ХИМИК-СКЕЛЕТ И БЛЕДНОКОЖАЯ ЭЛЕН 9 страница

Но я забегаю пока вперед. Такие физии появятся как минимум лет через десять после описанных событий. А пока еще безраздельно царили малиновые пиджаки.

Валентин знал, что мажоры не оставят его в покое, но он никак не мог ожидать, что люди, не имеющие ни одной настоящей морщины, клочка седых волос, способны на изощренную месть.

Еще в сентябре объявили, что группа едет на годичную стажировку в Страсбург. Валентина охватило радостное волнение. Ануфрий Иванович выписал ему пропуск в научную библиотеку на Госцирке и подогнал несколько англоязычных статей. В тот день, когда на факультет пришли долгожданные паспорта с визами, оказалось, что Валентину не проставили штамп из-за какой-то вовремя не сданной бумажки.

Ребров бросился в деканат. Холеная секретарша Алсу, тупая, как пробка, но с очаровательными черными кудрями, в ответ на его вопрос, когда будет профессор Финдиперсов, сообщила, зевая, крася ногти вонючим лаком:

– Ануфрий Иванович в командировке.

У Валентина от свалившихся разом напастей помутилось в глазах. Он оперся спиной о стену.

Алсу бросила на Реброва насмешливо-сочувственный взгляд.

– Так спать надо было меньше. Вам объявляли уже двести раз про срок сдачи выписки из паспортного стола.

Валентин раскрыл глаза.

– Мне сказали до пятнадцатого.

– Вообще-то до пятого. У вас кто староста?

– Был Ренат в прошлом году, а теперь Юлия… – приходя в ужас от догадки, пробормотал Ребров.

Первой его мыслью было помчаться в коридор, выловить прекрасную татарочку и размазать ее по стене. Но он тут же понял всю нелепость этой затеи. К тому же, ему самому надо было почаще заходить в деканат, как это делают некоторые студенты.

– Эй, ты что так побледнел? – даже опустила флакончик с лаком Алсу. – Ничего страшного, переведешься на другую специальность.

– Какую еще другую? – очнулся от кошмара Ребров.

Секретарша торопливо завинтила крышку вонючего флакончика, потянулась, красиво выгибая весьма полную грудь, к шкафу.

– Да я пошутила. Достань, пожалуйста, папку номер СПС-2.

Ребров выполнил ее просьбу с нехорошим предчувствием. И оказался прав. Полистав списки, Алсу громко застучала ногтем по одному из них:

– На вашей специальности, к сожалению, все места забиты. Могу только на другую специальность перевести. Эй, эй, да ты болеешь что ли?

Валентину на самом деле поплохело. Выходило, что благодаря козням Юлии и собственной неосмотрительности, он попадал на метрологию. Мало того, что надо было досдать кучу предметов, так и специальность была совсем другой, прямо не связанной с химией, да к тому же еще неинтересной.

Как бы там ни было, он попытался поговорить с деканом, но только потратил время, поскольку декан, если был трезв, отличался неуловимостью. Через неделю после бесконечных визитов и «декан будет завтра», Реброву оставалось только смириться с новым расписанием, чтобы не отстать от учебного процесса. Он решил ничего не говорить матери, поскольку с недавних пор начал питать стойкое отвращение к ее вмешательству в его личные дела. Разумом он понимал, что если поднять шум, дойти до ректора, то можно было надеяться все поправить. Но надежды были мизерные. Валентин отчетливо помнил, что уклонился от оформления одного вздорного гранта. А ведь для ректора это были «показатели»! Кого волновали его настоящие знания? Кому нужна была его учеба? Нет, поправить дело можно было только вторым, но на этот раз откровенным, унижением. К тому же, Валентин меньше всего хотел показаться слабым и «пострадавшим» от козней Юлии и К. Он вдруг оценил, что теперь не будет видеть рож высокомерных сверстников.

Вернувшийся из командировки Ануфрий Иванович предложил не горячиться, а взять академический отпуск, чтобы на следующий год восстановится на «своей специальности». Реброву, в принципе, нечего было терять. Ему не грозило очутиться по призыву в Чечне и походы в военкомат, с его гогочущими майорами и толпами бледных призывников с фальшивыми медицинскими справками, были не часты и не обременительны.

1998 год стал богатым на события. В январе в денежный оборот вернулась копейка: облегченная, как венгерский пфенинг, с копейщиком Георгием Победоносцем на месте советского герба. В марте ушел в отставку премьер-министр Черномырдин, отличившийся фразой: «Правительство не тот орган, где можно языком!» Летом в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга захоронили останки Николая II и членов его семьи. 14 августа президент Ельцин сделал заявление о том, что дефолта в стране не будет, а 17 августа премьер-министр Кириенко, прозванный в народе «Киндер-сюрпирзом», объявил государство банкротом. Еще в марте месяце буханка хлеба стоила две с половиной тысячи рублей, летом два с половиной рубля, а осенью, после «черного вторника», уже все двадцать рублей!

Чем занимался Валентин целый год? Не поверишь, читатель, но он вообразил себя отшельником. Юный гений вставал по привычке рано, наспех завтракал и отправлялся в республиканскую библиотеку. В конце 90-х это было шумное и популярное место. Там и в воскресные дни сидели, склонившись над томами, студенты. Курсовые и рефераты писались от руки. Библиотекари путали ксерокс со спринтером. Отсканированные номера старых газет существовали только в кадрах голливудских фильмов. В отделе периодики, желающие ознакомиться, например, с номером «Вечерней Уфы» за 1969 год, заказывали огромную пыльную подшивку, величиной со стол для игры в пинг-понг.

Подшивку поднимали из подвала на скрипучем лифте времен молодости Надежды Крупской. На пыльных и темных шкафах с собраниями сочинений Ленина, материалами съездов, выставленных для свободного расхищения в коридор, не хватало разве чучел ворон и крокодилов. Основная часть библиотечного фонда была уничтожена серией набегов слушателей Восточного экстерного гуманитарного университета. Большинство запросов, после часового ожидания, возвращалось слушателям с пометкой «нет на полке», «нет в наличии» и т.п. Но Валентин торжествовал. Ему нравилась сама обстановка. Иногда его чистый, невинный взгляд останавливался на девушке, роющейся в каталоге. Он наблюдал за ней, не думая знакомиться. Его восхищали ее тонкие черты лица, небрежно откинутые назад волосы, высокий, пунцовый от духоты, лоб.

За разочарованием в нужной литературе, наступило разочарование в выбранной методике исследования. Все чаще, в прозрачных кристаллах, быстро черневших в колбах и реторах, Валентину чудился блеск ритиных глаз.

Вообще, Валентину некогда было скучать. Профессор доверил ему ключи от личной лаборатории, располагавшейся в НИИ на Чернышевского. Сырую осень за высокими окнами сменила кристаллически-морозная зима. В середине февраля солнце стало припекать через двойные рамы. Закапали сосульки и, Валентин оглянуться не успел, как подоспела, короче девичьей юбочки, уральская весна.

Лето (Ануфрий Иванович предложил отдохнуть от вредных веществ лаборатории) прошло в потреблении газет, семечек и свежего пива. Мой герой еще не научился ценить времени. Будущее представлялось длинной в миллиард лет.

Однако и в сентябре, несмотря на заступничество блистательной когорты профессоров, Реброву не удалось восстановиться «по своей специальности». Финдиперсов уговорил согласиться на метрологию. «В конце концов, у тебя остаются мозги, самый надежный капитал. А там, посмотрим насчет аспирантуры. Может хорошо, что не поехал во Францию. Не думаю, что наши богатенькие мальчики и девочки будут заниматься за границей наукой», – успокоил он.

Новая группа оказалась больше чем наполовину состоящей из деревенских и иногородних. В ней не было никаких договорников, то есть крутых. Общее изменение стало видно из изменения обстановки. «Элитная» группа занималась чуть ли не в единственном приличном помещении университета, а «рабоче-крестьянская» – в какой-то полудощатой пристройке, где морозными ноябрьскими утрами стоял дубак. В декабре стало хуже. Задул северо-восточный мерзкий ветер из Сибири. Батареи, раскаленные, как лбы агонизирующих больных, только делали вид, что согревают воздух.

В лаборатории по химическому катализу треснул потолок, и ее закрыли. Валентину сразу вспомнились занятия в школе: в шубах, когда ручки стыли в руках, и не чувствовалась бумага. Все три аудитории были раздолбаны и разворованы еще на рубеже 80-90-х. Два совершенно пустых шкафа с разгромленными полками подпирали кривой потолок. Из щелястых рам, состоящих из одних слоев масляной краски, дуло. По временами звук напоминал переливы заунывной флейты. Так, наверное, играла фея-зима, заманивая путников в стылые, брошенные зимой, дачные кооперативы вокруг Уфы. Преподаватели приходили в толстых свитерах, часто после жесточайшего похмелья. В конце лекций следовал неизменный отзыв студентов в коридор.

– Не будет ли у вас, молодые люди, в займы до завтра? – спрашивал, трясясь, с красно-синим носом, страдающий лектор.

Дисциплина на занятиях была ни шаткой, ни валкой. Но если в «элитной» группе Юлия могла позволить себе поспорить с преподавателем, а то и нагло распивать на лабораторной работе чай с пирожками, то здесь подобным вольностям не было место. Все преподаватели, уязвленные микроскопической зарплатой, без коммерческих надбавок как в «блатной группе», воспринимали студентов как личных врагов. Откуда им было знать, что пройдет еще немного лет, и они будут только во сне видеть переполненные аудитории. Но тогда об этом никто не думал.

В аудиториях стояла обморочная атмосфера. Привыкшие к окрикам и мату предколхозов студентки со скуластыми и темными лицами старательно записывали лекции слово в слово, как будто боялись даже пропустить служебные «э…», «мэ…», «так сказать» и пр. Задние парты, счастливо отгороженные от лекторов брустверами из сложенных пальто, шуб и пуховиков, были центрами настоящей жизни. Изредка гнусавое бубнение доцента нарушили крики вроде: «Туз!», «очко», «подмастил…», «Е5», «убит» и т.д. Иногда парни забывались, и слова лектора заглушал самый настоящий грохот игральных костей, перетряхиваемых в специальном деревянном стакане. Находились и такие, кто старательно работал ручкой: высунув язык, с помощью пресловутой «офицерской линейки» рисовал настоящие шедевры – ландкрузеры, квадроциклы и даже коней.

Единственными из молодых людей, которые что-то слушали, были Валентин, староста группы Мохов, по прозвищу Мох, и его сосед – начинающий плейбой Меркин. Страдая от одиночества, мой герой предпринял попытку познакомиться с Мохом и Меркиным. Но староста оживлялся только тогда, когда речь шла о замене унитазов в общаге, Меркин ограничивался шуточками фривольного содержания.

Высокий, стройный, в узких джинсах, он вызывал восторг женской части аудитории. Кроме того, по слухам, вечный мистер химического факультета, был членом таинственной «Красной гвардии Рифея». Это приводило девушек в состоянии экстаза. Они косяками валили на крыльцо, когда там курил Меркин и, хлопая глазам, слушали даже откровенную ересь.

Когда к Валентину за помощью в оформлении курсовой обратился Алмаз, мой герой представить не мог, к каким ужасным событиям это приведет. Алмаз слыл любимчиком декана, хотя был туп как пробка. Он вообще непонятно как учился, но его жалели. Алмаз являлся коренным башкиром, знал клич своего племени, постоянно болтал об оригинале шэжере на буйволовой коже и к тому же был неплохим боксером. Он гордо нес знамя спортивных достижений факультета. Он был крепок, голубоглаз, скуласт. Одна его переносица могла расшибить крепкую деревянную дверь. Но оказалось – Алмаз как ребенок. Он искренне удивлялся всему, что ни говорил Ребров, слушал его с придыханием, как слушают папуасы спустившегося с небес бога.

Скоро такое почитание развратило Валентина. Молодые люди вместе шли после занятий на съемную квартиру Алмаза, брали по бутылке молдавского вина и сидели за скромным студенческим столом. Поскольку с ними не было девушки, то все разговоры рано или поздно сворачивали на политику. Валентину мерещился новый «Союз меча и орала». В одну из посиделок студенты допились до протокола собрания алхимического ордена «Гомункулус». Кроме того, каждый внес по пятнадцать рублей в кассу организации.

Однажды Алмаз пригласил каких-то алаярок из Учалинского района. Валентин, чтобы случайно не столкнуться с ними взглядом, решил нажраться. В какой-то момент ему стало даже не страшно. После того как Алмаз отключился, выпивка закончилась. Алаярки, которые выпили больше, чем Алмаз, сидели недовольные и фырчали. Тут мой герой, вообразив себя новым великим комбинатором, по-хозяйски выгреб все деньги из кассы организации. Алаярки были в восторге от такой щедрости.

Гнилая осень очень долго, неохотно сменялась гнилой зимой. Потом ударили морозцы, посыпал снежок, скрыл колдобины на тротуарах, присыпал картинно полуразвалюхи частного сектора. Валентин старался не вспоминать о последней встрече с Ритой. Это заставляло его страдать. Правда, оставалось еще пророчество Изольды насчет бледнокожей девушки. И оно не замедлило с исполнением!

ГЛАВА XV

ОРГИЯ В ОБЩАГЕ

Новая героиня в пушистом голубом капоре сразу заставила Валентина позабыть о мрачных мыслях. Он давно обратил на нее внимание. Наверное, еще на подготовительных курсах. Ее звали Эльвирой. Она не попала в один с Ребровым год, и теперь училась на рабфаке. Да, оставался еще этот загадочный осколок советских времен. Эльвира ходила на лекции, у нее даже была какая-то особенная темно-малиновая зачетка, а не синяя, как у обычных студентов. Однако при поступлении Валентин был высокомерен. Он еще жил мечтой о встрече с Ритой. Ему казалось, что ничто не может повторить, заменить черноокую гурию, как не может повторить и заменить одно совершенство – другое совершенство. Эльвиру нельзя было назвать красавицей. В ее малокровном, мертвенно бледном лице чувствовалась головокружительная скорбь. Бледно-розовые губы всегда были поджаты в презрительном выражении.

Только одни зеленочные, не согласующиеся с обликом желчной девы, глаза, яркие, как майская зелень, притягивали. Эльвира ходила постоянно в одних и тех же черных шерстяных коротких юбках, в самопальных кофточках и футболках с рваными краями. Иногда девушка нарочно ярко красилась. Ее лицо покрывал такой густой слой пудры, что она напоминала японскую гейшу. Одним словом, Эльвира была в определенном смысле находкой для уставшего от небесных образов поэта.

Но пушистый новенький капор преобразил все. Впечатление даже не могло испортить совсем не по моде надетое, вместо полагающегося голубенького пуховика, пальто с допотопно-округло зауженной талией. Теперь Валентин мог мечтательно рисовать в голове или даже в тетради почти воздушный, призрачный профиль университетской сильфиды.

Эльвира не кокетничала как Амина. В ней, можно сказать, было что-то мужиковато резкое как у всех девушек из Богом забытых поселков городского типа. На переменах в коридоре она могла опереться всей спиной о стену, выставить затекшее колено и громко хохотать. В ней, пожалуй, присутствовало что-то вульгарное, ее эрудиция находилась на уровне пятилетнего ребенка. Только одну фразу Эльвира повторяла почти с неизменным успехом и придыханием настоящей светской львицы: «Как мне здесь все надоело! Смотаться бы куда-нибудь на Майорку!» Понятное дело, один новенький капор не мог свидетельствовать о том, что она без помощи любовника вообще может уехать дальше шашлыков в Приютово. Но, как ни странно, такая именно девица оказалась очень к месту.

Вряд ли бы Валентин сделал первым шаг к знакомству, если бы на перемене Эльвира сама не подошла к нему.

– У тебя, говорят, учебник Хомченко есть?

Ребров потупился от смущенной гордости.

– У меня.

– Я его первой в библиотеке заказала, но потом отошла в буфет. И потом, я между страницами свою зебру оставила.

– Так если он тебе нужен – бери, – не стал торговаться Валентин.

В глазах Эльвиры вспыхнул аметистовый огонек.

– А ты, вправду, неплохой парень.

Тут в их беседу посчитал нужным встрять один из студентов-игроков.

–Говорят, он без приглашения поперся на Павловку за одногруппниками.

Шутник, наверное, рассчитывал унизить Валентина в глазах девушки, но она зевнула.

– Ну и молодец, что так сделал. На людей смотреть – обезьяной станешь.

Этих простых слов сочувствия было достаточно, чтобы Эльвира засияла в глазах Валентина особым светом. Сразу куда-то подевались ее фамильярность и плебейское высокомерие.

Эльвира, наклонив русую головку, сказала таинственным полушепотом:

– Знаешь что… приходи ко мне в гости в общагу чайку попить.

Валентин настолько ополоумел от предложения, что в первый же свободный вечер, не вытерпев муки, явился в общагу на улице Свердлова с объемистым пакетом. Весь день накануне он ревизовал свой гардероб, в конце концов, остановившись на турецком свитере с оленями. Свитер явно стремительно выходил из моды, но Ребров решил, что в общаге и так сойдет. К тому же, все остальное, – мешковатый отцовский костюм-тройка, пузырящийся джемпер, рубашки, глухо, как на покойнике, застегивавшиеся на шее, – было таким же отвратительным, как советский пропагандистский плакат. Потом Валентин долго опрыскивал себя литрами отвратительного мужского одеколона «Зеленое яблоко». Одевшись, он обнаружил, что забыл постричь ногти на пальцах. Все пришлось проделать наспех, но результат оказался вполне сносным.

На входе в общагу Реброва встретила совсем не усатая вахтерша, а милая девушка, погруженная в чтение распавшегося на половинки дамского романа. Однако это не помешало ей потребовать у посетителя паспорт. Валентин начал шарить и обнаружил, что паспорт так и остался лежать на тумбочке трюмо. Лоб пробила испарина. А вокруг ходили, суетились веселые студенты.

– А, ладно, – махнула рукой девица. – Скажу тете, что через окно в туалете на первом этаже пролез. Идет? Только если что, – я тут не причем, сам будешь с деканатом объясняться. Тебя не видела и не знаю.

Искушение было настолько велико, что Валентин смело одарил юную привратницу плиткой шоколада из пакета.

– Мерси, – поблагодарила та, запунцовев, как покрашенная цветной тушью лампочка самодельной новогодней гирлянды.

Общежитие представляло собой стандартное пятиэтажное кирпичное здание, насквозь пропитанное запахами разной степени зловонности. Особенно невыносимо было на первом этаже. Зажав нос, Ребров стрелой взлетел по лестнице. Проходя второй, он увидел, как два пьяных парня с ожесточением бьют в дверь из-за которой доносились истошные девичьи вопли. На третьем открыто грабили продуктовые припасы безвестного счастливчика. Студенты-грабители так были увлечены дележом содержимого сумки, что не обращали внимания на открытую дверь.

Тридцать вторая комната на четвертом этаже оказалась закрытой. Но тут за спиной Валентина раздалось шарканье тапочек. Он обернулся и увидел желтую, как свечку, девушку в темно-синем халатике.

– А Эльвира здесь живет? – спросил Ребров.

Студентка смерила гостя любопытным взглядом.

– Она в тридцать четвертой, на дне рождения у Моха. Однако, дайте пройти мне, молодой человек.

Когда Ребров прошел к указанному номеру и, не дождавшись ответа на свой стук, открыл дверь, он сначала не увидел Эльвиру, так все было заволочено клубами сизого сигаретного дыма. Но дым сигарет явно не был с ментолом, это был гремучий газ. Появление Валентина явно оказалось полной неожиданностью. Тень в коротком платьице-халатике скользнула с коленок Моха на незастеленную, почерневшую от грязных пяток, кровать.

Обстановка комнаты совсем не напоминала чистенький нелепый парижский кампус, больше похожий на те модели детских комнат, которые ныне можно увидеть в любом уважающем себя мебельном магазине. Обстановка студенческой комнаты образца 1998 года была самой зверской. Обои висели лохматыми клочьями, причем снизу они все были украшены замысловатым орнаментом в виде отпечатков ботинок. Встроенные шкафы выдавали свое присутствие дырами, которые эти самые ботинки им похоже и нанесли. Щелястые полы скрипели, как кости мертвецов. Однако студенты пребывали на вершине счастья.

На столике, застеленном двадцатью неразрезанными экземплярами университетской газеты «Гаудеамус», громоздились редкостные для общежития бутылки и закуски. Первым делом Валентин увидел две сосульки столичной, одну замысловатую капсулу «Белебеевского джина», вскрытую банку больших шпрот и паштета из кальмаров.

– Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! – первым нарушил молчание Мох. Ему вторил смех Алмаза и Костяна. Костян был школьный знакомый Валентина из параллельного «А».

Кажется, раньше это был тихий, даже скромный парнишка, совсем непохожий на своего бойкого красивого тезку. В школе он останавливал Реброва в коридоре и рассказывал какие-то вечно «новости», про девочек, про раздевалку. А тут вдруг – заматерел.

– Помнишь, Валек, выпускной девятый? – с места в карьер пустился в воспоминания Костян. – Ваши в двадцать первом, в кабинете физики, фоткались. Ты стоял между Танькой Красноперовой и Костей с вашего класса, который девчонками в параллели нравился всем, кроме Таньки. А Танька, коза, нарочно с ним сфоткалась, потому что ее Димон конкретно достал.

Костян напоминал тщедушного сыщика из мультика «Новые приключения бременских музыкантов», казалось, он глазами уже залезает тебе в карман. Нижняя челюсть его сильно выдавалась вперед и своей массивностью напоминала челюсть средних размеров павиана. Еще один бражник сидел на полу и бессмысленно пучил глаза. Он явно находился в стадии временной потери контакта с реальностью.

От неожиданности Ребров отшатнулся к двери, страшно зашуршал пакет. Тут Эльвира феей подлетела к обалдевшему рыцарю.

– Ой, это ко мне мальчики. Ты ведь точно ко мне зашел?

Валентин кивнул.

– Мы только с ним немного посидим. А вы не расходитесь! – бросила девушка клевретам.

Хотя это вызвало смешок у Моха, Эльвира даже бровью не повела. Взяв Валентина за руку, она буквально затащила его в тридцать вторую комнату.

Соседка Эльвиры опять куда-то вышла. На тумбочке лежали стопкой учебники. Из одного торчал лист бумаги. Валентин наугад выдернул, начал читать: «Прикинь, подруга, эти что уроды сказали, когда я им в столовой…»

Эльвира закричала:

– Это личное!

– Почему?

– Это переписка с одной моей… м-м подругой. Я знаю, лучше по телефону или при личной встрече, но мне нравится, чтобы как в старину, в «Войне и мире». Это благородно. Аристократы ведь переписывались и наибольшие свои тайны доверяли листам бумаги. Но чтобы было секретом, лучше прятать письма в учебники. Вот куда никто не полезет искать. Ха-ха! Лучше это почитай. Прикольно!

С этими словами она протянула Валентину квадратик бумаги, на котором старательным девичьим почерком было выведено:

отвафлить – в рот, отфоршмачить – классика, вертолет – во все щели.

Ребров посмотрел на Эльвиру. У той прямо сияли глаза.

– Правда, здоровская пошлятина? Это я у Лысого и Джинника списала. Ну, тех, которые в кости на лекциях играют. Они вообще меня склоняли к одному из вариантов, только я послала их куда подальше!

Ребров, переведя дух, полез в пакет за шампанским и фруктами. Холодные, злые глаза Эльвиры, злые даже когда она смеялась, заблистали.

– Ого, да ты настоящий кавалер! Дай-ка я тебя поцелую… в губы.

Валентин не успел отреагировать, как все его существо прожгло этим поцелуем. Он был как прикосновение Снежной Королевы.

– Ты самая красивая девушка у нас на курсе, ты это… знаешь? – начал бесхитростный подкат мой герой.

Эльвира усмехнулась.

– Об этом мне все говорят. Мне надоело.

Валентин не смутился, но не потому, что успел приобрести опыт в отношениях с девушками, а потому что помимо воли, несмотря на вполне объяснимый прилив желаний, ощущал превосходство над Эльвирой, ощущал, что хотя она симпатичненькая, все же ей даже до Амины далеко, не говоря о таком идеале как Рита. Это произвело впечатление на Эльвиру.

– А ты не покраснел и не стал в ответ заваливать тупыми комплиментами, – сказала она тоном заинтригованной женщины. – Я всегда поражалась парням. Пусть представят себя на месте девушки. Ладно, один раз приятно, когда похвалят фигурку. Второй, третий – тоже ничего. Но потом… – Эльвира закатила глаза, словно выражая скорбь всех представительниц прекрасного пола мира.

– Так это вранье? – спросил Валентин.

– Конечно, конечно, – прошептала Эльвира, падая на кровать, выставляя напоказ такие гладкие, такие очаровательные мраморные коленки, что мой герой, увы, не удержался, припал к ним как к источнику наслаждения. Тело Эльвиры затрепетало, выгнулось жаркой дугой, а потом…

– Боже, а шампанское?! – вскричала юная соблазнительница. Она села в постели и посмотрела на гостя как помешанная. – Если мы сейчас его не выпьем, то придут эти, – Эльвира сделала мерзкую гримасу, – и все выжрут. Они даже вкуса не почувствуют, у них глотки давно водкой пропитаны.

Валентин, будто платье, содрал тонкую фольгу с горлышка бутылки, сразу продравшись к проволочному корсету. Начало было хорошее. Мой герой еще ни разу не открывал шампанское даме.

– Только не стреляй в потолок. Я боюсь, – предупредила Эльвира.

Неслышное свинчивание проволоки и, тише удара капли, хлопок. Из элегантного темно-зеленого горлышка потянуло запахом дорогого банкета. Разлитое в еще малопривычные пластиковые стаканчики, оно дополнило атмосферу неожиданного будуара.

– Можно я тебе на колени сяду? – спросила Эльвира, пояснив. – Я так устала от этих мужланов, ты не представляешь! Да, здесь у нас совсем не как в сериале про Элен. Девки тащатся по нему, а я – ненавижу. Смотришь, в каких комнатах французские студенты живут, и от зависти умираешь!

После первого тоста «за встречу» последовал второй.

– Между прочим, если ты будешь хорошим мальчиком, я открою тебе формулу любви, – зашептала Эльвира.

– Зачем тянуть? – пробормотал Валентин, расстегивая пуговички на девичьем халате.

Эльвира убрала руку. Белоснежные полушария не однократно воспетой в общажном фольклоре верхней части дамского туалета на мгновенье ослепили Реброва. Голос Эльвиры прозвенел свинцовым хрусталем.

– Ничего особенного: всего лишь С2Н5ОН.

– Аqua vitae, – прошептал Валентин, ощущая как бьется под тугими полушариями лифчика сердце Эльвиры…

ГЛАВА XVI

ЧЕМ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ МЕЧТЫ

В начале ноября 1998 года по всей Уфе висели плакаты очередного голливудского шедевра Винсерта Уорда с Робином Уильямсом. Зрители упивались красочными спецэффектами: цветами из масляных красок, головокружительными полетами. Но особенно поражало авторское виденье Ада – холодный опустевший дом со сквозняками и хлопающими дверьми, в котором нет места памяти, желаниям и здравому рассудку.

Справедливо утверждение, что каждый из нас видит Рай по-своему, но не менее, а может быть более справедливо, что преисподняя гораздо более унылое место, чем принято считать. Кипящие котлы с серой и суетящиеся вокруг них хвостато-рогатые алхимики если и существуют в реальности, то, верно, как в «Божественной комедии» Данте, ниже шестого адского круга.

Моего героя неумолимо затягивало в воронку разврата. Когда он потянулся к бретелькам, в дверь забарабанили крепкие кулаки.

– Что вы там, без нас пьете? Валёк, подлый трус, выходи!

– Черт с ними, не отпирай! – прошептал Валентин в ухо общаговской прелестнице.

Эльвира, вспорхнув с колен также легко, как на них села, сказала:

– Не люблю заставлять людей ждать. Это неприлично. Не забудь взять конфеты и шампанское!

Через минуту они снова были в комнате Моха. Ребров не послушался Эльвиру и теперь недопитая бутылка шампанского гордо высилась среди вскрытых, словно подбитые танки, консервов. Игристая жидкость ушла в одно мгновенье, как будто испарилась в торопливо протянутых стаканах. Конфет хватило не намного дольше.

Валентин видел, как вместе с размазанными на губах шоколадными помадками, отлетает любовь Эльвиры. Теперь она смотрела на него откровенно враждебно. Ее подбородок заострился, глаза холодно блестели – как свежевыпавший снег, как хрусталь. Высокомерие читалось в каждой черточке. Но это высокомерие было настолько совершенным, настолько прозрачным, словно глубина незамутненной, лишенной водорослей и микроскопических рачков воды, что создавала полную иллюзию прекрасного.

Реброву временами казалось, что Эльвира взирает на него с тайным одобрением. Но почему это так волновало? Может быть в Эльвире он почувствовал нечто другое, чего не было в Амине, но что было в Рите? Нет, конечно, Рита была умной, проницательной, веселой, но не только. Рита была также трогательно гордой и независимой, умея выражать свою гордость одним взглядом. Только чего не было в ней – так фальши, той фальши, которую радиацией источала Эльвира.

– А ты почему водку не пьешь? – спросил вдруг Мох.

Алмаз и Костян посмотрели на Валентина с вызовом.

– А ты почему? – спросил Ребров.

Мох усмехнулся.

– У меня печень слабая. Гепатит в детстве перенес, мне водку нельзя, а шампань – это для девушек.

– Правильно, – икнул Алмаз.

– Точняк, – поддержал его Костян.

– Вы скоты, ваша водка ужасна! – расхохоталась вдруг Эльвира, и так посмотрела на Валентина, что в ее глазах можно было прочитать: «Ну что, доволен своим героическим поступком?»

Реброва, конечно, форменно испытывали, форменно подставляли. Но ему, после Павловки, было все равно. Он знал, что теперь они с судьбой квиты. Валентину пришла в голову странная мысль в очередной раз поиздеваться над обманувшей его ожидания Эльвирой. Ничего не говоря, он наполнил стакан водкой почти доверху и выпил одним залпом.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒