НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 10 страница

- В старые времена где-то в этих местах была дремучая дубрава,- начал рассказ генерал,- а в глубине её стоял дворец, изукрашенный татарскими узорами и драгоценными каменьями и жил в нём известный вам хан Батый. Он любил это место и после своих кровавых походов наезживал сюда отдохнуть среди жён, наложниц и слуг.

Однажды привели к нему странного, бедно одетого старика, пойманного близ ханского дворца. Ну, как водится, с пристрастием допросили, узнали, что старец ходит по земле, разорённой безжалостным ханом, чтобы посеять в души оставшихся в живых людей учение Христа.

Старик пытался укрепить в несчастных людях самое святое в человеке Веру, Надежду, Любовь, вопреки жестокому тирану, стиравшему с лица земли православные храмы и заливавшему кровью русскую землю.

Разъярённый хан приказал немедленно казнить проповедника, но младшая дочь Батыя, имела доброе сердце и, словно, что-то предчувствуя, сумела смягчить жесткий нрав кровожадного отца.

Старец был отпущен на волю при условии, что он не будет проповедовать веру Христа в землях Батыя. Старик ушёл и больше его не видели. А вскоре юная дочь хана тяжело заболела. Во все завоёванные улусы Батыя, разослали гонцов, чтобы найти достойного лекаря, дабы избавить девушку от смерти. Но поиски были тщетны.

Однажды умирающая ханская дочь рассказала Батыю свой сон, будто её может исцелить только тот русский старик проповедник. Хан воспылал надеждой спасти дочь и повелел, во что бы то ни стало разыскать старца. Его с великим трудом нашли, привели к хану и этот православный священник, вопреки всем предсказаниям, всё же сумел излечить дочь Батыя.

Могущественный отец готов был осыпать золотом целителя, но тот отказался от подарков и попросил лишь построить келью в это дубраве и позволить остаться там жить. Просьбу лекаря хан исполнил, а вскоре ему донесли, что его дочь тайно посещает келью и стала верующей христианкой.

Взбешенный Батый вознегодовал и приказал обоих казнить, а тела бросить в реку. Палачи так и сделали.

Спустя несколько сотен лет Белый русский царь проходил с войском в этих местах и наткнулся на келью. Ему рассказали эту удивительную легенду о великом старце и несчастной княжне. И русский царь, помазанник Божий, восхитившись подвигом этих славных людей, отдавших свои жизни за Веру христианскую, повелел заложить на месте кельи храм во имя Иоана Предтечи. Так и сделали. А речку с тех пор стали называть Царицею, в честь того Белого царя. А вскоре вокруг церкви и город возник, и назвали его Царицын. О нём немало сложено легенд, ну и одна из них моя, закончил генерал.

Ну, а теперь уха поспела, похлебаем да налейте каждому по чарке от моего имени, чтоб дорога ваша заладилась, а вам защитникам России до конца оставаться верными нашему святому Отечеству.

Уединившись в торце огромного стола, под раскидистыми чинарами, губернатор, потчуя командира полка и начальника штаба, сетовал:

- А вы, молодцы, управились с янычарами скоро и без особой шумихи, наши гарнизонные служаки так бы ловко предовратить диверсию вряд бы сумели. Ведь счёт шёл на секунды, они могли бы взорвать эти пуды пороха, не щадя себя, прямо у дверей и оно бы сдетонировало. На воздух взлетел бы не только арсенал, но и все склады. Сгибли бы и все ваши молодцы, не только диверсанты.

-Так уж получилось. Столкнулись наши герои и смертники, а с точки зрения турок эти янычары тоже герои - молвил Наумов.

- Я бы так не сказал, - задумался Бекетов, - это изуверы, фанатики, несчастные люди, в основном сироты, воспитанные в жесточайщих условиях, нацеленные, чтобы только убивать, не щадя своей жизни. А между нами говоря,- понизил голос генерал, - сообщение о подготовке взрыва поступило из главного штаба противной стороны. Наша разведка тоже умеет работать.

После обильной трапезы, в полку нашлись и отменные песельники, и весёлые гудошники, которые с лихвой повеселили хлебосольного хозяина, его дворню и сами душу отвели.

Нагруженные сушеной рыбой, прочей провизией, дарами от самого губернатора - драгунский полк отправился в дальнейший путь.

13. Слухом земля полнится.

На ночёвке в гостеприимном Камышине командир полка собрал офицеров на совет, чтобы определиться с переправой через пока ещё не вскрывшуюся ото льда Волгу.

- С тёплого юга за нами гонится весна и неизвестно, каков будет лёд под Самарой, когда мы туда прибудем, - доложил начальник штаба. - Чтобы не рисковать - предлагаю переправиться на левый берег ближе, у Малыковки. От неё две дороги. Подлиннее - на Самару, а - покороче, если погода позволит, то через Большой Иргиз - прямо на Бузулук, в пределы родной Оренбургской губернии.

При общем согласии офицеров, полковник план одобрил и задал традиционный вопрос:

- У кого какие вопросы, господа?

Руку поднял поручик Юматов:

- Многих офицеров мучает вопрос, ваше высокоблагородие. Какова цель нашей внезапной переброски в Оренбург?

- Любезный господин поручик, меня так же, как и вас, этот вопрос занозой в сердце, тем более, что там моя семья, как и семьи многих наших офицеров. Но я знаю не больше вашего. Конечно, у меня имеются свои соображения, но не могу их обнародовать, так как полагаю, что произошли события, которые разглашению пока не подлежат. Мне дан приказ срочно явиться к месту дислокации и мы его исполняем.

Офицеры терялись в догадках, но вскоре всё прояснилось. Под самым Саратовом полк догнал курьер капитан Курышев, который и доставил в Астрахань приказ о срочной передислокации драгун. Причина там не указывалась. Об этом мог передать на словах только сам курьер, но он после пыльной дороги, искупавшись в Волге, простудился и не смог встретиться с Михайловым. Теперь он, возвращаясь в Оренбург, и рассказал через пятое на десятое и то, только штабу полка, о волнениях в Яицком городке, о которых и сам знал якобы понаслышке.

***

Оренбургский драгунский полк, обогнув Саратов по гористому полукругу, окаймлявшему границы города, снова вышел к берегам Волги. Ещё при подъезде к губернскому городу, начальник штаба, взяв с собою отделение драгун с поручиком Крыловым, решил опередить колонну, заскочить в штаб гарнизона, где у него с прошлого лета появились добрые друзья. Ему не терпелось узнать новости, а более всего из европейских газет дознаться о текущих событиях в России.

Как ни странно, но во французских и австрийских изданиях информация поступала гораздо раньше российских. Подозрительный Наумов относил это к превосходно поставленной работе французской разведки. И на этот раз газеты пестрели о появлении в России немалого числа самозванцев, именующих себя «ожившим» императором Петром Фёдоровичем. Писалось о подавлении холерных бунтов в Москве, сплетничали об очередном фаворите императрицы Григории Потёмкине, кратко сообщалось об успехах русской армии на турецком фронте и широко, взахлёб, расписывалось убийство казаками генерала Траубенберга якобы с целым полком правительственных войск. Особенно усердствовали парижские журналисты. Размазывалось яркими красками, чуть ли не о начале революции в России, предрекая свое предреволюционное состояние.

Степан Львович пытался меж строк выяснить истинное положение дел в Южноуралье, но всё было смутно и разноречиво, а враждебно настроенной французской прессе он не доверял. К своему крайнему удивлению, премьер-майор прочитал во французской газете о «взрыве» арсенала в Астрахани, которого не случилось. Указывалась и точная дата, совпадающая с ликвидацией диверсии, и Наумов, припомнив разговор с Бекетовым о тесных связях турецкой и французской разведок, предположил, что замышляемый взрыв – дело рук европейских злопыхателей.

Командир полка, помня разгульную пасхальную ночёвку в прошлую поездку, приказал сделать привал подалее от города.

Уединившись на лужайке, в тени осокоря после наряда в артауле*, Мишарин и Пичкиряев, трапезовали сушёной рыбой, запивая сладкой волжской водичкой.

- Послухай, Мишарь, ты что-нибудь понял из того, что там капитан-курьер намолол, - поинтересовался Пичкиряев, колупая травинкой в зубе.

- Капитан - порядочный темнила. Как это казаки ни с того, ни с сего могли убить генерала и за что? Чушь собачья. Даже офицеры штаба не всё поняли. Знамо, дело секретное, болтунов курьерами не держат, - авторитетно заявил урядник. – Хотя, если мозгами пошевелить, можно дотумкать. По всей вероятности, яицкие «мокропопые» казаки, как они себя кличут, не подчинились приказу начальства и опять, уж в который раз, подняли бучу. А нас наверняка гонят кровя им пустить. Войск-то путных в Оленбурхе не осталось. Казачки оренбургские против своих братанов тоже не горазды. У власти вся надежда на наших драгун, они-то люди сторонние.

- Эт как жа, - возмутился Пичкиряев, - выходит своих будем бить. Я бы с турками схватился, а со своими православными казаками, как-то не по христьянски.

Друзей нагнал сотник Акутин, глянул на обоих казаков и, услышав последнюю фразу, строго молвил:

- Отставить пустые разговоры! Вы забыли, что подошла ваша смена. Быстро вперёд! Авангард вас уже поминает недобрым словом. Щас они вам пикулей навешают.

- Семён Ваныч, так мы токо с артаула сменились, - возмутился Пичкиряев.

- Отставить разговоры, казак, - перебил его сотник и, смягчившись, добавил,- вишь ли, два отделения с Ипатычем вперёд ускакали, лёд смотреть, у Малыковки, переправимся, тады и отдохнём.

- Ну, ежели «тады»… а мне нравится передовой дозор, - откликнулся Пичкиряев,- пыли нет и конские яблоки на дороге не валяются и, как говорит Фролыч:

- Лучше быть головой цыплёнка, чем хвостом верблюда, ваше благородие.

Неугомонный Пичкиряев хотел ещё добавить «свиньи в огороде», но оглянувшись, заметил, что сотник давно уж умчался и даже пыль осела.

Настрополив дозорных казаков, Семён ускакал в хвост колонны, проверить обозы и близ села Сенного встретил Крылова. Андрей обрадовался другу и сразу спросил:

- Ты часто бывал в Яицком городке, что там за буча, казачки наши шепчутся да что-то курьер на хвосте приволок.

- Да там всегда, как на пороховой бочке. Яицкие казачки народ занозистый, так отбреют - к цирюльнику не ходи.

- Ты мне рассказывал про них, помнишь, тогда ещё Ивана крестили?

- Помню, тогда ещё твой «дружок» полячёк нас подслушал. Изменилось, конечно, только в худшую сторону. Катерина, бабёнка умная, поняла, что вся крамола на окраинах империи зажигается, а застрельщиками всегда казаки становятся. Вот она и решила к рукам их прибрать. Как ни топырилась яицкая казара, как, впрочем, и донская, и оренбургская, и сибирская, и запорожскаяя, а она сделала по-своему. Выборных, своевольных атаманов, поменяла на управляемых, наказных.

– Ну, да - «Не жалам», на - «Чего изволите?» – Вставил своё Андрей.

- А перед нашим отъездом на Кавказ царица решила переселить несколько сот семей с Яика в Кизляр, на Терскую пограничную линию. Казаки в растопырку, «не Жалам!»

- Хм, кто ж поедет от осетров да стерляди к пескарям да гальянам?-усмехнулся Андрей

- А тут легион Московский, опять давай казаков. Так ещё хлеще. Легион – это не хухры-мухры, надо форму за свой счёт менять, но главное другое – бороды брить. А для старовера это всё одно, что головы лишиться. Ну и опять: «Не жалам!»

- Так вроде в легион бородатые яицкие казачки всё ж попали, сам видел.

- Это Военная коллегия на попятную пошла, оставила им бороды, так ведь старшины стали выхватывать случайных казаков, кто победнее, да в легион запихивать, а дело-то добровольное. Стали в Петербург делегацию посылать.

- А был ли толк?

- Да какой там. Старшины сговорились с Чернышевым, а тот как цепной пёс при дворе царицы делегатов вылавливал и порол.

- Это ж проще, чем жалобу рассмотреть.

- А тут ещё и Военная коллегия подсупонила, отказала войску поставку пороха и свинца. Взамен прислала готовые заряды в бумажных патронах, а они к их ружьям не подходят.

Тут бы разобраться, а царица закусила удила и понесла, кто кого.

- Яицкий казак, что кремень, Об них ещё Пётр Лексеич зубы обломал,- напомнил Крылов

- Не знаю, что зараз там деется, но зазря бы нас не отозвали. Михайлов перед самым отъездом письмишко от жёнки поучил, что-то знает, но помалкивает.

- Странно, мы с ним всегда одновременно письма получаем. А мне не было, - огорчился Андрей.

- Э, брат, теперь сыскная служба досматривает. Полковница, тётка тёртая, она могла так написать, что не подкопаешься, а Марии твоей на такое не сподобиться, может её письмо и не пропустили.

14. Дивная Малыковка.

Драгунский полк торопился к переправе. Андрей как никогда остро чувствовал, как колёса повозок, хрустя придорожными камешками, глубоко врезаются в подтаявшуюземлю, заставляя напрягаться уже изрядно уставших лошадей. Когда солнце перевалило зенит и стало греть спину, он в дали, справа на крутом холме, заметил несколько ветряных мельниц, издали похожих на великанов, вросших по пояс в землю. Их иссечённые ветрами тёмные лопасти, будто огромные кресты из лестниц, вращались лениво, как бы нехотя, но неостановимо.

Вся плоскость холма, спадающая к берегу Волги, сверху, донизу была усеяна белёными строениями с разноцветными черепичными крышами, как морскими камешками. Меж приземистых домишек высились и довольно примечательные, как большие коричневые сундуки с вычурными крылечками, то ли замки, то ли дворцы.

Слева от дороги высились чудные меловые горы, которые можно было принять за снежные скалы или гигантские паруса, стоящего на якоре океанского корабля. Окрестности даже в этот грязно-серый день начала весны, когда обязательная зелень травы ещё не сплела своё изумрудное покрывало, казалась ещё незавершённой картиной великого живописца.

А уже за селением Андрею вдруг открылся грандиозный амфитеатр гористого правого берега великой реки и, кажущаяся безграничной, сизая ледовая ширь, смыкающаяся с небостыком, местами уже подтаявшая, помеченная тёмными, таинственными знаками, похожими на древние иероглифы.

Крылов, двигающийся впереди колонны, залюбовавшись открывшимся ландшафтом, невольно остановил жеребца, а за ним встал и весь обоз.

- Ты, случаем картин не пишешь? – поравнялся с поручиком Наумов, - ишь, как очаровался, весь полк остановил.

- Балуюсь иногда, Степан Львович, да рисовать не на чем, бумаги нет.

- Так что ж ты не скажешь мне, мил человек? Дам я тебе бумагу и краски добуду, сам когда-то малевал.

Сзади подскочил вахмистр:

- Чё встали-та, али случилось чаво?

- Да, вот, Иван Ипатыч, художник тут у нас объявился, не может, глаз от пейзажа отвести,- заулыбался Наумов.

-Хе, нашли чем любоваться, вы побывайте здесь летом,- задумчиво произнёс Ипатыч,- тут гоже, чем в раю. Всё утопает в садах и цветах, а Волга, как море, дух захватыват.То ж моя отчина, в этих приволжских местах я и на свет явилси. На всей Руси токо ещё одно место сравнимо по красоте, как мне кажется.

- Это где ж ты такое приметил? – Заинтересовался майор.

- Дак, на вашем Яике, у Илецкого городка, на излучине. Там, правда, моща не такая, пожиже, но тоже глаз не оторвёшь. Такая картина, глянешь и душа нараспашку.

- Так ведь Яик по длине - вторая река России, - вмешался Крылов,- а уж Днепр с Доном опосля него.

- Вишь с Юматовым якшаешься, тебе на пользу,- заметил Наумов,- такие тонкости знаешь.

- А я, Степан Львович, это и без него знал,- усмехнулся Крылов.

К стоящей колонне подъехал и полковник Михайлов: -

- Господин вахмистр, вы уверены, что колёса наших телег лёд не прорежут? Солнце, как по-летнему жарит.

- Оно, конечно, ваше высокородие, на санях было бы способнее, как в ту переправу у Самары, но зима ноне была строгая да морозливая и лёд ишо крепок, не рыхлист и даже у берега не истончал. Мы с казаками на всю ширь промерили, там и местные переправляются, да и примета такая есть, ежели соломинка на сугробе провалилась, знать тепло до самого низу прошло, а она, вон, ишо поверху лежит.

- Об этой соломинке, господин вахмистр, вы можете начальнику штаба доложить, - съязвил полковник,- а мне, чтоб ни одна повозка под лёд не ушла, головой ответите.

- Так-с точно, ваше высокородие, - построжал Ипатыч.

По совету вахмистра, Наумов по обеим сторонам ледовой переправы, на всякий случай поставил две шеренги спешенных драгун, и переправа на левый берег прошла вполне благополучно. Горбыли, вмороженные монахами ещё с декабря, выдержали многократную нагрузку полкового обоза. За Волгой выскочили на левый берег Большого Иргиза, а где-то впереди затерялось крупное поселение Мечетная слобода.

15. Поселенное «царство» староверов.

«Староверы - совесть Руси».

По левому берегу Большого Иргиза вилась малопроезжая, увалистая дорога и, боясь повредить колёса телег, колонна двигалась мерным шагом. Выручали промерзающие за ночь зимники, к ночи мартовское нетерпеливое светило размягчало колдобины и кони с трудом тащили многострадальные повозки, но когда перекатились по промёрзшему почти до дна, устью, на правый берег Иргиза, всё, как по волшебству изменилось. Вместо ухабистой, колеистой ездовой полосы, похожей на борозду, пошла ровная, укатанная, кое-где укреплённая булыжником дорога, да ещё и обсаженная по обочинам деревьями.

- Во, здесь сразу видно, люди живут,- не удержался от похвалы Крылов, идущий дежурным впереди колонны,- даже и берёзками изукрашено.

- Да, от нелюдей и доброго слова не услышишь, - откликнулся Юматов, едущий рядом. – А тут государственные крестьяне исстари поселены. По десять десятин тучного назёма на душу имеют, а то и больше.

- Государевы, значит, без помещиков? Я правильно понимаю? – удивился Андрей.

- Истинно, так! Мы, как-то законопачены на бедах крепостных крестьян, на слуху скудость их жизни, убожество, барщина по шести дней в неделю, безнаказанное буйство изуверов «салтыковых», а это ведь только половина российского крестьянства, да может и того меньше. Но есть ещё вторая половина крестьянства, которая не высовывается, и в бунтах не замешана, так иногда, за редким исключением.

- Интересно. И где же это крестьянство находится? Что ж это единое целое?

- Нет. Они делятся на три крупные разношёрстные группы. Ну, прежде всего, черносошные, они расселены на лучших землях; есть монастырские на обширной территории, правда императрица их начинает уполовинивать в свою пользу; а ещё, самые крепкие – однодворцы. Потомки служилых людей на южных землях, по границе с Дикой степью. Вот они все в основном-то и кормят Россию – матушку. И казну обогащают, и армию, флот содержат, ну и царский двор со всеми прихлебалами потчуют.

- И что ж, они вольны, как птицы? – Ухмыльнулся Крылов.

- Да, за ними сохранена личная свобода, самоуправление, они могут приобретать имущество, отдавать в залог, строить фабрики, заводы, а телесным наказаниям, как и дворяне, они не подвергаются.

- Значит, как дворяне? – протянул Андрей, - а крепостных крестьян, их собратьев, выходит, можно продавать, как баранов? Если оптом с деревней, то по тридцать сребренников за душу, как Христа, а если в розницу, да крепкого мужика, то по сто рублей. Но ведь там и там, православные, наши соотечественники, так в чём же разница? У нас что, рабство? Объясни, Михалыч, ты ж учёный, Шляхетский корпус окончил. Иль теперь при штабе полка служишь, так и мыслишь по - другому?

- Андрей, вы с Семёном такие опасные вопросы задаёте, что не дай Бог!

- Что? Испугался?

- Да мне что бояться? Я холостой, это у вас семьи. А в Сибири места предостаточно. Вот сейчас идём казачков усмирять, а чего они добились? Кнута и каторги. Хорошо, если ещё головы не отвернут, ведь плетью обуха не перешибёшь, да и слово не обух, а от него люди гибнут. Ты, Андрюха, седня как будто не в себе. Охолонь, не переживай, вернут тебе капитана, - улыбнулся Юматов,- обмоем. Ты ж его не обмыл тогда, вот и сняли.

- Да я уже и забыл об этом,- сменил тему Крылов, - а барон Миненкампф с Демидовым в легион протиснулись, им теперь не до войны. Мундиры галунами обшивают, золочёные побрякушки, ментики на плечи, ботфорты скрипучие разнашивают.

- Не завидуй ты им, Андрюш. Ты ж знаешь, армия на нас держится, да ещё на казаках.

- А я и не завидую. Ты, вот, что, расскажи мне про этих иргизских поселенцев, тут какая-то особенная Русь и живут по-другому. Что за люди?

- Ты что-нибудь про староверов знаешь?

- Да, от Семёна наслышан. Их в Яицком городке полно. Люди гонористые, кружку, говорит попить дадут, а потом выбрасывают, мол, опоганена.

- Так вот здесь и находится один из центров старообрядчества. А с чего раскол произошёл, знаешь?

- Смутно, с пятого на десятое.

- Ну, тогда, слушай. Сто двадцать лет назад, греческая церковь верховодила русской православной церковью и внесла изменения в церковных книгах, ну а патриарх Никон им последовал и уговорил слабовольного царя Алексея Михалыча подчиниться. И пошло, поехало.

- А с чего началось-то? – заинтерсовался Крылов.

- Сначала сменили двоеперстие на троеперстие, вместо Исус, стали писать Иисус, крестный ход не посолонь, а наоборот, земные поклоны отменили, вместо восьмиконечного креста, четырёхконечный, были допущены браки с иноверцами, храмы вместо шатровых, луковицами стали вершить, ну и так далее.

- А что народ?

- Народ, ясное дело, против. Такое началось, не приведи Господи. Первым-то не признал нововведения знаменитый Соловецкий монастырь, восемь лет от стрельцов отбивался. Тех, кто от старой веры не отступился, травить начали, преследовать. Пытки, казни, языки вырывали, заживо в срубах сжигали.

- Ну, прям, инквизиция какая-то, - возмутился Андрей, - краем уха я и про какого-то Аввакума слышал.

- Да, был такой легендарный защитник старого обряда, протопоп Аввакум Петров. Целых пятнадцать лет его держали в земляной яме-тюрьме, а сколько гонений и издевательств он перенёс в странствиях со своей многочисленной семьёй под конвоем по Сибири, не сосчитать. Его не сломили ни страдания, ни муки. Говорят, что, даже сгорая заживо в деревянном срубе, этот защитник старой веры, высоко поднимал правую руку с двоеперстием, так и не покорился. Невероятной силы духа и веры был

человек.

- А следом вроде и Софья дров наломала?

- Да, царица Софья Алексевна села на трон, как раз в год гибели Аввакума и за семь лет правления столько крови пролила, ужас, как будто с иезуитов брала пример. Да ещё издала «Двенадцать статей», узаконила жестокие наказания для «раскольщиков». А ведь насколько сильны были люди в своей вере. Никакие самые страшные казни их не останавливали. Братец её, Пётр Лексеич, те «статьи» всё же отменил, но гонения продолжил, на штрафы перевёл. Пятьдесят рублей только за ношение бороды брал.

- А что народ так и не покорился?

- Да какой там. Староверы в знак протеста стали сами себя сжигать. Вон князь Мышецкий, дед нашего первого губернатора Иван Ваныча Неплюева, тоже затворился в срубе и сжёг себя с единоверцами, когда Пётр послал солдат для его ареста. Честь свою сберёг от позора. Тогда погибли тысячи крепких непокорившихся русичей, и простолюдины, и прочие, можно сказать, цвет народа. Многие сбежали в глухие леса, в Сибирь, а кто и в Польшу, Прибалтику, иные земли. А сколько бунтов всколыхнулось на Руси? И Стенька Разин, и Кондратий Булавин, и другие. Вся их смута староверами подпитывалась. Люди на смерть шли не только за старую веру, народ волю свою не хотел терять!

- И долго такое противостояние тянулось? - Возмутился Крылов.

- Сто лет спустя, после Никона, явился, можно сказать, «случайный гость русского престола», император Пётр Фёдорович. Этот «Калиф на полгода», успел пропихнуть в сенат Указ о возвращении староверов из Польши и других земель на родину. А потом и супруга этого убиенного императора подмахнула манифест о переселении соотечественников, вот на эти запущенные чернозёмы. Народу-то в России работящего не хватало, вот она и подсластила. Подати им на шесть лет сняла, с переездом подмогла, веру сохранила. Ну, вот они сюда и потянулись.

- Ну, Михалыч, у тебя и голова, тебя этому в кадетском корпусе научили? –Улыбнулся Крылов.

- Что ты? Там просто мозги в порядок привели, подучили анализу, потом умных людей слушал, ну и сам кумекал. Однако, я тут тебе на две Сибири наговорил. Не дай Бог чьи-то уши рядом были. Тогда я пропал.

- Успокойся, Алексей, я после той встречи с Семёном в Троицкой крепости шибко осторожным стал. А ты всё такой же смелый. Постерегись, теперь ты при штабе, а там надо держать нос по ветру.

Вскоре показалось довольно богатое селение Берёзовый Яр. По берегу петляющей, окаймлённой ракитами ещё заснеженной речки, раскинулись нарядные, притягивающие глаз весёлые строения, на высоком фундаменте, украшенные сине-белыми улыбчивыми ставнями, с фасонистыми воротами.

- А, ты глянь, как у них всё добротно устроено. Ни землянок утлых, ни хатёнок с соломенными крышами. Дома – то рубленные, что крепости, да и каменные встречаются.

Где они и лес-то такой кондовый берут?

- Так они его с верховьев Волги, в половодье сплавляют. Мастерят из брёвен целые корабли – «беляны». Пригоняют в Малыковку, разбирают до последнего брёвнышка, а канаты и скобы продают. Умельцы ещё те. И здесь, как мне известно, уже пять монастырей своих возвели: три мужских и два женских. Но дело-то в другом. Староверы народ особый: на первый взгляд угрюмоватый, но чистый, честный и работают на совесть. Это б я тебе сказал,- огляделся по сторонам Юматов, - лучшие люди России, у них и слово крепкое, сказал – сделал! Да и души чистые, сам не обманет и другому не даст.

Подалее от села, в густом березняке, еле видимые с дороги, показались приземистые шатровые купола староверческого скита, с двухъярусной колокольней. Версты через три, среди высоченных берёз проглянул ещё один крест скита. Когда против изогнутой полукольцом излучины Большого Иргиза, неподалеку от дороги, показался небольшой городок, обставленный каменной стеной, командир полка приказал остановиться на отдых.

- Свято-Никольский мужской монастырь, - глянув на карту, объявил начальник штаба.

- Ну, вот, заодно и грехи отмолим, - не преминул высказаться языкастый Пичкиряев.

- Ты когда это нагрешить успел? – сразу же завёлся Мишарин, - надолго, вроде, не останавливались.

- А у наших у ворот всегда девок - хоровод, - откликнулся Пичкиряев.

- Жеребцы! Постыдились бы, - покачал головой вахмистр, - тут жа свято место.

Полковые повара мигом развернули свои кухни, на берегу речки затрещали костерки, запахло варевом. А из-за кустов показались две странные фигуры и стали поодаль от драгун. Пичкиряев, кроша зелень для похлёбки, с интересом рассматривал пришельцев. Два низкорослых мужичка с заросшими по уши бородами в странном одеянии. Один в замасленном кафтане, похожем на рясу, в камилавке, но в обрезанных по щиколотку катанках на босу ногу. Второй – в короткой, жёлтой под лису, шубейке, в продранных портках и в лаптях с онучами. Унюхав запах варёного мяса, подошли ближе и уселись на оттаявшей лужайке, гордо отвернувшись от служивых, изображая полное безразличие к кипящему в большом котле вареву.

- Эй, господа! Не утерпел Пичкиряев,- вы тут при монастыре службу несёте, али как?

- Али как! - Ответила шубейка, не поворачивая головы.

- Ну, ясно, при большой дороге всякому пожива и разбойничкам, и чиновничкам. А вы, поди, чиновнички? Ярыжки государевы? Сами толстовиты и карманы, поди, золотом набиты.

- Великий грех на душу берёшь, господин офицер. Негоже над нищими изгаляться, Господь накажет. Кинь хлебушка кусочек.

- Да, хорошо б в дорожке пирожок с горошком. Но где ж его взять да, и у некого отнять, - зашелся смехом мордвин, довольный тем, что его рядового казака повеличали офицером.

Вдруг скрипнула высокая калитка монастырских ворот и нищих как ветром сдуло. Вышел благообразный седой старец высокого роста с большим крестом на груди и длинным посохом, за ним четыре монаха несли большую глиняную корчагу с ручками и две тяжёлых корзины. Зная, что среди казаков немало приверженцев старой веры, достопочтенный игумен Филарет возжелал попотчевать ратников подорожниками да взваром. Навстречу монахам сразу же выкатился полковой священник, пытаясь воспрепятствовать общению служивых с представителями старого обряда, но подошедший командир полка Михайлов, так глянул на отца Никодима, что тот сразу же поспешил удалиться.

А за Мечетной слободой открылись две дороги на Оренбург. Короткая - через Грачёв куст, и подлиннее через Самару. Выбрали длинную. Весеннее бездорожье, разлив речушек, половодье диктовали свои условия.

Часть пятая.

ПРЕДГРОЗОВОЕ НОВОЛЕТИЕ.

«Не леса шумят, не дубравушка,

Разыгралася волюшка атаманская».

Казачья песня.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒