ХИМИК-СКЕЛЕТ И БЛЕДНОКОЖАЯ ЭЛЕН 5 страница

К счастью, было чем забыться, учебой. Уже на первом занятии, когда Алсу, секретарша из деканата, зачитывала перечень учебных дисциплин, Ребров был неприятно поражен скудостью списка. Когда пошла общая и неорганическая химия, он понял, что промахнулся со специальностью. В его голове бродили идеи об экспериментальном подтверждении существования графита слоем в один атом. Нобелевская премия за открытие графена была еще достоянием будущего. Если бы мой герой всерьез бы взялся за разработку модных фуллеренов, он бы наверняка повторил путь Новоселова, в 1999 году перебравшегося в Нидерланды, а потом в Великобританию. Но Валентин был слишком неопытен, слишком амбициозен. Его будоражили различные направления и идеи. В какой-то момент ему стало казаться, что будущее не за аллотропными модификациями углерода, а за сверхпроводниками.

Курс общей химии поразил Валентина. Финдиперсов Ануфрий Иванович, крупный, с волевым выражением лица, заведующий кафедрой неорганики, начал вовсе не с того, как сейчас лучше устроиться по специальности или с рассказов о передовых западных лабораториях. Он начал с философии, с лестницы наук, в которой химия располагается в центре: между физикой и биологией. В ней, по словам Ануфрия Ивановича, был ключ к жизни, ключ к Богу. Последнее заявление, конечно, вызвало тихую истерику Валентина. Но все остальное изложение было выше всяких похвал.

Особенно Реброва поразила мысль о том, что «двигаясь от ствола дерева, трудно попасть на определенную заранее ветку. И наоборот, низшее легко выводится из высшего: с любой периферийной ветки легко переместиться к стволу. Например, биохимия позволяет сконструировать много вариантов генетического кода, но выбрать из них тот единственный, который реализован на нашей планете, практически невозможно». Здесь Ануфрий Иванович давал отпор физикам, которые уже поговаривали о том, что химия со временем будет поглощена наукой о строении вещества. Однако при этом, по словам уважаемого профессора, не учитывалось, что одновременно химия поглощала пограничную область биологии. В результате объекты изучения химии усложнялись, и она оставалась несводимой к физике как наука в целом.

Слушая лекции Ануфрия Ивановича, Ребров все больше проникался мыслью о важности химии, о том, что именно в ней, где уже никто не ждет ничего нового, будет совершен переворот. С химической формы вещества начинался тот мир, который известен людям: металлы, соли, воздух – все дышало, все было напоено красками, запахами, воспоминаниями. То, что было ниже, – сходило в умозрительный, по существу, Тартар. Именно в середине, на границе тьмы и света, пребывало воспоминание о Рите, о невозвратимо светлой поре детства, когда даже ядовитые зеленовато-синие кристаллы медного купороса хотелось взять в рот.

Больше всего Валентина заинтересовала проблема дискретности, то есть прерывности материального мира. Все ведь имеет свой конец, смерть неизбежна? Но практический опыт восставал против этого! Нет, не против смерти. Любой, кто хоть раз лежал с высокой температурой, знает, что на этой грани уже начинает рваться пленка адекватного восприятия жизни. И представить, что она порвалась окончательно – дело плевое. Восставало, прежде всего, детское наивное восприятие химических опытов как смешения порошков, разведения их жидкостями. Да и как можно было вообразить какую-то «пустоту» между элементарными частицами? Ни теории эфира, ни теории волн и струн не могли удовлетворить разум Реброва.

Особенно Валентина поразило признание музыканта на факультетской дискотеке, когда Ребров, пораженный то плавным, то почти осязаемым, но мгновенным, переходом от звука к звуку, спросил: как это делается? Музыкант объяснил, что в одном случае, в случае глиссандо, пальцы исполнителя легко скользят по струне вдоль грифа, а в другом, в случае портаменто, очень быстро перебирают ноты.

Подоспели статьи по фракталам, которые отрицали существование элементарных частиц как таковых, утверждая бесконечную делимость вещества. Вселенная приобретала вид вложенных одна в другую, как матрешки, сущностей. Этот принцип продолжался на химическом, биологическом и даже социальном уровне. Каждый человек был одновременно частью другого.

Внимательный читатель обратит, конечно, внимание на то, что здесь не обошлось без ритиных чар. Все это время Валентин исподволь думал о предсказанных ему девах-предательницах и таинственных исчезновениях девочки-смерти. Чем не дискретность, чем не прерывистость существования?

Потом произошел случай на лекции Финдиперсова. Занятие шло своим чередом. Ануфрий Иванович, заложив руку в карман апельсиновой жилетки, важно рассуждал о роли фенилэтиламина. Вдруг он заметил, как симпатичная татарочка Юлия красит ногти. Это вывело его из себя. Подобравшись к девушке, он чуть не гаркнул ей в ухо.

– Потрудитесь ответить, пожалуйста, для чего применяются квадратные скобки в формулах комплексных соединений?

Юлия, заморгав густо накрашенными ресницами, вскочила.

– Ой, извините, я к свадьбе готовлюсь. А можно повторить вопрос?

Ануфрий Иванович снисходительно улыбнулся.

– Чья свадьба-то? Ваша?

– Подруги.

Лицо Финдиперсова вдруг приняло задумчивое выражение.

– Мда… свадьба – хорошее дело. Но, запомните мои слова, придет время, и наука выведет настоящую универсальную формулу любви!

Аудитория дружно засмеялась, только один Валентин вдруг задумался и уже не выходил из этого состояния.

В конце лекции он, краснея от собственной смелости, подошел Ануфрию Ивановичу. Профессор даже не соизволил взглянуть на молодого человека.

– У вас ко мне какие-то вопросы?

– Вы говорили о формуле любви. Это… серьезно?

Финдиперсов, запихивая бумаги в портфель, пробормотал:

– Понимаете, я, конечно, выразился несколько фигурально, но в каждой шутке есть доля шутки.

Валентин как будто ждал именно такого ответа.

– Так, значит, в принципе будет возможно создать сложные соединения, на основе того же фенилэтиламина, гарантирующие возникновение чувства любви у избранного объекта к избранному субъекту?

Ануфрий Иванович приподнял очки, как будто хотел лучше разглядеть Реброва.

– Вы городите, конечно, полную чушь, молодой человек, но мне нравится ваш энтузиазм.

В коридоре, на большой перемене, Финдиперсов сам подошел к Валентину.

– Вы выбрали научного руководителя?

– Я думал…

Профессор рассмеялся.

– Это значит – вы будете писать курсовую у меня. Не возражаете?

Конечно, Ребров не возражал!

Тема курсовой, а в перспективе диссертационной работы, созрела мгновенно: «Принцип вложенности в химии». Валентин вознамерился выступить именно против постулата дискретности. Но для этого требовалось вначале резюмировать проблемы неорганической химии, трудности по синтезированию новых элементов и недостатки существующих материалов, объясняемых именно базовой идеей вложенных сущностей.

За все это время Ребров не выходил из библиотек и лабораторий и только один раз, помнил отчетливо, видел яркую звезду Венеру над торговым центром «Башкирия» (никаким не «Башкортостаном»!), когда возвращался от одногруппника со связкой спасенных от свалки старых подшивок научных журналов. Венера сверкала как готовая лопнуть от спелости жемчужина, в светлой, метаново-остуженной, словно на далеком Нептуне, океанической глубине безбрежного неба.

Но как всегда бывает, сверхнапряжение сожгло творца. Валентин скоро осознал меру своей самонадеянности. Максимум, чего он мог достигнуть, собрать материал для первой части задуманной работы. Ребров предполагал, что какая-то разгадка должна крыться в так называемом «островке стабильности». Сверхтяжелые элементы с порядковыми номерами 114 и 126 в периодической таблице, должны были подтвердить или опровергнуть теорию оболочечного строения атомного ядра.

Но уровень технического оснащения университетских лабораторий быстро охладил пыл юного гения. Разумеется, никаких обещанных в начале семестра газовых горелок, одни, известные по школе спиртовки. Один вытяжной шкаф на всю лабораторию тоже не способствовал поискам. Особенно ужасали лаборантские – они представляли собой склад старого оборудования от пола до потолка. И это престижная специальность, где 99% студентов учились за плату?! Там зачем-то даже хранились цветочные горшки с засохшими мумифицированными кактусами.

Молодые преподаватели, уже разочаровавшиеся в аспирантуре, советовали думать либо о чистом бизнесе, либо переезде за рубеж. И действительно, в лабораториях реактивов не хватало. Лаборанты выдавали их как амброзию, похищенную с Олимпа, и только под расписки кровью. Шкафчики и ящики столов были пусты, там хранились списанные учебники. На покрытых треснувшим кафелем деревянных столах, больше напоминающих верстаки папы Карло, возвышались, будто из кошмарного дня трифиддов, ржавые штативы. Резиновые шланги – шеи дохлых диплодоков – не гнулись от старости. Из-под тяги постоянно сыпался мусор, потому что система вентиляции не прочищалась с середины прошлого века, на ней выросли гирлянды пыли и ржавчины. Вся эта дрянь при включении вытяжки радостно осыпалась прямо на рабочее место. Катастрофически не хватало простейших расходных материалов: резиновых перчаток, салфеток, фильтровальной бумаги, средств для мытья посуды. Не было даже ершиков. За каждой мелочью приходилось бежать с первого этажа на четвертый к материально ответственному лицу с осанкой и достоинством испанского альгвазила, оформлять заказ и ждать его потом две недели.

На технику безопасности руководство плевать хотело – не было очков для работы с кислотой, резиновые перчатки – висели на ржавом гвозде одни на всю лабораторию; халаты, сшитые из гнилого хлопка, прожигались кислотами насквозь. В комнате, в которой находились рентгеновские дифрактометры, творилось страшное. Рабочее место оператора, где тот проводит большую часть своего рабочего времени, находилось между двумя, стреляющими вовсе не солнечными зайчиками, дифрактометрами (оба – производства ГДР, 1975 год). Про пробивающие электроприборы Валентину вообще было нечего сказать. Сколько раз его шарахало током от спирали печки для кварцевых реакторов! Спираль никто не думал изолировать, а при установке реактора почти стопроцентно возрастал риск ее коснуться. Примотать какую-либо изоляцию не представлялось возможным, так как она могла расплавиться в ходе работы печки. Остряки считали, что спираль была сделана не для людей, а для киборгов, которым 220 вольт нипочем.

ГЛАВА VIII

МАЖОРЫ И ПАРИЯ

Валентина настигло черное безразличие к науке. По закону не терпящей пустоты природы, его стали интересовать политические, общественные проблемы. Ведь надо было понять, почему лаборатории разгромлены и не хватает реактивов! Ребров стал вслушиваться в разговоры студентов в коридорах, стал спорить с преподавателями гуманитариями на лекциях по философии и истории.

Содержание многих споров забывалось на следующий день. Но одна легенда, точнее говоря ее мораль, возмутившая женскую часть группы, поразила Валентина. Ее рассказал приглашенный преподавателем религиоведения взлохмаченный тип в женских розовых джинсах. Он явно походил на цыгана и говорил как цыган.

– В Книге Зогар говорится, что сначала Бог дал Адаму жену именем Лилит, – вещал новый Мельхиор. – Он сделал ее равной во всем мужчине. От того она возгордилась и покинула Адама. И тогда Бог дал Адаму настоящую жену, из его ребра. С той поры Лилит стала злым демоном, который убивает детей и преследует спящих мужчин.

Группа, в которую попал Валентин, считалась блатной. Девушки как будто все были с немецкими фамилиями и страшные гордячки. Только татарочка Юлия отличалась живостью. У Юлии были густо накрашенные большие глаза, которые как будто сверкали из глубины, и очаровательные веснушки на светло-кофейного цвета личике.

Девушка поразила моего героя тем, что предложила взять ее в напарники. Во время обеденного перерыва в лаборатории, они вместе бежали в столовку или буфет. Хотя Юлия была замужем за старостой группы бровастым Ренатом, она никак этого не показывала, делилась с Валентином своими мыслями и мечтами. Она – соблазняла.

Валентин не умел напиваться. Он даже без вина сразу и безнадежно пьянел, его, как ванную, начинала переполнять немыслимая любовь к девушкам. Ребров выражался вычурно-поэтически и все, может быть кроме Юлии, смотрели на него и ждали, чем это закончится. Все заканчивалось, как правило, ничем, но девушки бывали сильно смущены и потом сторонились оратора.

Однако именно с Юлии все и началось. До сих пор Реброва ценили за успеваемость и за то, что он, задрипанный интеллигентишко, не влезал в тусовки блатной группы. Бывало так, что один Валентин отдувался разом за шесть-восемь балбесов. Престарелый вечный доцент Абухаир был не против. Он боялся только одного: как бы не разбили оборудование на занятии, как бы не раскрошился, не вымер в эволюционном скачке древний змей-шланг.

Ребров работал быстро, аккуратно, другие только делали умный вид. С них хватало, что, по крайней мере, умели обходиться общим математическим аппаратом и средненько оформлять протоколы.

Основное действо разворачивалось после занятий. Верховодил Евгений Капитанов, оказывается уже съедаемый раком головного мозга, и его друг, староста Ренат. Евгений был открытым, веселым человеком. Он заикался, его лицо было все в угрях, но он вызывал неизменную симпатию. Он не кичился своим богатством. Евгений приезжал на занятия, то на «Москвиче», то на «Волге». Это было время, когда иномарки начинали появляться на уфимских улицах и подавляющее большинство студентов не видело смысла получать водительские права.

Капитанов широким жестом приглашал куда-нибудь на выходные: то в Ашу, то в Абзаково, покататься на горных лыжах. Если дело было перед Новым Годом, Евгений являлся в университет в костюме Деда Мороза с подарками. Против такого не могли устоять даже старые профессора.

Обычно Валентин отказывался от поездки с одногруппниками и не потому, что группа была настроена против него. Дело было в нем самом. Весь первый и второй курс Ребров держался на расстоянии, высокомерно. Он жил своими мечтами, лабораторией. Но, как уже было замечено, его запал естественным образом иссяк. Первое предвестие катастрофы случилось весной 1997 года.

Девица Штрассель, невеста Евгения, решила устроить день рождение своего молодого человека. Сама студентка была чахлой, с кругами вокруг глаз, но очень хваткой и самоуверенной. Штрассель уже открыто жила с Капитановым. Валентин был приглашен вместе с рыжим очкариком Артуром (своим пристрастием к собиранию значков, он, конечно, напоминал моему герою того Артура с Гастелло).

На квартире кипело торжество. Разливалось малопривычное молдавское, «очень хорошее», вино из пакетов с пластиковыми красными краниками, слышались грубые шутки, сочный женский смех. Потекли обычные в среде золотой молодежи разговоры об убожестве коммунистов, о том, что не дай Бог они вернутся и рухнет коммерческое образование, о том, что Зюганов вот-вот перекроет кислород и опять придется ходить в страшных туфлях и плащах а-ля Чаушеску.

Особенно блистали либеральными речами армянка Каринэ с черными глазами и красными щеками и смешливая хохлушка Ксюха. У родителей Каринэ было на очереди открытие второго цветочного магазина, Ксюха возмущалась парнями, которые с первого взгляда не могут отличить «Хонду Сивик» от «Daewoo Nexia».

Однако Валентин буквально нанес всем оскорбление, когда, забывшись, погрузился в чтение оставленной на диване книжки Легенда о Тристане и Изольде. Это была как пощечина общественному вкусу юных Наполеонов и Жозефин.

Впрочем, Ребров ничего не замечал. Тем более что после копченных куриных крылышек и вина у него помутилось в голове. Он, с восторгом фантазируя о формуле любовного напитка, смотрел попеременно то на Ксюху, то на Каринэ. Но венцом совершенства для него была Юлия. Он был очарован ей, он стал думать, что нет ничего плохого, если между ними что-то будет. Ведь Юлия сама, своими византийскими глазами, осененными арками, будто насурьмленных, черных бровей, своими веснушками, намекала на это!

Свет лампы вычерчивал ее лицо в фиолетовой толще полусумрака зала. Казалось, у яркой брюнетки Юлии золотистые волосы. Может быть потому, что они были завиты в мелкие кудряшки, как у пуделя. Губы, собранные в розовый короткий поцелуй, перехватывали дыхание. Валентина больше всего поразили неожиданные реснички красавицы: чересчур пушистые, как у куклы. Но это не портило очи ангелоподобной одногруппницы. Наоборот, заставляло сверкать их, как сверкает лак на белом фарфоре. Черно-карие радужные оболочки глаз были настолько яркими, что, казалось, выступают над роговицей. Поднося к губам бокал с вином, густым, словно сок граната, фея смешно морщилась.

Вечером пошли провожать, и Валентин, окончательно восторженный, предложил проводить Юлию. Но девушка испугалась. До нее как будто сейчас все дошло. Она почти с ужасом выслушивала признания влюбленного. Вместо того чтобы сразу оборвать Реброва, она решила проводить его до его остановки. Девушка хотела явно избавиться от неожиданного поклонника.

Однако Валентин не успокоился на остановке. Ему страстно захотелось нарочно показаться под окнами старосты Рената – пусть видит! И он, шатающейся походкой, вернулся к бедняжке, которая, к ее счастью, еще не успела распрощаться с компанией одногруппников. Ребров и не услышал, как Юлия при всех громко сказала: «Однако этого человека надо от нас оградить!»

В конце июня группа собралась поехать на Павловку, отметить окончание сессии. Ребров еще никогда не выезжал со сверстниками на природу. План мероприятия решили обсудить после занятий. Сели в трамвай – разбитый, наполненный звоном и удушающее-клейким ароматом цветущей рябины. Валентин с восторгом слушал разговоры о том, кто что возьмет. Наконец он решил, пришла его очередь присоединиться к обсуждению планов.

– Я возьму тушенку. Только какую взять, свиную или говяжью? В свиной много жира.

На него посмотрели с жалостью.

Ренат, помолчав, неожиданно спросил:

– Ты где выходишь?

– На Южном автовокзале.

Первой сошла Юлия. Второй – золотокосая Ксюха. Третьей – краснощекая Каринэ. Остались одни Ребров и Ренат.

– Все-таки, наверное, лучше взять свиную, – сказал Ребров, когда они уже вышли на остановке.

Ренат криво улыбнулся.

– Слушай, тут такое дело. В общем так: одна девушка против того, чтобы ты ехал с нами.

Валентин отчаянно покраснел. Вырвалось невпопад:

– Как?

– Это не важно.

Ребров уставился на одногруппника, точнее говоря, даже не на него, а на ямочку на Ренатовском подбородке, очень глубокую, как свищ, пытаясь понять, шутит староста или говорит серьезно.

– Почему?

Ренат хмыкнул.

– Ну, сам подумай, кто с тобой будет общаться? Ты не умеешь шутить, постоянно молчишь. Тебя на вечер пригласили, расслабиться, а то что? Книжку начал читать при всех! В общем, я тебя как бы заранее предупреждаю: зачем портить настроение себе и товарищам?

Другой на месте Валентина возмутился бы, послал Рената куда подальше, но Ребров хорошо усвоил уроки матери: на людей нельзя обижаться, надо попытаться понять другую точку зрения. Он вдруг подумал о том, что Ренат оказывает ему, в сущности, услугу, избавляя от позорного изгнания из рая.

– Спасибо за… откровенность, – произнес Валентин, чувствуя комок в горле. – Я подумаю.

Ренат сразу обрадовался и произнес почти дружеским тоном.

– Ты это, прости конечно, не обижайся. Я как мужик мужику тебе сказал, а то бы бабы тебе мозг вынесли.

– Да-да, лучше сразу, честно, по-мужски… – пробормотал Ребров, чувствуя себя последней тряпкой.

– Отлично. Ну давай, пока.

– Пока.

Они пожали друг другу руки.

Придя домой, Ребров, смягчая обстоятельства, чтобы его поведение не выглядело откровенной капитуляцией, рассказал о «просьбе трудящихся» матери. И тут же, боясь осуждения, сказал, что все равно поедет. Виктория Павловна поддержала его.

– Правильно, нечего соглашаться с мнением одного человека. И вообще, если ты не из числа сынков и дочек блатных, ты еще не значит, человек низшего сорта.

Отец, которому на днях так полегчало, что он перестал бредить и даже начал требовать куриного бульона, заметил:

– Зачем идти с людьми, которые тебя не хотят? Не надо связываться с такими людьми и женщинами. С женщинами вообще не надо связываться, запомни, сын. Замордуют они тебя, замордуют.

Мать быстро спохватилась и, под предлогом, что не надо «беспокоить папу», вывела Реброва-младшего в кухню.

ГЛАВА IX

ТОРЖЕСТВУЮЩИЙ ДОНЖУАН

Вечером над Уфой разразилась страшная гроза. Молнии ослепительными дьяволицами носились над городскими холмами. Валентин обрадовался, что поездку отменят, и он будет отомщен. И все же, продрав глаза, рано утром он отправился на точку сбора. Накрапывал мелкий дождик.

На фирме «Мир», укрывшись под вывеской магазина модной одежды Benetton, его встретила Каринэ. У Каринэ намокла челка, но она все равно выглядела радостной, и в душу Реброва закралась робкая надежда, что Ренат уже обо всем забыл.

– Как настроение? Дождика тоже не испугался? – спросила Каринэ.

Валентин сразу понял, что «девушкой против» может быть только Юлия. Когда подъехал водитель, Ребров помог погрузить сумку Каринэ в багажник. И тут, откуда ни возьмись, появился Ренат.

Сначала он сделал вид, что не заметил присутствия опального одногруппника. Нужно было дождаться второй тачки. Потом появились Юлия, Ксюха и, вечно сыплющий цитатами из советских комедий («какая библиотека в три часа ночи», «русские на закусывают» и т.п.), заросший рыжей щетиной Артурик. В суматохе сборов все забыли о Реброве. А тот стоял поодаль, радуясь тому, что не поддался Ренату.

Когда Артурик пообещал снабдить Реброва запасной ложкой (Валентин забыл ложку), на плечо моего героя возлегла рука нового командора.

– Мы вроде вчера договорились, – сказал Ренат.

Ребров ничего не ответил, но сразу понял, что остальные только делают вид, что не понимают, что происходит. Злость, обида на одногруппников, желание доказать им, что он не бомж полоумный, не пария, сменились горячим желанием бежать прочь из этого гадюшника. В какой-то момент, ничего не говоря, Валентин круто развернулся и ушел.

Однако моего героя не так легко было сбить с толку. Вернувшись домой, он почувствовал, что его охватывает гнев. Прежде всего, на самого себя.

– Не поехали, отменили? Ливень, еще в автокатастрофу попадете, – заметила просунувшаяся в дверь комнаты мать.

Ребров почувствовал приступ тошноты. Но желание лечь в кровать с книжкой и карамелькой за щеками быстро прошло. Это был удел слабых. Донесшийся из зала стон отца уколол Валентина. «Я не позволю растаптывать меня!» – подумал он с пульсирующей в висках злостью. Решение созрело мгновенно.

К счастью, Валентин примерно знал, где собрались разбить лагерь гламурные одногруппники. Чуть повыше плотины Павловской ГЭС. Ребров, как в чаду, поплотнее закрыл дверь комнаты, убедившись, что мать занята отцом. Сбоку, в ящике стола, у него имелась замаскированная приклеенной деревянной линейкой выемка. Туда мой герой складывал сэкономленные на завтраках и обедах в кафе деньги. Оказалось, что накопилась солидная сумма, вполне достаточная для того, чтобы голосовать на дороге.

– Мам, кажется, я Артурику забыл его спальник вернуть, – сказал Ребров.

Виктория Павловна кивнула.

– Правильно. Только куртку не забудь одеть.

Валентин вышел на остановку. Дождь закончился, и в огромных лужах играло солнце.

На остановке, по случаю субботы, было пустынно. Только на обочине стояло такси – завешанная, как катафалк, черными шторками, «Волга-комби» с канареечно-желтым, отмеченным шашечками, плафоном.

Ребров, не без сомнений, подошел к окошечку водителя. Таксист с бесцветным лицом и пустыми, как будто высушенными глазами, лущил семечки.

– Извините, до Павловки довезете? – спросил Валентин.

Здесь читатель, привыкший к фильмам отечественного розлива, наверное, ждет удивленного, вроде: «Ты что, шутишь, парень? Может тебя в Казань или Москву подкинуть?» Но времена уже были другие, и таксисты не признавали ничего кроме денег.

– Пятьсот, – ответил водитель холодным, пробирающим до костей, голосом. Один голос мог отпугнуть кого угодно, не говоря о цене. Но Валентин, не задумываясь ни на минуту, взялся за ручку дверцы.

– За три часа довезешь?

Водитель убрал газету в бардачок и, сверкнув неожиданными золотыми коронками, включил зажигание. На его землистого цвета лице заиграла странная улыбка.

– Как говорится, «Москвич» всегда до дома довезет, а у меня – «Волга», не машина, а стиль жизни!

Выехали с Проспекта быстро, только немного застопорились в пробке перед шлагбаумом на шакшинском повороте. Ребров хотел приоткрыть шторку на окне, но таксист нетерпеливо цыркнул:

– Закрой.

– Я посмотреть хотел. Здесь у вас… – Валентин позволил себе легкий смешок, огляделся, – как-то уж мрачно. Как будто автомобиль для ритуальных услуг.

Тут его взгляд упал на рычаг переключения скоростей. В толще прозрачного набалдашника вместо жлобской розы круглился миниатюрный хрустальный череп.

– Тебе это надо?! – почти угрожающе произнес таксист и, нетерпеливо, с грохотом и скрежетом, потянул рычаг. – Что за народ пошел: шторки дергают! Зачем дергают, спрашивается? Вот дома у себя и дергай!

Пришлось Валентину довольствоваться видом в лобовое стекло.

Наконец Уфимский район остался позади. Впереди засверкала природа северо-восточной Башкирии, но глаз Реброва упорно задерживался на ветхих домишках, придорожных кафе, крытых толем и шифером. Дети в рваных куртках, криво посаженных на непослушные вихры кепках, как по команде прекращали нехитрые игры, вроде катания лысых покрышек, и невольно вытягивались по стойке смирно при виде «катафалка».

Валентин умирал от любопытства. Багажное отделение «Волги», занимавшее чуть не половину салона, было завешано занавеской. Однако пассажир предпочел не сердить таксиста, попытавшись представить себе нагло-фарфоровое личико Юлии с пятнышками веснушек. Какая же Юлия все-таки коротышка, едва достает ему до подбородка! Но Реброва привлекали в ней совсем не глаза, а голос – надтреснутый, с хрипотцой. Он придавал девушке шарм таинственной Незнакомки начала ХХ века. И вот эта Юлия прилюдно опозорила его. Но Валентин не мечтал о мести, скорее, хотел доказать, что способен на твердые и независимые ни от чьего мнения поступки. Конечно, сюда примешивалась обида высокомерием одногруппников. Ребров тоже хотел быть одним из них: рассуждать о том, что новая модель «Лады» больше похожа на иномарку, брать дорогие билеты на концерты эстрадных звезд и снимать девушек в «Авиаторе».

И все же нельзя было не любоваться картинами природы. После Красной Горки дорога пошла по высокому берегу Уфимки. Вода струилась в каскадах солнечного света сплошным водопадом. Казалось, он повисал прямо в воздухе разноцветной радугой. В просветах картинно раскидистых крон нежно зеленели огромные, заключенные в песчаные рамы, острова, иногда сплошь бирюзово-пунцовые от цветущих трав. Потом дорога сделала крюк. Небо пронзили настоящие горы. В одном месте открылся вид на долину внизу. Она напоминала гигантский, покрытый зеленым сукном, игровой стол, на котором были разбросаны синие и красные кубики домов. Одни горы до макушки покрывал косматый ельник, другие были лысые, с разбросанными там и сям пестрыми точками пасущихся стад.

Дорога повернула к реке. Мелькнули, уходящие в заброшенные штольни, полосы узкоколейки, горнорудный мостик, весь рыжий в чешуе ржавчины, переброшенный через неглубокое ущелье. Дорога была в ужасном состоянии. Казалось, в окрестностях водохранилища со времен Гога и Магога, свирепствовали дикие вихри. Но таксист с удивительным искусством обходил коварные колдобины.

Впереди мелькнула гладь водного зеркала, подведенная, как лезвием, тонкой стеной плотины. Сама Павловка располагалась выше, на массиве Уфимского плато, раскинувшегося от устья одноименной реки до южных районов таежной Свердловской области. Наверху запахло типичной среднерусской полосой.

Сама Павловка произвела на Валентина угнетающее впечатление. Скопище бревенчатых хижин, серых, как грязный снег, панелек.

– Теперь куда? – прервал свое молчание водитель.

Ребров объяснил дорогу. Выехав за поселок, проехали метров триста, потом вниз пошла такая крутая дорога, что таксист притормозил.

– Вниз не поеду. Тебе тут пешком раз плюнуть добраться, а у меня, – он мотнул головой в сторону багажного отделения, – груз. Давай, расплачивайся.

– Сначала за бензин заплачу, остальное потом, как увижу своих, – предупредил Валентин.

Таксист поморщился.

– Сумку оставь.

Спустившись вниз, Ребров понял, что водитель не капризничал. Склон был настолько убитый, крутой, что на нем мог найти свою погибель и трактор. За кустами, у воды, Валентин увидел знакомые зеленую «Ладу» и бежевую «Волгу». Наверное, его гламурные подонки спустились другой дорогой. А спустя минуту ветер донес до павловского следопыта смех Юлии.

Расплатившись с таксистом, Ребров смело затопал по направлению к лагерю. Его появление, как ни странно, не удивило даже Рената. Только Юлия, брезгливо замерев, странно посмотрела на путешественника. Один Артурик полюбопытствовал:

– Ты что, Валек, на вертолете прилетел?

Оказалось, что одногруппники с полчаса как приехали. Впрочем, Каринэ, Ксюха и все молодые люди, за исключением Рената, не проявляли к незваному гостю враждебности.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒