ХИМИК-СКЕЛЕТ И 15 страница

Ребров решил проехаться до Витаминки на Кирова, сделав крюк через то место, где в конце XVI века отряд прибывших из Москвы стрельцов заложил дубовую крепость. Сутолока, упрятанная в трубу, давно превратилась в грязный ручей. Среди массы неряшливых частных домиков сверкал купол Сергиевской церкви. Белая чернела свинцом в обрамлении песчаных берегов и палевой массы голых деревьев. Туман еще укрывал основания обоих мостов, заползал на Кооперативную поляну. Плиты, укрепляющие берег, заросли травой, спуски местами разрушились, разбитый асфальт был во всей наготе. Только один Монумент Дружбы сарматским мечом осенял картину постсоветского упадка.

Олег и вправду жил на улочке тихой и сонной. Валентин ожидал увидеть маленький уютный особнячок, с неожиданной оградой, львами у входа и чуть ли не прислугой. Но его встретила банальная панелька, окруженная безобразно растрепанными, как ведьминские волосы, тополями. В подъезде было накурено, грязно, окна открыты. Чуть не поскользнувшись на брошенной картофельной шелухе, он позвонил в обитую дерматином дверь. Дверь ему открыла высокая брюнетка лет двадцати восьми.

– А, это вы? Олег сейчас выйдет, вы пока в кабинет проходите.

Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить всю претенциозную убогость трехкомнатной квартиры. Узкий коридор, вытянутый, как гроб, зал, зачем-то названный кабинетом. Крохотная комнатка-спаленка. Еще одна, с приоткрытой дверью, явно принадлежащая мальчику-подростку – боксерские перчатки на стене, постеры с Брюсом Ли, Сталлоне в образе Рембо.

Зал условно делился на две части желтой ширмой. Брюнетка провела Валентина к окну, возле которого стоял старенький стол с зеленой лампой, три стула, этажерка с книгами до потолка и печатная машинка. Что касается остальной обстановки, то углы комнаты украшали африканские маски. На хлипком полу – коврик для тепла. За ширмой –диванчик с продранными подлокотниками для гостей.

– Меня зовут Гульнара, – представилась брюнетка, – я жена Олега. А вас Валентин. – Он нервно всплеснула руками. – Прямо как Святой Валентин!

Ребров внимательнее пригляделся к Гульнаре. У нее были тонкие черты лица, ее можно было бы назвать даже красавицей, если бы не какое-то истерическое выражение глаз. Одета она была просто, по-домашнему, в черные брючки и темно-красный свитер.

Раздался шум туалетного бачка, покашливание, хмыканье. Наконец, в стеганом халате, в атласных тапочках, показался Фомин.

– Приветствую начинающего общественного деятеля!

Валентин покраснел от такой несколько нелепой рекомендации.

– Вообще-то я, прежде всего, исследователь.

Фомин похлопал молодого человека по плечу.

– Ну-ну, не надо быть таким скромным. Скромность к лицу только девятилетним девочкам. – Он обратился к сожительнице: – Гуля, принеси нам позавтракать.

– Опять будете сорить?

– Еще Киршовеев придет.

– Этот твой алкоголик?

– Не сердись, рыбка. Вот этот человек, который сегодня почтил нас своим присутствием, еще наделает шуму в уфимском гуманитарном курятнике. Хочешь, на спор, я из него даже поэта сделаю?

Гульнара произнесла сквозь зубы:

– Не сделаешь.

Олег, уклоняясь от спора с гражданской супругой, похлопал гостя по плечу.

– Тебе, дружок, надо научиться сочинять. Но это на самом деле несложно. Сумма технологий. Я покажу кой-какие приемы, потом мы задействуем кое-какие связи и дело в шляпе.

Валентин пожал плечами. Вообще-то он не за тем сюда приходил.

– Зачем мне это? Да и я не люблю сочинять то, чего не было!

– Я тоже. Но именно так ты и выделишься среди толпы. Ты будешь писать о том, что было, а тебе есть о чем написать: у вас есть организация, ты влюблен… Кстати, я не зря пригласил тебя именно сегодня. Я подведу тебя под благословение настоящего писателя и, по секрету, наиболее возможного кандидата в главные редактора ведущего русскоязычного журнала!

Через полчаса появился уже знакомый Реброву Ильяс, а с ним Сидор Известкин – маленький, лысенький молодой человек в очочках. Теперь, в свете дня, Валентин мог внимательнее присмотреться к гостям. Худабердыев оказался ужасным хохотуном. Он имел особенность выкатывать глазки под большими очками-иллюминаторами и вопрошать чуть ли не с поросячьим визгом: «что, правда что ли?» Вместе с тем его роднило с Фоминым какое-то высокомерие, выражавшееся в движении чуть не постоянно вскидывать подбородок, задирать нос к верху, как какой-то новоявленный Пиноккио. Известкин, напротив, говорил низким, но невообразимо ехидным голосом, так, что нельзя было понять – говорит он серьезно или шутит. Впрочем, похоже, шутил он всегда, совершенно не заботясь о том, к месту это или не к месту.

– Я хочу вам представить многообещающего молодого человека! – подвел Фомин Валентина к Известкину.

После этого, не давая гостям вздохнуть, он, с красноречием Загорского, перессказал «возможному кандидату в главные редактора» обстоятельства вчерашнего происшествия.

Валентин начал было говорить о Серебряном Вихоре. Известкин неопределенно кивнул. Ильяс отреагировал скептически.

– А, тот что ли остроносый? Ну, честно говоря, практикующий психолог-графоман, а его художники вообще рядом с профессионалами на стояли. В общем, малоизвестная личность, так оставшаяся на уровне кухонной самодеятельности!

– Вы его хорошо знаете? – нахмурился Ребров.

– Да, встречались один раз на ТЦ «Башкирия». Но мне сначала о нем одна художница рассказала. Нет, я не хочу сказать, что совсем чудак, но… после литинститута многие вещи в провинции начинаешь видеть как бы в их незреслости. К тому же, я призываю оценивать тексты, а не людей. Как человек может он и неплох, но я слышал его песенки. Это ниже плинтуса.

Валентин пристыжено замолчал. Не слишком ли он резво взял старт, чтобы судить о вопросах литературы и искусства?

К приходу третьего гостя, поэта Киршовеева, на столе убогой кухоньки разместилась нехитрая закуска: кусок ливерной колбасы и плавленые сырки. Выпивки, кроме пары бутылок пива, не было. Впрочем, Валентин, как настоящий ученый естественник, был не настолько глуп, чтобы стопроцентно поверить в многообещающие заявления Олега. Он понимал, что люди эти здесь собрались не только ради него.

– Так это и есть ваш грандиозный план Ильяс Ильсович, создать неформальную организацию начинающих писателей самоубийц? – произнес с убийственной иронией Известкин. – Хе-хе, однако интересная картина получается. Но я бы скорее подписался на физическую ликвидацию Палена, Филинова и прочих наших аксакалов. Только разве что пожалел бы своего шефа Андина.

– А кто ваш шеф? – спросил с наивным любопытством Валентин.

– Андин – главный редактор журнала «Забельские записки». Ох и чувствую, выйдет нам всем со временем боком его «здоровый консерватизм». Я бы предложил «здоровую эклектику», – ответствовал с холодным добродушием Известкин.

– Молодой человек, а вы книжки читаете? – невпопад спросил Реброва Ильяс.

Валентин кивнул.

– И какие?

– На днях прочитал книгу про одного… типографа. Мне очень понравились описания технологических процессов.

– Я считаю, что настоящая проза это повествование о реальных событиях в нереальных обстоятельствах, – заметил Фомин. – Короче, мы должны писать о том, что знаем.

Известкин кивнул.

– Считаю, что роман «Башкирская лесбиянка» неплох. Правда, его у нас не опубликуешь, только если отдельными кусочками и с измененным названием. Например, «Буренушка» или «Чернозем».

Все разинули рты, как будто он сказал что-то нереальное.

– В «Забельских записках»?

– В них самых.

– Но как?! А как же мнение Палена? Правительства, союза писателей? Да и сам Андин что, изменился?

Известкин загадочно улыбнулся.

– Появилась площадочка. Не зря же я сюда сегодня пришел. Про эти прожекты о неформальных объединениях я уже сто раз слышал. – Он тут же поправился: – Нет, конечно, я совсем не против и даже рад, что снова будут у нас в городе реально действующие объединения заместо почившего «Ленинца». Но, все-таки, главное внутренняя работа писателя. Или она есть или ее нет. А уж если нет таланта, то никакой организацией не высидишь.

Тут в разговор встряла Гульнара.

– Слушай, ты Олегу моему уши прожужжал, что с новостью придешь. Ну и в чем твоя новость выражается?

– Новости две. Первая, меня назначили ответственным по отделу прозы. И вторая. Там наверху разрешили отдать нам на откуп двеннадцатый номер. То есть его наполнение буду определять я.

Фомин сразу стартанул, загорелся.

– Готово название «Литературный перекресток»!

Ильяс Худабердыев нахмурился.

– Олег, надо быть скромнее, опять ты всюду суешься. Может ты будешь тем самым постовым, который будет регулировать движение на перекрестке? Надо будет привлечь к делу непосредственно Кочунова.

Гульнара, жужжа как рой пчел, бесстрашно накинулась на чудовищного Винни-Пуха.

– А ты, большой человек, помолчи. У Олега здоровые амбиции, а вы с Киршовеевым до сих пор не знаете, как выглядит трудовая книжка. А ваш Кочунов, между прочим, пидараз.

Киршовеев вздохнул. Он явно не желал ссорится.

– Вообще-то записей в моей трудовой книжке больше, чем строчек молодых поэтов, опубликованных в «Забельских записках».

– Ха-ха, здорово сказал! – затрясся в пароксизме смеха Худабердыев.

Валентин смотрел на эту странную компанию широко раскрытыми глазами. Он ясно видел, что уфимские литераторы никакие не друзья, что их собрали вместе амбиции. А Гульнара вообще показалась ему прямо сумасшедшей. Но теперь мой герой начал развращаться. Теперь он был готов воспользоваться любым оружием, даже липким от крови и мозгов потенциального противника. Мертвенно бледные лучи ноябрьского солнца залили комнату.

– Друзья! – воскликнул Ильяс Худабердыев. – По такому поводу предлагаю откупорить бутылку шампанского. – В моей голове родилась отличная идея. Давайте, чтобы не ссорится, как греческие боги, разделим между собой сферы деятельности. Я беру на себя поэтические переводы с башкирского для молодых авторов двеннадцатого номера. Никто не возражает?

Кухонька затряслась от дружных «ура, никто!»

После пятого тоста с шампанским все разом вспомнили о начинающем авторе.

– А почему бы вам не написать какую-нибудь научно-популярную статью о последних открытиях в химии? – поинтересовался у Валентина Известкин.

Фомин кивнул.

– Это будет отличная возможность пролезть в любой номер журнала.

Известкин усмехнулся.

– Ты хочешь использовать своего подопечного вроде троянского коня?

Валентин хвастливо согласился.

– Хорошо, я попробую!

– Вот и отлично!

– Черт, как же у вас интересно! – воскликнул Киршовеев и грустно добавил: – А я через несколько месяцев уезжаю в Питер. Кстати, а бродягу из Самарканда пришлось сдать в милицию. Такие вот дела.

– А женщины у вас тогда в подвале вашем, конечно, были? – со злостью спросила Гульнара.

– Одна очаровательная знакомая нашего молодого человека, – уклончиво ответил Олег.

– Негодяй! – вдруг взвилась Гульнара.

На лице Киршовеева возникло страдальческое выражение.

– Только прошу, друзья, не ссорьтесь.

– А мы стоим друг друга, – осклабился Фомин.

Гульнара, которая только что была готова убить своего сожителя, жутко улыбнулась.

– Да, мы мучим друг друга. Наша любовь – наша ненависть.

– Мы два ужа…

– Муж и жена одна сатана!

– Расскажи, дорогой, как мы вызывали дьявола!

Киршовеев смотрел на них, смотрел и… чуть не плюнул. От его благодушия не осталось следа. Глаза засверкали как у льва, собравшегося судить двух гадких гиен.

– Да вы что передо мной выеживаетесь? Ладно перед нами, мы вас обоих знаем как облупленных. Чего вы таким злодеями выставляетесь? Вы думаете, я не видел настоящих злодеев? Ты, Олег, постоянно между прочим болтаешь об изменах, о том, что ты готов трахнуть жену друга. Ты бы вместо этой всей ерунды лучше бы занялся квартирой. Ты живешь здесь как приживалка. Раз ты такой расчетливый злодей, альфонс и мачо – пусть тебя Гульнара пропишет. Так может любой дурак, пахать на взрослую бабу с чужим ребенком. Если ты такой мачо – прояви себя!

Олег и Гульнара вытаращили от неожиданности глаза и с откровенной ненавистью посмотрели на поэта. Худабердыев и Известкин стыдливо уставились в стаканы. Но Валентин был поражен вовсе не падением кумира, а той свободой отношений, которая царила в этом малом кружке. Он припомнил студенческие компании, припомнил Эльвиру. Там все скрывалось, тут вся грязь отношений выставлялась напоказ.

– Ах, пошел я. Плохо мне здесь! – вдруг с чувством воскликнул Киршовеев.

И ушел.

Валентину надо было бежать за поэтом, но на другой чаше весов были его амбиции. И он остался.

Сидор Известкин примирительно поставил на стол бутылку высокогорного шотландского виски.

– Пересвет хороший человек, но иногда его несет.

Худабердыев согласился.

– Простите его, Гуля.

Брюнетка поджала губы, а потом натянуто рассмеялась.

– А чего мне стесняться? Да, было такое. Но потом я увидела, что Пересвет – просто занудный философ. Он ведь крестился недавно. Какой чудак. А Олег – он гораздо интеллектуальнее и у него есть железная воля. Такая же как у меня.

– Моя киборгесса! – воскликнул Фомин.

Валентин, только после этого припомнив рассуждения Загорского про киборгов, поразился цепкой памяти Олега.

Потом зашла речь о грядущих планах. Каждый развивал их. Ильяс Ильсович рассуждал о необходимости издания двух журналов и литературном объединении города. Известкин говорил о публикациях, Фомин фонтанировал каламбурами, возмущался слабосильем ничтожных писателей гуманитариев, не забывая сказать, что у Известкина есть диплом технаря.

– Я великий детерминист! – кричал Олег. – Я разработаю формулу успеха. Сначала я опубликую теорию физики, потом Валентин опубликует изыскания по химии. Надо будет поискать девочек-биологов и ботаников, пускай они дадут нам открытия. Но мы на этом не остановимся! Потом мы займемся философией, займемся очищением литературы от маразматиков, дураков и графоманов. Мы объявим бойкот желтой прессе. Пускай они продолжаются заниматься убийствами и насилиями, политикой и историей. Мы будем заниматься соблазнением, мы будем смаковать, мы будем ходить по краю лезвия!

Валентин пьянел без вина от таких перспектив…

Уже в обед он сидел в своей комнате и строчил. По совету Фомина он впервые за все время учебы взял больничный. У Гульнары оказалась знакомая врач в студенческой поликлинике. «Ложь, положенная в основание здания успеха, это своеобразный вызов Богу», – напутствовал своего клеврета Олег. Чтобы еще больше подстегнуть юного коллегу, он намекнул на академика Нигматуллина. Мол, не бойся даже давать сырые результаты, главное – давать. Правда, когда Валентин в порыве искреннего любопытства поинтересовался насчет физических тетрадей Фомина, тот уклончиво ответил, что «еще нужно все перепроверить, особенно математический аппарат».

Олег, после встречи на своей квартире, изредка приглашал Валентина в кафе и всякий раз напоминал, чтобы Ребров спешил с громкими заявлениями. Искушений, в самом деле, оказалось предостаточно.

Однажды Валентин и Меркин случайно встретились на улице.

– Ты куда пропал?! – воскликнул красногвардеец. – Неужели так новые друзья увлекли? Ты крутой, погляжу, стал. Этот Фомин мне сразу подозрительным показался. Небось обещал, что поможет Лизу в постель затащить?

Валентин покраснел. Его первой мыслью было, что они с Олегом в сговоре.

– Совсем нет, – попытался он соврать.

Меркин пожал плечами.

– Ну, как знаешь. Лиза конечно хорошенькая, не то что эта уродина Кларисс или дурочка Ася, да еще и не заумная, но зачем тебе тупые советы женатиков? Они-то уже свое сделали, своего добились. Ну станет кто-то из них редактором, ну будет в комнатушке сидеть… И что? Думаешь, Лиза на это купится? Да, я видел, какими глазами она на Олега смотрела. Что журналисты, тебе, желторотику, могут предложить? Они сами за свои места трясуться. Ждут, когда старые товарищи передохнут. А новые конкуренты им не нужны.

Валентин вскипел.

– А ты что можешь предложить? Спрятаться в туалете от парня Аделины?

– Блин, ну ты острослов стал! – примирительно кивнул Меркин. – Нет, я хочу конкретные дела предложить. Я плюнул на «Красную гвардию». Ты в курсе, что Американец сбежал? Теперь появилась возможность создать свою политическую партию. Сейчас надо ловить момент. Только нужен человек, который открытия делает. Ты же без пяти минут ученый! Ты умный, можешь писать, выступать. Я, короче, беру на себя финансовую сторону, ты юридическую. У меня сейчас жуткий завал с сессией. А ты бы мог все досрочно сдать и съездить в Москву на учредительный съезд движения как там… «Союз левых организаций науки». Сокращенно – СЛОН. Нам уже обещают финансирование, офис, даже корочки оплачиваемых помощников Госдумы!

Прикинь, насколько это круче, чем какой-то там журналист. К тому же никто тебе не мешает как бы на два фронта работать. И вот тогда сам Олег к тебе забегает в офис. И это будет не зачуханная каморка, а помещение с евроремонтом. Девочку возьмем в секретарши, студентку, а не какую-нибудь старую рухлядь. У нас будет сидеть не позорная тетка, как в башкирских редакциях, а соблазнительная дева.

Сейчас надо ловить момент, пока народ не прочухал, что и как. Когда деньги выделит Москва, поздно будет. А сейчас все думают, что это подстава. Да, кстати, нам обещал помочь Славян Корнейчук, ну остроносый который, с седыми космами. Он предводитель уфимских неформалов, крутой чувак.

Валентин поморщился, вспомнив, как отзывались о Серебряном Вихоре в кружке литераторов-журналистов.

– А он… не слишком ли гуманитарий? У него какие-то подозрительные художники-музыканты.

Меркин рассмеялся.

– А ты про Лизу забыл? Для нее Славян, похоже, настоящий авторитет. Плюс, Славян сказал, что пойдет лично на прием к муфтию и добьется для нас выпуска газеты, помещения, причем мы ничего платить за это не будем! Так что решайся.

ГЛАВА XXV

ЕЩЕ ОДНА АФЕРА ГОРБУНА

Теоретические занятия в университете почти подошли к концу. Начались короткие курсы специализации. Но Валентин не чувствовал никакой тоски, внезапно охватившей одногруппников. И понятно. Он оставался парией, хотя скандал с Юлией и Эльвирой был во многом забыт.

Юлия больше не появлялась. Доносились глухие слухи, что во Франции она связалась с семидесятишестилетним владельцем сети пиццерий и сбежала с ним от мужа в Швейцарию. Ренат вернулся инкогнито и, устроившись в какую-то черниковскую фирму, запил в однокомнатной квартире. Евгений (выяснилось из случайного звонка Артурику) – умер. А что касается самого рыжего Артурика, то он женился на бухгалтерше и, наконец, полностью устроился в жизни. Каринэ уехала зарабатывать деньги в Грецию. Одна Ксюха устроилась по специальности на заводе полимеров в Бельгии.

Что касается рабоче-крестьянской группы, то в ней продолжилась рутина. Эльвира наконец поступила на нормальный первый курс и пошла по кругу. Она ходила ужасно наштукатуренная по общаге, вызывая всеобщий восторг пропахших лошадиным потом студентов. Она постепенно опускалась ниже и ниже. Уже маячила впереди карьера жены полупьяного слесаря. Мох перевелся на заочку и практически не появлялся в универе. Зато дружба с Меркиным крепла день ото дня.

И еще, Валентин чудом обнаружил родственную душу. До тех пор тихого молодого человека. Он был высокий блондин с крупными губами и волевым, на немецкий манер, лицом. Странно, но до сих пор молодой человек никак не обнаруживал себя. Он оказался медалистом и очень развитым коренным уфимцем. И Ребров, может быть, с ним вообще бы не стаканулся, если бы Алексея тоже не перевели на индивидуальное обучение. «Вот будете, как Ломоносов с Виноградовым!» – сказала им в деканате небезызвестная Алсу.

Меркин был хорош в своей области. А вот с Алексеем Валентину в первый раз вообще стало интересно общаться.

Они частенько, после экспериментов, шли вместе пешком до Зеленой Рощи. Алексей жил на Сагит Агиша. По пути, они признавались друг другу в прочитанных книгах, мыслях. Алексея, оказалось, интересует громадный круг проблем, и было удивительно, что до сих пор они не подозревали о существовании друг друга. Но Валентин не жалел, что Алексея не удалось затащить в «Красную гвардию «Рифея». Конечно, прокоммунистическая организация показалась бы слишком грубой такому тонкому талантливому человеку, которым являлся Алексей.

– Почему ты поступил на непрестижную специальность? – недоумевал Валентин.

– Я решил, что главное не диплом, а то как дальше устроишься, твои личные качества, – мудро отвечал Алексей. – Я поэтому ни в чем не участовал. Держаться в стороне было всегда моим принципом.

– А ты был в курсе… травли?

Алексей улыбался ослепительной белозубой улыбкой.

– Вы черте что там в общаге устраивали. А я предпочитал книжки читать. Художественные, религиозные. Любому естественнику не повредит знать не только научную фантастику. Не все исчерпывается наукой. Остается еще один, высший слой.

Так, беседуя, Ребров наконец поделился с другом мыслями о СЛОНе. Оказалось, Алексей знает куда больше его.

– А… так это все от Радова идет. Слышал о таком прелюбопытном мужичонке? Очень колоритная личность. Пожалуй, в этом движенни что-то есть. Они все трое начинали: Жирик, Радов и Лимонов.

Первым дезертировал Жирик, его купили за бабки как талантливого клоуна. Радов и Лимонов, в отличие от него, оказались интеллектуалами. Ты читал «Это я, Эдичка?» Прочти. Культовая вещь. Потом были национал-большевики. Крайне нелепая организация, из которой Радов вовремя вышел, по причине полного умственного убожества рядовых членов. Лимонов сейчас все дальше дрейфует в сторону экстремизма. Наверное, вскоре посадят.

Итак, остается Радов. Это крупнейший эрудит и интеллектуал. Лично перевел несколько книг Эрчи Элиаде, известного румынского мыслителя, пытавшего докопаться до сути Графа Дракулы. Ему принадлежат интереснейшие идеи. Например, о неоформленности русской души. Он пишет, что русские лица нечеткие, расплываются. Как расплываются все наши заунывные пространства и звучит песнь ямщика. Вот поэтому для думающих людей в России всегда был привлекателен запад. Там все ярче, продуманнее, клевей.

Валентин выражал бурное возмущение:

– Что ты такое говоришь? Что за чаадаевщина? Ты возьми наших химиков: Ломоносова, Менделеева, Бутлерова. А в круглой бутлеровской аудитории в Казани…

Алексей кривил лицо.

– Ну, Лавуазье ни чем не ниже нашего помора. Если бы не нелепая казнь, неизвестно, чего бы он достиг. Кислород он открыл по-крайней мере независимо от русского академика. А до Менделеева уже были сделаны серьезные основания. А Бутлеров… Ну хорошо, где сейчас русская наука? В глубокой жопе. Правильно, может быть мы и может дать какой-нибудь толчок, пузырь, а потом все лопается. Потому что первичный бульон всегда только бульон. А на Западе все умеют доводить до конца. На Западе знают вкус и толк жизни. Посмотри, как они даже умеют женскую красоту преподать! А наши куколки до тех пор матрешки какие-то, пока их умелый западный фотограф не щелкнет. Пока их не коснется лоск и ветер Европы!

– Но так зачем ты тогда восхваляешь Радова?! Если он имеет такое влияние на СЛОН, – терялся и возмущался Валентин, – то я к черту не буду участвовать в подобной организации! Человечество, это понятно. Но как я могу трудиться для другой страны, когда я родился в Уфе. Мне здесь каждый камешек знаком. Сера на железнодорожных путях, свинец из карбюраторных решеток. Знаешь, меня тоже зарубеж манит, я тоже хотел в Страсбург отправиться, но я знаю, что мои детские впечатления всегда будут связаны с родным городом.

Тогда Алексей прибегал к своему последнему и самому сильному оружию.

– Хорошо. Но а почему у тебя не получается ни с кем из россиянок завести роман? Я вот думаю, что всерьез человек может рассуждать о родине, когда женщины этой местности благоволят ему.

Валентин приходил в полное уныние. Ведь он мог сказать о Рите, но, несмотря на всю свою наивность, понимал, что как девственник не может серьезно рассуждать о любви. И все же ему мерещилось что-то возвышенное, благородное, вопреки даже женщинам России. Пусть иностранцы считают их добычей. Если люди науки объединятся, они добьются того, что их мнение будут уважать во всем мире! И тогда не будет у него, Реброва, отбоя от девушек!

В конце концов, итогом этих бесед-встреч стало согласие Алексея принять участие в новой организации. Но он сразу предупредил, что его будет интересовать исключительно «эстетическо-мистический» ключ.

Под заключение этого эпизода надо упомянуть и другой, не менее важный для настоящей этой истории.

А именно речь идет о том, что уже с начала четвертого курса Валентин стал задумываться об аспирантуре. Он стал задумчив. Ануфрий Иванович вдруг подозрительно охладел к нему. Стал сыпать оборотами: «возможно, но очень маловероятно, получиться пробить вам место», «будем стараться продвинуть вас», «если не получится сразу, попробуем задействовать запасные варианты, но не стоит надеятся сразу на лучшее». Для Реброва это был как бы удар пониже ребер. Он задумчивый ходил по коридорам университета…

Однажды ему встретился веселый физик-философ Рустам Бахметов. Принявший православие татарин с аккуратной черной бородкой. Из других черт Бахметова следует отметить внимательные коричнево-обезьяиньи глаза под толстыми линзами очков, довольное брюшко под тонким свитером и заводной хохоток.

– Э… что не весел, голову молодец повесил? – добродушно спросил он.

Валентин кратко поделился сомнениями насчет аспирантуры.

Бахметов хохотнул.

– В аспирку что ли собрался?

– Куда?

– В аспирантуру. Но, не бери в голову. Нет ничего проще. Для начала тебе надо найти научного руководителя.

Валентин испутил трагический вздох.

– Но кто!

Бахметов кивнул.

– Правильно. Ануфрий сейчас хромая утка. Говорят, он уже в Москву перенацеливается. А тебе здесь надо корни искать. Нет, ну можешь в Москву. Только для этого кандидатский минимум должен быть хорошо сдан. И в Москве где-то жить надо.

Ребров мотнул головой.

– Нет, насчет английского не уверен.

– Тогда наш университет без вопросов. И здесь я могу посоветовать тебе не очень молодого, но мудрого Вешнева. Его неоспоримый авторитет в основаниях неорганики признают все. Пусть местами консервативно, но зато он даст тебе такую базу…

Валентин, которому эта фамилия живо напомнила сестер Вежниных (а сколько весны было в этом звуке!) воскликнул:

– Да-да!

Наступила зима. В 1999 году она выдалась особенно резкой. Обглоданными вениками стояли пирамидальные тополя, каменная зелень елей в парках взрезала льдистый воздух. Снега не было, а тот что был – испарился, смешался с пылью. Уфа превратилась в Улан-Удэ. Общественный транспорт окончательно деградировал, в маршрутках было уютно только водителям. Тепло из ребристого шланга дуло исключительно в шоферский закуток. Салон, где сидели пассажиры, отдавался в полное распоряжение арктической стужи.

Однако в Валентине бурлила горячая кровь. Мой герой чувствовал настоятельную необходимость сменить имидж. Как раз подоспел лицензионный выпуск «Однажды в Америке». Там все гангстеры ходили в длинных черных пальто и стильных костюмах. Ребров для начала он решил избавиться от купленного еще вместе с матерью на распродаже двухстороннего пуховика. Однако даже скопленной стипендии и выделенных Викторией Павловной денег оказалось недостаточно для задуманного преображения. В «Башкирии» с трудом было отыскано пальто из черного драпа нужного размера. Правда, сшитое по советским лекалам, оно оказалось длинным в рукавах и широким в талии.

Некоторую несуразность наряда компенсировали подшитая Викторией Павловной подкладка из натурального меха, кожаный пояс и кожаная шапка на рыбьем меху.

Американец еще мелькнул прощальной звездой. Появление его было ужасно. С проклятой демской дискотеки, поставившей крест на «Красной гвардии Рифея», прошло чуть больше недели. Валентин встретил Василия на улице. Декабрьский город выглядел особенно мрачно. Слабое солнце не могло пробить стылой хмари. Кристаллы инея обозначали скелеты обратившихся в прах листьев. Асфальт как будто съежился, ощетинился камешками, готовясь к снежному погребению. По улицам гремели убитыми тормозными колодками раздолбанные автобусы. Люди передвигались как зомби, пугая друг друга остекленевшими глазами. Жестокие ветра гуляли по уфимским улицам, но не поднимали пыли, потому что грязь застыла. Зеркала затянувшихся льдом луж почти все лежали разбитыми. Треугольные осколки, чистые с одной стороны и мутные с другой с треском взрывались под шпильками прекрасных дев.

Валентин сшибся с Василием на улице. Ребров поразился. От прежнего Американца не осталось следа. Усы поблекли, глаза из укропных сделались грязно-неопределенного цвета. Но страннее всего было то, как он говорит об организации.

Американец, обросший щетиной, долго стоял оторопело.

– Без вас пока никак. Когда следующее заседание «Красной гвардии»-то будет? – спросил Валентин.

Василий, испуганно озираясь, пробормотал:

– Ничего не будет. Должен я кругом. Жена тройню родила. Камиль Свет-Наилич проворовался. Больше всех кричал, а деньги КПРФ-шные на покупку квартиры пустил. Исключен с позором. Как теперь жить?

С этой горестной нотой юридически подкованный сменщик Короля растворился в холоде уфимских улиц.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒