ХИМИК-СКЕЛЕТ И 9 страница

По руке Риты пробежала судорога. Ее лицо исказилось в недоверчивой гримасе.

– Это получается, ты меня к девкам своим ведешь? Нет, извини покорно, мне достаточно рассказов. А что какой-то Лизы касается… – девушка показала свободной рукой на покосившуюся белую, в крапинах ржавчины, вывеску с выпавшей «р» в башкирском слове:

Лиза Чайкина у амы.

Лиз много. Смотри, даже улицы в их честь называют. А я одна, уникальная. Ты знаешь хоть одну уфимскую улицу имени Королевы Марго?

Валентин открыл рот, но Рита, расхохотавшись, щелкнула его по губам.

– Ха-ха, я пошутила! Я же не такая дура, как обычные девицы. Эти курицы, каждая в отдельности причем, считают себя единственными и неповторимыми. А это – глупость. Знаешь, что дева Феврония ответила Петру, когда тот захотел жениться на ней? «Зачем тебе именно я? Женщины все одинаковые, как вода по обеим сторонам лодки!»

Прости, но ты до сих пор производишь впечатление наивного человека, – продолжила Рита. – Давай я тебе по полочкам все еще раз разложу. Во-первых, ясно, что этот Михаил хочет окончательно обобрать нас. Во-вторых, он мужчина. От Алинки я все могу ожидать. Она добрая. Вдруг возьмет – и влюбится в этого урода. И тогда что мне делать? Под одной крышей с ним жить? О нет, тогда лучше броситься с крыши или переселится к Факланову-музыканту в Затон.

У Валентина захолонуло сердце.

– Тому самому, у которого вещи до потолка и не пролезешь?

– Наверное, все-таки лучше с крыши. Я же у Факланова только одну ночь провела, да и то, с металлической шваброй под рукой, чтобы он ко мне приблизиться не смел. А так… жалко, асфальт больно жесткий, да и потом мозги разлетятся, люди будут смотреть. Неэстетично, – вслух поразмыслила Рита.

Они дошли до поворота, за которым тянулся мертвый дом. Девушка сказала:

– Давай здесь все решим. Я вот что предлагаю: ты пока продолжай общаться со своей «Красной гвардией». Надо усыпить бдительность Мишгана и тем временем разузнать о нем побольше. Например, о том, что его может связывать с цыганкой. Или, где он живет.

– Но как? Спрашивать подряд у всех неферов? – задумался Валентин.

Рита кивнула.

– Только ненапрямую. Действуй тонко. Например – через Лизу. Разлиные намеки там, шуточки.

Валентин протестующее открыл рот (страсть к Лизе, к другим девушкам, рядом с Ритой не то что забывалась, превращалась в свою противоположность), но фея Новоалександровки сделала нетерпеливый знак рукой.

– Я думаю, ты ценишь наши отношения. Мы с тобой до гроба вместе. Я честно говорю, без всякой иронии. Но я сначала хочу убедиться, что с моей семьей все будет в порядке. И вот, что я еще думаю. Михаил хочет нас разлучить. Разве тебе сразу не пришла в голову такая простая мысль?! Я удивляюсь мужской глупости!

Одной репликой Рита надавала столько авансов, что у Реброва не оставалось другого выбора, как мысленно поклясться идти за девушкой хоть в огонь, хоть в воду.

Возможно, читатель, тебе покажутся слишком невероятными речи Риты и, еще больше, невероятным поведение моего героя? На это я отвечу, что хотя рыцарские качества рядовых уфимцев давным-давно порастерялись в местных канцеляриях, у романтически настроенных молодых людей они еще время от времени проступают, как артефакты прежних веков под скребком археолога. А девушкам иногда только-то и нужно сказать, что она будет его и ничьей больше. И тогда… тогда даже самая невероятная просьба, самый фантастический каприз выполняются как Конституция, как священная клятва! Но стоит нотке фальши проскочить – и самая многообещающая любовь оказывается не прочнее яичной скорлупы!

Ребров оценил находчивость своей пассии.

– Клянусь периодическим законом Менделеева, ты меня даже в Затоне не увидишь! А с Лизой общаться я буду теперь только ради тебя!

Девушка смутилась.

– Зачем так сурово. Хотя Мишган уже месяца два у нас не был, но я просто говорю, что нам еще столько надо потерпеть, все разузнать, а потом… – В переливах ее дивно звонко-медного голоса загрохотали вселенские омуты. – Не забывай, я жду от тебя подарка.

– Да-да! Хочешь, я тебе Пиноккио подарю? – почти вскричал Валентин, чувствуя, как восторг, счастье, жгут его, словно кислота, капнутая на халат в лаборатории. – На Центральном Рынке старик потешный есть, как будто из моего детства. (В этот момент он даже был готов попросить у Лизы подаренного ей Пиноккио под выдуманным предлогом).

– Ты забыл? Мы не можем открыто появляться на публике.

Валентин вздохнул.

– Конспирация-операция.

Как будто пожалев его, Рита напомнила:

– Ты, кажется, в детстве из проволоки цепи делал?

– Конечно! У меня даже футляр с щипчиками сохранился! – вновь воодушевился, хотя и не так бешено как прежде, Валентин. – Я тебе подарю кошелек такой, из колечек. Перешлю, если хочешь, по почте.

Рита рассмеялась.

– Нет, деньги… опять эти мерзкие деньги! Не напоминай мне о них. Лучше свей мне Золотую цепь. Но не как у новых русских, а как из средневековых хроник. Помнишь? Золотой цепью от диких предков наших скифов была перегорожена бухта Константинополя.

Мой герой в припадке преданности прекрасной даме уже начал было думать о том, сколько будет стоить в каком-нибудь ювелирном магазине золотая проволока и, вообще, реально ли будет ее добыть, как девушка поспешила успокоить его:

– Да конечно, из обычной позолоченной сойдет. Та же алюминиевая.

Несмотря на романтический угар, Реброву достало ума прибегнуть на прощание к хитрости.

– А как насчет созваниваться? Если, конечно, тебя мать с сестрой не прослушивают по второму телефону.

Рита вполне оценила находчивость молодого человека. Кончик ее носа восково блеснул, в черных глазах заплясали жемчужные блики-кружочки.

– О да, звони! Это будет настоящая романтика в духе французских фильмов. Я запрусь где-нибудь в ванне с телефоном. А провод под дверью будет торчать. Класс!

Окрыленный Валентин вернулся в лагерь «красногвардейцев» когда совсем рассвело. От таинственных испарений не осталось следа. Они растаяли на глазах, все седые ветлы. Тополя оказались обычными. Белесые краски уступили место ярко-горчичным, изжелта-латунным.

Войдя в пролом мертвого дома, Ребров нашел своих товарищей в том же положении, в каком оставил. Как будто не было ночного приключения, этого полета на Пегасе фантастических надежд на обратную сторону Луны.

В смутном чувстве растерянности, как после попойки в общаге, Валентин разглядел лицо Лизы. Теперь он увидел в нем кучу недостатков: слишком смуглый, словно у аграриев, оттенок кожи, капризно-тонкие губы, неопределенного цвета волосы. Даже прежде незаметная желтизна сквозила в существе ниспровергнутой девы-мечты.

Но тут Лиза заворочалась во сне, перевернулась на другой бок, выставив под одеялом коленку. Валентина охватил приступ чисто плотского желания. Впрочем, скоро другое, происхождения также ниже пупка хотенье заставило моего героя срочно проследовать на соседний пустырь. Дало о себе знать выпитое в волшебном мире кофе.

Когда Ребров застегивал ширинку, до него вдруг донеслись голоса. Пройдя на шум, он увидел следующую картину. Изольда держала мешок, в который Гришаня и Костя складывали наворованные трофеи участников Новоалександровского опен-эйера.

– Журналы вместе с консервами не суйте! – шипела на сыновей цыганка.

Реброва охватило негодование. Недолго думая, он выступил из-за укрытия. Гришаня и Костя прыснули как воробьи в разные стороны. Но Изольда не смутилась. Уперев руки в бедра она с достоинством посмотрела на нечаянного свидетеля.

– Что, сдавать будешь?

– Тебя же петь песни пригласили, а не красть! – возмутился Ребров.

Изольда усмехнулась.

– Кража – она как песня.

– Все равно, подло. Это… – Валентин обжегся воспоминанием, когда его несправедливо обвинили в краже денег у башкира Алмаза, – крысятничество, у своих красть.

В глазах Изольды зажегся странный огонек.

– Слушай, я же лаве[5] не краду. Хай, только барахло глупое. Людям ничего не убудет. А мне потом на этом полгода жить, деток консервами кормить. Да ты лучше скажи: хочешь про Лизу узнать? Например, к кому она на ипподром ездила?

Валентин хотел было ответить гордым «нет», но, подумав, решил, что Рита права. Сейчас глупо будет раньше времени раскрывать карты. Ему предстояло симулировать заинтересованность Лизой. Но ведь Рита сама попросила его играть роль возлюбленного!

Она сама попросила его играть роль влюбленного!

– Но только если вещи оставишь, – сказал он.

Изольда неожиданно легко согласилась.

– Хорошо. У тебя есть чем написать?

– Сейчас пойду, спрошу у людей.

Цыганка зашипела.

– Ты что! Совсем сдурел?! Ладно, тут вроде есть ручка с бумагой. Ты же разрешишь мне записку накатать?

Валентин на радостях, что его уловка удалась, очень естественно изобразил тупое удивление.

– Кому?

– Тому человеку, который тебе все расскажет. Мишгану.

– Ее парню?! – не понадобилось притворяться Валентину. К собственному удивлению он продолжал ревновать Лизу.

Изольда тихонько рассмеялась.

– Ах, молодой ты молодой! Забыл, что я тебе тогда нагадала? Ладно, не сердись на меня за резкие слова. Любовь то по-настоящему у тебя будет с одной девушкой. Лиза хорошая, но не пара тебе. Ты скоро это поймешь.

– Это мое личное дело! – нахмурился Ребров, одновременно чувствуя укол совести и, в который раз, содрогаясь от дьявольской проницательности цыганки. Может Рита опять испытывает его? Нет, она была серьезна. И он, конечно, не должен будет преступать черты. Как бы ни соблазняла его Лиза, он будет верен только одной своей даме сердца, своему милому ангелу-демону.

Изольда писала очень медленно, хотя мой герой сильно удивился, что она не забыла грамоты. Наконец записка была готова. Ребров с жадностью вцепился в нее. Неровные печатные буквы запрыгали перед его глазами:

Это тебе Из-да. Вальку про все расскажи.

Валентин почувствовал себя обманутым.

– И как я его найду?

– Уф какой нетерпеливый! Мишган в плотницкой мастерской на Октябрьской Революции работает. Увидишь дом такой с колоннами. Там раньше церковь была, а теперь мастерская.

Ребров непонимающе, чуть не с брезгливостью, стал крутить записку в руках.

– К чему эти условности? Я твоего Горбуна на первом же сейшене увижу. Или он сам явится, чтобы какую-нибудь глупость произнести.

Изольда звонко засмеялась.

– Долго тебе придется ждать. Раз вчера Мишган не пришел, значит – до осени на людях не появится. Так мне сказал. Так что ищи его на работе.

Ребров, недоверчиво покачав головой, заглянул в мешок.

– Лизины вещи тоже украла?

Изольда возмутилась.

– Говорю же, она же моя подруга. Да и… не было у нее ничего с собой!

Вернувшись, Ребров увидел мечущегося по развалинам Леголаса.

– Сперли, мой меч сперли уроды! Убью!

– Может завалялся где-то? – предположила, зевая Ася. И тут же обнаружила, что сама стала жертвой ограбления. Пропала ее расческа с зеркальным верхом.

В скором времени весь лагерь «красногвардейцев» и примкнувших к ним представителей уфимского андеграунда гудел как мартеновский цех. У Звероящера исчезла запасная бандана. Американец лишился набора бейсбольных карточек и консервов. Нурман – запасных струн. Серебряный Вихор фирменной пивной кружки. Но больше всего пострадала Клара. На нее было жалко смотреть. От богатой коллекции советского раритета не осталось ничего. Зато другие сокровища мадемуазель Непомочук почти не пострадали. Правда, о них Валентин узнал только тогда, когда Клара, впопыхах проверяя содержимое своего оранжевого рюкзачка, случайно выложила книжечки некой Е. Вильмонт. Их названия не отличались разнообразием: «Полоса невезения, или все мужики козлы», «Плевать на все с гигантского баобаба», «Настольная книга стервы».

Обнаружив Реброва, Леголас ткнул в него пальцем.

– А… вот он все стащил, и эта, Лиза. У них только двоих ничего не было!

– Или цыганочка с выходом, – оказалась ближе к истине догадливая Клара.

Валентин пожал плечами.

– Наверное, просто кто-то пошутил. Я видел какие-то мешки.

– Где?!

– В развалинах соседнего дома, под кустом.

Когда вещи были извлечены из мешков, выяснилось, что у Леголаса пропали деньги. Правда, мелочь на проезд, но это дало повод эльфу, набросившись на Реброва, буквально забрызгать землю слюной.

– Вот это нахал! То-то думаю, что он по всем компаниям ходит. А он, оказывается, деньги тырил!

– А кто в последний раз Изольду видел? И детишки ее тут все время лазали, – прошипела Клара.

Валентин готов был со стыда сквозь землю провалиться. Он думал лучше о цыганах. Изольда подставила его!

Но Американец властным жестом всех успокоил.

– Эх, да как вам за такие разговоры не стыдно! Заграницей разве будут люди ночь напролет спорить про коммунизм и полеты на Марс? Что же вы теперь из-за копеек собачитесь? Деньги взял я. Они в моем кошельке. Но, стоп возмущение! Я хотел провести эксперимент, чтобы выяснить, насколько люди способны остаться верными идеалам социалистического общежития.

Сперва Лиза, потом Звероящер и, наконец, даже Леголас, расхохотались.

Однако для Валентина новоалександровская эпопея на этом не закончилась. Прежде чем позвонить Рите, он решил воспользоваться запиской Изольды.

Найти бывшую церковь оказалось легко. Это было единственное здание на Октябрьской Революции отдаленно напоминающее античный храм. Оно находилось наискосок от сквера Аксакова, в котором недавно гремел сейшен. Мастерская снаружи была сильно запущена. Мусор вокруг, осколки штукатурки. Позади простирался очередной глубокий овраг, застроенный до самого дна частными домами. Если бы не уродливо запущенных домиков вокруг и никогда не знавших ножниц садовода зарослей, местность можно было принять за один из римских холмов со святыней древнего храма.

Как полагается в еще недавней Советской России, парадный вход был заколочен. Посетители входили через какую-то дырку в стене. Внутри оказалось хуже, чем снаружи. Штабеля пушистых и сырых досок подпирали потолки. На верстаках валялись высохшие кусочки столярного клея, мятые газеты. Но – ни души.

Ребров прошел мастерскую, как вдруг в стене отворилась неприметная дверь, и из нее вышел плешивый мужичонка в синем халате с очиненным карандашом за правым ухом.

– Тебе чего, парень? – спросил столяр.

– Здравствуйте. Вы не подскажете, Мишган здесь работает?

Мужичонка кивнул.

– Здесь. Только сейчас он в отпуске. Раньше сентября не жди.

Валентин не мог скрыть своего разочарования. Он уже слышал, как Рита распекает его за нерасторопность и невезучесть.

– А вы не знаете, где я могу его найти? Может адрес домашний или телефон дадите?

Столяр почесал затылок кончиком карандаша.

– Спроси что полегче. То ли на Каменной переправе, то ли на Цыганской поляне искать его. Только, правда, там цыган давно нет, хотя еще в 80-х можно было видеть с дороги шатры ихние.

– Может, в Цыганских дворах?

– Да нет, на поляне. Дворы – в Черниковке, а поляна, еще ее Кооперативной называют, напротив Сутолоки. Еще теща у меня там живет. Один раз кислой сметаной накормила, так потом я два дня пластом лежал. Если надумаешь у тещи моей сметану брать, ты не бери у нее сметаны, ведьмы такой!

Раздраженный неудачей, Валентин решил снова найти Изольду и с этой целью направился на Рынок.

Цыганка появилась как всегда неожиданно. Вышла с гордым видом из-за киоска Уфа-печати. В ее руках сверкал набор открыток. Увидев Валентина, Изольда хотела было улизнуть, но Ребров коршуном набросился на дочь вольного народа.

– Он в отпуске! Ты знала?!

Изольда пожала плечами.

– Я что, начальник или жена ему?

– Адрес тогда давай или сама отведи.

Цыганка достала сильно потрепанный веер из масляной бумаги.

– Жарко-то как…

– Ты мне зубы не заговаривай.

Глаза девушки полыхнули черным огнем.

– Я тебе сказала, где Мишган работает? Сказала. Записку написала? Написала. А больше я тебе ничего не должна.

Валентин сменил тактику.

– Смотри-ка, – тут он показал рукой на растущее посреди газона дерево. На траве лежала огромная сумка для подаяний. Две девочки, смеясь, щебеча на неизвестном наречии, раскачивались на ветке старого клена. У них были черные, как жидкий гудрон, мелкие косички. Судя по красным круглым шапочками, платьицам и шароварам, они были люли – таджикские цыгане, которых после развала Союза понаехало из Средней Азии. Ребров даже знал, что одно семейство живет во временных хижинах под Затонским мостом.

– Не знал, что цыганки играть умеют! – признался Валентин.

Изольда вздернула подбородок.

– Никакие они не рома!

– А кто же? – простодушно удивился Ребров.

– Люляйки.

Маневр Валентина возымел свое действие. Изольда вздохнула.

– Ладно, не буду томить. Только Лизе ни слова. Сестра у нее есть сводная Жанна, вот она из-за нее ездит на ипподром.

Ребров почувствовал, как с сердца у него упал камень. Во-первых, одной тайной стало меньше. Во-вторых, он теперь мог с полным правом позвонить Рите. Был повод.

– А что, сестра Лизы наездница?

– Этого уж я не знаю. Но Лиза сказала, чтобы я никому про ипподром не рассказывала.

ГЛАВА XIV

СМЕРТЬ МУШКЕТЕРА

В тот же вечер Валентин позвонил Рите. Правда, пришлось переть на улицу вечером в поисках телефона-автомата. В домашнем играло радио. Такие шуточки частенько выкидывала государственная телефонная компания, связь-то еще была на уровне «Алло, барышня, это Смольный?»

Однако на улице моего героя подстерегала одна беда за другой. Первая же красно-желтая будка оказалась пустой. На месте алюминиевой коробки светлело неокрашенное пятно. Валентин, уже минут десять как мысленно говорящий с Ритой, выругался и пошел скорым шагом к телефону через дорогу. Но и там его ждало разочарование. Автомат был на месте, но, лишенный трубки, смотрелся инвалидом.

Между тем вечер плавно переходил в ночь. Ребров посмотрел на светящийся фосфором циферблат «Командирских» часов, наследство отца, и, весь в испарине, ринулся к самой дальней будке. Его охватило дикое, нелепое суеверие, что если он прямо сегодня не позвонит Рите, номер ее каким-то образом переменится.

Наконец, в половине одиннадцатого, моего героя настигла удача. Работающая, с целыми стеклами, да еще освещенная будочка оказалась чистой магией! Даже очередь в пять человек не смутила Реброва. Потекли радостно-томительные минуты ожидания под мысленную музыку Scorpionc ‘Send Me An Angel’. К счастью, очередь состояла из одних мужчин. Валентину невольно вспомнился точно такой же вечер много лет назад. Умер дедушка и мать, сама не своя, стеная, носилась по квартире с чайником, в котором был теплый куриный бульон. Отец как мог успокаивал ее, но это у него получалось плохо. Дедушка, с открытым ртом, как будто только заснул, лежал на кровати в комнате. Валентин учился в начальной школе, и ему совсем не было страшно. Настоящее испытание началось, когда мать отослала его звонить дяде Вове по телефону-автомату. Ребров, в коричневых трико, футболке, сандаликах, ринулся вверх по улице к домоуправлению. В голове его крутилась одна и та же картинка, как они с дедушкой едут на Ленина в высокое панельное здание, убедить нехороших тетенек, чтобы им в квартиру поставили телефон. Телефона старик так и не дождался.

– Давай пацан, звони своей подружке, – раздался над ухом Валентина голос выходящего из будки пузатого мужика в домашних тапочках.

Ребров, пробормотал слова благодарности и полез за жетоном в карман. Но нащупал только дырку.

– Эге… жетон посеял? – догадался благодушный гражданин по растерянному лицу молодого человека. – Давай научу звонить. Номер говори.

Валентин дрожащими руками, с мыслью о новой, на этот раз куда более невосполнимой потере, полез за бумажкой с Ее номером.

– Зырь и учись, салага! – молвил старомодным сленгом мужик. Набрав номер на крутящемся циферблате, он дождался соединения и резко-осторожно дернул рычажок.

– Пошло соединение, – сказал удовлетворенно мужик, передавая трубку молодому человеку.

Прежде чем найти губами дырки внизу трубки, Ребров несколько раз впустую сказал в воздух: «Привет! Я тут кое-как нашел телефон!»

– Чё тебя так плохо слышно? Как будто в Беде[6] или на вершине Гроб-горы[7]? – наконец ударило сладчайшими децибелами.

Валентин наскоро повторил обстоятельства своего фантастического соединения.

Рита успокоилась:

– А я тут страдаю и жду. Сразу поняла, что это ты звонишь, потому что Алинке так поздно не звонят. Ну и матери, ессно.

– Ты в ванной?

– Не-а, не получилось по-французски. Как долбанная лохушка, скрючившись в три погибели, сижу в коридоре. Они в зале, по ящику «Любовь и тайны Сансет Бич» смотрят. Уставились, домохозяйки. В общем, убогое зрелище в декорациях среднестатистического публичного дома, но там есть классная легенда об этом самом местечке: когда море спокойно и теплый ветер дует с берегов Санта Анны… первый, кого ты увидишь в этот момент на самом краю пирса – послан тебе самой судьбой. Не находишь? О нас речь!

Ребров приготовился к сеансу волнительных воспоминаний («только вместо океана перед нами было море крыш…»), как Рита строго перебила его: деловым вопросом:

– Итак, ты что-то узнал новенькое о Михаиле?

Валентин духом передал историю с посещением плотницкой мастерской горбатого тролля. Правда, он умолчал о вспышке плотского интереса к Лизе. Ему показалось, что эти подробности не стоят даже упоминания. Но Рита, судя по фырканью в трубке, треску накручиваемого на воздушный пальчик провода, обо всем догадалась.

– Ну-ну, поздравляю с первыми успехами на любовном фронте, мой друг.

– Между прочим, я еще кое-что узнал о Лизе, – поспешил «оправдаться» Ребров. – Изольда сказала, что она из-за своей сводной сестры на ипподром ездит. Только непонятно, что нам делать с этой информацией.

– Бесполезной информации не бывает! – заявила Рита. – Непохоже, что Изольда заодно с Михаилом. Может быть, он ее использует каким-то образом? Короче, теперь ты должен будешь все внимание сосредоточить на Лизе и этой своей… «Красной гвардии». Надо убедить Михаила, что ты совсем не интересуешься мной. Лиза – женщина и подумает, что ты от нее голову потерял. Может тогда что-нибудь и выложит. А теперь мне пора идти, а то тут уже прослушивания чужих разговоров начинаются.

– Но постой, если вдруг у меня будет срочное дело к тебе: Я же смогу позвонить? – затароторил Валентин. – Да и ты такая интересная, ничего сама не расскажешь про Михаила. Он-то ведь по-прежнему к вам ходит. Неужели тебе не страшно? Ты говорила, что боишься за нас.

– Только если по очень срочному делу! – согласилась Рита и, оставив без внимания ребровский вопрос, повесила трубку.

Валентин не помнил, как прожил сентябрь. В детстве он кажется бесконечным. В юности, особенно томительно-одинокой, интеллектуальной, этот месяц философов и уединенных прогулок, тянется как звуки заунывной скрипки. А тут один разговор по телефону-автомату на улице прокручивался бесконечно в голове, сводя с ума. Валентин то и дело порывался набрать заветные цифры, но вспоминал, что у него ничего нет для Риты. Лиза, не успев с подачей документов на филфак, устроилась работать в школу секретарем, Американец пропадал в деревне. Серебряный Вихор охотился за очередной фирменной пивной кружкой, в промежутках записывая песни под гитару. Остальные… до них не было дела Валентину.

Чтобы не утомлять твое внимание, читатель, описанием мук страдающего юнца, сразу перенесусь в разгар уфимской осени 1999 года. Это было во многом знаковое время. С бесплатным проездом, а значит с существованием расхлябанных «Икарусов»-гармошек решено было покончить. Наступало похмелье после пира смерти 90-х годов. Никто еще не знал, что спившийся, опухший президент готовит сюрприз дорогим россиянам.

Учебный год в университете начался бодро, с выборов председателя профсоюзной организации. Получилось нечто вроде настоящего театрального представления. Кандидат в председатели прочитал настоящую речь. Аудитория так и раскрыла рты. Однако победу все равно одержал представитель начальства. Решающим доводом был вопль декана:

– А я, между прочим, тоже за Алексея. Но, ребята, давайте быть политиками. Скажите, как Алексей будет договариваться насчет унитазов? У университета унитазов лишних нет, а у Ромашова есть своя фирма по производству сантехники.

На это даже Валентин, кипевший негодованием, не смог ничего ответить. А ведь стоило только попросить поднять финансовые документы, из которых выходило, что Ромашов до сих пор покупал унитазы втридорога на университетские деньги.

Это был один из первых ударов по его юношеским иллюзиям в области социальных отношений. Разочарование в политике началось давно. На первых своих выборах в 1995 году во вновь образованную Государственную Думу, Валентин голосовал за «демократов» Егора Гайдара. Дежуривший в здании школы молодой охранник бодро рапортовал, что в этом году голосовал за «Партию любителей пива», а в прошлом «за Жириновского, потому что тот хоть клоун, но обещал по бутылке водки, пачке пельменей и бабе, да обманул».

Настоящим откровением для Реброва стали президентские выборы 1996 года. Они проходили в июне. В 1995-1997 годах мажористые одногруппники Юлии обвинили Валентина в коммунистической пропаганде. Якобы потому, что он носил… красную рубашку.

На самом деле выбор цветов для гардероба был предопределен конституцией моего героя. Он покупал то, что было по размеру – фланелевые вьетнамские рубашки, спортивные костюмы. Все пошитое на крупных советских башкир и русаков не годилось. Вообще, известно, что идеалом советской власти был пузатый толстозадый работяга или кусок мышц на убой.

В тот июньский день одногруппники толпой повалили на выступление Ельцина на ипподром «Акбузат». Ребров не пошел из принципа смотреть на это убожество. Зато потом Артурик хвастался, что взяли пива, напились на жарком солнце. А Юлия даже попросила Рената посадить ее на плечи, чтобы лучше наблюдать за тем, как пьяного Ельцина, похожего на опухшего пупса, будет вытаскивать Рахим-бабай.

– Представляешь, у Юльки под юбкой – черные стринги! – тихо ликовал Артурик.

Но больше всего Реброву запомнился ответ Каринэ. После того, как он прочитал девушке длинную речь о том, что банда Ельцина окончательно разрушила Россию и голосовать за него все равно что голосовать за Дьявола, Каринэ сделала громкое «фи».

– Не хочу я коммунистов. Тогда опять в магазине тампоны нормальные не купишь!

Вот и вся женская политическая философия.

Глупость одногруппников неприятно смутила Валентина, но ничуть не поколебала его веры в женщин. Он просто решил, что студентки не доросли до серьезных размышлений. Да и собственный его интерес к политике тогда оказался временным, скорее реакцией перегруженного впечатлениями политического детства юноши.

Школьные годы моего героя пришлись на самый пик политических баталий. Тогда заседания парламентов, съездов были настоящими шоу (как нынче в украинской раде). Каждый депутат был актером. Кто-то ходил в пионерском галстуке с накладными грудями, кто-то гипнотизировал прямо с трибуны, кто-то истерически вопил, требуя найти и наказать несуществующих убийц, которые хотят сбросить народного избранника с моста.

Кошмаром носились чемоданчики с компроматом. По телевидению крутили кадры с лицом похожим на генерального прокурора в обществе проституток, заказанных подмосковной мафией. Каждый день начинался с вопроса: «А как там в Москве, опять путч?» Никто не знал, что будет со страной завтра. На балконах громоздились туши сайгаков, висели целые батареи луку, дикой калины, веники, засушенные лекарственные травы. Говорили, что были и такие квартиры, отключенные от центрального отопления, где жильцы установили печки-буржуйки. Трубы выводили прямо на лоджии. В Сибири творилось страшное. Между Новосибирском и Омском орудовали волчьи стаи. Водители фур стреляли в них из окон «КАМАЗов». В Чите один инвалид войны примерз ногами к полу перед телевизором, а по весне его труп оттаял и начал испускать зловоние. Соседи забили тревогу.

И вот на этом фоне 17-го октября 1999 года, в половину двенадцатого, скончался Ребров Валентин-старший. Молодой человек еще спал, когда в его комнату ворвалась мать с растрепанными волосами, блестящая от слез.

– Валя, Валя! Папа умер!

Валентин, еще сонный, с удивлением смотрел на мать, с рыданьями уткнувшуюся в его одеяло. «Отец долго болел, неужели она еще не привыкла?» – носилась в голове моего героя мысль. К тому же он знал, что между родителями не было настоящей любви. То есть, возможно, она когда-то и была, но к его сознательному возрасту выродилась во взаимное презрение. Создавалось впечатление, что мать своими язвительными замечаниями похоронила мужа еще при жизни. Однако потом, когда тот заболел, перестал пить и пропадать с товарищами, Виктория Петровна разительно изменилась. Она как смумасшедшая стала ухаживать за супругом.

Весь год отец пролежал на диване в зале, вытянувшийся, в белом халате, как персонаж из «Записок сумасшедшего». Говорил он тихим надрывным голосом, часто вспоминал свою молодость и неизменно заканчивал рассказы обращением сыну: «Видишь, какой я теперь стал». Валентин почтительно успокаивал отца, как, когда-то, хотя и более наивными словами, умирающего дедушку. Но глаза Реброва младшего оставались сухи. О кончине дедушки он скорбел. Сказывалось, что дедушку живым Валентин никогда не боялся. Отец же часто, особенно в последние годы перед болезнью, приходил домой пьяный, начинались скандалы. Его не могли спасти конструкторы в портфеле и хвастовство сыном. Валентин вполне усвоил материнский взгляд на «драного мушкетера».

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒