Часть вторая 5 страница

* * *

– Работа у них такая, видно, – мутить головы людям и путать карты русским патриотам, – поддержал Кузнецова и Протасова подполковник Петров. – Черная работа, о целях которой они может и не догадываются, а действуют, возможно, как слепые исполнители.

– А я говорю – суки они и козлы! – настаивал на своем полковник Кузнецов, бросил под ноги окурок и растер его коричневым офицерским ботинком по мокрому грязному асфальту.

Армия замерла в ожидании того, как поведет себя народ в эти дни. Народ же надеялся, что армия, которую он вооружил, обул, одел своими руками, поведет себя решительно и наведет порядок в стране. Крови никто не хотел, никто не хотел умирать, но и жить так, как принуждали, многие не желали.

– Мы на вас не в обиде, – обратилась к полковнику Кузнецову молчавшая до этого пожилая женщина, стоявшая чуть поодаль. – Дело не в вас, а во многих продавшихся этой власти. Мы с подругой взяли листовки и пошли к министерству Морского Флота, обороны. Ребят там поймали таких – мальчиков, солдатиков. Я спрашиваю: ребята, вы знаете, что в Москве творится? Они говорят: мы предполагаем – что-то нехорошее, нас в увольнение не пускают. Мы раздали им листовки: так вот, говорю, читайте там, среди ребят. Так бабка-вахтерша, которая там стоит, вышла, а один солдатик сел в машину, он видно начальника какого-то возит, и записала номер машины. Мы ее там чуть не растерзали. Я ей говорю: ах ты падла старая, что же ты делаешь, сволочь ельцинская? "Работать надо!" – кричит: она – видите ли – работает. И тут же идет лейтенант и она ему докладывает.

Мы к нему подошли, вот так все рассказали, он побагровел, – мне все ясно, говорит, вы свободны, вы свободны. Ну и нам тоже было ясно, с кем мы разговаривали. Там они ничего не знают, эти военные. А вот пошли на хлебозавод, так нас туда даже не пропустили. Мы хотели с народом поговорить, листовки дать. Так на проходной дед взял листовки и разорвал.

Громким голосом привлекал к себе внимание людей, в двух шагах от Протасова, мужчина с кипой бумаг в руке, – возможно, это были листовки или какие-то документы, – стал рассказывать тем, кто собрался вокруг него:

– Сотни побитых. Сотни. Сотни. Трое в очень тяжелом состоянии, в том числе председатель Черемушкинского райсовета, забыл его фамилию. Вот, значит, количество жертв не могут сказать. Но, что интересно, койки в травматологическом отделении были подготовлены с утра. У меня есть информация, что в Подмосковье воинские части приведены в боевую готовность. Более того, водители спят в боевых машинах. Так ли это, не знаю. Слушайте меня внимательно дальше. Я только что из Колонного зала Дома Союзов, где проходит II съезд аграрников, который возглавляет Стародубцев. Я объяснил там о жестокой блокаде, что они сегодня ее еще усилили. Стародубцев ответил, что они включили вопрос об антиконституционном перевороте и обстановке здесь в повестку дня. Во второй половине, то есть до вечера, они это обсудят. Просил передать защитникам Дома Советов, что они их целиком поддерживают, а завтра в полном составе тысяча сто делегатов придут сюда.

Ему нестройными голосами, вразброд, женщины прокричали "Ура!" Он же продолжил дальше:

– Они проводят Съезд. Силы у них есть. Я, товарищи, с вами уже четыре

дня. Я вчера был перед Домом Советов, но сегодня не смог туда попасть. Если у вас у кого-нибудь есть возможность туда передать эту информацию для депутатов, это было бы большой моральной поддержкой духа защитников Белого дома.

– Я вам скажу то. Им нужна не моральная, а физическая поддержка, – хриплым голосом оборвал его молодой парень в солдатском бушлате. – Защитников очень мало осталось. ОМОН – огромный, где-то около пятидесяти тысяч с милицией вместе. Из Липецка, изо всех районов обыкновенная милиция, дзержинские. И если обыкновенная милиция защищала нас, то и первые дубинки получила она. А ОМОН – это роботы с пьяными рожами. Вначале пахло только алкоголем. А в первом часу от них не только разило, но у них были бешеные лица. Что они здесь делали! Разве это милиция? Это ОМОН, и плевать мне, как они называются. Это были звери самые настоящие.

Женщины зашумели в его поддержку.

– Они должны быть трезвыми на работе!..

Тут же им попал в поле их зрения и слуха отчаянно защищавший Ельцина мужчина лет тридцати. Он неосторожно сказал, что работает простым инженером и получает шестьдесят тысяч в месяц и не верит, что сейчас может быть зарплата в двадцать тысяч.

– У меня муж работает в вузе и получает тридцать тысяч, преподаватель вуза, доцент. А ты – врун и спекулянт. Как ты можешь получать шестьдесят тысяч, простой инженер? Врун поганый, ельцинская проститутка. Ты спекулянт. Не ври, что ты получаешь шестьдесят тысяч за свою работу. Ты вот стоишь в кожаной куртке. А ты знаешь, сколько она стоит? Откуда у тебя

такие деньги? Я на них смогла бы холодильник себе за 270 тысяч купить.

– А вы хотите, чтобы опять, как при коммунистах, одинаково платили? – огрызнулся он.

– Что тебе коммунисты? – возмутилась жена доцента. – При них я могла нормально одеваться и на еду хватало. А теперь?..

– Если у вас шарабан не работает, кто вам должен миллионы платить? – продолжал защищаться парень в кожаной куртке.

– Да какой он там инженер, – усмехнулся Протасов. – В палатке сидит, вот ему и хорошо.

– Инженер, – возмущались вокруг него женщины и тянули за рукава кожаной куртки, словно пытаясь разорвать вместе с курткой самозванного "простого инженера". – Да никогда в жизни! От тебя инженером и не пахнет.

– Конечно, конечно, валите на меня, все валите.

– Ты стукач, – яростно наседала на него жена доцента. – Палаточник ты, а не инженер. Я никогда не была ни в коммунистах никаких, ничего. В всегда за справедливость была.

– А экологическое движение, вы знаете, что это такое? Нет, не знаете? Да вы таких и слов не знаете.

– Я не слышала, что ты сказал. Да ты обормот!

– Конечно, я враг народа. Вот в том-то и дело, что коммуняки, они сказали... Они задавили инженеров в дерьмо. И вот вы говорите...

– Это в Кремле коммуняки сидят. Ельцин твой поганый коммуняка. Бурбулис твой поганый, преподаватель марксизма-ленинизма. Вот они – коммуняки. Гайдар, номенклатура ЦК – коммуняки.

– Вы обвиняете меня, как будто я – Ельцин.

– А что же ты выворачиваешься? Они нищими нас сделали. Концлагерь сделали, посмотри, баран: проволокой американской опутали.

Так ни с чем и ушел ярый защитник "свободы" куда-то в сторону, и вслед ему кричала в отчаяньи, с горечью в голосе, жена нашего преподавателя вуза:

– Стукач, палаточник, обормот, пожить бы и тебе на нашу зарплату!

К Протасову подошел мужчина, где-то ровесник его, и представился:

– Я из казаков, а вы кто?

– Из Центрального Черноземья, в селе работаю, коммунист.

– Хорошо. Я из сотни Морозова, вот уже три дня как был в Белом доме. На четвертый меня отпустили домой за бушлатом. И вот что получается, вчера четвертая ночь, пытались пробиться два раза, и с баркашовцами ходили на штурм – прорваться к своим, чтобы не говорили, что мы предали.

Тактика у этих ребятишек из ОМОНа следующая: за каждым углом они стояли, перекрыли все проходы. И так было хитро поставлено, что если с одним договариваешься и он говорит – "я вас, ребята, пропущу", то там дальше стояли из другого подразделения, которые дальше не пропускали.

И вот еще тактика поганая, впереди гнали пацанов, которые только три-четыре месяца отслужили. А сзади шли офицеры, прапорщики и дубинками били им по голове, по спине и – вперед, вперед и вперед. Офицеры и прапорщики пьяные были. А когда им говорили: уберите пацанов и идите сами вперед, – они пугались и прятались за спины этих ребят. Мы их не били и ничего не делали им, пацаны есть пацаны и жалко их.

Вчера в 12 часов ночи загнали народ в метро. Сначала его побили вон там, у киноцентра. Так били. Я такого никогда не видел. Наверное – гестаповцы так не били. А потом загнали в метро "Баррикадная" и начали месить всех подряд. Мы уже когда спускались вниз по эскалатору, а люди подымались, мы им кричали: ребята, мужики, не ехайте, там ОМОН. Некоторые не понимали, потом возвращались вниз с разбитыми головами.

– Напрямую идет диктатура, – согласился Петр Протасов. – И если Москва не поднимется, то и регионы с места не сдвинутся. Все решается в Москве.

С ним не согласились москвички:

– Москва подкормлена, вот уже года четыре. Москва не поднимется. Заводы – в частных руках, и если кто против – их выгоняют. Поднимайтесь вы, поднимайтесь в регионах. А профсоюзы. Клочков – продажная шкура, не доверяйте ему. Клочков уже егозит, а перед этими событиями он выражал готовность. Клочкову не верьте. Рабочий класс, регионы все и армия – вот и все, кто решит этот вопрос. А рабочий класс ведь уже тоже прикормлен или запуган безработицей.

А казак продолжал рассказывать о том, что происходило в метрополитене:

– Внизу там стояла милиция, подполковник с ними. Мы ему говорим: там вверху избивают, могут ворваться вниз. А он говорит: я отвечаю за порядок на этой станции и сюда их не пущу. И поехал по эскалатору вверх, туда, разобраться. Но вниз уже они потом не спустились. А парень с разбитой головой спустился, ему стали все предлагать, кто платок, кто что, а он говорит: подождите, подождите, мне нужно, чтобы "скорая помощь" составила акт, что меня именно здесь избили, а не просто где-то.

К Петру Протасову обратилась женщина, которая только что подошла:

– Я так поняла, что вы из региона, из села. Так давайте я вам расскажу, кто сюда и к метро "Баррикадная" приходит. Приходит Козинцев, зам. главного редактора журнала "Наш современник"...

– Казинцев, – поправили ее.

– Казинцев? Простите. Чей журнал? Российский, замечательный журнал.

Казинцев каждый день приходил. Приходил артист Пеньков, это артист МХАТа, театра Татьяны Васильевны Дорониной. Выступала артистка Зайцева, там, с трибуны. Речь была отличная, и артистка она замечательная. Люди приходят всякие. Вот у меня муж работает и получает сто тридцать тысяч рублей. Но я прихожу сюда. Я не хочу, чтобы все это происходило. Я хочу, чтобы совесть моя была чиста. Конституцию никто не имеет права нарушать. Вы там в своей области должны рассказать, что сюда приходят все люди. У Белого дома – там не "красно-коричневые", там люди беспартийные.

– Да все мы тут "красно-коричневые", – высказал свое мнение казак, – одной кровью мы связаны, на своей земле коричневой.

– Дорвались до власти внуки обиженных. Дедушки пересажали друг друга. Папеньки сидели в креслах, голову в плечи втянули. А внуки реванш взяли. Ну, вот, кто такие Елена Боннэр, Юрий Афанасьев? Прямые "потомки" Каменева и Троцкого. Потомки революционеров-сионистов.

– Хотите, я вам расскажу, что вчера здесь было днем? – предложила стоящим рядом с Протасовым людям молодая женщина, высокая, в плаще и с

распушенными волосами. "Из таких же активисток, как и Людмила Ивановна", – подумал Петр.

– Там уже кордоны стоят, машины перегородили все, масса людей собралась. Выступал Аксючиц, говорил – не поддавайтесь ни на какие провокации. Наше оружие – закон, мы будем мирно, тихо здесь стоять, вести переговоры, чтобы нас пропустили к Белому дому. До двенадцати часов стояли, но ничего на них не действовало. В первом ряду – ребята из Дзержинской дивизии, сзади – ОМОН, не знаю чей, наверное наш, московский. Ребята девятнадцатилетние. Мы спрашиваем: ну вот вы чей приказ выполняете? Отвечают: нам приказали, а мы – как пушечное мясо, здесь стоим. Мы не хотим в дисбате быть за неисполнение приказа. Вот что нам прикажут, то мы и делаем. Значит, поэтому никаких переговоров и ничего. Потом уже, где-то к восьми часам, начало темнеть. Женщины, которые, видимо, как и я, принесли еду вон с того края, где можно было выйти и пройти, стали просить их пропустить – хотя бы еду отнести в Белый дом. Но что-то там, видимо, случилось – кого-то побили, кого-то не побили: в результате этих, так сказать, мирных переговоров достигли договоренности

о том, что соберут еду, которую принесли, – здесь, и отдадут туда. Женщины выстроились, я тоже, как в лагере, практически: людей голодом морят и, главное, туда не пройти и ничего не передать. Вот мы выстроились, пообещали вроде женщин пропустить хотя бы. А там у них опять переговоры и – "нет, женщин мы не пропустим, пойдет одна", помогут ей еду туда отнести. Так и не знаю, попала ли наша еда к защитникам. Потому что выдвинулись солдаты со щитами и переговоры прекратились. За их спинами – офицеры, ОМОН, а первая цепь – молодые призывники. Их кинули, как штрафной батальон.

Потом где-то там, видимо, потасовки были, может мужчина какой что-то возразил. Там пошли в ход дубинки. Женщину какую-то старую тоже стали бить. Мужики, которые стояли рядом, стали кричать, что если вы будете еще бить, то мы неизвестно что вам устроим. Они нас вытеснили в сторону Киноцентра, это одну часть, а вторая часть обошла здание с другой стороны и присоединилась к этой. Причем, в этих потасовках разбили лицо какому-то аргентинскому корреспонденту. Перевязанный был, половина лица заплыла. Потом они нас выпихнули на проезжую часть. Естественно, из-за этого движение остановилось. Вытеснение шло без разговоров, без ничего, просто выдвинули щиты и начали давить. И безо всяких предупреждений. Вытеснили нас к метро "Баррикадная". Стоит там цепь ОМОНа и они говорят: вот есть у нас приказ, если что – использовать "черемуху", газы. Им из толпы говорят: ну нет у нас ничего такого, чтобы были причины против нас использовать "черемуху". Но нас опять начали давить щитами. И мы пошли под конвоем, скандируя все, что мы думаем об этом режиме. Они – сзади. Больше всего жалко этих ребят. Они практически подставленные, ведь если что – им же в первую очередь достанется.

– Они натравливают русских парней на русский народ, – заметил мрачно полковник Кузнецов и тяжело вздохнул.

XII

Протасову повезло и он сумел выйти с этой площади через двойное оцепление к метро "Баррикадная". В любом случае, это не назад прорываться. Уходишь, значит – властям хорошо, меньше на одного сторонника советской власти. Хотя с натяжкой мог бы считать Петр иных депутатов, возглавивших сопротивление, сторонниками советского строя, были у них и личные интересы, связанные с перехватом власти другого, более высокого уровня, чем та, которую они имели.

Расплачивались же за это люди, напуганные быстрым обнищанием и тем, что с первого октября подорожает хлеб. Часть людей, приходивших к Белому дому, понимали, что, не поддержав депутатов, получат вскоре более жесткий вариант жизни. И неизвестно было – выживут ли они тогда или заранее хоть ложись да помирай.

Спустившись в метро "Баррикадная", он заметил, что многие из плафонов вдоль эскалатора снесены, а новые еще не установлены. Случайно ли это было или оставили до окончания событий? А может и для устрашения.

Но удивило Петра другое: если здесь уже произошло побоище буквально этой ночью, то почему считавший себя лидером Фронта национального спасения России Илья Константинов собирает людей опять же именно здесь. Разгонять людей и загонять в метро опыт у властей есть, результат очевиден, значит – может все повториться один к одному.

Петр прикинул, что митинг вряд ли начнется ровно в пять часов, и уехал на Павелецкий вокзал, где, пристроившись на мраморном выступе южного направления, снял с плеча спортивную сумку и установил ее поудобнее перед собой. Достал и разложил на целлофане продукты, открыл купленную перед этим в ларьке бутылку пива и стал обедать и ужинать одновременно. Потому что когда приехал – не перекусил, а потом и времени не было.

Дождь на какое-то время перестал лить, чернели на асфальте лужи. Рядом остановились несколько человек с тележками, на которых были закреплены полосатые сине-белые сумки, чем-то туго набитые. Скорее всего, это были "челноки", и приехали они откуда-то из-за границы, с тряпками, уставшие, но довольные. Они так же, глядя на Протасова, вытащили из сумок закуску, положили на мокрый мраморный выступ плотную упаковочную серую бумагу, выложили еду и стали есть курицу, печенку, бананы и апельсины. У них своя жизнь, свои интересы, и навряд ли они догадывались, что происходило не так уж и далеко от вокзала. Каждый теперь в России выживал, как мог, в одиночку стал кузнецом своего счастья. Люди, составлявшие бывший единый советский народ, разбрелись каждый в свою норку и желали единственного: чтобы их не трогали, не мешали человеку делать жизнь так, как он этого хочет.

Петр нащупал во внутреннем кармане деньги, они были на месте. С ними как-то спокойнее, и даже подумал, а что если пойти, взять в кассе билет до своей станции и забыть обо всем, как о страшном проходящем сне. Неужели ему надо больше всех? Ну изобьют его через како-нибудь час после приезда на митинг, а может и башку проломят. И кому он нужен будет – инвалид, жене или той же Клавдии? Хороший шарф она подарила, согревает.

Но, видно, тяжело перенесенный день и слабоватые легкие, которые он застудил еще в армии, когда частенько дежурил в сыроватом бункере штаба полка войск ПВО, делали свое дело и, к своему ужасу, он стал чувствовать, что, выпив к тому же холодноватого пива, он замерзает и его начинает понемногу знобить. И, зная себя, что, если он заболеет, то надолго, решил перестраховаться. Зашел в зал ожидания и купил таблеток, тех, что могли сбить надвигавшуюся температуру. Тут же, в зале, запил таблетки минеральной водой и показалось на время, что ему стало полегче.

Прислонился к стенке рядом с игровым автоматом и смотрел с полчаса, как развлекаются ребятишки и взрослые роботами и звездными войнами, постреливая из игрушечных пистолетов в танки, в солдат, одетых в зеленую камуфляжную форму. Игровые автоматы были западные, и противники на телеэкране скорее всего – "русские, советские". А те, кто играл, вряд ли об этом задумывались, им было интересно и весело. И мысленно каждый из стрелявших представлял все наоборот, и для них это были, скорее, немцы или, на худой случай, американцы. Благо, знаков различия на форме игрушечных солдат не было.

На митинг Петр опоздал ровно на пятнадцать минут, он начался в пять часов пятнадцать минут. Площадь перед высотным зданием была заполнена и люди продолжали подходить. На лестнице, по которой еще недавно Петр поднимался к магазину, и на козырке высотного здания стояли ораторы и вели митинг.

Уже сплотились ряды ОМОНа со щитами, перекрыв улицу со стороны Садового кольца и со стороны зоопарка. Митинг набирал обороты, но было плохо слышно, особенно тем, кто стоял неподалеку от выхода из метро. Выступавшие с мегафонами не представлялись и трудно было порой понять, кто же ведет этот митинг, и народ только гадал – так кто же перед ним. Один

мужчина, стоявший по правую сторону от Протасова, подсказал ему, что сейчас выступает Игорь Маляров, руководитель российского комсомола. Из мегафона донеслось:

– Руцкой – президент. Руцкой – президент. Руцкой – президент.

Имя "нового президента" внедрялось в сознание людей, и хотя многие понимали, что вряд ли их интересует Руцкой как президент, но была надежда, что он будет им временно, три месяца, а затем – выборы, и тогда они изберут себе настоящего президента. Над площадью неслось подхваченное и усиленное народом скандирование:

– Руцкой президент! Руцкой президент!..

По идее устроителей митинга, озвученное на митинге имя нового президента, утвержденного депутатами, а значит утвержденное теперь народом, придавало законность этому акту и словно не замечалось то, что площадь оцеплена милицией и ОМОНом, подчинявшимся реально существующему президенту Ельцину, который и не собирался передавать за здорово живешь власть Руцкому и Хасбулатову. Хорошо понимали это многие, пришедшие на митинг, но и была жажда смены власти, а значит и надежды на лучшее будущее.

Пока Протасов выяснял, так кто же ведет митинг – Константинов или Маляров, в народ был вброшен новый лозунг:

– Будь смелее, депутат, банду Ельцина – под зад. Будь смелее, депутат, гони Ельцина под зад...

Люди подхватывали, и эти слова озвучивались по нескольку раз.

– Товарищ, смелее, гони Бориса в шею...

Нестройными голосами подхватывали лозунги и стоявшие рядом с Протасовым мужчины. Петр пока молчал, пытаясь понять, что же происходит и чем это все может кончиться. Но было понятно одно, что митинг серьезно не подготовлен. Главным для тех, кто призывал, было наличие людей на площади, а значит – это являлось как бы ответом правящему режиму. Вождей тут было много, толку – мало.

У Петра Протасова были свои счеты к Александру Руцкому. И так же, как он был полон недоверия к Анпилову и Терехову, подобное же он испытывал и к Руцкому еще с тех пор, когда разрушалась партия Союза, а затем и компартия РСФСР, на которую очень надеялся Петр. Но однажды показали усатого героя по телевизору, где он призывал коммунистов бороться за демократию. Раскол в партии усилился, разрушение государства ускорилось, усатый полковник стал вице-президентом.

Организовав знаменитую оборону Белого дома в августе 1991 года, когда на них с Ростроповичем никто и не собирался нападать, Руцкой обратился к молодежи с призывом: "Молодые рабочие и служащие! Студенты и учащиеся! Солдаты и офицеры! Страна переживает трагический час. Предпринята попытка военного переворота. Конституционно избранные органы власти объявлены вне закона. Вместо них сформирован самозванный комитет, ведущий страну к возможной кровавой катастрофе. Свобода и демократия, о которых мы все мечтали, могут погибнуть на наших глазах. Будущее свободной России в опасности!

Молодые россияне! Я обращаюсь к вам! Подумайте, как мы будем жить завтра в этой стране. Сегодня никто не может оставаться равнодушным к судьбам Родины. Каждый должен сделать свой выбор. От вашего выбора зависит будущая судьба России! Нельзя допустить провокаций и столкновений с органами безопасности, МВД, вооруженными силами. Не дайте использовать себя в этой грязной марионеточной игре. Надо дать политический отпор силам реакции, сделать все возможное, чтобы сохранить порядок и спокойствие. Я уверен, что в этот тяжелый, трагический час вы, надежда нашей Родины, сделаете правильный выбор. Выбор в пользу свободы, в пользу законно избранных органов власти. Выбор в пользу президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина и президента СССР М. С. Горбачева".

1993 год. 3 октября, воскресенье, время – около 14.00. Из стенограммы с милицейской рации.

Неизвестная рация (без позывных):

– Говорит командир софринской бригады Васильев, говорит командир софринской бригады Васильев, говорит командир софринской бригады Васильев. Бригада перешла на сторону Белого дома. (Это не голос "Родона-22" Васильева. Установлено в лаборатории экспертами "НЕГ").

Руцкой:

– Васильев, давай, открывай, Васильев, огонь по верхним этажам гостиницы "Мир" и по мэрии. Васильев, родной, захвати этих сук, дорогой. Я

тебя прошу.

Радиостанция милиции (они не знают, что это говорил не Васильев):

– Васильев, ублюдок, на что толкаешь?

– Ублюдок!

Руцкой (верит, что у него бригада, хотя никто не переходил):

– Иди на штурм! Выбить эту банду из "Мира" и мэрии. Захватить сук немедленно. Кто понял? Прием.

Неизвестная рация милиции:

– Козел ты е... Якубовскому приказы отдавай.

Руцкой:

– Кто слышит меня? Открыть огонь по верхним этажам мэрии и "Мира"!

Руцкой:

– Васильев, дорогой, прошу огонь!

Неизвестная рация милиции:

– Дурак, посмотри из своего окна: что ты, падла, делаешь! Ты посмотри, ты кого сталкиваешь?! Сними свои погоны.

– Александр Владимирович! Краснов говорит! – (председатель Краснопресненского райсовета?) – Сложная, очень сложная обстановка. Мы трогаем ребят, которые ни в чем не виноваты!

Руцкой:

– Штурм!.. (глушилки).

Краснов:

– Александр Владимирович! Не надо крови, не надо крови, потом разберемся, все потом. Прошу вас, прошу...

Руцкой:

– Немедленно взять!.. (глушилки)...

24 сентября 1993 года. Премьер правительства Москвы Юрий Лужков в 14.00 подписал текст ультиматума А. Руцкому, Р. Хасбулатову, В. Ачалову, В. Баранникову, А. Дунаеву, А. Бовту. Копия – Генеральному прокурору РФ

В. Степанкову. В нем говорится: "Трагические события с человеческими жертвами у штаба ОВС СНГ на Ленинградском проспекте, имевшие место вечером 23 сентября, вызвали большую тревогу и серьезную обеспокоенность жителей и гостей столицы, о чем свидетельствуют многочисленные звонки и личные обращения граждан. Правительство Москвы предложило в связи с этим проявить благоразумие, не усугублять свою вину перед народом и во избежание новых жертв требует в течение часа сдать правоохранительным органам все незаконно розданное и хранящееся в "Белом доме" огнестрельное оружие и боеприпасы".

Упоминающийся в этом послании Александр Бовт, начальник департамента охраны ВС, а также возглавляющий службу безопасности, надолго запомнится защитникам Белого дома. Они удивлялись: за что же это его уважал А. Руцкой, за какие-такие заслуги? И не давал команды на арест. Подземные ходы Белого дома не охранялись. По распоряжению А. Бовта схемы и направления движения ходов скрывались. Заранее по его распоряжения большое количество штатного вооружения департамента охраны было вывезено.

В целом оборона была непродуманная и, скорее, спонтанная. Многие вопросы были решены не в пользу защитников.

Бовт ушел подземным ходом без четверти шесть, четвертого октября. После шести стали разворачиваться основные события, показанные телевидением всему миру в назидание. Выведены через оцепление баркашовцы.

29 сентября 1993 года. Площадь у высотного здания. Митинг в кольце ОМОНа продолжает набирать свои обороты.

– Руцкой президент, Руцкой президент... – неслось над головами митингующих. Люди разогревались, пробуя голосами свою силу и сплачиваясь в единую организованную массу под названием русский народ.

– Товарищ, смелее, гони Бориса в шею...

– Алкоголика в шею! – вдруг закричал неподалеку от Протасова мужчина. И опять повторил: – Алкоголика в шею гони! – вероятно, это была его больная тема.

Народ на ходу подкидывал в общий костер разгоревшейся ненависти свои лозунги. И Протасов подумал, что наверняка наиболее интересные места дадут прослушать и покажут В. Н. Ельцину. Окружение знает, что делать в критические минуты, когда люди выходят из хижин и горят дворцы.

Протасов придвинулся на два шага к этому мужчине, по-видимому уже пенсионеру, и подшутил над ним:

– Не надо алкоголиков, зачем? Алкоголики пусть остаются, они-то при чем. Россию не они же пропивают. А Бориса – в шею.

– А что, – охотно откликнулся он, – я вчера слушал по "голосу", "Свободе": прямо голос записан одного милиционера. Он вот здесь стоит, милиционер, охраняет. К нему подошел корреспондент "Фолькштимме" и спрашивает у него: "Что вы здесь стоите, кого охраняете? Что вы, это самое, здесь делаете? Кого вы хотите защищать?" А он говорит: "Я не знаю, кого защищать".

– Вот именно, – поддержал слова неизвестного милиционера Протасов.

– Кого защищать – не знаю. Я вот, например, в 91-м году защищал, это самое, демократию. А сейчас не знаю – кого.

Петру стало смешно, еще один "протрезвевший" защитник демократии девяносто первого года обнаружился.

– Я ее ни тогда не защищал, ни теперь, – усмехнулся Протасов.

– А вы, извините, где находитесь? И какой партии?

– Сам я коммунист из Черноземья, это севернее от Воронежа.

– Ну сщас, сщас, минуточку обождите, – перебил его мужчина, противник алкоголиков. – Подождите, я доскажу. Вот. "Кого вы собираетесь защищать?" Он говорит – я не знаю, кого защищать. "А где служите?" Я, – говорит, – дачу Ельцина охраняю. "А что, как он живет?" Да, он каждый день пьяный ходит...

Из мегафона донеслось после некоторого затишья:

– Просьба: никому не расходиться!

Организаторы митинга явно не знали, чем занять людей и, возможно, не было какой-то свежей информации под рукой, которая могла бы поднять настроение промокших людей.

– Товарищи, – опять заработал мегафон, – помните, сегодняшний день может стать последним днем противостояния правящего режима. Мы говорим, что правящий режим обречен.

– Это Игорь Маляров выступает, – подсказали Петру, когда он пытался понять, чей же это голос. – Комсомол.

– Никакие дубинки, никакие кастеты, никакие бронежилеты, никакая колючая проволока, – продолжал надрывно кричать оратор, – никогда народная власть, никогда демократия, никогда справедливость не держалась на дубинках и колючей проволоке.

– Малый не боится боевой, – раздалось за спиной Протасова. – Мы его знаем.

–...На этом может держаться только власть банды. Банду Ельцина под суд!

Народ подхватил, повторяя до пяти раз:

– Банду Ельцина под суд... Ура!!!

– Дождался Боря, – сказал кто-то рядом с Петром.

–...Только сейчас "Трудовая Россия" получила телеграмму, – продолжал оратор. – Из Италии. Социалистическая партия Италии собрала многотысячный митинг в Риме и бойкотирует... пикетирует посольство России. Ура!!!

– Ура! Ура! Ура! – подхватили митингующие.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒