его мушкетёрскому полку, и мы с тыла прикрывали его. В том бою он за личную храбрость получил чин полковника, в двадцать восемь лет. А потом, вскоре и крепкий орешек Кольберг брали в третий раз, столько солдатиков наших положили, страсть, а этот полунемец, полушвед Пётр Фёдорыч затак его Фридриху и вернул.

- Вот этот факт и стал первой ступенью к перевороту, - заметил Рычков, - в армии появились недовольные, братья Орловы засуетились, а далее всё, как снежный ком с горы. Не сделай он этого, может и продержался ещё чуток, хотя для России он был не годен. Теперь вот новый Пётр Фёдорыч объявился. Что-то России после Петра Первого с Петрами не везёт. Ей, видимо, нужен такой человек, как Бибиков.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒