ХИМИК-СКЕЛЕТ И 13 страница

Нет, пора бросить в топку эту жалкую пародию на идеал! Он должен прямо сейчас и немедленно, ради материальной Лизы, отречься от химер несуществующего прошлого и будущего. Он должен жить настоящим временем, настоящей жизнью: здесь и сейчас! И только оставалось удивляться тому снопу новых знакомств, реальных знакомств, которые влекла за собой простая прогулка с Лизой.

Правда, подумав так, мой, в этот момент малодушный, герой – устрашился собственного низкого отступничества. Но Фомин как будто читал его мысли.

– У меня знакомый был. Встречался одновременно с двумя девушками. Одна для секса, другая для разговоров. А потом женился на третьей, редкой красавице, с которой случайно познакомился на книжной ярмарке. Он ей естественно ничего не говорил о своих любовницах, а потом как-то супруга сказала, чтобы он не парился. Обе его бывшие пассии – ее отличные подруги. Просто она не хотела выбирать неизвестный товар. Понимаете? Его надо было опробовать со всех сторон. То есть, мораль сей басни такова. Поскольку Бог – женщина, прекрасные дамы вертят нами как хотят.

Дружный хохот потряс подвал. Смеялась даже суровая Клара. А Ребров, с ужасом, с дрожью до скелета своего, осознал, что до сих пор он пребывал во власти грез, до сих пор он – не жил. Вот, пришел Человек, Титан, и раскрыл перед ним грядущие победы, грядущий Олимп. Как ученый Валентин понимал, какая пропасть лежит между солидными расчетами и публикацией результатов исследования в рецензируемом международном журнале. Но он еще не успел по юности своей столкнуться с тем, что рецензии тоже покупаются, но его двигала внутренняя порядочность, он просто не мог по-другому, ему просто было противно делать вид. Он был готов пропитаться всеми канцерогенами, он был готов есть хлеб, посыпанный желтой серой и медным купоросом, лишь бы только из сотен экспериментов нашлась нужная пропорция!

Подхваченный водоворотом чувств, Ребров воскликнул:

– Да, я тоже считаю, что нельзя понять механизм – не разобрав его. Люди слишком ленивые, они забывают о том, что Россия – это своего рода конструктор, здесь есть все элементы, даже самые редкие на Земле, из которых можно создать все новое, целый Новый Мир!

На самом деле при этом он имел совсем другое, а именно, что довольно оставаться ему девственником, что он должен решиться на соблазнение Лизы и стать ее первым настоящим мужчиной. И ведь потом ничто не мешает ему врать Рите, если Она вертит им как хочет? И вот как здесь оказался кстати Фомин! Валентин никак не мог понять, почему ему раньше не приходила в голову простая, ясная как день, мысль: сперва секс, потом любовь, сперва падение, потом – восхождение! Как он мог быть так слеп раньше, что всерьез верил, что между Квентином Дорвардом и французской принцессой ничего не было! Да, голливудские фильмы уже давно раскрыли глаза даже деревенским бабушкам, что трах обязателен перед романтическими отношениями или они ничего не стоят, или они даже не романтические отношения, а кружение двух лицемеров, как в том фильме с Джигарханьяном про разврат в разваливающейся советской школе! Нет, надо умерить свои амбиции, надо начать с низу, с неорганической химии, надо вернуться вспять!

Сам собой всплыл любимый фрагмент из лекции Ануфрия Ивановича: «Особое место в этом уровне знаний занимает неорганическая химия. Большая часть знаний, на которых базируется неорганическая химия, получена довольно давно, но во второй половине прошлого века она вдруг оказалась в тени фантастических достижений органической химии и химии живых систем. Практически у всех создалось ощущение, что неорганическая химия – в глубоком застое. Этому в немалой степени способствовали и университетские профессора, излагавшие предмет почти в неизменном виде на протяжении десятилетий. Между тем ситуация в последние годы существенно переменилась. Интенсивное развитие электроники, фотоники, сенсорики и спинтроники потребовало новых материалов со специальными свойствами, что привело к ренессансу неорганической химии.

Неорганическая химия гораздо сложнее органической химии. Последняя – это фактически химия одного элемента, а у неорганики их в арсенале почти сто. Именно это дает простор для создания самых разных материалов с разными свойствами. Химия твердого тела, переживающая с 60-70-х гг. период бурного развития, способствовала ускорению разработки многих ключевых для неорганической химии вопросов. Среди этих вопросов – природа нестехиометрических и аморфных веществ, влияние незначительных изменений состава кристаллов на их свойства и др. В неорганической химии большое внимание уделяется неорганическими материалам – сформировались такие области неорганической химии, как химия материалов для электроники, формируется направление, связанное с сенсорами химическими. Открытие, сделанное в 1986 И. Беднорцем и К. Мюллером, положило начало еще одной области неорганической химии и химии твердого тела – химии высокотемпературных сверхпроводников».

В глазах Олега, до сих пор игнорировавших существование Валентина и целиком сосредоточенных на Лизе, промелькнуло нечто вроде настороженного интереса, словно говорившего «ну-ну, молодой человек, вы сказали первую интересную вещь! А то ведь от вас, зеленых и ранних вьюношей, только и ждешь банальностей!» Поощренный этим неожиданным интересом, а еще больше вином, ударившим в голову, Ребров воскликнул:

– Я Лизе рассказывал… – он бросил на свою подругу кроткий взор, лаская, словно прося у нее разрешения на грандиозные признания перед этими малознакомыми людьми. Лиза, как будто разгадав его намерения, благосклонно улыбнулась. Ей очевидно льстили умные речи спутника. – Итак, – продолжал с жаром Валентин, – выслушайте мою идею.

И он в два слова изложил до сих пор поверяемую только особой тетради гипотезу.

Воцарилась гробовая тишина. Хлопки Фомина в этой тишине раздались гулким, словно у погребального колокола.

Теперь пришел черед Олега лить бесконечный елей.

– Я прямо поражен! Ты мне начинаешь нравиться. – Он окинул взглядом слушателей. – Эх вы, литераторы, филовлоги! Учитесь у химика! В самый корень зрит. Только постойте, я еще не знаю имени этого чудесного юноши.

– Валентин.

– А, Святой Валентин? Тем лучше! Я всегда испытывал скепсис в отношении молодых людей, все же мне девушки милее… – Фомин не удержался от гаденького воздушного поцелуя, посланного Лизе, – но вы на правильном пути. Да, мужчина примитивнее женщины. Его интересуют только ее ноги.

Валентин прямо вздрогнул, как будто очнувшийся внезапно от наркоза пациент.

– О! – издал он только один возглас. И мысли, быстрее света, замелькали в его голове: «Как только мог этот журналист, этот мужчина в цвете лет, вдруг узнать такие подробности? Как он смог проникнуть в самое существо его фантазий насчет ног обожаемой Лизы? Как он мог постигнуть самое невероятное, что есть во Вселенной? А именно, единство двух зеркальных противоположностей, увенчанных еще большим совершенством, единство адской, запрещенной низменной плоти и того, что виделось в мутно-пастелевых тонах дозволенного: плечи, даже груди, даже… женский живот, всегда удлиненный, чуть овальный.

Но даже не это было главное. И даже главное было не то, что Рита лишила его в форменном смысле того, что он мог запросто достичь. Главное было то, что можно было простым механическим приемом, с помощью примитивного траха, получить эмоциональный и психологический импульс, чтобы совершить мировое открытие. Итак, решено, он начнет с начала, с неорганики, с элементов еще неодушевленной природы. Он станет Богом! Нет, Учителем бога!

Тут пришло время Лизе проявить женскую нетерпеливость.

– Вы, кажется, остановились на массаже?

Олег отмахнулся.

– Это была достаточно банальная теория танца. Главным образом, я получал медицинские знания. Я понял, что мало одной механики металлических тел. Следует как можно тщательнее изучить мягкое, гибкое, податливое человеческое тело. Разумеется – женское.

– И как вам оно?

Фомин надулся от подступивших к горлу, словно отрыжка, желаний.

– Очень описательно. То есть я хочу сказать – женское тело и есть та божественная субстанция, которая наполняет весь этот бессмысленный мир тайным смыслом.

Валентин был настолько очарован подогретой винными парами тонкой мыслью Олега, что, как и остальные, не сразу расслышал, что в дверь подвала кто-то долго и настойчиво стучит.

ГЛАВА XXI

ЖУРНАЛИСТЫ-ЛИТЕРАТОРЫ

В романах и пьесах XIX века появление нового персонажа сопровождалось выходом дворецкого. Только Россия с ее непредсказуемостью ввела в моду буханье кулаком по двери. Именно таким образом не дают забыть о своем существовании мои соседи. Повод для бесед, как правило, удручающе однообразен: «вы опять затопили нас потоками мыслей» или «вы вчера всю ночь передвигали мебель». Впрочем, надо признать, что, входя, Нурман то ли так сильно затворил дверь, то ли ее заело, что новой партии полуночных гостей пришлось прибегнуть к более энергичным действиям.

– Эй вы там, внизу, открывай ворота! – наконец расслышал Валентин громкий веселый голос.

Лев, смешно косолапя, подбежал к двери, а потом вдруг передумал.

– Можно, я не открою ворот?

Киршовеев энергично замотал головой.

– Там наши. Я это кровью чую.

Лязгнул запор и полуночным бражникам предстала уже хорошо знакомая Реброву идеолог самопальных журнальчиков, картин и перфомансов Клара Непомочук с человеком похожим на чудовищного Вини Пуха.

– Ильяс Худабердыев с незнакомой мне прекрасной дамой! – прокомментировал появление гостей Фомин.

В желто-пыльном свете подвала пара выглядела примечательно. Оба в очках. Почти супружеская чета интеллигентов Серебряного века. Он был в черном с головы до пят. Она – в клетчатом пальто, в расстегнутом вороте которого трепетал белый, похожий на жабо, муслиновый шарф.

Пока Нурман принимал пальто у Клары (та разоблачалась как старшеклассница на вечере в районной библиотеке, то есть трогательно смущенно), Ильяс, словно улыбаясь очками, жал всем по очереди руки, включая Лизу.

– Ильяс Ильсович. Журналист и переводчик. Не представляете, друзья, ехали с мадемуазель Непомочук с одного мероприятия, и у дома с привидениями у такси шину спустило.

– Это я предложила зайти, – скромно созналась Клара. – Хотелось показать уважаемому Ильясу Ильсовичу штаб квартиру уфимского андеграунда. В конце концов, сидеть в прокуренном салоне оказалось выше моих сил.

Олега явно заинтриговали заигравшие на щеках Непомочук ямочки.

– Ого, а это выходит та самая твоя юная протеже, которую ты собрался лично чуть ли не со всей литературной общественностью Уфы познакомить?

– Она самая, – ответствовал Худабердыев и тут же принялся представлять Кларе своего «лучшего друга». Его речь отдавала явной газетной заметкой: «Фомин Олег Авдеевич. Со времен своего таежного детства знает, что золото – металл довольно тусклый. В 1985 году окончил Авиационный институт. Уверен, что все гуманитарии должны иметь представление о теоретической механике, а технари читать Музиля и отличать Мане от Моне. Писать начал поздно, поскольку и без того было много занимательных дел. Сейчас служит в газете «Истоки», думает, что помогать развитию литпроцесса в республике есть дело благородное, нужное молодым авторам – до тех пор, пока они не возмужают и не поймут, что все, что они делают, никому, кроме них не нужно».

Для Валентина это было как знакомство с биографией нового Бородина, который помимо химии совершенно серьезно занимался музыкой. Однако Меркин не смог удержаться от сатирического замечания:

– А что это вы служите в газете? В газете работают.

– Ну рабы – работают, а воины служат, – ответил Фомин.

Загорский разразился бурными овациями.

– Браво, отличный вопрос и не менее изящный ответ!

Глаза Кларисс, разбуженные подробностями, горели. Она, тут же позабыв о своем протеже, вся устремилась навстречу рыжему литератору.

– Олег Авдеевич, так я, оказывается, о вас читала! Вы мой кумир! Не представляете, как надоели эти мальчики-ботаники. Но, честно говоря, я думала вы замшелый солдафон, а вы – почти интеллектуал.

– Ой, этот ваш Музей – бездарность. У меня тексты в тысячу раз лучше, – признался Нурман. – Можно я вам почитаю?

– Букаф много? – осведомился Меркин.

– Да нет. Вот текст. «Я думал о сакральном моменте кручения, а утром содержимое выкинул, чтобы была рядом адекватность».

– Браво! – восхитился Загорский. – Настоящее торжество постмодернизма в двух строчках.

– Чувак, глубоко копаешь, – вздохнул Звероящер. – Но, в общем, хотя смысл выпотрошен, но круто загнул.

– А что? Это здорово! – согласился Худабердыев. – Не так ли, Кларисс?

– Я совершенно согласна с вами, Ильяс Ильсович.

Фомин присоединился к Загорскому.

– Я тоже так считаю. Главное – избежать серости и скуки. А характеры, сюжеты – как это устарело!

– Вы как-то умолчали о том, как попали в газету. Это самое любопытное во всей вашей карьере. Ведь чтобы поступить в институт, пойти в армию – для этого не нужно обладать никакими особыми талантами. Но… писать в газету? – прервала Лиза излияния Фомина.

Только тут до Валентина дошла причина настойчивости Лизы. Она, кажется, писала в самиздатовскую газету «Время колокольчиков».

Но Олег явно был не настроен делиться подробностями именно этой части биографии.

– Я был счастливо, когда работал сторожем. Ночные сторожа – самые счастливые люди на свете! За окном – мрак, как будто остывшая Вселенная.

– Хм… – прошлепал губами до сих пор молчавший Киршовеев, – вы хотите писать в газету?

Лиза потупилась.

– Я еще не знаю, есть ли у меня способности для этого.

Киршовеев хлопнул себя по лбу.

– Не спешите. Иногда лучше ничего не писать.

Но Загорский был другого мнения.

– Юность это дар, а если он принадлежит красивой девушке – это настоящая магия, магия в чистом виде. Вот нас с Пересветом в стриптиз-бар приватный танец танцевать не пригласят. И на квартиру, одинокие художники и редактора республиканских изданий, тоже.

Ильяс Ильсович бурно рассмеялся, похлопал Загорского по плечу.

– Эх, иногда ты скажешь такое, Саша…

– А что, разве не так? Между прочим, когда женщины танцуют с эротическим шестом, у них происходит массаж влагалища. Это очень полезно для женского здоровья.

Меркин, давно уже молчавший, решил исправить несправедливость.

– Мы почти все узнали о товарище Фомине. А остальные что? Бедные родственники?

Дымчатые глаза Киршовеева изобразили смертную муку.

– Ах, не люблю я говорить о себе. Люблю бродить по карнизам и пить, и читать стихи, которые рвутся из глубины души. А внизу кричат и стонут женщины и в воздух стреляют мальчишки из рогаток. Поэзия в Уфе умерла, а мои стихи едва ли не самые лучшие!

– Да, ты пишешь стихи все лучше и лучше! – восхитился Загорский.

– Нет, я просто читаю все более ранние стихи.

Тут Загорский застрочил как кинопроектор:

– Родился в Инорсе, до четырнадцати лет абсолютно не испытывал никакой тяги к девушкам. Потом ошибался, совершил путешествие в Восточную Германию, везде принимали за немца. Потом в США. Там сорят почти как здесь. Много путешествовал по Башкирии. В Уфе случайно познакомился со своей женой Людмилой, недавно родили второго. Понял, что всем девушкам Уфы нечего делать в Москве, ибо это трамплин в заграницу, а там, если не повезет, только на панель.

Предлагаю развешать по городу плакаты: «Рожайте в роддоме № 5», например. Судьба Водопьяновой дикое исключение. В настоящее время занимаюсь типографским бизнесом. Еще на полставки продолжаю работать на радио, в свободное от работы время пишу медитативную поэзию. Считаю, что поэзия может быть классической по форме, но при этом должна быть насыщена оригинальными образами. Я, можно сказать, по натуре своей образолов.

Как я попал в литературу? Для начала ходил в университетское поэтическое сообщество «Тропой доброты», пока его окончательно Ахмет Рыскалов не задушид формализмом. С Пересветовым мы на одном факультете учились, только курсы были разные.

И вот как-то год назад, то есть летом 98-го, после возвращения из Москвы, я прогуливался около горсовета и наткнулся на наклеенное на всеобщее обозрение объявление следующего содержания: такого-то дня в картинной галерее неподалеку будет иметь место литературное мероприятие в связи с выходом в свет очередного номера литературного журнальчика «Сутолока», вход свободный. Весьма заинтригованный, размышляя о пользе объявлений, я отправился на это мероприятие. В результате я обнаружил там людей, которые говорили о литературе, читали стихи, общались. Присутствовало также угощение в виде бутербродов и разлитого по разовым стаканчикам сока. Далее произошло неизбежное знакомство с Кочуновым.

Кларисс аж захлопала в ладоши:

– Как вы точно все описали! Ну раз очередь до меня дошла… Итак, я кураторша художественной галереи. Пока, конечно, только на общественных началах. Спасибо Ильясу Ильсовичу. Он представил мою кандидатуру. Учусь на втором курсе филфака. Но вообще думаю объявить войну этим застывшим формам. Как, не поверите, достало это провинциальное убожество, китч, второсортность. У нас ведь до сих пор, смешно, обожают реализм! Этим дуракам подай, чтобы все было ясно, им неведом компьютер, они не знают дорогу в интернет-кафе. Для того чтобы говорить с этими живыми ископаемыми требуется переводчик. Они не знают и половины современных слов. Хеппенинг они путают с гуманитарной помощью, коврик для мышки для них безумная причуда новых русских. Я считаю, что довольно ходить и кланяться в эти редакции государственных журналов и газет, надо создавать свой печатный орган…

Оказалось, что это больная тема для всех гостей.

– Я когда пришел к Палену в 92-ом, – сказал Киршовеев, – так он с такой неохотой: «ну дайте, ладно, посмотрю как-нибудь». И вот три месяца я его ждал. Наконец он приглашает меня, достает мою рукопись, и я смотрю – там все перечеркнуто красным. Ну, думаю, все, конец. А этот Пален начинает: мол, вы вообще по образованию кто? Вы вообще русским языком владеете? И начинает по строчкам разбирать. Ну я слушаю это, слушаю, а он видимо кость решать собаке бросить и зачитывает самые, на мой взгляд, слабые четверостишия и говорит: ну вот можете же, только надо стараться… И тут я не выдерживаю, говорю: А что для вас настоящая поэзия? Вы же все как десять подражателей Есенину пишете. Убрать ваши фамилии, так и не поймешь, кто стихи писал. Этот Пален так глазки на меня и вылупил.

Потом, кажется через год, решил попытать счастья в «Истоках» – единственной русской литературной газете на всю Уфу. Отослал почтой. Звоню через месяц, хочется же узнать о судьбе своих творений. А мне в ответ: «Нет, стихов не находили ваших». У меня прямо опустилось все. Продолжаю трубку держать, слова в горле пеной застыли. А там, на другом конце провода, вдруг дебильный хохот. Знаете, как конь ржет. Это, как я потом узнал, был поэт Артем Давыдов. Затем… закружила жизнь меня. Женился, устроился в кадыровскую газету «Банковские новости». Собственно мало меня привлекало переделывать статьи из «Аргументов и фактов», но редакторша молодая взяла планами, что мол со временем откроется литературно-художественный журнал. Набирали статьи на машинке. Тоска зеленая! Поэты андеграундные присылали стихи из Ебурга, а журнал так и не открылся.

Не знаю, чтобы дальше было со мной как с поэтом, если бы в 93-ем меня Света Хворостенко не опубликовала в «Ленинце». Нас напечатали с Владом Карпинским. Тогда же Ильяс Ильсович в Уфу вернулся и меня с Кочуновым, Фоминым ну и всей остальной братией познакомил. И пошло: «Сутолока», «Квартира «Х-лучей», публикации.

Автобиография Ильяса Худабердыева поразила краткостью.

– Родился в Бураевском районе. С матерью ездил на тракторе охотиться на волков и косулей. Закончил Сельхоз, Литературный, перегонял стада на Алтае. Основал в «Ленинце» литературную страничку «Лапута». В настоящее время пишу стихи, пьесы из жизни башкирской интеллигенции. Занимаюсь сбором народных преданий. – Худабердыев озорно посмотрел на Лизу. – А вы читали мой роман «Башкирская лесбиянка»?

Валентин и Лиза слушали эти речи как речи небожителей.

В этот момент опять за стенкой подвала послышался подозрительный шорох.

Киршовеев пояснил:

– Спокойствие, граждане. На первом этаже пенсионер живет. Отказывается от новой жилплощади в Шакше. Пока его не переселят, в подвале будет свет и вода.

Лиза покачала головой.

Но тут все увидели, что шум доносится из-за маленькой железной двери в углу подвала.

ГЛАВА XXII

СЫН САМАРКАНДСКОГО БАШМАЧНИКА

Дверь кое-как открыли. За ней, в свете фонарика, взглядам изумленных бражников предстал вовсе не крот какой-нибудь, а самый настоящий, щурящийся на свет парень с огромным мешком. Парень пытался выбраться через вентиляционное окошко, но явно не рассчитал свои силы.

– Ага, попался голубчик! – воскликнул Меркин. – Ну-ка посмотрим, что ты тут в мешок насобирал.

Парень боязливо продолжал жаться к стене, но не стал сопротивляться, когда Загорский мягко вывел его на свет как ребенка. Это был подросток лет пятнадцати, страшно худой, настоящая копия Реброва в старших классах школы. Кости так и выпирали под его кожей. В больших карих глазах мальчугана застыли голод, холод и страх. Одет он был в какое-то откровенное тряпье – дырявый свитер и порванный в нескольких местах красный женский плащ. При виде юного бомжа, личико Кларисс поморщилось.

– Ну вот, я так и знала, чем андеграунд закончится. Обязательно посиделками с антисоциальными элементами.

Внезапно раздался разочарованный стон Меркина.

– Да тут у него картошка, причем грязная, сморщенная. Наверное, ограбил старый погреб. Жильцы уехали, картошку забыли взять.

Киршовеев кивнул.

– Была здесь пара погребов.

Он посадил молодого человека на свой стул, сунул в руки стакан вина и кусок хлеба с жирной сардиной. – Ну, ешь дорогой. Что же ты совсем так опустился. Из дома что ли выгнали? Сирота?!

Глаза парня налились слезами. Выпив вино и с жадностью добив сардины, он приступил к рассказу, который был прямо как из тысячи и одной ночи.

– Я русский из Самарканда. Иван, так меня мама называла. Вы не подумайте, не таджик, – сказал он, икая от радости. – Мама умерла, когда мне восемь исполнилось, я хотел в Россию уехать, к тете, но она написала, что если только отец разрешит. А отец у меня из местных, ботинки чинит, обувь разную. Он меня взаперти держал и голодом морил, хотел, чтобы я ислам принял. Мне уже десять лет было, точно помню. Но я не хотел оставаться: там каждый день все хуже было. Сперва всех русских выгнали из квартир. Потом узбеки стали выгонять таджиков, узбеки ведь таджиков ненавидят.

Когда кушать ничего не стало, отец куда-то из дома вышел и пропал. Я от голода замок из двери ножичком выцарапал и в милицию пошел. А там как узнали, что у меня мать русская была, так побили и на улицу выставили, сказали, чтобы я, «неверная собака», жаловаться никому не смел.

Я долго в доме один сидел, потом решил пойти к Рахмону. Он мне никогда не нравился, но он один меня не тыкал русским происхождением. Рахмон сказал, что нормальной работы мне никто не даст. Он предложил нападать на машины с хлебом. Я конечно сразу отказался, а потом назад иду и вижу: машина заглохла на улице, люди обычные налетают и прямо из фургона начинают тырить. А потом машина дальше – и буханки прямо на землю, как дождь, а за ними детишки стаями слетаются! Вот я не выдержал – хотел подобрать буханку, но у меня ее из рук выбили, назвали русской свиньей. Тогда я к Рахмону вернулся, он сделал так, что у меня хлеб перестали отбирать, потому что я все потом начальнику, который над Рахмоном стоял, относил, а мне давали две горсти муки, чтобы я похлебку себе мог сварить. Вначале, когда еще тихо было, я ходил в горы, собирал зелень, корешки. А потом у таджиков между собой война началась.

Меня боевики поймали. Хотели расстрелять, когда узнали, что отец мой пропал и выкуп за меня никто платить не будет. Они мне глаза черной повязкой завязали. Я от страха хотел начать молитву читать, которой отец успел научить, но вместо этого начал читать из книги про датского принца. Мне ее мама на ночь читала.

Тут самый главный велел снять повязку. Я запомнил его слова, потому что они спасли мне жизнь: «Быть или не быть, вот в чем вопрос!» Он, бородатый, даже велел накормить мясом. Он хорошо говорил по-русски, сказал, что раньше в театре Гамлета играл. Приказал своим людям меня до афганской границы проводить. Там в кустах они обменяли меня у русских пограничников на ящик патронов.

– Дикий народ! Дети гор, – вздохнул Ильяс Худабердыев. – Башкиры раньше тоже против русских восставали. А потом ничего, успокоились.

Однако Фомину было далеко до благодушия автора «Лесбиянки».

– Негодяи! Так ведь потом этими же пулями в их товарищей. Да, раньше был Союз, стяг, раньше своих не сдавали. А тут прогнившая капиталистическая армия сама себя уничтожает.

– Я тоже капитализм ненавижу, – согласился Ильяс. – Где то беззаботное время, когда мы орали песенки свои и напивались?

– Я и сейчас напиваюсь каждый день, – буркнул Нурман.

– А зачем тебя обменяли на ящик патронов? – удивился Загорский. – Совершенно бессмысленная акция.

– Не хотели деньги тратить, которые им правительство на выкуп русских пленных выделило, – ответил Иван и продолжил повествование о свей одиссее. – Я думал, что мучения закончатся. Генерал обещал отправить к тете в Кострому. Но на самом деле они привезли меня в детский дом в Уфе. Я несколько раз хотел сбежать, но всякий раз ловили.

Нурман вздохнул.

– Эх, а я в Ижевск хочу. Там девушка Надя Васильчикова ждет, которая умеет делать замечательный минет. Что, друг Звероящер, поедем?

– Поедем, – кивнул неформал, ласково поглядывая на Лизу.

– А можно мне немного пока здесь в подвале пожить? А то я очень боюсь белых братьев, – вдруг сказал Иван.

Киршовеев махнул рукой.

– Я тоже боюсь людей в белом, особенно, когда напьешься. Только консервы на газовой горелке не разогревай. А то пожар будет.

Фомин не выдержал.

– Эх, вот молодежь пошла, совсем мягкотелая! Да, стоит нормальному советскому пареньку попасть в загнивающее общество капитализма, как он сразу превращается в хомячка и теряет навыки выживания! Неужели нельзя было накинуться всей палатой на санитаров, связать их в туалете, а потом, скрутив простыни, выбраться за окна учреждения на улицу? Нет, что-то в этом рассказе не вяжется. А Пересвет наш и уши развесил.

Иван обиженно посмотрел на Олега.

– А там никто бежать не хотел. У многих просто дома есть нечего было, а в детдоме кормили как в ресторане: на завтрак сосиски, на обед – гуляш.

– Эх, а я как-то уничтожил двухнедельный запас гречки писателя Ламаева, – неожиданно признался Нурман.

– Иван, а ты нас не обманываешь? – спросил Загорский. – Что еще за белые братья?

Киршовеев поспешил вступиться за молодого человека.

– Что же вы пристали? Тебе все Александр подноготную подавай.

Но Иван поспешил развеять тайну.

– Просто нам сразу объяснили, что мы все белые братья, что нам надо забыть о своих родителях, раз они нас покинули, что за стенами одни враги живут, что спасибо директору, которая поняла одна истинно верное учение. Наверное, они как-то на мой мозг воздействовали, я даже, помню, какие-то молитвы читал, но не арабские и не христианские. Белые братья говорили, что тот кто хорошо ведет себя в конце концов находит родителей в Америке, среди таких же белых братьев. Каждый месяц к нам приходили иностранцы и разговаривали, подарки дарили.

Клара Непомочук за все время рассказа Ивана не проронившая ни слова, посчитала нужным вставить:

– Поэтому я противница всяких идеологических тусовок. Они начинаются по-разному, а оканчиваются одинаково – сомнительными аферами.

Кларисс пристально посмотрела на Меркина, как будто тот был ответственен за ее охлаждение отношений с Американцем.

– А что же тебе помешало поменять свое краснознаменное отечество на звездно-полосатую гамбургию? – усмехнулся, обращаясь к Ивану, Фомин. – Был бы ты сейчас таким же кругленьким и не воровал бы картошки в подвале.

Парень весь затрясся, так, что Лизе пришлось взять его за руку и даже, к острой зависти Валентина, погладить по голове.

– Ну, успокойся, бельчонок. Мы твои друзья, и тебя внимательно слушаем.

– В общем, однажды меня белый брат попросил принести тетрадку с записями дежурств. Но я не смог найти ее на том месте. Тогда белый брат хлопнул себя по лбу и сказал, что оставил ее на третьем этаже. Я подумал, что теперь он пойдет за ней сам, потому что на третий нам не разрешали подыматься, да и дверь на него постоянно закрыта была. Но белому брату было лень идти, и он сказал, где именно тетрадь лежит.

Только я успел взять тетрадь, как услышал, что дверь одного кабинета открывается. Мне так страшно стало, что я быстренько в туалет забежал. И слышу как самый старший белый брат разговаривает с испекторами из министерства, что никто не узнает, как наши органы пересаживают американским детям.

– Бедный, бедный! – чуть не закричала Лиза. Валентин поразился: в глазах несгибаемой подружки стояли слезы.

– Ужасно! – с чувством воскликнул огромный Худабердыев.

Клара кивнула.

– Целиком согласна, Ильяс Ильсович.

– И как же ты выбрался из этого ада? – спросил Меркин.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒