НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 17 страница

В сободные от занятий дни, два неразлучных друга, Иван и Кирилл, выпрашивали у деда Ивана плоскодонку и целой ватагой отправлялись в путешествие по извилистым протокам своевольного Яика, гонялись за утками, поджаривали пойманную рыбу на костерках, обдирая руки шершавыми плетями, лакомились ежевикой, обильно растущей в густых тальниках по берегу реки. Затеивали военные игры, в которых главным рапорядителем и выдумщиком выделялся бойкий и изобретательный Ваня Крылов.

Осенью, когда надвигались холода, и на Яике становилось неуютно, друзья перемещались к самому интересному месту в городе, установленным на валу пушкам.

Их было довольно много: огромные тяжеленные «Единороги» располагались у ворот, те, что поменьше, промеж них. Весёлые канониры, когда не было поблизости офицеров, позволяли любопытным мальчуганам потрогать, а то и верхом посидеть на этих почернелых от копоти и жаркого огня, чудовищах, подержать в руках тяжеленное ядро, пошоркать банником в жерле орудия.

Любопытные мальчишки после частых встреч с артиллерийской прислугой, считали себя заправскими пушкарями. Смело рассуждали о свойствах той или иной пушки, о дальности полета заряда, спорили о том, как надо прицеливаться, судачили даже о качестве пороха, но к пороховым ящикам их и близко не подпускали. Ватага сорванцов обследовала весь периметр крепости и расположение батарей знали лучше любого соглядатая, но как-то так получалось, что Ваня знал больше всех, о чём бы его ни спросили и, видимо, поэтому считался негласным атаманом, хотя его крёстный брат Кирилл Акутин был старше на целый год.

Когда бывали пожары, что в Форштадте, с его деревянными строениями случалось довольно часто, вся ватага устремлялась к пожарищу и с интересом наблюдала всепожирающую стихию огня. Ивану это нравилось больше всех. Они и не предполагали, что совсем скоро таких пожарищ прибавится многократно и не в слободке, а уже и в самом городе.

3. Удачный рейд премьер – майора.

На третий день после Покрова Пресвятой Богородицы в Оренбург прорвался довольно крупный отряд майора Наумова, прибывший из Яицкой крепости по приказу губернатора.

Две с лишним роты отборных драгун из полевых команд, оставленных в городке на попечение капитана Крылова, да четыре сотни верных яицких и оренбургских казаков, под началом войскового старшины Бородина, при четырёх орудиях, изрядно добавили боеспособности гарнизону.

Симонов, назначенный комендантом мятежного городка, почти две недели тянул с отправлением отряда, страшась нападения оставшихся многосемейных казаков, не ушедших с Пугачёвым. И только 27 сентября, когда уже был захвачен Илецкий городок, пала после неравного боя Рассыпная и захвачена Нижнеозерная крепости, когда уже была порушена изменой героическая Татищевская фортеция, полковник подчинился приказу Рейнсдорпа. Наумов с Бородиным, как и Симонов, не имея связи с губернатором, даже не подозревали, что правый берег Яика, вплоть до самого Оренбурга уже захвачен повстанцами.

Надеясь застичь мятежников в Илецком городке, Наумов решил двигаться по левой, «бухарской», стороне Яика. Путь был короче, зато более опасен, из-за столкновения с ордой кайсацкого Нурали-Хана. Разведка, посланная в окрестности Илецкой крепости, донесла, что там хозяйничают мятежники, а сам «анпиратор» с войском отбыл на север.

Не задерживаясь, сводный отряд майора, скорым ходом, следуя тем же левым берегом, шёл к Оренбургу, загодя высылая усиленную разведку на правый берег Яика. Известия были ошеломляющие – все крепости и форпосты были захвачены. По частой артиллерийской канонаде, доносившейся с севера, можно было предположить, что Пугачёв уже штурмует губернский город. Не мешкая, почти не останавливаясь на отдых, отряд Наумова проследовал к Оренбургу, благо особых препятствий на пути не попадалось.

Несмотря на спешную гоньбу, Степана Наумова не покидала застрявшая занозой мысль: - Почему шайка бродяги Пугачёва, числом менее сотни, за каких-то две недели выросла, в десять раз, почему все действия, им предпринимаемые, опережали даже попытку трезвого анализа и не подчинялись привычной логике событий?

Этого не понимал даже он, опытный офицер, прошедший через две войны, считавшийся лучшим аналитиком оренбургского департамента. Видимо, понять этого не мог и генерал-поручик Рейнсдорп, потому и затребовал к себе именно его, премьер-майора Наумова, а не полковника Симонова. Всю дорогу он тщетно искал ответа и даже не знал, что сказать генералу и только придя в Оренбург, наблюдательный Степан Львович сразу же и нашел отгадку. Ему бросились в глаза откровенно враждебные, исподлобья, ненавидящие взгляды конников инородческих формирований. То были уже не те вихревые калмыцкие всадники, которых так боялись турки на Кавказе. Не отличались рвением к службе и башкирские, и татарские наездники, порой и даже у оренбургских казаков заметна была робость и какой-то тусклый взгляд. Степан с тревогой подумал тогда, «как бы нам вся эта братия в спину не ударила».

Встречать команду Наумова вышел сам губернатор. Он до того обрадовался прибывшему пополнению, что позабыв про генеральскую субординацию, кинулся обнимать и пожимать руки даже нижним чинам.

- Да, видно, губернатору крепко прижгло одно место, - подивился премьер-майор,- если он даже с рядовым драгуном не прочь лобызаться.

Как позже узнал Наумов, прибывший его отряд, почти на целую треть увеличил число надёжных защитников Оренбурга.

4. Вести из Яицкой крепости.

Обустроив свою команду, Степан Львович поспешил на поиски Крыловых. Подъехав к канцелярии, где в одном из помещений размещался департамент соляных дел, он издали увидел улыбающегося подростка с футляром под мышкой. Тот призывно махал рукой и что-то кричал. Майор, остановив коня, пригляделся и с удивлением воскликнул:

- О, Ваня! Крылов! Ты ли это?

- Так точно я, господин премьер-майор, - последовал четкий ответ.

- Мне как раз тебя и надо, письмо от отца вам привёз, - спешился Львович и, ведя в поводу коня, пошёл рядом. – Где вы тут обитаетесь?

- Да совсем рядом, идёмте, маманя седни пирогов напекла, - щебетал радостный мальчуган, - и с рыбой, и с калиной.

- Ты так скрипку и не бросаешь? Молодец! А как успехи?

- Да, ничё. Сегодня с дядей Ёжиком этюды Боккерини разбирали.

- Кого? Кого? – Удивился майор, - Луиджи Боккерини? Что он уже композитором заделался? Читал я как-то во французских газетах о знаменитом вундеркинде виолончелисте Боккерини. Если он сам виртуоз, то какие же у него, наверно, не простые этюды?

- Дядя Ёжик сказал, если ты Боккерини осилишь, то потом всё легко будет.

Меня тоже в детстве учили на клавикордах играть, но это же, так сложно, я не мог одолеть ни одного этюда.

- Ну, может, на клавишах играть сложнее, чем на скрипке, - деликатно отозвался юный скрипач.

- Что ты? Что ты? Скрипка для меня вообще что-то недосягаемое. Ну, а чем ты ещё занимаешься, кроме скрипки?

- А мы с Кирькой Акутиным к пушкарям ходим. Они нас всему учат. Как пушку банником драить, как на цель наводить, как стрелять.

- Так вы уже готовые артиллеристы, - улыбнулся Степан, - поди, уж и на подмену гожи?

- Не, - серьёзно возразил Иван,- бомбардир сказал – подрасти надо. Ядра тяжеловаты. Трёхфунтовые ещё ничего, а вот у «Единорога» ядро, так одному и не поднять. Но эта пушка мне всех больше нравится. Может и по прямой шпарить, и по навесной, как гаубица. И заряд у него до полпуда.

- Ну, ты, прям, как настоящий пушкарь, все тонкости знаешь, а сколь времени отца-то не видел?

- А как вы ушли с Хрейманом, так мы больше и не виделись. Маманя каждый день считает, говорит, что уже шешнадцать месяцев прошло.

Обрадованная Мария Алексеевна, сразу же усадила упирающегося гостя за стол, достала из печи ароматные, исходящие паром, пироги, отрезала и Ване кусок, а сама устроилась у окна, читать письмо от мужа, который находился вроде бы и недалечко - всё ж не в далёкой Астрахани, а все ж близок локоток, да не укусишь.

Всего-то на двух листочках, крупным торопливым почерком Андрей кратко описал житьё - бытьё, всё больше заботясь о своих домочадцах. Мария хотела прочесть письмо ещё раз, но у крыльца брякнула повозка, распахнулась дверь и на пороге показалась улыбающаяся бабушка Христинья с большим кулем гостинцев.

- Батюшки, да у нас, ить, гостенёк дорогой, Степан Львович! А я глижу, конь у крыльца осёдланный, подумала уж не Андрюшенька ли прискакал на побывку. Ну, сказывайте, как вы там поживаете? Измаялись, чать?

- Да теперь всюду тревожно. В Яицком городке-то ещё терпимо,- нахмурился майор, - а вот здесь у вас скоро припечёт. Не буду вас пугать, худа без добра не бывает, одолеем и этого супостата, для того и привёл я своих богатырей в помощь Оренбургу.

- Андрюша, видно второпях писал, некоторые буквы и не разобрать,- прикручинилась Мария.

- Ждали долго, а приказ пришёл внезапно, - вроде, как оправдывал Андрея Степан Львович, - Кони уж осёдланные стояли, а он всё дописывал. Ему теперь не до писем, первый человек после коменданта. За ним тысяча душ стоит, а полковник чужими руками жар загребать горазд. Ну что я всё про своё, как вы-то здесь мудруете?

- Нас-от баушка, кормилица наша всё выручает. Вот и опять целый куль заработала,- завиноватилась Мария.

- Так, ить, зовут ишо, - вступилась за хозяйку Христинья Дмитриевна,- Молодушка, жена таможенного директора первенцем разрешилась, роды были трудные, робёнок вперёд ножками шёл. Ну, слава Богу, обошлось. Хозяин-то уж больно беспокойный. Губернатор теперь назначил его главным пожарным, на таможне-то таперь делать неча, а ожидают большой беды, смутьяны у ворот толпятся, скоро палить зачнут. Он уж мне порасказывал, что и приезжие купцы, и отставные офицеры, и всякие жители будто в его подчинении, и что уж сорок подвод с бочками да баграми припасено на случай горения-то. Уж так благодарил за сыночка, да я и жёнку его спасла. Сам-то уж с плешью во всю голову, а в супруги взял молоденькую. Ну, не на долго старый женится, только обычай тешит. Уж, как ни благодарил, соловьём разливался, а на денежку скуповат. Ну, да Бог с ним. Кто малым доволен, тот у Бога не забыт.

Поставив на стол вскипевший самовар, и разрезав сладкие пироги, Мария принялась вслух, для всех, читать письмо Андрея:

- Дорогие мои, Христинья Дмитревна, Мария и Ванюшка! Со времени нашей разлуки прошло полтора года, а точнее, 495 дней, если я не ошибаюсь, но считаю каждый день.

- Так ведь и я считаю,- покраснела Мария. – Благодарю Господа, что не уступил тогда твоей, Мария, просьбе о переезде в Яицкий городок, ты тогда обиделась на меня, а выходит зря. Обстановка здесь весьма напряженная и, как мне кажется, станет ещё злее.

Жить вам пришлось бы среди враждебно настроенных людей, и защитить вас мне было бы непросто. Мы теперь живём в самосозданной крепости, довольно скученно и не для женского обитания. В сам городок малым числом ходить остерегаемся. Теперь вот, кажется, и в вашу сторону это лихо покатило. Надеюсь, что Семён Иваныч в беде вас не оставит. Вот и Ивана Кириллыча мы освободили из затвора, его я сам нашёл, едет к вам, уж он - то вас не кинет. Я здоров, в благополучии, ну и с новым назначением, жалованья добавили, перевёл на вас, в еде не экономьте. Иван, береги маму и бабаню, ты теперь их главный заступник. Читай больше, да ходишь ли к «Ёжику»? Не ленись. Да держитесь поближе к Степану Львовичу, он теперь, наверно, будет большим начальником.

- Ишь, куда загнул, - заулыбался Наумов, - тут такие чины обитают, мне до них, как до неба рукой.

Мария со слезами на глазах дочитала письмо и передала его Ване. Тот с трепетом прижал его к губам и отошёл к окну, чтоб самому разобрать написанное отцом. Его маленькое сердце билось неровными толчками, а на глаза навернулись слёзы. Отец был для него главным человеком в жизни.

5. «Ох, уж энти анчутки».

Бабушка, молча наблюдая за происходящим, вдруг спросила:

- Степан Львович, вы, ить, Илецкий городок проезжали, там-то хоть что деется?

- Эх, Христинья Дмитриевна, деется там непотребное. Взбунтовались илецкие казачки, встали под руку самозваного царя. Атамана своего повесили.

- Как повесили? Семён Иваныч говорил, что там, ить, Лазарь Иваныч итаманит…

- Ну, да, Портнов. Теперь душа его на небе атаманит.

- Дак, что же он такое учинил, чтоб его сразу жизни лишить? Мой-то Потап Андреич, царство ему небесное, с евойным отцом вместе на Бухару ходили, оба ранены пришли, а уж какие друзья были. Да, я и Лазарьку знала, ишо на свадьбу звать приходил и сынки мои с ним дружбу вели, все места рыбные у них наперечёт были, - разохалась Дмитриевна. – Царствие небесное, новопреставленному рабу Божию Лазарю Иванычу, перекрестилась она на иконы и слёзы брызнули у неё из глаз.

- Я седни утром блузку одной офицерше подгоняла, - вмешалась в разговор Мария, - так она такого нарассказала, что будто где-то близко от Оренбурга на каку-то Татищевку напали чужие казаки, так столько народу перебили, страсть.

- Вот нас-то и послали за ними вдогон, - добавил майор,- да поздновато отрядили, мы только вышли из городка, а они уж и Татищевку взяли. Ну, пока они пировали, мы успели к городу подойти, на два дня их опередили, а то бы и не войти, силы они поболее нашей накопили. Теперь, вот, интересно бы узнать, что они дале решат? На Москву пойдут или тут будут отираться?

- Вся ваша команда пришла, - зарделась Мария,- а с кем же Андрей-то остался?

- Не беспокойтесь, Мария Алексеевна, - успокоил её Наумов, - там войска достаточно.

Андрей Прохорыч теперь вместо меня и неплохо управляется. Правда, забот полон рот, комендант-то не сильно поворотлив, но драгуны там крепкие, весь его любимый первый эскадрон, а они за ним в огонь и в воду.

-А замены ему не будет?

- Сказать по-честному, - запнулся майор, - пока мы не отгоним мятежников от Оренбурга, этого не случится. Благодарствую за угощение, Мария Алексевна, - поднялся он, надевая треуголку, - мне пора на аудиенцию к губернатору. Немец порядок любит.

- Он ведь вроде не старше вас, а уже генерал, - молвила Мария.

- Эх, матушка моя, генералом стать - это не мутовку облизать. Сегодня он в чести, а завтра – свиней пасти. Ведь в армии так устроено: кому первая чарка, тому и первая палка.

Теперь ему не позавидуешь, такой ворог стоит у ворот, похлеще иноземного.

- А что и на нас могут напасть, - испугалась Мария.

- Пока они вроде думают, а только казаре ни Москва, ни Казань не нужны, им бы Оренбург сковырнуть. Жестокосердие – оно-то зло и порождает. Ведь сколько ноздрей вырвано, ушей, языков обрезано. Теперь вот в моду пошло - виноватых сквозь строй прогоняют и что от человека остаётся? – Майор, не договорив, вдруг покраснел, - ох, ох,тут я лишнего наговорил. Уж, не обессудьте, побежал я.

Гость только вышел, а на пороге – новый. Ваня, увидев Ивана Кирилловича, бросился ему навстречу.

- О, как ты вытянулся, - обнимая своего тёзку, обрадовался старший Акутин, - я теперь тебя, мать чисна, и не подниму, совсем отощал в затворе.

- Сколько же вы там, сердешные, просидели? - Посочувствовала Христинья Дмитриевна, - ить голодные и холодные.

- Да, почитай, пять месяцев взаперти, если б не моя огневая казачка Аграфена Стигневна, голодной смертью бы помре. Ей бы казаком родиться, ей бо, войсковым бы атаманом избрали. В девках огонь была и таперь такая же.

- А где она чичас-то? Неужто там осталась?

- Так иё, мать чисна, не уговоришь. Мол, хозяйство не на кого оставить. Корова, овцы, да куры и усадьба, ить всё по брёвнышку раскатают, а то и подожгут.

- Да как же она там не боится одна, - всплеснула руками Мария.

- А к ней и не сунешься, там два волкодава цепи грызут, да и соседи в том краю дружные, чуть что – к Аграфене за советом. Она и помирит их, и рассудит, и нагоняй даст. Одним словом – бабий атаман. Она вам и гостинец передала: рыбки сушёной да икорки горшочек, в благодарность за моё спасение.

- А мы-то причём? – удивилась Мария

- Хох, я ведь самого главного не сказал, - воскликнул войсковой сташина, - меня, ить, сам капитан Андрей Прохорыч из узилища выручил. Токо в городок ворвались, он сразу меня кинулся искать. Как-то нашёл, охрана-то разбежалась, прикладом замок сбил да к Аграфене меня отвёз. Та сразу баньку затопила, он тады меня крепко попарил, веником исхлестал – вся полугодовая грязь, мать чисна, ошмётками отскакивала. Спасибо Андрюше, кабы не он, кто бы о нас вспомнил. Мы ж не в тюрьме были, а в подвале брошенного купеческого дома. Поклоны вам передал, провожать меня прискакивал. Всё о вас печётся, не забижат ли кто.

- А чаво таперча-то будет? – Обеспокоилась Дмитриевна,- эвон Степан Львович сказывал, Илек-то мой, анчутки энти захватили, да Лазаря Иваныча, кума моего, жизни лишили.

- Да подходили мы к Илеку с бухарской стороны, разведку выслали, да, мать чисна, припоздали малость. Там уж орлы «анпиратора» хозяйнуют. Ну, а что таперча будет? – Задумался войсковой старшина,- осада будет, мать чисна. Я так думаю. Силы-то они понатузили, страсть. Ежели, по уму, то перво-наперво все путя перережут.

- Дед Вань, а чё Иван Андреич? - Послышался из угла мальчишеский дискант, - он же генерал-поручик?

- Ах, ты, гоженький мой, гли, мать чисна, Ванька уже и в чинах разбиратца, - удивился старый воин. - Да, губернатор наш в бою не трус, четыре ранения имеет, но, ить, тут осада, а защитничков годных с гулькин нос, - как взрослому стал объяснять дедуня, - вшя надега токо на драгун, казаков да на антиллерию.

- А где жить-то будете, Иван Кириллыч? - Обеспокоилась Дмитриевна, - дом-от ваш сожгли, вместе со слободкой, бяда-то какая.

- Ну, так что ж, мать чисна, приказ губернатора. Сёмка-то свой успел раскатать да вывезти. Здесь на скору руку поставил, ничё, перезимуем. А мой-то крестовик занялся, не успел он. Да там и низ-то подгнил, ну, вшё одно жалко. Мне его ишо Прохор, дед Ванькин, помогал ставить, топором-то он мастер был.

6. Боккерини и первый приступ.

На другой день, пятого октября, утром за баушкой приехали на рессорной бричке к очередной роженице, мама Мария понесла на примерку кофточку, сшитую на заказ, а Ваня разучивал довольно сложный этюд Боккерини, задание от «Ёжика», которое ему никак не давалось. Вдруг с ближайшей колокольни Троицкой церкви раздался бархатистый тревожный набат большого колокола, ему откликнулся густой стонущий звук многопудового колокола собора, а следом загудели колокола и всех храмов города. Потом раздался тревожный рокот барабанов.

- Что-то случилось, - подумал Иван, быстро сунул скрипку в футляр и невольно глянул в окно. Низ его закрывала расплющенная стеклом румяная мордашка Кирилла. Он неистово махал рукой, вызывая друга во двор. Накинув шубейку, Ваня выскочил наружу, там уже стояла вся их ватага удальцов.

- Бежим скорей к Сакмарским воротам! – Кричали они все разом, - счас такое начнётся.

Схватив краюху хлеба и заперев квартиру, Иван пустился бежать за дружками.

Мощные Сакмарские ворота считались главными в крепости, через них можно было выехать в Сеитову и Бердскую слободу, в Переволоцкую крепость и далее: в Казань, Москву и Петербург. Когда друзья взобрались на вал, там уже стояло почти всё население Оренбурга: мещане, купцы, отставные солдаты, бродяги, какие-то оборванные нищие. Отдельно, у орудий, в полной боевой готовности возвышалась над толпой артиллерийская прислуга - рослые, крепкие пушкари, опираясь на длинные шесты банников.

Взобравшись на вал к друзьям, и отдышавшись, Ваня Крылов вдруг увидел в дали, за валом, в лучах низкого осеннего светила, интересную картину. Лёгкой рысью к крепости приближалась, растянутая на пару вёрст, кажущаяся бесконечной, стройная цепь разномастных конников. По флангам - башкирцы - в лисьих желтых малахаях, в тёмных шапочках - калмыки да татары, а в центре, ровной двойной шеренгой, с цветными развевающимися знамёнами, в высоких чёрных папахах яицкие и илецкие казаки. А впереди этой строгой когорты гарцевала на светло-палевом крупном жеребце весьма заметная фигура в ярко-красном бешмете, ярко выделяющаяся на чёрном фоне конного строя.

Чем ближе подходила зловещая цепь мятежников к рогаткам, расставленным по окружности крепостного рва, тем беспокойнее вели себя любопытные осаждённые.

Женщины плакали, причитая – «ить побьют нас супостаты окаянные», купчишки, челядь потуже запахивали шубы да поддёвки, готовясь кинуться в укрытия при первых же выстрелах, отставные солдаты, унтеры да инвалиды, став в кружок, сторожко перекликались, пытаясь предугадать дальнейшие действия мятежников. Особо выделялись лохматые, нечёсаные бродяги, да нищие в лохмотьях, они вели себя безбоязненно и довольно весело. Как помешанные, кривлялись, зубоскалили, размахивая руками, то кричали, пританцовывая на валу, приветствовали повстанцев. И только бомбардиры спокойно стояли с дымящимися фитилями у своих орудий, ожидая команды, открыть огонь. А ребятам было всё интересно и строгие канониры, и бесившиеся бродяги, и скачущий по полю картинный всадник в красном одеянии.

Примерно в полуверсте от рва, мятежники остановились, а из их длинной шеренги выскочил казак в синем бешмете. Пустив коня в галоп, мигом подлетел к рогаткам и, прикрепив большой лист бумаги, стремительно удалился. Один из оренбургских казаков, стоявших на валу, ступив на помост, снял копьём лист и хотел его прочитать, но подскочивший офицер сразу же отобрал это послание мятежников и передал старшим офицерам, стоявшим поодаль.

Все и так понимали, что ничего доброго в тексте, кроме предложения о сдаче быть не могло.

Спустя минуту главный начальник артиллерии, полковник Старово-Милюков, отложив подзорную трубу, махнул белым платком и, через мгновение, хлёстко рявкнули орудия и первые ядра полетели в сторону осаждавших. Те одновременно выхватили сабли из ножен, сверкнув отточенными клинками и развернувшись, умчались в степь. Как ни странно, но все заряды были пущены с большим недолётом, они только взрыли землю вблизи мятежников и никого не задели. Бомбардиры как будто не хотели первыми начинать кровавую бойню, хотя, вполне возможно, что это было указание самого Рейнсдорпа. Осторожный, многоопытный генерал понимал, что последует за первой же кровью противника и всё ещё надеялся на мирный исход, что самозванец повернёт своё разношёрстное войско на Москву, там увязнет и избавит его от кровавых последствий. А в лапотной центральной России немало отщепенцев, которые только и ждут любого возмущения, чтобы начать смуту.

7. Внутренний голос «анпиратора».

Как ни странно, но мысли обоих стратегов, смертельных противников, совпадали, притягивая заманчивым конечным исходом.

Неистовой, разухабистой натуре Емельяна до чёртиков претило ползание по кривым и куцым закоулкам ограниченногопространства. Ему нужна была широкая, вольная улица: если уж бежать в туретчину, то всем казачьим скопом, если размахнуться, то уж всенародно, на всю Россию-матушку.

- Прошли до самого Оренбурга, разметали малые крепостишки, - размышлял Пугачёв,- ну, с большими потерями взяли Татищевку, ну обросли тысячами голодных, непригодных к военному делу, лапотников, а далее что? Оренбург – не городок, а мощная крепость с регулярным, обученным гарнизоном. Её взять можно только измором, али изменой, но для этого нужно время, а оно против нас играет. Скоро Потёмкин с Румянцевым да Суворовым турков расколотят и нами займутся.

А так хотелось ему прогуляться с казачками по Руси, волюшку свою потешить. К этому склонял его и старовер, игумен Филарет из Узенской пустыни, люто ненавидевший царских «сатрапов», как он их называл, принесших много бед не только страстотерпцам старого обряда, но и всему простолюдству.

Ещё с давней казачьей службы, Емельян замечал в себе некое раздвоение в мыслях. В нём как бы уживались два постоянно спорящих меж собой неуживчивых человека. Один, сердобольный, сравнивая жизнь доволно зажиточных польских крестьян-католиков и беспокойных бессарабов, с покорными русскими крепостными, удивлялся беспомощной нищете последних, убогости их жалких, крытых соломой хатёнок, с подслеповатыми окошками, затянутыми бычьими пузырями, их тощей скотине, их полям, заросшим сорняками.

Другой же, суровый человек, привыкший к строгому, но упорядоченному быту станичников, крепко сплетённому родственными связями, будоражил, не давал покоя. В станицах не допускали бессмысленного самодурства, которое процветало в некоторых помещичьих усадьбах. Помещик для холопа был царь и бог, а над казаком властвовал выборный атаман, которому особой воли не давали. Казачий круг мог сместить неугодного избранника.

Но до конца Емельян получил прозрение, когда однажды по пути домой из Польши в отпуск, ночуя у старого бобыля-рекрута, спросил, мол, в чем же причина нерадивости русского крепостного человека? Старый солдат до того возмутился, что чуть не выгнал постояльца в ночную непогодь.

- Да знаешь ли ты, пробеглый казачина, сколь бедному крестьянину удаётся поработать на своём поле? Нет? Всего один день в неделю да ещё ночь его, если светлая. А остатнее время он на барина пашет за клочок тощей земли. Да и не крестьяне мы, а холопы, рабы. А помещик, как хочет, так и изгаляется над нами, а жаловаться не моги: запорют, да ещё и в Сибирь сошлют в рудники, на вечную каторгу. Сама императрица, бают, закон такой придумала.

С той поры и заронилась в голову Емельяна мысль неотвязная – как народу помочь. Не прятал он её и от своих однополчан.

- Вот бы по всей Расеи такой порядок навести, как в казачесте. Чтоб царя, как атамана, народ выбирал, да, что б всё по справедливости. Ежели проштрафился, выпорют, ну не до смерти же, да и на што ноздри рвать,- будоражил Пугачев своих братьев-казаков смелыми речами.

- Разговоры заводишь ты, Емельян, непотребные, - пенял ему урядник Семибратов,- то тебе будто сам царь Пётр саблю подарил, то теперь порядки казачьи на Руси хочешь завести. Чё те неймётся-то? За такие речи можешь и кнута на спину схлопотать, а то и в копи подземельные загреметь. С тобой и сидеть-то рядом опасно, ишо загребут, как сообщника.

- Не дрейфь, Григорий! Ты - от живёшь, как скотина безрогая, тебе лишь бы брюхо набить да винца покрепче дерябнуть, а я хочу произвесть себя отличным от других.

- Ет, вроде, как прославиться хочешь, над людьми вознестись? - Не отставал урядник,- для этого великий ум потребен. Ты вот меня овцой обозвал, а сам-то такой же глупый баран. Ты, ить, не видишь, что народ исстрадался. Это ж не люди, а солома перетёртая, им не болтун нужон, а богатырь святорусский, вот за ним бы они пошли, и запалилось бы жарево до неба.

8. Продать Отечество за семь бочонков медных денег?

Сумбурные воспоминания Емельяна прервал дробный топот множества копыт, в окне промелькнуло с десяток конников. Быстро вскочив с постели, Пугачёв достал из - под подушки пару кобурных пистолетов, с которыми никогда не расставался, заткнул их за пояс. Накинув на плечи парадный, тонкого сукна, чекмень,* вышел в зал, где уже сидели верный его секретарь Иван Почиталин да полковник Лысов, гордый тем, что привёл с собой три сотни ставропольских калмыков.

Надменно взглядывая на «анпиратора», расфуфыренный полковник представил ему молодого плосколицего калмыка с жидковатой чёрной бородёнкой.

- Предводитель их калмыцкий, ваше Величество, - осклабился Лысов, - сын самой княгини Анны Васильевны, его сиятельство Фёдор Дербетёв.

Емельяну польстило, что даже этот роскошно одетый княжич примкнул к его войску, да ещё и не с пустыми руками и тут же повелел Почиталину писать указ о производстве Дербетёва в полковники. Тем временем Лысов, раскрасневшийся от выпитой вместительной чарки вина, представил и второго, невеликого, но осанистого гостя, со скуластым татарским ликом.

Татарин, против княжича, в дорогой, расшитой узорами шубе, и Лысова, в собольей горлатной шапке, да дорогими перстнями на пальцах - выглядел скромно. Если бы не белая чалма на бритой голове гостя да некоторая важность во взгляде, он ничем бы не отличался от пугачёвских воинов из Бердской слободы.

- Сказыват быдто важное дело к самому Петру Фёдорычу, какая-то тайность – помалкиват, дак, не спустыми руками и припёрся, семнадцать тяжелённых бочонков привёз тебе в дар. Сказал, мол, акча-деньги. Вскрыли мы один, ради любопытства, думали золотишко, ан нет, одни медяшки. Новенькие, блестят ещё и руками не тронуты. Ну, думам «анпиратору» в народ пулять сгодиться.

Давилин, личный телохранитель государя, мигом обшарил гостя, не найдя ничего подозрительного, отошёл в сторону.

«Государь», отпустив всех, кроме телохранителя, усадил важного гостя за стол. Стряпухи из кухни подали пироги, разносолы, чёрную икру, вино и большое блюдо жирной баранины. Дальний гость к вину не притронулся, на икру только глянул, сразу потянулся к увесистому куску мяса, видно, с дороги изрядно оголодал.

Емельян к еде не притрагивался, не начиная беседы, долгим изучающим взглядом рассматривал пришельца, то ли тайного посла, то ли разведчика, пытаясь предугадать его мысли. В том, что это посланец воюющей с Россией Порты, он не сомневался. Видно было, что заезжий гость, хоть и единоплемец радушным сеитовским татарам, далеко им не чета. Ухоженная иссиня-черная борода, волосок к волоску, нос, не разлепёшенный, как у сибирских сородичей, а тонкий, как острие топора, и ноздри нервно пошевеливаются, как будто принюхиваются.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒