ХИМИК-СКЕЛЕТ И 14 страница

Иван с трудом перевел дух, как будто пережитый ужас никак не мог отпустить его.

– Я стал тихонечко изучать из окна расположение ближайших домов. Прямо через дорогу была подворотня с двумя выходами. И вот когда за мной пришли, я сразу рванул через дорогу во дворы.

– Гениально! – не смог удержаться от восторга Загорский. – Настоящий побег из Шоушенка!

– Ну а что потом?! – пришла в волнение публика.

Иван оглядел присутствующих удивленными глазами.

– А что потом? Потом я в подвал за картошкой залез. Я же не знал, что она больше ничья, тогда бы я не стал так по дурацки прятаться.

Общий хохот был достойным завершением этой сцены. Иван, уставший, но в большей степени насытившийся, попросил разрешения немного прикорнуть в тепле, что ему было великодушно разрешено. Лиза и Клара не удержались от дешевых проявлений заботливости. Хотя в подвальчике было и так тепло и сухо, они пожелали устроить постельку для сироты. В ход пошли даже шубки дам, причем Лиза и Клара сначала долго спорили, чьему охабню очутиться под Иваном, а чьему служить драгоценным одеялом.

Памятуя о своем опыте в общаге, Валентин решил в этот раз не перебарщивать с вином. Ребров стал прислушиваться к внезапно завязавшемуся между бражниками спору. Все началось с безобидной шутки Звероящера о том, что из сталинских лагерей вряд ли мальчику светило так легко сбежать.

– Я даже у Шаламова читал об одном ушлом зеке, который специально подружился с самым здоровым в бараке, даже часть своей пайки ему стал давать. А оказалось – он таким образом еду себе ходячую готовит, ну, чтобы в тайге не помереть от голода.

Лиза поморщилась.

– Фу, какие гадости!

Этим бы все и ограничилось, но тут Олег Фомин почти не в метафорическом смысле развернул знамена и затрубил в рога.

– Вы, интеллигенты мягкотелые не любите фактов, а факты вещь упрямая. Кто это сказал, что Сталин принял Россию с сохой и оставил с атомной бомбой? В 30-е годы СССР был в числе пяти стран, способных произвести любой вид промышленной продукции. Вы, школота, ничего не знаете, привыкли к теплым сортирам и туалетной бумаге. Я благодаря Сталину на свет появился. Мои родители в якутской ссылке встретились.

Я был таким сибирским мальчиком, в школу за двадцать километров на лыжах ходил, от волков, бывало, лыжными палками отбивался. Приходишь утром в школу, а у тебя под шапкой козырек из льда! Зато отсутствие всяких бытовых удобств закаляло нас, приучало к коллективизму, взаимовыручке, чувству локтя. Сибирь вымораживала хлюпиков, не терпела индивидуалистов и эгоистов. Мы с горшка приучались ценить женщин, боготворить их. Потому что в Сибири все женщины – жены декабристов. То, что они там вообще есть – уже подвиг и освобождает их от всякого морального долга.

При этих лестных для двух дам словах, на лицах Лизы и Кларисс, расцвели по паре хорошеньких розочек. Но Фомин, похоже, оседлал тему и шпарил, шпарил:

– Нет, что ни говори, а раньше мы все жили ощущением грядущей победы коммунизма на всем пространстве земного шара. Мы на зиму лепили по две бочки пельменей из лосятины с кабаньим жиром, а мечтали о том, как на прозрачных многомерных столах будущего будут возвышаться горы самых изысканных яств: воспетых Пушкиным устриц, пахучих овечьих сыров и отборного винограда. Мы знали, что в будущем могущество нашей Родины будет таково, что мы будем пахать нетронутую целину Марса, будем добывать алмазы в Поясе астероидов, преобразуем Венеру, устремимся к Альфа-Центавре, а может быть и дальше, к странным мирам с фиолетовыми и зелеными солнцами на апельсиновых небесах, с обольстильными змеедевами и хитроумными тиранами, которых будем перевоспитывать с применением всех методик советской дипломатии.

А ведь тогда, каждый день, по радио, телевизору – новости: запустили спутник, человека, первую женщину… У нас во дворе с развалюхами-сараями под каждым кустом летом космодром был. Все поголовно хотели быть летчиками, космонавтами, все хотели рассчитать траекторию полета к планете Багровых туч. Даже хулиганы были чистой воды романтиками! Да, я за то, чтобы при минимуме возможностей, сидя в сорокоградусный мороз в деревянном нужнике, с газетой «Правда» в руках, человек мечтал о звездах!

Хотя Валентин не был согласен с общим посылом Фомина, потому что не испытывал желания сидеть в сорокоградусный мороз в деревянном нужнике, он не мог не признать, что в детстве всегда хотелось что-то изобретать. Да и его желание стать химиком произрастало из той же почвы.

– Нет, что ни говори, но Сталин сделал много хорошего. Он снова поднял империю на недосягаемую высоту, – ограничился патетической, но сильной фразой Загорский.

Меркин согласно кивнул, повторив в нескольких фразах весь набор нелепостей, о которых он бубнил на задней парте во время лекций:

– Да, тогда человек звучало гордо, а сейчас? Понабежали, понимаешь, ослы, шакалы и прочая живность и давай пинать мертвого льва. А этот Барлыбай по экономической теории? Всю жизнь коммунизм строил и вот те бабушка Юрьев день, капиталистом заделался! Интересно, сколько ему платят за пропаганду? Тут людям жрать нечего, тут… один студент от голода в общаге повесился.

Собрание издало глубокий вздох. Валентин хотел было уточнить, что действительно в общаге недавно студента из петли вынули, но только потому, что он, по мнению ограбивших его продуктовые запасы сокурсников, «подложил им тухлое мясо».

– А у нас в буфете студенты двойную порцию макарон с пустым подливом берут. Мол, с котлетами – дорого, – признался Ребров.

– Все равно не люблю ваш коммунизм. Меня бы при Сталине расстреляли! – воскликнула Лиза.

Этот внезапный приступ политической откровенности из уст девушки страшно развеселил Меркина.

– Ха, вот так признание. Но, предположим, ты не как Ася, во многих мероприятиях наших не участвовала, однако считаешься членом «Красной гвардии Рифея».

В глазах уфимских поэто-журналистов засверкало живейшее любопытство.

– А что, у нас есть такая «гвардия»? – спросил Загорский.

На плотно-белом, как кусок ватмана, лице Меркина возникла самодовольная улыбка.

– Есть такая партия. И, между прочим, почти все мы состоим в ней! Направление деятельности самое широкое: от мирных форм политической борьбы до поддержки местной культуры. Наш руководитель Американец, то есть Василий, помощник депутата от фракции КПРФ. Но при этом полностью независим в идеологии. А наша Клара Цеткин театральный кружок ведет, журналы распространяет. А вот в прошлый раз, жаль меня не было, ребята в Новоалександровку выезжали на экскурсию по развалинам советского прошлого.

Прежде чем Клара успела испортить высторженную реплику Меркина своими протестами, Загорский, зажигавшийся от каждого слова, как будто слова эти были наструганные мальчишками для забавы спичечные головки, толкнул Киршовеева и Фомина.

– Чудно, чудно! В высшей степени прелюбопытно! Господа литераторы, живем в одном городе и не знаем, что такая организация есть. И какая организация! Две дивные молодые девушки и при этом красные гвардейки! Я нахожу это решительно сексуальным. Вам с такой командой любые дела должны быть по плечу. Предлагаю акцию. Девушки выходят с футболками, на которых красуются надписи смелого содержания. Смысл такой: молодые люди, заводите романы и женитесь в Уфе!

Непомочук, застигнутая врасплох, как подловленная на курении ученица в школьном туалете, вспыхнула. Средневековые своды подвала огласил ее рокочущий, с трогательными практикантскими модуляциями, голос:

– Только меня не надо ни в какие организации тащить. Я сама по себе. И еще, не надо демонстрировать мне тут мужской шовинизм. Женщины никому ничего не должны. Вот г-н Загорский пусть и выходит с надписями. Ради дела искусства решила в первый раз в жизни пойти на контакт с политическими фанатиками, а они меня уже в свои ряды записали!

Ильяс Худабердыев, в отличие от своей протеже, более чем восторженно отнесся к словам Загорского и даже рискнул продолжить мысль:

– У вас, я так понимаю, есть творческие люди. Давайте сотрудничать. Привлечем Кочунова. Клара тут скромно умолчала о том, что расширяет рынок сбыта нашей самопальной журнальной продукции. Надо постепенно выбивать почву из-под ног Паленов да прочих седых зверей.

Киршовеев артистичным движением подпер подбородок. Его акварельный взгляд как будто разом охватил всех собравшихся, а потом устремился в одни известные ему дали.

– Театр? Это интересно. Я ведь, если признаться, когда в охране работал в начале девяностых, в машинном зале кругами ходил, стихи декламировал. Представляете, приходишь на смену, принимаешь агрегаты в рабочем состоянии, а потом начинается волшебство! Пушкина «Маленькие трагедии» по ролям рассказываешь. Мозг как будто включается. Силы гипнотические обретаешь, токи во все стороны.

– Простите, а зрители? – удивилась Непомочук.

– Зрители… хе-хе, – добродушно сощурился Киршовеев. – Иной раз какой-нибудь чувачок из техперсонала просунет в дверь голову, послушает-послушает, а потом уважительно кивнет: «Поэт!»

– Я в последний раз во сне сорок стихов написал, а потом, как проснулся – понял, что забыл, – признался Нурман.

Звероящер судорожно вскочил.

– Брат мой! Давай пожмем друг другу руки. Со мной недавно такая же задница приключилась!

Вздохнув, оба несчастных поэта-песенника подвинулись к остаткам трапезы и начали с жадностью уминать их.

Между тем Валентин заметил, что рассказ о «Красной гвардии Рифея» вызвал неподдельный интерес Фомина. Пожалуй, он единственный из всех отнесся к нему с должным вниманием, без патетики Загорского и мечтательности Киршовеева. Чтобы унять волнение, Олег скрючился, просунув ноги между ножками стула.

– Да только сегодня знаете, почему мы здесь? – горько рассмеялась Лиза. И тут же поведала журналисто-поэтам о провальной дискотеке в Деме.

Фомин прошипел:

– Если ваш руководитель, да тем более с таким госдеповским погонялом, проваливает акции – соберитесь, проведите собрание. Кончайте ваньку валять, составьте план действий, возьмите власть, наконец, в свои руки!

Несмотря на скрюченную позу, он сделал это с такой уверенностью, как будто сам стоял у истоков «Красной гвардии». Хотя в глубине души Валентин чувствовал в этом какой-то подвох или, честнее сказать, предательство, обида на разгильдяйство Американца, разочарование его деятельностью на посту председателя оказались сильнее. Мой герой опомниться не успел, как вместе с Меркиным кивал Фомину.

Однако кто бы мог знать, что посиделки в подвале закончатся совершенно неожиданным образом.

ГЛАВА XXIII

РОМАН ГОРБУНА

В какой-то момент Меркин подошел к фотокарточке с Шевчуком и, подняв с поля старую лыжную палку, как тростью стал колотить по стене:

– На, держи, толераст! Из рук Муртазы звание народного артиста получил? Зачем тогда к либералам в Хельсинскую группу побежал? Башкирский мед, террорист Иван Помидоров, свинья на радуге! Вот тебе, враг фонограмщиков, получи за то, что я на твой концерт прорваться не смог! Пришло время вытрясти из тебя западную дурь!

Дурь из Шевчука вылетела, только совсем не западная. Отпали плохо укрепленные куски штукатурки.

– Смотрите, тайник! – вскричал Загорский.

Из открывшегося углубления в стене Меркин выудил туго перевязанный веревками из пакли полиэтиленовый пакет.

Внутри оказались два письма на плотной бумаге. Одно – бережно сложенное в четвертинку, другое – мятое, разорванное в клочья, но потом склеенное.

– Я буду читать! – воскликнула Лиза.

– Предпочитаю не лезть в секреты чужой переписки, – фыркнула Клара. – Предлагаю письма положить на прежнее место и замуровать.

– Щас я тебя сам замурую! – подал голос осоловевший Нурман. – Дайте письма мне, я наделаю из них чудо корабликов и уплыву по волне памяти в сияющее нечто 1983 года.

Ильяс Худабердыев попытался примирить всех.

– Господа! Нет ничего плохого в том, чтобы прикоснуться к этим документам эпохи, раз они оказались в наших руках. Предлагаю компромиссный вариант: смотрим, кладем обратно.

Последнее предложение показалось присутствующим вполне здравым. Однако сразу же возник вопрос, какое письмо читать первым. Звероящер высказался за то, что было разорванным, но Фомин возразил:

– Разорванное сознание – феномен нашего времени. Предлагаю начать с цельного протокола реальности!

Непомочук, как будто забывшая о своих словах, захлопала.

– Браво, как вы точно выразились, Олег Авдеевич! Люди, берите пример с этого человека. Вот пример не слабосильной прозы.

– Лиза, начинайте с какого Бог на душу положит. Время чрезвычайно позднее, нам всем давно пора по домам, – сказал Загорский.

Лиза начала со склеенного:

Я давно наблюдаю за Вами. Вы необычный. Таких как Вы нет больше парней в нашем городе. Вы целеустремленный. И ваш, как бы сказать деликатно, недостаток, в моих глазах – достоинство. Он – печать великой тайны. Я не боюсь косых взглядов. Я сама не заметила, как влюбилась в Вас. Это может удивительно, но в свои 25-ть я никогда еще по-настоящему не любила. Влюблялись только в меня, я же позволяла им это. В вас я разглядела свою мечту. Не бойтесь, поверьте, чудо случается в нашем жестоком мире. Давайте встретимся на том месте, на берегу Белой, куда вы приходите каждое утро в 10.00. Я буду в белом платье и желтой соломенной шляпке с фиолетовой лентой.

Валентин случайно бросил взгляд на Олега Фомина и увидел, как безобразно вспыхнуло лицо журналиста-массажиста. Оно приобрело сходство со сластолюбивой физиономией сатира, уличенного в грязном непотребстве. Впрочем, Фомин настолько быстро оправился, что Ребров подумал, уж не привиделось ли это ему.

Загорский замотал головой.

– Роскошное письмо, только у него есть существенный недостаток.

– Какой? – спросила Лиза.

– Не указано точное место встречи.

– Так сказано ведь, что «на том месте… куда вы приходите каждое утро в 10.00», – возразила Клара.

– Насколько я понимаю, это любовное письмо. Признание женщины в невероятной страсти. Но у женщины своеобразное понимание времени и пространства. Она может иметь в голове одно, писать о втором, а прийти вообще в третье место.

Киршовеев вздохнул.

– Или не прийти вовсе.

– Или перепутать твою квартиру с квартирой друга, – поделился сокровенным Нурман.

– Однако, какие вы мужские шовинисты! – воскликнула Непомочук.

– У них просто нет воображения. Необычного человека нельзя мерить по обывательским лекалам. Он выше понятий чести и совести. Как мещанин отнесется к тому, что лучший друг разыграет его самым жестоким образом? Например, соблазнит его девушку? – произнес, щуря змеиные глазки, Фомин.

Пересвет только и мог вымолвить:

– Ну уж, друг, это, однако, подло.

Олег, как будто усовестившись обращенных на него осуждающих взглядов, рассмеялся мелким бесом:

– А, вы и поверили! Ха-ха, я говорю – нашему андеграундному бомонду не достает чувства юмора.

Лиза нетерпеливо взялась на второе письмо.

– Читать?

– Читай! – раздалось хором.

И Лиза прочла:

Игорь, извини, что долго не писал тебе. Ты для меня как брат. Я не решался искренне поделиться с тобой своими сомнениями. Мир опротивел мне. Лучше быть безногим или слепым. Лучше сразу знать и не мочь. Тот день ни на секунду не выходит из моей головы. Не понимаю, как я до сих пор не сошел с ума! Тогда я сообщил только факты, потому что это было все равно как сдирать с себя кожу.

В среду, год назад, я был самым счастливым человеком. Я влюбился в среды! Я впервые не жалел о своем недостатке. Подумай только, первое любовное письмо за всю жизнь! В первый раз меня никто не заставлял думать об ужасных уродцах из цирка. В первый раз я мечтал о нормальной девушке, которая добровольно поцелует меня и, может быть… Я готовился к свиданию три дня. Сходил в парикмахерскую, купил костюм. Я знал, что буду ей приятен в любой одежде. Но хотел, чтобы та штука на спине была не так видна. И, перед зеркалом, увидел, что вправду, почти ничем не отличаюсь от других людей!

Я просидел в своем домике до вечера. Стал мечтать, что вдруг она заберет меня к себе, позволит жить у нее. Соседи увидят, что я не пьющий, не курящий и полюбят меня. Я устроюсь хотя бы дворником.

Наконец прозвенел будильник. Через полчаса я уже был на берегу. От волнения я даже толком лодку не смог спрятать. Чем ближе шел к условленному месту, тем больше руки дрожали. Какой-то рыбак посмотрел на меня: вот мужик идет в костюме по берегу как будто на свидание. Но я давно не шел, бежал, не боясь поскользнуться на камнях. Пришел. От страха счастья мне стало так плохо, что чуть было не присел на землю в новеньком костюме. И тут я увидел девушку в белом платье, в желтой соломенной шляпке с фиолетовой лентой. И она была… горбунья!

Когда Лиза закончила читать, на Валентина обрушился водопад чувств. Теперь, благодаря Фомину, он знал, что должен вначале закалиться морально и сексуально. Переспать с Лизой значило навеки погубить себя в глазах Риты. Он должен действовать осмотрительно. Пусть флирт с Лизой будет жестоким, предельно реалистичным, доходящим до грани. Но в последний момент ему необходимо сдержаться. Полученный бесценный опыт поможет ему не только пустить Мишагана по ложному следу, но и быть увереннее с Ритой. Думал ли мой герой при этом о моральной строне своего плана? Думал, но успокаивал себя фроловским анекдотом про взыскательную невесту. Что если Рита тоже хочет опробовать его со всех сторон?

– Это письма Мишгана! – сказала после короткого молчания Лиза. В ее глазах дрожали слезы. – Я не думала, что с ним могли когда-то так подло поступить! Теперь мне понятно, почему он стал сатанистом. Он озлобился на окружающих. – Валентин, пробуждаясь от сладких грез, пристально посмотрел на девушку, пытаясь понять, насколько искренне она ведет себя.

И тут же предательские и сластолюбивые мысли о соблазнении Лизы были отвергнуты. Первым делом мой герой подумал о том, что получил железный повод немедленно ехать к Рите. Даже посреди ночи. Он зажмурил глаза, представляя, как звонит в затонскую квартиру близняшек на Ахметова. Дверь ему открывает заспанная в ночной рубашке гурия… «Вот что я узнал о Мишгане!».

Глаза Клары Непомочук остались сухи.

– Мне кажется, оба письма жалкая фальшивка. Кто в наше время будет смеяться над горбуном? Никто. Это выдумки в духе «Нотр дам де Пари». Наверное, сам Киршовеев их написал, а потом спрятал.

– Клара, фотку Шевчука клеил не я, а Олег, – возмутился поэт.

Все взгляды устремились на Фомина. На этот раз Валентин убедился, что первоначальное впечатление его не обмануло. Олег явно что-то скрывал.

– На том месте раньше картинка была. Марина Влади, девушка в образе колдуньи. А кто ее наклеил, когда… это науке неизвестно. Наука еще не в курсе. Ни о каком тайнике с письмами я понятия не имел!

Киршовеев вздохнул.

– Эх, сидим тут который раз, а не знаем, какие мишганы до нас сидели, цыганок с козочками на стены шлепали, тайники замуровывали!

После того как письма были снова убраны в пакет и водружены на место (к счастью, фотокарточка Шевчука не пострадала), бражники стали медленно расходиться. В окошке подвала уже брезшил тусклый ноябрьский рассвет.

Загорский распрощался вполне официально: «Придеться сказать жене, что всю ночь печатали дополнительный тираж бланков. Это деньги, а деньги способны сотворить любое волшебство». Меркин исчез незаметно. Следом – Звероящер и Нурман, сославшись на то, что ночь еще не закончилась, а у них впереди два день рождения и один квартирник. Ильяс Худабердыев, Клара Непомочук и Лиза отравились ловить первый утренний троллейбус.

Валентин не успел глазом моргнуть, как сидел в подвале с Олегом Фоминым. В углу, мирно посапывая, спал беженец Иван (девушкам пришлось ненадолго потревожить его, когда они забирали свои охабни).

Фомин неожиданно произнес:

– Бедная Кларисс мечтает о своем журнале. А я думаю, что это все наивные мечты. Самое лучше, идти в госструктуры, во всякие комитеты по делам молодежи, строительству, подрядам, культуре, там начинать работать, потихоньку завоевывать места, авторитет. В конце концов, даже главные редактора республиканских газет и журналов не вечные.

Валентин был поражен таким хладнокровным расчетом.

– Но вы ведь только что говорили, что нам надо брать власть! Загорский надписи на футболках предложил. Киршовеев – поэтический театр. А теперь, выходит, вы из вежливости восторгались?

– Это они – восторгались, у меня же нервы покрепче, я их просто не хочет разочаровывать… – мягко заметил Фомин, – просто ты, мой юный друг, должен понимать одну простую вещь, что мир состоит из причин и следствий. Все остальное – метафизическая муть. Если двигаться поэтапно, можно многого достигнуть и, если хватит ума, таланта и сил, перевернуть. Это хорошо, когда у молодого человека есть твердые критерии, идеализм, но последний нужно вовремя подчинить своей воле, а то будет полный провал. Я прекрасно понимаю, что можно образовать клуб, можно каждую неделю собираться в библиотеке или в кафе и обсуждать по кругу опусы друг друга. Но что это даст? Пока я сам, правда, не готов вступить в редакцию, сижу ночами и пишу на работе. Но как только мне будет предложено место, я сразу сяду, сразу стану тираном, гонителем почище этого Палена.

Валентин вскричал, так, что спящий в уголке Иван заворочался во сне.

– А принципы?!

Фомин холодно улыбнулся. И тут моего героя ждал самый настоящий сюрприз. Как говорится, если черт вломится не в дверь, так в окно.

– Разве прямо на наших глазах не рухнули принципы платонической любви? Пожалуй, мне лучше, чем кому-то из вас известна жертва этой жестокой шутки. Мы с Михаилом с 1997-го знакомы. Я уже лет десять как из Афганистана вернулся в Уфу с желанием что-то делать. Такой же наивный, желторотый как ты, но закаленный войной.

Валентин недоверчиво посмотрел на Олега.

– Выходит… вы знали про письма? И позволили их читать?!

Хотя в этот момент он действовал без умысла вытащить из Фомина подногодную о Мишгане, журналист-массажист как будто читал его мысли.

– Не горячись, юноша, – рассмеялся Олег. – Не так все быстро. Начну с конца. Михаил самостоятельный человек, передо мной никогда не отчитывался и я понятия не имею, зачем ему потребовалось прятать здесь эти клочки бумаги. Лично я предпочитаю не дискредитировать свое реноме.

Я какое-то время в плотницкой мастерской сторожем работал. Там и познакомились. Он тогда уже старше тебя был. Двадцати пяти лет, закаленный, но – ребенок в душе. Обидчивый – порох сплошной. Гордый страшно. Но, штука чертовая, его горб. Девки если и хотели ходить с ним, то только из жалости, а он жалость не принимал. Вот ведь ты тоже не принимаешь?

Валентин нахмурился. Фомин заводил, соблазнял его. Он с новой остротой ощутил необходимость расстаться перед настоящей встречей с Ритой с постылой девственностью.

– Я? В смысле?!

Фомин усмехнулся.

– Ты ведь, видно, девственник. Разве тебе до сих пор не ясно, что Лиза тебя динамит!

Реброву пришла в голову мысль, что Фомин просто дурачится. Однако вместо того, чтобы расспросить подробнее о Горбуне, он решил устроить ему маленькую проверку.

– Тогда скажите, почему она ездила на ипподром? К своему парню или сводной сестре?

Олег рассмеялся.

– Не веришь мне? Умно. Верят всему только лохи. Вот тебе первая заповедь: не верь людям. Вера – отвратительное слово, ибо предполагает абсурд и бессмыслицу. Вера и религия – сродни опиуму. Маркс ошибся только в одном, опиум здесь не для абстрактного народа. Как раз-то простые люди имеют иммунитет в виде уличного воспитания. Ты, как и Кларисс, еще не знаешь никакой жизни. Загорскому не доверяй слишком, ему просто подфартило с внешностью и самообладанием. Женщины таких любят. Киршовеев женат, у него есть дочь и он собирается покорить Питер. А ты все питаешься иллюзиями. Насчет Лизы, чтобы тебя успокоить, я готов поклясться, что она давно арссталась со своим первым мужчиной.

Валентин почувствовал себя глубоко оскорбленным. Где-то далеко мелькнула было грозная тень Риты, но одно присутствие Фомина избавило его от терзаний.

– Первым мужчиной?! А кто он? Вы его видели?!

– Нет конечно, но по рассказам Михаила он старше тебя лет на пять: парень, который перетрахал много баб и просто умеет как к ним подойти. Обычный альфонс, очень следящий за своей внешностью. А бабам нравятся такие, они подспудно боятся щеголей и завидуют им. Мужчина франт – он как бы покушается на чисто женскую прерогативу. Девок это бесит и манит одновременно. Тем более, когда франт со средствами. А твоя Лиза, не обижайся, явно из малообеспеченной семьи, да еще с самомнением и претензиями.

Олег испытующе посмотрел на Валентина.

– Не знаю, что нужно от тебя Михаилу. Я сам не знаю, где сейчас он. Лучше давай лучше подумаем о том, как тебе завершить дело.

– Какое еще дело?

Фомин рассмеялся.

– Ты ведь хочешь Лизу? Падение женщины, обнаружение ее связи с другим мужчиной только подхлестывает желание. Неужели ты трусишь доказать себе, что ты лучше какого-то тупого мужика? Да и к тому же тебе надо приобретать опыт. Не буду допытываться насчет того, правда ты девственник или мне только кажется. Об этом, как правило, или врут, или молчат. Но для мужчины важен даже не первый шаг, а второй, когда он соблазняет, а не подвергается соблазнению огромной прыщавой старшеклассницей, к которой ходит половина микрорайона. Это можно все при правильном консультировании и подготовке провернуть за полгода. Как раз, к появлению Мишгана.

Валентин еще не успел ответить ни согласием, ни отказом, как Фомин начал консультировать его:

– Я смотрю, ты стихи любишь. Одобряю. Отличное оружие в умных руках.

– Мне, кроме Пересвета Киршовеева, нравится Мандельштам… – назвал Ребров первое пришедшее в голову «поэтическое имя».

– Да тьфу на Мандельштама, он слишком серьезный и талантливый поэт! Тебе надо что-нибудь модненькое, что завязло в ушах, вроде Бродского, почуднее. Тем более, Лиза эта явно на картонках не торгует. Твой Мандельштам ей неизвестен.

Валентин с восторгом вспомнил.

– Мы в Новоалександровку когда выезжали, встретили одного барда. Славян его зовут. Такой Рыцарь Нефомрального Образа. Он, я так понял, даже Задерия, основателя «Алисы» знает.

Однако на Олега это известие не произвело никакого впечатления.

– Тебе надо выходить на настоящих профессионалов, пробовать проникнуть в серьезные круги, ходить на серьезные мероприятия. Потом, как ты думаешь, Лиза к кому обратится насчет журналистской деятельности?

Валентин смутился.

– Но я не журналист и не гуманитарий. Я не умею писать красиво.

– Так это и здорово! Зато ты человек науки. Ты даешь материал о своих открытиях, мы олитературиваем их – и готово! Впрочем, журналистом может стать любой. Этот вид искусства сродни проституции: главное выучить несколько приемов – и будешь пользоваться неизменным успехом. Но насчет поэзии, тебе придеться сделать вид, что ты в ней глубоко понимаешь.

– Зачем?! – захлопал ресницами Ребров.

Фомин посмотрел на часы.

– Ну ладно, короче договорились. Прямо завтра Киршовееву скажу. Ты где живешь?

– На Менделеева.

– Киршовеев поблизости от тебя. Вместе пойдете, а завтра… нет, заходи ко мне дня через три. – Фомин протянул Валентину визитку из золотистого картона. – Вот адрес. Мой скромный домик на тихой сонной улочке Кирова, в тени платанов, ты найдешь без труда.

Валентин, счастливый тем, что сама судьба посылает ему в помощь людей одного за другим замечательнее, посмотрел на мирно спящего сына самаркандского башмачника в углу.

– А с ним что?

Фомин махнул рукой.

– Запру здесь, а утром пускай Киршовеев разбирается.

ГЛАВА XXIV

ЗМЕИНЫЙ КЛУБОК. ЯРМАРКА АМБИЦИЙ

На следующий день мой герой проснулся очень рано. Молодой организм спокойно перенес предыдущую ночь. Валентин чувствовал себя преотлично. О вчерашней оргии напоминал только легкий хрустальный звон в голове. Но Ребров, выпив чашку крепкого кофе, уже был готов к покорению вершин. Лиза, как бледная копия высшего духовного существа, окончательно стала в его глазах простой самкой, которую надо уложить в постель. Теперь Валентин ясно как день видел обреченность «Красной гвардии Рифея». Пожалуй, с Американцем придеться разорвать жестко и бескомпромиссно, а вот Меркин еще может пригодиться, тем более что благодаря его очередной нелепой выходке, была раскрыта тайна мишгановского сердца. Теперь таиственный Горбун пугал уже не так, как прежде.

Ах да, он теперь имел полное право позвонить Рите. Или даже съездить к ней. Лишь огромным усилием воли, Валентин сдержал себя. Как отнесется к его рассказу ангел-демон? Что если Мишган сам подстроил посиделки в подвале? Что если конверт с письмами его рук дело? Ведь и в Новоалександровку он должен был явиться – но не пришел. Нет, если враг затаился, стало быть, и ему, Реброву, нечего спешить.

Однако следовало уцепиться за обещание Фомина устроить выход в уфимский бомонд. Теперь Валентин ясно ощущал в себе недостаток гуманитарного образования и полное невежество в вопросах литературы и искусства. Если он сможет восполнить этот недостаток, он только получит дополнительные козыри в заочном противоборстве с Горбуном.

Наконец, через три дня, как и было условлено, Валентин был у Олега. Стояло чудное ноябрьское утро. Небо было чище свежевымытой трехлитровой банки. Под ногами трещали залетевшие на асфальт высохшие мумии листьев. Неяркое, словно фальшивое, с розовато-белым оттенком ближе к краям диска, солнце висело в плотной синеве неба.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒