СОДЕРЖАНИЕ

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 13

Пролог

Глава I. Проволочное детство

Глава II. Голубь-самолет

Глава III. Искусительница «Ромашки»

Глава IV. Вид с крыши

Глава V. Гастелло – Курочкина гора – улица Димитрова

Глава VI. Рита – 2, Рита – 3

Глава VII. Уфимский бакалавр

Глава VIII. Мажоры и пария

Глава IX. Торжествующий Донжуан

Глава X. Падение Трои

Глава XI. Амина – 2

Глава XII. Человек в белом, с красными маками, галстуке

Глава XIII. Рита – 3, Алина – 2 и… Изольда – 2

Глава XIV. Алхимический орден «Гомункулус»

Глава XV. Оргия в общаге

Глава XVI. Чем заканчиваются мечты

Глава XVII. Письмо-разоблачитель

Глава XVIII. Рита – 4, или объяснение

Глава XIX. Два дня

Глава ХХ. Расставание

Глава XXI. Первое известие о «Красной гвардии Рифея»

ПРОЛОГ

Июнь 2012 года

К песчаному островку причалила лодка. Островок, прозванный местными Райским, находился ближе к низкому берегу Уфимки, между вышкой брошенного трамплина и садами на окраине деревни Дудкино.

Лодка с шуршанием уткнулась в берег. На землю спрыгнул загорелый горбун лет сорока. Впрочем, горб у него был малоприметный. Издали казалось – человек сильно сутулится. Мужчина убрал весла и, оглядевшись, тихонько свистнул. Навстречу ему вышла цыганка в длинной цветастой юбке. Девушке можно было дать от силы двадцать семь.

– Ксанка, тебя никто не видел? – спросил горбун.

Девушка, которой это имя шло также, как балетная пачка полицейскому, повела плечами.

– Дурак, кому я нужна?

Горбун в упор выстрелил в нее взглядом.

– Мне нужна.

– Изольда я. Еще раз повторить?! Ты зачем меня звал? У меня работа.

Лицо мужчины исказила ужасная гримаса. Вытянув руку, он заверещал омерзительным голосом:

– Подойди, красавчик, позолоти ручку! Всю правду тебе расскажу о змее подколодной-разлучнице. Или, что там у вас? Опять правительство решило старые рубли отменить.

– Прекрати паясничать.

Горбун тотчас преобразился. Вся зловещая веселость сошла с его физиономии, и она стала походить на человеческую.

– Я знаю, что они снова встретились.

– Кто они?

– Не изображай из себя девочку. Валентин и эта его, любовь всей жизни.

– Кончай глупостями заниматься. Ладно уже, хватит. Ерунда какая-то получается.

Горбун сплюнул в песок.

– Забыла, кто тогда тебя из Кировского РОВД вытащил? Ну и сидела бы дальше в своем сраном обезьяннике. Нет, точно, чего я тут время теряю? Небось Тимур-джан соскучился. Кстати, как твой дед замечательный поживает?

Лицо Изольды потемнело. С сжатыми кулаками она набросилась на горбуна.

– Только, только… – ее высокая грудь сотрясалась от гнева – попробуй что-нибудь ему сделать и я приду ночью и выцарапаю тебе глаза!

Горбун, отшатнувшись, сложил руки на животе.

– Ха-ха! Напугала! Приходи, а потом посмотрим, кто кого сделает.

– Забыл? Я же цыганка, я могу проклясть тебя!

– Только попробуй. – Горбун усмехнулся. – Впрочем, я с удовольствием послушаю.

Изольда покачала головой. И стала шептать, так, что горбун мог слышать каждое слово:

Спящий дом, улицу разбудите,

Могильного ворона испугайте!

Горбун выслушал цыганку не шелохнувшись. Потом пустынные берега огласили его жиденькие хлопки:

– Это что, проклятие? Непохоже. Хотя – очень интересно для любителей фольклора. Но ты забыла одну маленькую деталь. Я тоже цыган!

Но Изольда не смутилась.

– Ты только наполовину цыган. У тебя совести нет, раз ты идешь против голоса своей крови. Нельзя так с влюбленными поступать!

– Это что, объявление войны? Да и с чего ты взяла, что она любит его?

Девушку перекосило от отвращения. Ей стоило больших усилий произнести:

– Хорошо, я сделаю, как просишь. Но ты должен будешь обещать, что на этот раз все расскажешь Валентину и перестанешь его мучить. Эта игра в кошки-мышки должна закончиться.

Горбун неожиданно быстро согласился.

– Договорились.

– Все. Я пошла.

– Постой, у меня в лодке есть вино и сыр. Мы могли бы отпраздновать. Ты ведь наверняка замерзла, переходя вброд?

Но цыганка уже была на середине протоки, отделявший Райский остров от берега.

Горбун, усмехаясь, долго глядел ей вслед, как будто надеялся, что она снимет юбку, чтобы не замочить ее. Но она только подобрала подол.

ГЛАВА I

ПРОВОЛОЧНОЕ ДЕТСТВО

Человечки были, как и он, – одни кости. Еще большее сходство со скелетом Валентину Реброву придавали угловатые скулы и тонкая, как у девушки, кожа под глазами. Он не был робким, скорее, дотошным. Валентин завел особый футляр, в котором лежали аккуратно сложенные обрезки проволоки и миниатюрные кусачки. Очень скоро Валентин мог изготовить каркас чего угодно, хоть гоночного автомобиля. Девочки просили собак и кошек. Но, конечно, самым значительным достижением Реброва стала цепь из алюминиевой проволоки. Только самые продвинутые носили их на школьных брюках с массивными креплениями-карабинами.

Говорят, что характер человека зависит от его телосложения. Но что касается утверждения о том, что хобби человека может объяснить его убеждения, – здесь остановимся подробнее. Это теперь хобби – играть ночи напролет в «Контрал страйк» с одногруппниками и теми людьми, без пола и возраста, измененные голоса которых в наушниках и слышишь. В лучшем случае милые барышни сидят в социальных сетях. Редко когда из этого выходит что-то путное.

Поколение Валентина, последнее по-настоящему докомпьютерное поколение тех, кто родился в промежутке с 1975 по 1985 год, только и делало, что паяло, выжигало, вырезало и склеивало. Это было поколение самоделкиных. Так что на общем фоне проволочное увлечение Реброва смотрелось вполне безобидно. Но если для сверстников это было разновидностью занять свободное время (я сам делал из проволоки солдат), то для Валентина – способом выразить свое отношение к действительности.

Мой герой, прежде чем обратить внимание на предмет в целом, обращал внимание на его строение, основу. Он как бы начинал плести его скелет из проволоки: определял длину, обрезал лишние куски, рассчитывал места сгибов. И проволока ничего не стоила Валентину!

Надо заметить, что 70-е, 80-е были раем для собирателей всех возрастов. О бомжах, санитарах современного города, знали только из передач синеэкранной «Международной панорамы» Сейфуль-Мулюкова. Тогда западных немцев жалели. В ходу была фраза из выпуска «Времени»: «Да, легка нынче продовольственная корзинка мюнхенского обывателя». Маленький Валентин искренне жалел людей, живущих при капитализме. Он гордился своей страной, Советским Союзом, – самой лучшей и передовой в мире. И действительно, расточительность властей не знала пределов. Булки из белого хлеба, молоко, кефир, ряженка, рыбные консервы, крупы – стоили смешные копейки. В столовых громоздились груды недоеденных порций квашенной тушеной капусты с котлетами. На предприятиях половина была несунами.

Бульдозерист из строительного управления, живший этажом ниже Ребровых, из отдельных деталей собрал трактор. Рабочий из 40-го построил небольшой, но вполне приличный кирпичный садовый домик. Причем, он хвастался, что даже лопаты две на улице нашел! Сам Валентин спокойно находил мотки алюминиевой проволоки, а иногда – медной. Теперь, читатель, оглянись окрест, в наше время, и посмотри, много ли по дворам и пустырям лежит садовых грабель и кусков кабеля.

Рассматривая людей, Ребров видел контуры. Из этого рождалось противоречие. Валентин легко проникал в суть ситуации, но только если в ней не были замешаны люди. Или, что точнее, живые люди. О природе, веществах, материалах, он судил достаточно здраво. Но живые мыслящие существа ставили его в тупик.

Теперь обратимся к семье моего героя. «Главное – не забивай голову глупостями!» – пела мать Валентина. Ребров завидовал пенсионерам. В классе 4-ом, когда объявили тему сочинения – «Кем я хочу быть», мальчик написал: «Пенсионером, как дедушка, потому что ему утром не нужно вставать». Дедушка, отец мамы, давно умер, но Валентин хорошо запомнил, что старик был предоставлен сам себе. Только раз в месяц у него с мамой случался крупный разговор «про сберкассу».

В ответ на вопрос, исполненный дочерней почтительности: «ты куда, старый хрен, пенсию свою складываешь?» – дедушка кротенько улыбался: «на похороны золотце, на вечный упокой души». Мать свирепела: «На постройку пирамиды что ли? А гроб, наверное, из золота закажешь?» Дедушка пожимал плечами: «Почему из золота? Согласен на палисандровый. И вот еще, по телевизору показывали, там сейчас в Америке что придумали: окошки в гробах-то. Вот помру, буду с того света глядеть на вас в окошко».

Слово «душа» в этих дедовско-материнских спорах неизменно ставило Валентина в тупик. Дедушка объяснял внуку, что «душа – это как самая важная часть человека, которую не видно, но именно из-за нее бывает, к примеру, стыдно или спокойно». Но мальчик по малолетству, конечно, ничего не понимал. Он сразу представлял внутри проволочного человеческого каркаса маленьких бабочек, прикованных к нему цепочками.

Ребровы жили в двухкомнатной квартире на улице Суворова в панельной хрущобе. Родители – в зале, а дед с внуком – в комнате. Когда старик умер, из его кровати отец сделал детский шкаф. С тех пор Валентин видел сон, как ночью со скрипом открывается дверь шкафа и оттуда выходит мертвый дедушка с проволочными человечками в руках.

Мать считала это вредным воздействием пьяных бредней Реброва Валентина-старшего и всей его «загробной семейки». Впрочем, у отца, детдомовского, не водилось никаких родственников.

Виктория Павловна каялась, что поддалась чувству и назвала сына в честь мужа. Она не верила в приметы, в то, что так не принято делать, потому что мальчик будет наследовать грехи отца. Да и слово «грех» то до конца 80-х знали только старухи да интеллигенты.

Однако, вместо того чтобы воспитать ребенка исключительно по-своему, Виктория Павловна, металловед по специальности, делала все, чтобы загнать его чувства внутрь. Она высмеивала «дебильную фантастику полоумных гуманитариев, главных врагов нормальных людей», грозила «не купить конструктор». После этого Валентин научился прятать свои переживания. Больше всего он страшился, что мать вдруг возьмет и выкинет его проволочных – далеко не уродцев, а даже изящные изделия! – на помойку.

Отец Валентина часто ездил в командировки в Москву. Однажды он привез сушеные бананы, потом венгерские овощные консервы в чесночном соусе. Но больше всего Ребров старший гордился пятью бутылками «Пепси». Для Уфы конца 80-х это было еще редкостью. На несколько дней Валентин стал героем школы, пока у мальчика из параллельного не появилась настоящая жвачка, «которая надувается».

Тут надо заметить, что Ребров-старший не только не вмешивался в воспитание своего отпрыска, но как бы жил в стороне: приходил вечером, ужинал, спал, уходил утром на работу. Это был человек с внешностью постаревшего мушкетера: тронутые сединой усы и бородка клинышком, траченные, с легкой синевой, как небо незадавшимся летом, глаза. Ребров-старший, ныне снабженец отдела по производству телефонных станций, не любил рассказывать о своем прошлом. Разве о том, как у него на вокзале горбатый цыган стащил чемодан.

Виктория Павловна воспринимала чудачества супруга как нечто закономерное. Потом, когда он начал пить, стала проявлять характер. Несколько раз она отправляла своего благоверного ночевать на дачу к своему брату. Для Валентина эти семейные сцены в прихожей, когда за окнами квартиры, словно нарочно, бушевала буря, с дождем или мокрым снегом, были настоящим шоком. Однажды шатающийся, в мокрых брюках, отец, с надетым наспех на голову чужим женским беретом, так сильно пугал его, что он хотел только одного: чтобы все закончилось.

Правда, были светлые моменты. Например, утро воскресенья. Отец менялся, начинал повторять целый набор бессмысленных, по мнению жены, слов: «Так и жили, так и жили», «Викусик-Марусик», «был-сплыл».

Часов в одиннадцать приходил мамин брат, дядя Вова, рыжеватый, с выпученными зелеными глазами и шрамчиком на крылышке носа, как будто от раскаленной добела скрепки. Вообще-то он жил не в Уфе, а в деревне под Ашой. Но по работе дяде Вове часто приходилось бывать в столице БАССР, чем он пользовался.

Виктория Павловна не любила брата за «шаляй-валяйский характер». Дядя Вова являлся к концу лепки, когда, сочась золотистым соком, всплывала первая партия пельменей. Отец обожал родственничка, потому что, по такому случаю, Виктория Павловна выставляла на стол не только треснувшую пиалу с уксусом, но и свинцово-увесистую бутылку «Столичной». Дядя Вова долго отфыркивался, благодарил «голубушку сестрицу». Он говорил о «рыбинских», о том, кто кого обскакал в очереди в профкоме.

Мужчины пускались в политико-спортивные диспуты. Виктория Павловна зажимала уши: «Вот диссиденты без пяти минут на мою голову нашлись! Шли бы на Красную площадь, храбрецы, а не протирали на табуретках подштанники!» Когда отец хмелел, он тащил всю честную компанию в комнату Валентина, брал какой-нибудь кривой рисунок сына и, не без гордости тыча в него, заявлял дяде: «Ты посмотри, как рисует!» Дядя Вова согласно кивал. «Да, настоящий еврейчик». Отец наклонялся к смущенному до смерти Валентину и, хохоча, придурялся: «Ну, скажи: ‘’трактор’’». Валентин говорил, мужчины лопались от смеха, а Виктория Павловна сурово поджимала губы.

Больше всего Реброву нравилось, когда дядя Вова являлся не один, а с дочерью Никой. Вообще-то ее звали Вероникой, но девочка, тринадцатилетняя дылда, сразу заявила, что она – Ника. У девочки было правильное лицо фарфоровой Мальвины. Когда дети играли в комнате, Ребров ощущал себя новым Буратино. Ника (не из Башкирии, а из Челябинской области!) возилась с ним, а если Валентин не слушался – больно щипала.

Однажды Ребров привел домой Руслана, мальчика со двора, – поиграть в машинки. Но Виктория Павловна сразу приметила, как Руслан попытался засунуть одну из гоночных машинок в карман. Юный вор был с позором изгнан, а Валентин пропесочен насчет улицы. С тех пор Ребров младший стал играть сам с собой. Правда, Ника приходила со своими игрушками: пластиковыми самоварами, чайничками, умывальничками с двумя красными ведрышками внутри мойки. Ника играла горячо, с напряжением, как положено уже обретающей формы девушки отроковице.

Но так ли все было мрачно? В синие февральские вечера дядя Вова являлся с Никой и ее братишкой Виталиком. Ника соглашалась на роль принцессы, а Виталик – разбойника. Валентину доставалась роль канцлера. Все свободное время от ухаживаний за принцессой сей маг и враг человеческого рода посвящал мерзким алхимическим опытам. Виталик был еще слишком мал, его интересовали вооруженные нападения в коридоре между спальней и облюбованным под дворец залом. А Валентин уже вкушал запретные плоды. Пока взрослые обсуждали в кухне политику разоружения и Высоцкого, он целовался с Никой под столом, занавешенным пледом «с синими занзибарскими пальмами». Ника подставляла мальчику-фавориту щечку. От соприкосновения с бархатной кожей у Реброва пробегали мурашки. «Когда я вырасту, у нас будут дети!» – клялся он.

В один из вечеров, когда отец вернулся домой с распертым очередным конструктором портфелем, мать развеяла Валентиновы фантазии:

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что она твоя двоюродная сестра. Вы родственники, у вас уроды родятся.

Кстати, в конце концов канцлер-алхимик был разоблачен, но совсем не по сценарию. Виталик торжествовал революцию в духе «Трех толстяков», а Валентину, его сгубил зоркий глаз дяди Вовы, увидевший, как «пацан присосался к дочке», – предстоял долгий разговор с Викторией Павловной.

Больше всех выиграла Ника, получившая в награду сделанное руками Реброва проволочное сердечко на настоящей цепочке!

ГЛАВА II

ГОЛУБЬ-САМОЛЕТ

Одной из первых в сердце Валентина постучалась Смерть. Была череда пасмурных весенних дней, так напоминающих грядущую осень. Воспитательница старшей детсадовской группы каждый день выгоняла малышей на прогулку. Но в один из дней выглянуло солнце. Какая-то девочка в желтой болоньевой куртке и красных резиновых сапожках принесла мертвого голубя.

– Голубь – как самолет. И он может умереть и развалиться на части, – со знанием дела сказала она.

– Давайте его похороним?! – предложил Валентин.

Эта идея была принята с восторгом. Тотчас на мягкой клумбе вырыли ямку, положили туда сизое тельце и заровняли землею. Могилку украсили по периметру осколками кирпича, камешками и цветами мать-и-мачехи.

– Когда мы осенью пойдем в третий класс, – неожиданно сказал один мальчик, – труп голубя сгниет и от него останется один скелет.

Похороны птицы навечно врезались в память Реброва. В классе третьем мой герой не устоял перед соблазном сделать проволочные контуры маленьких голубей. Взрослые восторженно ахали. Дурацкие поделки сверстников из вырезанных открыточных зайцев и гномиков, приклеенных к заполненной ватой коробке от шоколадных конфет, смотрелись на их фоне особенно жалко.

Какое-то время Валентин был убежден, что смерть касается одних самолетов и птиц. И вот, лет в восемь, выходя гулять во двор, он увидел толпу соседей, которая несла из 2-го подъезда обитый черным крепом гроб.

– Дядя Никита умер, – гаркнула вороном ему в ухо старуха.

В это же время ударили в тарелки и, жутко фальшивя, завыл духовой оркестр. Кстати, читатель, ты когда в последний раз видел похоронные оркестры на улицах Уфы?

«Дяде делать, что ли, было нечего?» – подумал Валентин. Он решил, что человек, если уж так захочет – может умереть. Но зачем, если жизнь и так прекрасна?

Только с музыкой у Реброва-младшего сложились непростые отношения. Все дело в том, что Виктория Павловна прочитала в «Комсомолке» про уникальные дарования химика-музыканта Бородина, – и понеслось. Она вдруг вспомнила, что хотела быть творческой личностью. Для Валентина начались мучения. От природы худой, анемичный, он быстро уставал, а тут еще после уроков в обычной школе надо было бежать в музыкалку. Там его тиранили остроносые злые преподавательницы сольфеджио и вертлявые девчонки, не дававшие списывать ноты. Единственной отдушиной были уроки музыкальной литературы, когда просто ставили музыку, и Валентин, подперев голову рукой, слушал пластинки с «Лебединым озером» и «Русалкой».

Разумеется, сначала никакой химии не было на горизонте. Виктория Павловна, после того как Валентин перешел в третий класс, долго думала, в каком направлении развивать ребенка. Ребров-старший намекал на математику.

– Без физики и химии никуда. А потом – хоть в инженеры или строители.

Авторитет отца стоял на очень низкой ступени, поэтому решающее слово оставалось за Викторией Павловной. Но тут случилось, что называется судьба. Однажды, роясь в дедовских книжках (дед до самой пенсии работал учителем химии в сельской школе, потом на курсах рабфака), Валентин обнаружил учебник по неорганике. На обложке книжечки в потрепанном картонном переплете красовалась подогреваемая спиртовкой реторта. Сама книжечка была напечатана двумя шрифтами – черным и красным. Но от рисунков захватывало дух: громоздились сооружения из колб, баков, трубочек. Химические формулы смахивали на магрибские заклинания.

Валентина охватил зуд экспериментаторства. А тут еще дядя Вова – вот и исполнилась его роль в повествовании – купил в Москве набор «Юный химик». Ребров-младший был потрясен подарком на свое одиннадцатилетие. Это было лучше конструкторов с их нелепыми подъемными кранами и пластмассовыми крюками, больше похожими на дождевых червей: там лежали колбочки, пробирки. Кроме того имелись баночки с кислотами и щелочами. Имелись щипчики, фарфоровый тигель для нагревания веществ. Но самой ценной вещью оказалась толстенная инструкция – готовая книга заклинаний.

Затем, словно нарочно, подоспели выпуски «Юного техника» с полной историей алхимии: Альберт Великий, Парацельс. Материалистический пафос книги «Великие химики» (первый том) не тронул Реброва. Он вознамерился на полном серьезе найти философский камень или вырастить гомункулуса.

Однажды Валентин увидел у одноклассника набор для фотоопытов. Там было еще больше пробирок и колб. Объемистый, размером с гробик младенца, картонный ящик продавали в «Старте».

Нет, что ни говори, детство моего героя было не лишено феерических черт! Валентин еще не испытывал муки от невозможности постоянно видеть понравившуюся девочку. Стоило появиться его друзьям, Гавриле Принципу и Диме Рубальскому, как Ребров с легкостью забывал о еще недавно манившем его существе в юбке, какой-нибудь Жанне или Полине. Читатель с историческим образованием, конечно, вспомнит того Гаврилу Принципа, сербского националиста, из-за которого началась первая мировая война и, стало быть, ХХ век. Но мой Гаврила не имел к нему никакого отношения. Имя – обычное для русских, правда, несколько уже устаревшее к концу 70-х, а Принцип… скорее всего дело было в обычной описке. Сам, например, Гаврила подчеркивал, что правильная фамилия его деда была Принцев, и ее специально исказили в советское время. Но, впрочем, Гаврила считал себя очень принципиальным.

Лишь стаивал снег и вокруг люков теплоцентралей появлялись первые жгуты мать-и-мачехи, друзья выходили на поиски добычи: свинца, который вытряхивали из карбюраторных решеток, желтой, как яичный порошок, серы, или небесно синего, с беловатым налетом, медного купороса. Северо-восточная окраина Черниковки с проходящими по ней железнодорожными путями и почти тройным поясом гаражей, которые тянулись вдоль Шугуровки и Курочкиной горы почти до горизонта, была словно нарочно создана для юных алхимиков.

Еще в детском саду на Интернациональной, в начале сумеречной первой половины 80-х, когда похороны первых лиц государства следовали одни за другими, Реброва обхаживали две сестры-близняшки. Они помогли пережить горечь от столкновения с трезвой реальностью старшей возрастной группы. Валентин копался себе дома с разобранными на детальки игрушками, никому не мешал. Отец придерживался мнения, что сына надо оставить в покое. Виктория Павловна не могла этого потерпеть: «Ты так ребенка окончательно распустишь!» Мальчик представлял себя огромным свитером, который, нитку за ниткой, распускают.

Мать обманом затащила Реброва-младшего в новый детский садик, да еще с бассейном (Валентин часто простывал, врачи советовали: «Запишитесь в бассейн».) Валентина сбила с толку огромная комната, заставленная игрушками. Там даже имелся детский телевизор с картинкой, на которой был изображен дедушка Ленин, выпускающий из рук голубя мира. За окном был иссиза-черный, словно окна оклеили копировальной бумагой, осенний вечер. А в ярко освещенной золотом электрических канделябров, заваленной коврами и сокровищами пещере Алладина – никого. Но на следующий день, когда комната наполнилась визжащими детьми, оказалось, что все игрушки давно имеют своих «хозяев». Валентину пришлось довольствоваться просмотром бесконечной телепередачи. Единственным преимуществом было наличие близняшек. Реброву нравилось попеременно целовать их мягкие щечки.

Во время игры в правила дорожного движения, когда мальчики ездили на машинках и велосипедах, а девочки работали в парикмахерских и кафе, сестры кормили мальчика принесенными из дома пирожными. «Это персик», – говорила одна. – Там внутри крем, а вместо косточки – орех. «А это парашют, и оно лучше, чем персик: сверху твердый зефир, а снизу рахат-лукум», – заявляла другая. «Но лучше тебе за ширмой спрятаться, в то сейчас хулиганы понабегут и отберут». «Или воспитательница», – соглашались обе. Еще одна, в бассейне, ложилась на кафельное дно с открытыми глазами и, раскинув руки, изображала морскую звезду.

Когда в 13-ой больнице на Ульяновых, Ребров лежал с воспалением легких, с ним возились две старшеклассницы-кобылки в оранжевых с синими цветочками халатах. Зажимая его с обеих сторон, они читали сказки про разбойников. А потом тащили в столовую, смотреть переносной, теперь настоящий, телевизор! От кино, даже если про картофель и полуторки, Валентину делалось пронзительно тоскливо, и он начинал тонко реветь.

Забегая далеко вперед, скажу, что когда Ребровы переехали на Менделеева, в Зеленую Рощу, Валентина стала преследовать рослая восьмиклассница. Еще издали завидев Валентина, она кричала на всю Ивановскую: «Эй, Ребров, дай я тебе ребра пересчитаю!» Она ходила с толпой девчонок, которые смотрели ей в рот. Восьмиклассница отличалась крепкими кулаками и, по слухам, сломала нос одной своей подруге. Теперь пришел черед Реброва укрываться в чужих подъездах.

Была, конечно, в начальной школе (уже Саманта Смит летела голубем мира к Горбачеву, и рвались красные знамена перестройки на синем ветру), пара одноклассниц. Одна – старательная, туповатенькая Наташа. Сидела рядом, списывала, задавала глупые вопросы. Другая – Жанна, красивая, зеленоглазая, которая жила на Розе Люксембург. Валентин частенько шел за ней следом, а Жанна в конце концов пряталась.

Совсем непохожими на других были девочки в длинных цветастых юбках – цыганки. Виктория Павловна не любила цыган, подозревала их в нечистоплотности.

– Я хочу вон ту полосатую конфету! – кричал Валентин, дергая отца за рукав.

Отец виновато косился на супругу.

– Что, возьмем, Викусь?

– Бери, у тебя денег много. Ты же миллионер.

– Да ладно, не начинай при ребенке.

Отец рылся сперва в одном кармане, потом в другом, наконец в обоих. Его смущение усиливалось.

– Мелочь, кажется, на тумбочке оставил.

Мать, брезгливо поджав губы, подходила к цыганке.

– Почем эта у вас карамель.

– Пятьдесят копеек, хорошая моя!

– Пф, совести никакой у вас. Спекулянтка!

И оттаскивала ребенка, объясняя:

– Валентин, ты не знаешь, из чего они их делают: плюнут на сковородку и жарят сопельки свои!

Реброва чуть не тошнило, ведь он уже по своей привычке успевал разложить конфету, неодушевленный предмет, на составные части: фруктозу, пузырьки воздуха и волшебство.

Цыгане жили на Ушакова, Одесской и еще нескольких прилегающих улицах. В среде испуганных обывателей ходили легенды о пробитых между квартирами для сообщения кланов коридорах, легенды о зарезанных жестоким способом местных алкашах. И все же Реброва-младшего влекло к цыганам, влекло к их золоту, ярким цветам одежд.

В игрушечном магазине на Вологодской улице в конце длинного дома-корабля продавцы ругались при виде девочек-цыганок. А девочки совсем не были похожи на скучных русачек-белянок и знойно-гордых татарочек. Они, как и взрослые женщины, ходили в длинных до земли юбок, с проколотыми ушами, сверкающими колечками на пальцах. «Опять пожаловали! Этим больше не продавать!» – возмущалась начальница отдела. Валентина поначалу удивляло, что девочки-цыганки берут сразу по несколько игрушек, – например, такое никчемное барахло как пластмассовую мойку с миниатюрным мусорным ведрышком в шкафчике. И только потом ему мать объяснила – для спекуляции!

С одной такой девочкой цыганкой мой герой познакомился благодаря своей руке. Это случилось следующим образом. Валентин, только что закончивший пятый класс, терпеливо дожидался очереди. Продавали модельку сверхзвукового, с футуристически загнутым книзу фюзеляжем, «ТУ-144». Хотя минутой назад продавщица объявила, что «остался только один самолет и чтобы очередь – Зин, проследи – больше не занимали», Ребров был спокоен. Собственно модель самолета ему нужна была для того, чтобы приделать к ней проволочные шасси, а потом распились и наполнить проволочным каркасом, как после авиакатастрофы. Девочка-цыганка наверняка примеривалась к пользующимся неизменным спросом «пупсикам». И вдруг прогремел гром:

– Самолет дайте.

Продавщица Зина удивленно посмотрела на смуглое личико девятилетней цыганки:

– Тебе, девочка?

– Моему братику, – нашлась плутовка. – На день рождения.

Валентин чуть не взвыл. Мать приучила его не разговаривать с чужими людьми, тем более не скандалить. Но тут он стерпеть не мог.

– Врет она, нет у нее никакого братика!

Девочка опустила голову.

– Есть братик. Он болеет, я ему подарить подарок хочу.

Зина оперлась о прилавок.

– А почему твоя мама не пришла? Опять, наверное, спекулирует футболками на Кольцевой?

– Да-да, гоните ее в шею, это грязноногую! – вмешался в дело красноносый гражданин в черном костюме, из кармана которого торчала «Правда». – Оккупировали тут, понимаешь ли, Уфу. В 76-ом нам работягам с УМПО девятиэтажки на Ушакова построили. Так эти скоты их позанимали. А что с них взять? Паспортов нет, прописки нет. Вот жили бы как раньше в Глумилино своем. И откуда только после войны понаехали?

Юной цыганке, сверкая глазенками, пришлось уйти. Валентин получил долгожданный самолет. Даже браковочная царапина на фюзеляже не могла испортить радости. Всю дорогу по Вологодской (по ней было идти длиннее, но интереснее) мой герой мысленно преодолевал расстояние до Америки. Но потом, когда дошел до ограды второго троллейбусного депо, у него защемило сердце. На кочке, под сенью акации, сидела девочка-цыганка и навзрыд плакала. Ребров и не знал, что цыганки умеют плакать. Он уже привык к тому, что они только умеют продавать или приставать с гаданиями. Тут Реброву стало стыдно, так что рука с покупкой сама потянулась к девочке.

Цыганка удивленно посмотрела на Валентина.

– Извини, я думал, что ты наврала про братика, – сказал он, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

Цыганка, утерев ладошкой чуть длинный, но совсем не портящий смуглого лица с глазами-угольками носик, снова захлюпала. Ребров, не зная, что делать, положил самолет на землю и хотел уйти.

– Спа… спасибо, – услышал он тихий голос. – А братика у меня нет, но меня мама бить будет, если я ничего не куплю. Она завтра на Ивана Франко пойдет продавать игрушки.

Валентин поднял самолет и вручил его цыганке. Иногда он вел себя как большой и чувствовал намного старше своего возраста.

– Да понимаю я все, не маленький уже! А тебя как зовут?

– Изольда. А если по-русски хочешь – Ксанка.

– Почему Ксанка?

– Потому что говорят, что я иногда как девочка Ксанка из кино, белая слишком для цыганки. У меня, говорят, прадед англичанином был. Он очень много для табора сделал, и его в цыгане приняли.

Они какое-то время посидели под акацией, даже немного на стволе дерева покачались. Ребров узнал, что у Изольды есть старший брат Борис, и он уже живет с красивой девушкой. Иногда девушка Бориса дарит ей колечки из проволоки, но чаще всего наказывает за то, что она «мало приносит товара». Но больше всего Изольде не нравилось таскать с собой тяжелую сумку. Вот в этот раз Борис сделал сестренке подарок – купил настоящий пакет с тюльпанами.

– Хочешь, я тебе по руке погадаю? – вдруг спросила Изольда. – Я, учти, обманывать не буду, потому что ты добрый.

Валентин, как с ним бывало в такие моменты, бесстрашно протянул левую руку.

– Гадай!

– Нет, сперва правую, – серьезно сказала Изольда. – По ней гадают в первую очередь. – Сначала скажи, ты один в семье? Или у тебя братик и сестренка есть?

– Один. – Ребров ухмыльнулся. – И еще, меня как отца зовут.

Мальчик ожидал, что Изольда удивится, но цыганка, скользя по его ладони натруженными прохладными пальчиками, только чему-то нахмурилась.

– О-го-го, у тебя линия жизни какая длинная! – воскликнула она. – Значит, ты старым умрешь.

– На пенсии?

– Да, будешь дедушкой. А вот холм ангела Гефсимани… – глаза Изольды сузились, – только настоящей любви нет. Венец безбрачия на тебе лежит. Черточек маленьких много, значит, девушки-обманщицы будут. А одна, с бледной кожей, ночью ее услышишь, чуть под суму и тюрьму не подведет.

Валентин рассмеялся. Он уже знал о том, что взрослые люди рано или поздно женятся, у них родятся дети, а потом у тех детей – дети.

– Как это, обманщицы?

– А такие, которые сами с тобой никогда гулять не будут, а только с хахолями своими.

Ребров-младший ничего не понял из такого объяснения.

– Что ты за глупости говоришь?

Изольда надула щеки. В ее голосе зазвучала обида.

– Не хочешь – не верь. А лучше нас никто не гадает в целом таборе.

Любопытство взяло верх в Валентине.

– Хорошо, гадай дальше.

– Теперь левую руку! – потребовала Изольда.

Ноготок Изольды, к изумлению мальчика уже покрытый красным лаком, как у взрослой девушки, поочередно, как птичий клюв, ткнулся в разные места на раскрытых ладонях.

– Ой, я так и знала! Страшные линии у тебя есть.

– Какие? – искренне удивился Ребров.

Цыганка, как взрослая, прикрыв глаза, пробормотала:

– Проклятый ты. У тебя на левой руке линии любви нет, а под большим пальцем правой – три линии. Значит венец безбрачия не наведенный. Это родовое проклятие. Отец твой сильно нагрешил. Душу невинную загубил, и горбуна из казенного дома выпустил! Горб он ведь как гроб!!

Валентин рассмеялся.

– Да это глупости какие! Мама говорит, что дедушкино-папины рассказы про душу – бредни. И никакого горбатого цыгана папа ни откуда не выпускал. Это горбун у него на вокзале чемодан стащил!

Изольда открыла глаза и, пристально посмотрев на Валентина, произнесла механическим голосом, словно кукла:

– Так ты не боишься совсем? Еще погадать?

Мальчик не стал одергивать рук, хотя они порядком затекли.

– Гадай!

Голос Изольды зазвучал на этот раз с почти восточными переливами, как голос Шахерезады.

– Ага, вот и линия судьбы. Начинается с холма Луны. Девушки, значит, на тебя влиять будут разные. Но зато будет у тебя возможность грехи отца искупить. Если сама смерть тебя полюбит.

– Смерть? Как это?! – удивился Ребров. Это же просто, когда человека в гроб кладут, и он больше не двигается. Как ее можно полюбить?!

Но Изольда как будто не слышала его. Глаза ее расширились, губы шевелились как у сомнамбулы:

–…В конце тебя будет ждать что-то страшное! Я вижу место очень похожее на кладбище, там ограды какие-то упавшие, трава. – Цыганку вдруг проняла дрожь. Она затрясла головой, отгоняя страшное виденье. – Нет-нет, ты не знакомься с черноглазой без имени. Это не просто девушка! Это девушка-смерть!

– Ладно, значит, в школу больше не надо будет рано утром вставать! – обрадовался, вырывая руки, Ребров. – А насчет баб и кладбищ – любите вы, девчонки, про всякие сопли рассуждать. Да и как это, девочка без имени? Такого просто не может быть! Ты бы лучше сказала, стану я химиком или космонавтом.

– А летчиком не хочешь стать? – съязвила Изольда.

– Теперь уже нет. Я лучше на тебе женюсь.

Изольда рассмеялась звонко-резким, словно звук свистульки из стручка акации, смехом.

– Ха-ха! Да я уже давно знаю, кто моим мужем будет.

Валентин покраснел. Он и думать забыл, что цыганки рано взрослеют.

– И кто? Борис что ли?

– Дурак! Он же мой брат, и к тому же у него есть девушка. Нет, моим мужем будет настоящий цыганский барон. У него знаешь какой домина? И там настоящая финская кухня!

Придя домой, Ребров, захлебываясь от восторга, по секрету рассказал отцу о встрече с юной цыганкой, о ее дурацких россказнях про загубленную душу и выпущенного из казенного дома цыгана-горбуна. Отец воспринял рассказ сына самым серьезным образом. Даже Валентин напугался. Его смущение еще более возросло, когда Ребров-старший, грозя пальцем, сказал:

«Никогда больше не подходи к цыганам!»

И тут, ибо в комнату входила Виктория Павловна, начал с подчеркнуто беспечным видом излагать свой излюбленный старый анекдот, как у него на вокзале стащили чемодан.

Много позже Валентин улучал момент, пытался расспросить отца, что еще за казенный дом, из которого могли выпустить горбуна. Но Ребров-старший как будто забыл о недавнем случае. Однажды он даже ущипнул сына за нос, обозвав того «любопытной Варварой».

Конечно, моему герою даже в голову не пришло обратиться за

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 10 11 1213