НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 22 страница

Засыпав в торбы остатки овса, драгуны, выставили караулы и, раскинув попоны, не теряя времени, улеглись спать на ещё тёплой земле.

Иван Александрович Декалонг, присев на раскладном стульчике у костра, раскурил трубку и, разгоняя дымом комаров, прикидывал:

- Каково же может быть число мятежников у Пугачёва?

Потомок французских переселенцев из испанской Андалузии, родившийся в России, в семье генерала, начальника инженерной школы, вступил в военную службу с семнадцати лет. На третьем десятке это уже опытный военный инженер, строитель крепостей, участник сражения при Эгерсдорфе, Цорндорфе, взятии Берлина. Как опытный военный инженер, назначенный императрицей для укрепления и строительства сибирских пограничных крепостей он, уже в чине генерал-поручика, случайно попал в командующие. И генерал Бибиков, и после, граф Панин считали его бездеятельным и чересчур осторожным военачальником и требовали у Екатерины его замены, а он просто берег солдат и, если видел значительное превосходство неприятеля, избегал сражения.

- Если от Степной до Троицкой крепости, Пугачёв шёл трое суток, а мы всего один день, - размышлял генерал, выбивая о каблук сапога пепел из трубки, - то надо полагать, что численность его войск, один к трём не в нашу пользу, - предположил Декалонг. – Но если учесть вероятный беспечный пир победителей, то победу нам вполне может принести внезапность нападения.

Ранним утром, ещё до восхода солнца, отдохнувший корпус генерала, появился у растерзанных ворот крепости и сразу же вступил в бой, не давая противнику сосредоточиться и применить артиллерию. Сонные, захваченные врасплох, упившиеся мятежники, благодаря своей втрое превосходящей численности в течение четырёх часов отбивали ожесточённые атаки драгун и гренадеров.

Сам «анпиратор», подвязав на платок раненую руку, вихрем носился на коне со своим гвардионом, пытаясь остановить бегство непохмелённых вояк, но напрасно.

Хорошо обученные регулярные войска, несмотря на меньшую численность, действовали сплочённо, плечо к плечу, смело шли в штыковую атаку, не давая мятежникам возможности вернуться в крепость. А на плоском, как стол, степном пространстве уже «гуляла» кавалерия. Все дороги и пространство вокруг крепости вскоре было устлано трупами, земля пропиталась кровью, высоко над полем сражения кружили хищные коршуны, ожидая щедрого пиршества. Пахло кислым запахом пороха и человеческой крови. Обозлённые солдаты пленных старались не брать. Пало до четырёх тысяч пугачёвцев.

Особенно отличились вахмистр Белицкий из десятой, Омской лёгкой полевой команды и драгунский прапорщик Борисов, которые находились всего-то в пятнадцати шагах от Пугачёва. Они уже готовились схватить его живьём или ссадить на землю, но он успел быстро перескочить на свежего коня, поданого яицкими казаками и умчался от погони. Кони драгун были слишком изнурены и преследовать гвардион Пугачёва, не стали.

А в самой Троицкой крепости, спасённой генералом Декалонгом от пожара и разрушения, ожидали своей участи и были освобождены «три тысячи людей всякого звания, пола и возраста, захваченные самозванцем и обречённые на гибель».

Спасаясь от полного разгрома, Емельян, не заботясь о пехоте, с верными илецкими да яицкими казаками, при одной пушке, да башкирцами с Кинзёй Арслановым, перескочил Сибирский Брод, только копыта замочив, через Увельку, пошёл на Варламово, где был перехвачен своим самым упорным загонщиком из всей царской охоты, подполковником Иваном Михельсоном.

Сын полковника, лютеранин из эстляндских немцев, он уже в пятнадцать лет был произведён в офицеры лейб-гвардии Измайловского полка под началом полковника Бибикова. В Семилетней войне был дважды тяжело ранен, спасён лично Бибиковым, поправился, и уже в составе корпуса Суворова разбил самого Казимира Пулавского, польского конфедерата. Отозванный на внутренний фронт, в марте 1774 под Уфой, разгромил полк пугачёвского полковника Чики-Зарубина.

И вот теперь, 22 мая у деревни Лягушино, встретил бегущего из Троицкой крепости отряд Пугачёва, вмиг рассеял его, гнал несколько вёрст, и только наступившая ночь спасла «анпиратора» от плена. С того времени у «именитого самозванца» появился дерзкий, постоянно преследующий его талантливый противник, своего рода, «мини-Суворов», который и привёл незадачливого «Петра Фёдоровича» к полному разгрому.

9. Уя и Тобол.

Узнав о разгроме мятежников, в Троицкую крепость вернулся Василий Антонович со своей семьёй, соседями и гуртом скота. Дом, к счастью, не был сожжён, хотя изрядно разорён и загажен. Прибывшие солдаты, по приказу нового коменданта, на пустыре бухарской стороны, срочно рыли глубокие братские могилы. Отдельно, неподалеку от реки, хоронили погибших защитников крепости. Василий со своими вытянувшимися крепкими недорослями вспахал огород, посадил свою кормилицу картошку, наладил разрушенное хозяйство, а вскоре, на удивление всего гарнизона крепости и жителей посада, с кайсацкой стороны прикочевал первый, хотя и небольшой купеческий караван.

К Василию Антоновичу, видимо на разведку, пришёл старый знакомый киргиз, проводник каравана. Распросив, по обычаю, здоров ли скот, не болеет ли семья, поцокал языком, посочувствовав беде, которая прокатилась по крепости и вдруг спросил:

- Слушай, бачка Василь, а тот эфенди капитана, караван встречал у озера Кусмурын тоже погиб?

- Нет, почтенный аксакал, тот поручик, Андрей Крылов, уже пять лет как здесь не живёт. В Оренбурге он. Слышал я краем уха, большим начальником стал.

- Слава Алаху, карош человек, от смерти нас спас. Я ему про Кусмурын говорил, он хорошо слушал.

- Да он и мне потом пересказывал про это озеро Кушмурун.

- Эт, по-вашему, Кушмурун, а по-нашему Кусмурын – «Птичий клюв», знак свободы.

- Послушай, почтенный аксакал, ты многое знаешь, а не подскажешь ли ты, почему река наша носит такое название - «Уй». Для нашего уха слово непривычное.

- Как не знать, знаю, старики сказывали. Ну, слушай, говорить буду. Раньше реку эту называли женским именем Уя. Ну, сам понимаешь, времена меняются, люди меняются, и слова тоже меняются.

Давно это было. У озера Тенгиз был аул старого бая Мендыкары, и была у него любимая дочь, красавица Уя, которую он хотел выдать за какого-нибудь богатого джигита. А тогда, однако, у бая батрачил молодой, красивый бедняк по имени Тобол. Ну, дело молодое, красавица Уя и бедняк Тобол полюбили друг друга и стали тайно встречаться.

Однажды в аул приехал Убаган, сын богатого бая, аул которого стоял на берегу озера Кусмурын. Молодой богач увидел красавицу, влюбился и решил жениться на ней.

Батрак Тобол, несчастный байгуш,* когда узнал об этом, бросился на колени перед своей матушкой, стал умолять:

- О, почтенная опа*! Сходи к баю Мендыкары, посватай за меня его дочь Ую.

Старая женщина печально покачала головой, заведомо зная об отказе бая, но сыну не смогла перечить и исполнила его просьбу.

А в это время рядом с отцом находилась его дочь Уя, всё слышала и тоже со слезами на глазах стала умолять отца дать своё согласие на сватовство матушки её любимогоТобола, который мил её сердцу и, что она ни за кого другого замуж не выйдет.

Чтобы избавиться от нищего жениха и не обидеть свою любимую дочь, коварный бай Мендыкары придумал нелёгкое испытание:

- Мне безразличны оба жениха, - сказал он, прищурив глаз, - но, кто первый из них принесёт мне ровно через месяц мешок драгоценностей, за того я и выдам свою дочь.

Убаган, узнав о решении отца невесты, весь срок провалялся дома в безделье на персидских отцовых коврах, а в последний тридцатый день взял у отца мешок драгоценностей и отправился со своими слугами к старому Мендыкары.

А Тобол тем временем весь месяц бродил по бескрайней степи, в поисках дорогих камней. На тридцатый день, он голодный, усталый до изнеможения возвращался домой с полным мешком. Когда вдали показались стены родного кишлака, Тобол присел отдохнуть, чтобы приободриться и нечаянно уснул. В это время мимо проезжал Убаган со своими холуями и, увидев спящего соперника, приказал убить его. Пронзённый кинжалами Тобол умер на месте, а Убаган гордо въехал в аул и бросил к ногам отца красавицы свой мешок с драгоценностями.

Не став ждать второго жениха, Мендысары повелел готовиться к свадьбе, и заплаканная невеста Уй уже сидела в белой юрте в свадебном наряде.

А вскоре от своей няни она узнала страшную весть.- Вездесущие мальчишки нашли в овраге её любимогоТобола. Не помня себя, девушка побежала к телу любимого жениха и, увидев страшную картину, упала рядом бездыханной.

Когда старый бай вошёл в юрту невесты, она была пуста. Отец, видя, что свадьба срывается, сильно возмутился, стал кричать и приказал найти её немедленно, во что бы то ни стало. Слуги бросились на поиски дочери, и нашли её мёртвой, лежащей в свадебном наряде рядом с телом своего любимого Тобола.

Отец красавицы, убитый горем, увидев брошенный Тоболом мешок, развязал его и увидел простые разноцветные камни. Не помня себя от ярости, он разбросал их по всей степи.

Сорок дней и ночей народ оплакивал несчастных влюблённых: красу ненаглядную и горемычного батрака, а на сорок первый день, там, где ступал Тобол, пробились из земли драгоценные камни, и взбурлила широкая, полноводная река - люди назвали её в честь погибшего юноши Тоболом. А там, где бежала невеста к своему любимому, возникла другая река, излучистая, обложенная крутыми берегами, тиховодная и величавая, которую назвали по имени девушки – Уя.

В том месте, где их нашли мёртвыми, эти два потока слились в один и потекли вместе, преодолевая все преграды, неся свои воды в далёкий Студёный океан. Так после смерти слились два любящих сердца.

- А что случилось с жестоким Убаганом? – Спросил, очарованный древней легендой, казак.

- Бог наказал его за злодейство, превратив в горько-солёную речку, которая бежит от его аула, озера Кусмурын, к Тоболу, будто, прощения у него просит.

Закончив свой рассказ аксакал, между прочим, осведомился:

- Почтенный караван-баши просил узнать, скоро ли поймают краля Бугачур и когда приедут ваши купцы из Китербурдур*, Казан*, Тагыр*, Ярослав*, Судырамы*? Торговля жёк, нет, все дела жяман, плохо.

Василий Антонович, погладив бороду и почесав затылок, изрёк:

- Эх, почтенный акасакал, ты сам знаешь, вожди правят толпой, а вождями правит только Бог. А в Троицкую крепость он не вернётся, тут крепко его побили. Теперь на него вся армия ополчилась. На будущее лето прикочёвывайте, всё наладится. Вашему брату, ить, без торговли хана.

10. Как один купец двух самодержцев охмурил.

Спустя месяц, после бегства из Троицка, когда восстание разгорелось с новой силой, уже под крепостью Оса, на Каме, татарин Канзафар Усаев, любимец Пугачёва, привёл в стан мятежников присадистого бородача, возжелавшего встретиться с самим «анпиратором». Представившись московским купцом, Иваном Ивановым, гость вручил «Петру Фёдоровичу» дары от сына, цесаревича Павла Петровича, чем вызвал лихорадочный всепоглощающий интерес у всей мятежной братии и даже у ближайщих сподвижников самозванца, до сих пор сомневающихся в подлинности Петра Третьего. Красные сапоги, шляпа с позументами и перчатки с раструбами из собачьей замши, были аккуратно упакованы и перетянуты муаровой лентой. От невестки, Натальи Алексеевны, принцессы Гессен-Дармштадской, были переданы два «драгоценных» камня в золочёной коробочке. На словах «посланец» передал, что его сын цесаревич Павел обещает оказать «отцу» всевозможную помощь и вскоре выступит против императрицы-матери.

Кроме того, купец, скромно опустив плутоватые очи, напомнил «Императору» о числящимся за ним долгом, в полторы тысячи рублей, за поставленный в его конюшни овёс о ту пору, когда тот ещё был на троне. Но пройдоха Емельян, великолепно игравший роль царя, сразу же распознал в «гонце цесаревича», такого же самозванца, каков был и сам, но только рангом пожиже. Два прохиндея быстро спелись и публично, на виду у полковников «анпиратора» вели душещипательные беседы. Причём купец порой так усердно и назойливо уверял всех в подлинности Петра Фёдорыча, что казаки стали подозревать обратное. Емельян же в свою очередь объявлял купца «Иванова» истинным «послом» сына Павла и всем показывал переданные ему дары. Но яицких да илецких, всегда недоверчивых казаков, просчитывающих любую ситуацию наперёд, обмануть было непросто. Почувствовав на себе косые взгляды казачьих полковников и, получив от «императора» полусотню вместо заявленного «долга» в полторы тысячи рублей, «посланник» отправился в Санкт-Петербург. Прощание было на редкость умилительным. Поручитель сына-цесаревича принародно испросил у «отца- императора» позволения воротиться в столицу, дабы поторопить наследника с присылкой обещанной военной силы.

Прибыв в столицу, мошенник совершил ещё более дерзкую затею. Представившись уже яицким казаком Астафием Трифоновым, вручил его Сиятельству графу Григорию Орлову «письмо» от имени заговорщиков, с подписями более, чем трёх сотен казаков, готовых выдать или, точнее «продать» самозванца, за оговоренную заранее сумму.

Одураченный фаворит, уже потерявший склонность Екатерины, поверил лукавому плуту и всеми силами стремясь вернуть расположение императрицы, устроил ей аудиенцию с ушлым «заговорщиком», в Царском Селе.

Великомудрая самодержица, как ни странно, тоже «клюнула» на удочку талантливого мошенника. Доверившись плуту, премировала его двумя тысячами ассигнаций. Для пущей уверенности и пользы дела, прикомандировала сего проходимца к отряду капитана гвардии Галахову, выдав оному тридцать две тысячи золотых империалов заговорщикам в награду за выдачу Пугачёва. Но под Чёрным Яром войско самозванца было разбито, и он скрылся в заволжских степях.

Воспользовавшись наступившей неурядицей, купец выпросил у капитана ещё три тысячи сто рублей и отправился на «самостоятельные поиски» Пугачёва, но вскоре узнал, что тот повязан своими же полковниками. Предвидя скорое разоблачение, купец бежал домой, в свой Ржев, где и был схвачен. После многих пыток и допросов, ему зачитали приговор: «высечь кнутом, выжечь каторжные клейма на лбу и щеках, вырвать ноздри и отправить на пожизненную каторгу с содержанием в оковах». Бедовый мошенник, однако, сумел пережить и Екатерину, уже на восьмом десятке крестил сына конвойного солдата.

11. Скорые сборы.

Пришёл апрель. Над обширным пространством Оренбургской губернии, как будто зависли ярые, ликующие, солнопечные деньки. Раскисший красноватый суглинок накручивался шкивами на колёса повозок, клеился к подошвам сапог, делая их пудовыми, лип даже на копыта, вымучивая до изнеможения коней и людей. Безобидные ручейки превратились в пенистые потоки, потоки – в речки, речки – в реки, реки в неоглядные озера, под стать морям. Яик, опадающий влагой к осени, к весне вдруг взъяривался, показывал свой бунтарский характер, становился могучим, неодолимым Яиком Горынычем, разливающимся вширь на десятки вёрст.

Неутомимый летописец Пётр Иванович Рычков, узнав, что из похода с генералом Мансуровым, уже из освобождённого Яицкого городка вернулся Семён Акутин, незамедлительно оповестил своих верных друзей и вскоре в его кабинете собрались премьер-майор Наумов, поручик Юматов, войсковой старшина Акутин и теперь уже подъесаул, Семён Акутин. По такому случаю, запасливый хозяин кабинета достал из заветного ящика пузатую бутылку с янтарного цвета жидкостью и, обтирая пыль салфеткой, поделился:

- Не побрезгуйте, господа, уважьте, собственного изготовления, последние припасы успел вывезти до разорения.

- И что же теперь, Пётр Иваныч? – Посочувствовал Наумов.

- Всё заново надо возводить. Земля-то осталась, вот только без крестьян. Кто-то скрывается, кого-то бунтовщики с собой увели, может, кто и вернётся, если живы. Я-то их не сильно забижал. Вся надежда на помощь императрицы, но не будем о грустном, господа, - наполняя бокалы, молвил академик. – Давайте послушаем нашего доблестного казака Сёмёна Иваныча, прибывшего из освобождённого гнезда смутьянов.

Из-за стола поднялся уже изрядно загоревший на открытом солнце Семён и, подняв бокал с вином, широко улыбаясь, произнёс:

- Уважаемые, так уж подгадалось, что собрались мы с вами в великий праздник, день великого Святого великомученика Георгия Победоносца, покровителя Оренбургского нашего казачьего войска. Предлагаю выпить за оренбургских казачков, да и помянуть тех, кто сложил свои головушки. А что ни говори, а они были главной силой и в обороне, и в разведке, а сколько их полегло и в форпостах, и редутах, да и в чистом поле, не сосчитать.

Отряжен я был с корпусом генерал-майора Мансурова Павла Дмитрича к Илецку, чтобы очистить правый берег Яика и выйти к Яицкому городку. В Нижнеозерную пришли, а там только детишки да бабы. Узнали, мол, к Рассыпной побежали, спасаться. Мы туда - никого. К Мухрановскому форпосту подскочили, а там все нижние улочки половодьем затопило, население в мечети кучкуется. К Иманскому хутору подошли, он на взгорке, место сухое. Мансуров офицеров на совет собрал. А по низу - вода уже и речку Заживную затопила. Яик-то ледяную покрышечку свою серебряную распечатал и вода из берегов растеклась аж от самого Илецкого городка. Он вроде и недалече, по прямой-то, всего вёрст семь, а на чём добираться? Да и вода прибывает.

- Семён Иваныч, ты случаем вирши не сочиняешь? - Вмешался Рычков,- уж больно красочно расписываешь.

- Не сподобился пока, Пётр Иваныч, но вас понял. Короче говоря, раздобыли плоскодонки у местных хуторян, там почти у каждого лодка, все заядлые рыбаки. Генерал приказал корпусу пока раскинуть стан, повыше хуторка, у огромного кургана. Отобрал полсотни привычных к воде служивых и отправил разведку к Илецкому городку, прознать, что там деется, ну и я напросился. Плаванье оказалось довольно рисковым. Пока продирались сквозь затопленную дубраву, ещё было сносно, а как вышли на яицкую стремнину, всем стало жарко. Бешеные водовороты, течение неимоверное, подмытые деревья несёт, да и место открытое, поднялся ветрюган, волны лодку перехлёстывают, давай вычерпывать. Жутковато стало, но команда подобралась нехилая, отборные казачки-рыбачки.

Догадались держаться правого берега, там течение было поменее, но всё равно встречь воды. Поднялись на версту, повыше городка, пересекли Яик, причалили. Десяток служивых оставили у лодчонок, на всякий случай, а остальные к крепости на разведку. Смотрим, ни коней, ни людей - тишина, только куры в навозе копаются. У обветшалой землянки сердитый дед - черкас на завалинке носки крючком вяжет. Спрашиваем, мол, где казаки:

- Та бис их знае, дэ воны блукають? Ось там, в кинцилярии поспрошайтэ у батьки-атамана, вин, мабуть, знае, хай ему грэць, - и плюнул с досады.

Крадучись подошли к канцелярии, окна настежь. Только показались - по нас стрельба. Мы залегли, стали отвечать, те замолчали, слышим, кричат:

- Не стреляйте, сдаёмся!

Смотрим, на крыльцо вышли четыре казака, винтовки бросили, руки в гору.

- Мы в вас не стреляли, - виноватятся они наперебой, - атаман стрелял. Вон там лежит. Вы ему в самую черепушку влупили.

Ну и рассказали, что после известия о разгроме под Татищевой, все запаниковали и разбежались кто куда. Их пятеро остались. Куда от семей бежать? А этот, заполошный атаман Ванька Краснов нас увидал, и давай с перепугу палить, ну и поплатился.

Крепостицу мы осмотрели, пушки брошенные нашли, целых четырнадцать штук. Пленных брать с собой не стали, у нас и так лодки переполнены. Приказали им орудия стеречь. Их и без нас накажут, если виновны. Бог им судья. Да мы и атамана бы не тронули, сам виноват, на пулю напоролся.

В лодки сели да вернулись к Иманскому хутору, переночевали, а утром пошли к Яицкому городку. Переправились через бурную речку Ембулатовку, опасались нападения, но они ждали нас на соседней речке Быковке. Самый толковый атаман Пугачёва, Андрей Овчинников всё рассчитал правильно. Внезапное нападение на противника при переправе, сулило удачу, но лучшие бойцы его были вырублены, а отборные илецкие и часть яицких казаков скитались с самим «анпиратором» где-то в горах Каменного Пояса. Пополнение зажиточных казаков из городка, особой отвагой не отличалось. Все три отряда были отсечены от переправы нашим артиллерийским огнём, они смешались и дрогнули. Отряд Дехтярёва был уничтожен сразу, а полки Овчинникова и Перфильева рассеялись и ушли глухими дорогами на поиски Пугачёва.

Путь к мятежному городку был свободен и на сто семнадцатый день осады, мы вошли в Яицкую крепость.

Семён хотел добавить, что-то ещё, но в это время широко распахнулась дверь и в комнату, с футляром скрипки наперевес, влетел подросток. Он давно уже стоял за приоткрытой дверью и слушал рассказ подъесаула. Семён выскочил из-за стола и, обняв своего крестника, торжественно объявил: - Радуйся, Ванюшка, твой доблестный отец, капитан Андрей Прохорович Крылов, хоть порядком измождён, но жив, здоров и всем передаёт низкий поклон.

- У-р-р-р-а ! - Не сдерживая себя от буйной радости, закричал Иван и, освободившись из рук своего крёстного, вымолвил, - побегу маманю обрадую, - и выскользнул за дверь. Когда все успокоились, академик, наполнив бокалы, предложил выпить за здравие героических защитников Яицкой крепости и за капитана Крылова, поблагодарил Семёна за интересное сообщение и, ни к кому не обращаясь, спросил:

- Как же это вышло, господа хорошие, что наголову разбитый, окружённый целым десятком полков, наш неуловимый «император», выскользнул из ловушки, снова набрал армию и свободно «разгуливает» по Уралу. А у нас один только подполковник Михельсон на слуху. Куда же подевались наши генералы?

- Уважаемый Пётр Иваныч, позвольте мне несколько удалиться от обсуждаемой темы, - оборонил, улыбаясь Наумов, - ваша прекрасно инкрустированная дверь имеет одно предательское свойство.

- Да, Степан Львович, я вас понял, сейчас исправим, - сконфузился академик и, быстро сделав жгут из бумаги, вставил его в проём и туго притянул дверь. - Купец казанский удружил в благодарность за оказию, - шутя, оправдывался Рычков, - волшебное свойство сия дверь имеет. Зимой её не откроешь, летом открывается сама.

- Я тут некоторое время был не при деле, тщательно изучил сводки и постараюсь ответить на ваш, Пётр Иваныч, вопрос, - встал Наумов и подошёл к большой карте на стене кабинета.

- Как вы справедливо заметили, вездесущий Михельсон наиболее удачно распоряжается своим отрядом. Ему хоть и не пришлось участвовать в сражении под Татищевой, зато он разбил армию Чики-Зарубина, пленил его и снял осаду Уфы. А пока этот достойный выученик Суворова добивает разбежавшиеся отряды повстанцев, генералы позволили себе отдых. Генерал-поручик Декалонг на челябинских озёрах, бездействует из ревности к успехам подполковника, дерзкий, но неуверенный в себе генерал-майор Фрейман стоит на Яике, в Кизильской крепости, негодуя, что лучшие эскадроны его конницы приказали отдать в Зелаирскую крепостицу, а генерал-майор Станиславский, прославившийся своей неуёмной боязливостью к самозванцу, утянулся в Орскую цитадель. Главком, князь Щербатов, перестраховываясь, держит корпус генерал-майора Голицына около Оренбурга.

А Емельян, со своей немногочисленной казарой, мечется по Уралу и, видимо, пока ещё не понял, что у него только один выход: вырваться в горно-заводской пояс, вооружиться, набрать силы и идти в центр, где его ждут. Но он скоро поймёт, ловят его на Урале, а Казань открыта, а наши яйцеголовые генералы дотумкать этого не могут.

- Степан Львович, светлейшая твоя голова, чего ж ты молчишь? – Воскликнул Рычков, - поди, и скажи им, всё, что нам рассказал.

- Кому, Пётр Иваныч! Генерал-поручику князю Щербатову? Этому спесивому тупице? Я только премьер-майор, а у него генералы на побегушках, они и видеть меня не хотят.

- Ну, так с Рейнсдорпом погутарь, он же боевой генерал, поймёт.

- Говорил и с губернатором и с комендантом, а толку. Они ж чиновники, да ещё немцы, им субординацию нарушать не положено. Орднунг!

- Эх, мать чисна, нашему Ивану нигде нет талану, - пробурчал Акутин - старший, - к обедне идёт – обедня пройдёт, домой придет – пообедали.

- Вам, Степан Львович, с вашим умом давно бы пора в генералах ходить, - молвил задумчиво Юматов.

- Благодарю тебя, Алёша, за добрые слова, да не девица я, - усмехнулся Наумов, - чтобы комплименты получать, а чего Бог не дал, того и за деньги не купишь, да и военная наука не пиво – в рот каждому не вольёшь. А что не все генералы радеют за дело государево, то видно по делам их. Смуту можно было бы уладить, коль уж не добром, на то бабского ума не хватило, так уж скорым мечом, но теперь поздно. Самозванец ускользнул, если он за Уреньгу утечёт, всё сызнова огнём заполыхает, да ещё и пуще. Военная коллегия может и нас затребовать.

- Ну, уж дудки, - взбеленился Иван Кириллович, - нехай они со своим щербатым сами валандаются, а я завтра же в Яицкую укачу. Меня там Стигневна ждёт, да и Андрюху выручать надо, он там энтой, мать чисна, белой глиной питался, как бы худа не было. Дак и упредить надо, как бы Марея Лексевна с Ванькой вперёд не укатила, её, ить, не удёржишь. Тоже настрадались.

***

А в комнатухе Крыловых суета, дым коромыслом. Мария Алексеевна, узнав, что с Яицкой крепости снята осада и её ненаглядный Андрюша жив, стала сразу же готовиться в дорогу. Засобиралась и Христинья Дмитриевна:

- Я, чай, до конца с вами не поеду, кинете меня в Илецком. Там и останусь. Поди, и шабры какие найдутся, приветят. Мир, чать, не без добрых людей.

Вечером прибежал Кириллка Акутин: -

- Дед Иван просил передать, выезжаем с первыми петухами, чтоб были готовы. Меня папаня тоже отпускает, - с восторгом сообщил он Ивану, - еле отпросился.

- Эх, хорошо бы на кыргызах туда прискакать, батяню обрадовать, - воскликнул Иван, - вот было бы здорово!

- Да я говорил батяне, но он, - вы ж там долго будете, а кони – не игрушка.

- Ну, давай сбегаем в конюшню, попрощаемся с ними, погоди, я только им хлеба возьму да сахарку, они это любят.

На другой день, с первыми петухами, как и договаривались, из Чернореченских ворот губернского города Оренбурга, выехало несколько бричек с верхом и в сопровождении десятка вооружённых всадников направились к Яицкому городку. На передней повозке, свесив ноги, сидели два неразлучных подростка: Кирилл Акутин, сын казачьего офицера, с кожаной сумкой на ремне через плечо и Иван Крылов, облокотясь о заветный отцовский сундучок с книгами, сын бесстрашного командира шестой полевой команды, отстоявшего Яицкую крепость. И никто из сопровождающей кавалькады не мог себе и представить, что вместе с ними по берегу могучего Яика Горыныча едет не просто сын капитана, не просто девятилетний мальчуган, а будущий великий русский баснописец, академик, который на века прославит нашу матушку Россию. Время само расставит всё на свои места. МУДРЕЕ ВСЕГО ВРЕМЯ!

Конец второй книги трилогии « Капитанский сын».

СЛОВАРЬ

Авангард – передовой отряд.

Анчутки – чертенята.

Арьергард - отряд для прикрытия тыла.

Багренье – зимняя ловля рыбы.

Байгуш – бедный кочевник.

Бакшиш- взятка.

Баранта- грабёж, отгон скота.

Буераки, росташи, кучегуры – сухие овраги.

Вахмистр – старший унтер-офицер у казаков.

Ваш бродь – ваше благородие.

Воленс-ноленс – волей-неволей.

Глаголь – виселица.

Дискурс – военные действия.

Казан – Казань.

Каймак – топлёные сливки

Кирасиры – тяжёлая кавалерия.

Китербурдур – Петербург.

Конфедераты – польские католики.

Мар – курган.

Намедни, недавно, надысь – в оные дни.

Опа – мать.

Панцирь-лёгкие латы.

Попона – покрывало на лошадь.

Ржечь Посполита – Речь Посполита, Польша.

Сарынь на кичку-боевой клич речных пиратов.

Судырамы – Кострома.

Толмач – переводчик.

Торока – сумки у седла.

Урядник – казачий унтер-офицер.

Учуги – тын поперёк реки.

Ушкуйники – речные пираты.

Чакан-куга, вид камыша.

Чекан – род сабли.

Чеснок – клубок с острыми шипами.

Цебарка-ведро.

Шабры – соседи.

Шамарган – пустой человек.

Шелоник – шаловливый ветер.

Шихан – остороверхий бугор.

Шишголь, шушваль – лентяй.

Ятаган – турецкая сабля.

Ятовья – ямы, где зимует рыба.

БИБЛИОГРАФИЯ

Агафонов О.В. «Казачьи войска Российской империи». М. «Русская книга». 1995 г.

Даль В.И. «Толковый словарь живого великорусского языка». М. «Терра». 1994 г.

Железнов И.И. «Сказания уральских казаков». Оренбург. «Оренбургская книга». 2006 г.

«Исторические песни. Баллады», М. «Современник», Пушкинский Дом, 1991 г.

Корсунов Н.Ф. «Лобное место». Калуга, «Золотая аллея». 2009 г.

Курохтин В.Ф. «Уральское (Яицкое) казачье войско». Илек, ГУП «РИД» «Урал», 2011г.

«Любовь и Восток». М. «Московский писатель», 1994 г.

«Неизвестный В.И.Даль». Оренбург, 2002 г.

Паллас П.С. «Путешествия по разным првинциям Российской империи, ч.1, СПБ, 1773 г.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 20 21 222324 Следующая ⇒