роман 14 страница

Когда неспешный завтрак уже подходил к концу, хозяйка, по всей видимости, всё обдумав, деловито высказалась:

- Ладно, Михаил, одену тебя сейчас, как человека, и пойдём. Познакомлю тебя с хозяйством, – в ответ на его удивлённый взгляд добавила она. – А заодно поможешь мне покормить скотину.

Возражать Мише не приходилось, – раз уж он попал, как кур во щи, то ему не оставалось ничего другого, кроме как отправиться за Наташей. Отправиться безмолвно, безропотно и почти обречённо, пребывая при этом в замечательном настроении. После всех вчерашних безумств терять ему было нечего, поэтому он был согласен и скотину кормить, лишь бы его с позором не выгнали. В том, что хозяевам именно так и следует поступить, в том, что рано или поздно именно этим дело и кончится, Миша нисколько не сомневался. Было понятно, что Нинина мама в самом скором времени раскусит его скользкую натуру, после чего с лёгкостью раскроет все его не слишком мудрёные замыслы. Одним словом, в ту самую минуту Миша чуток струхнул. И правильно, надо сказать, сделал, потому что утром, на трезвую голову, Наташа внимательно к нему приглядывалась, словно удивлялась сама себе, кого же это она вчера впустила, кому же это позволила втереться к себе в доверие, кому же это разрешила вплотную приблизиться к своей дочери. В общем, отступив накануне от своих традиционных и непреложных принципов, утром в отношении мужчин Наташа стремительно вернулась на прежние, весьма накатанные, чрезвычайно критические и исключительно здравомыслящие рельсы. Накатанные собственным горьким опытом рельсы.

Чтобы одеть гостя, как человека, хозяйке пришлось перерыть все свои кладовки и гардеробы. Что ни говори, а с мужской одеждой в её доме было небогато, и с кардинальным Мишиным переодеванием Наташе пришлось изрядно потрудиться. Так или иначе, а кроме старых заплатанных штанов и подшитых валенок на Мишу оказался надет пропахший пылью полинялый свитер, драная, выцветшая телогрейка и вершина его новоявленного имиджа – шерстяная сине-красная шапочка-гребешок с вывязанной на ней угловатой надписью: «СССР». Когда такие шапочки были в моде, Миша ещё под стол пешком ходил, поэтому, разумеется, не мог полностью осознать, до чего же ему повезло. Четверть века назад, да ещё в деревне, в подобном модном гребешке он бы выглядел очень даже неплохо, но теперь в глазах городского, а уж тем более столичного жителя очень даже смахивал на бомжа. Правда, восхититься своим новым костюмом Мише на первых порах не позволили, потому что ни к одному зеркалу его благоразумно не подпустили. Наташа, видать, и сама понимала, до чего затрапезно она его вырядила.

- Ты уж, Михаил, извини, но ничего другого у меня нет, – словно оправдываясь, разведя руками, произнесла она и протянула ему старые меховые рукавицы. – И мужики, и мужская одежда у меня в доме перевелись ещё с прошлого века.

Миша сочувствующе и понимающе кивнул.

- Ну, ничего. Зато голова закрыта. А то, как увидела я тебя вчера без шапки, мне аж дурно стало! Разве можно в такой мороз и ветер на улицу без шапки выходить.

Миша понимающе улыбнулся. Он и сам был согласен, что без шапки вчера чуть не околел. После вчерашнего Нининого тюрбана из женской одежды против мало-мальски подходящего головного убора мог бы на его месте возражать лишь полный идиот.

Так, с грехом пополам нарядившись, они и отправились знакомиться с хозяйством. Наташа, на правах хозяйки, выступала впереди, а Миша поспешал следом. Сначала ему показали пятнистую корову Мурку, затем – безымянных кур, а в заключение продемонстрировали четвёрку весёлых чумазых поросят. Тех самых поросят, которым в самом скором времени, ценой собственного живого веса, предстояло оплачивать Нинину съёмную квартиру. Поросятам-то как раз и потребовалось максимальное Мишино усердие и внимание. Если за коровой и курами он только понаблюдал, то с этими интересными животными соприкоснулся вплотную.

- Вот, Михаил, смотри. Тут я для них угощение приготовила. Ты их сейчас покорми, а потом за ними всё убери, а то больно уж они обосрались, – добродушно распорядилась Наташа и кивнула на стоящую поодаль большую лопату. – Вон туда, на улицу, вынесешь. Занимайся пока, а я тем временем Мурку подою.

Миша усмехнулся от неожиданности, однако от неприятной работы отказываться не стал. В самом деле, уж теперь-то как ему было отказаться? Как бы, разрешите спросить, всё это выглядело, если он сам, по своей воле, только что переоделся в рабочую одежду? Не отступать же ему было назад?

Так, нежданно-негаданно, на рубеже тридцати трёх лет своей весёлой и беззаботной жизни, Мише пришлось вплотную заняться животноводством, а если уж выражаться точнее – свиноводством. Раньше он встречал свинину лишь на обеденном столе в виде аппетитных окороков, эскалопов и самых разнообразных копчёностей, поэтому даже не подозревал, как неаппетитно выглядит эта свинина в реальной жизни, а самое главное – как она в действительности пахнет. И пока он убирал за поросятами, пришлось ему их натурального запаха весьма изрядно вдохнуть. В общем, на первых порах, пока, работая лопатой, Миша хоть сколько-нибудь не придышался, ему даже подумалось, а не стать ли с этого самого дня исключительно вегетарианцем. Очень уж грязно и неопрятно всё вокруг выглядело: и похожее на помои кушанье, которое поросята за милую душу уплетали, и пахучее дерьмо, которое они в изобилии за собой оставляли.

Тем не менее, пока он работал, а в поросячьей клетушке становилось всё чище и чище, Мишины гастрономические пристрастия постепенно вернулись к норме. Одним словом, отказываться от мяса он до поры до времени передумал, правда, в свинине, как в исключительном деликатесе, основательно, раз и навсегда разочаровался.

Подоив корову и покормив кур, Наташа вернулась в дом, а вот Миша, закончив работу, без всяких раздумий отправился на улицу. Там, с удовольствием вдыхая необыкновенно чистый и свежий морозный воздух, он незамедлительно и решительно закурил.

Погода к утру окончательно угомонилась, а от снежной бури и сумасшедшего ветра теперь не осталось и следа. Небо целиком и полностью прояснилось, и в абсолютном выражении, в пересчёте на беспристрастные градусы Цельсия, может статься, стало ещё холоднее. Однако, по сравнению со вчерашним, сегодняшний мороз почти не ощущался, разве что щёки слегка покалывал.

Миша долго курил и дышал, курил и дышал, пока табачный дым и бодрящий воздух не вытеснили из его лёгких самые последние миазмы пахучего свиного дерьма. Но и после этого ему ещё довольно долго казалось, что и от него самого, и от всей его одежды чем-то вполне определённым очень даже неприятно попахивает. То ли это был своеобразный психологический самообман, то ли неприятный запах и в самом деле присутствовал, но поделать Миша ничего не мог, а потому, непрестанно принюхиваясь, с этой ужасной вонью вынужден был смириться.

Тем временем у него на глазах забрезжил рассвет, и на восточном краю неба неудержимо и стремительно возникла и распространилась всепоглощающая розовая заря. Однако едва Миша успел ею полюбоваться, как заря столь же стремительно погасла, а над горизонтом торопливо поднялось и повисло огромное красное солнце. Поднялось и расплескало по небу бледную утреннюю голубизну.

По мере того, как светало, Нинина деревня вырисовывалась всё четче и чётче. Правда, находился Миша не на какой-нибудь удобной возвышенности, а стоял у покосившегося Наташиного забора, поэтому даже теперь, при утреннем свете, всей открывавшейся ему картины обозревать не мог. Он видел лишь одну-единственную улицу с утонувшими в снегу разноликими деревянными домиками, убегающими от него направо и налево. Одним словом, в точности определить, что это за деревня такая, и насколько она велика, он не мог. Хотя для него-то, для Миши, какая в том была разница, если он, как следовало полагать, очутился здесь совершенно случайно и попал сюда, разумеется, не навсегда.

Тем не менее, ни с того ни с сего, без какой бы то ни было на то причины, Мише внезапно пришла в голову мысль, что из какой-то такой же, очень похожей на эту деревни когда-то перебрался в город его дед. Перебрался давным-давно, ещё в свои молодые годы, в те незапамятные времена, когда ни самого Миши, ни Мишиного отца ещё и в помине не было. И даже очень могло бы статься, что Мишин дед был родом именно из этой деревни, потому что ни названия, ни точного месторасположения потерявшейся на просторах Потеряевской области одинокой дедовой деревни Миша, к своему стыду и позору, совершенно не припоминал. Слышал только, что жизнь в те времена была тяжёлой, а нужда – страшной, но, в довершение всех бед и несчастий, молодой Мишин дед ещё и похоронил обоих своих родителей, сделавшись круглым сиротой. Вот тогда-то он и надумал перебраться из деревни в город, отправившись, как тогда выражались, за лучшей долей. Собрав свои вещи в котомку, он помолился, перекрестился, поклонился родному дому и пустился в путь на ближайшую станцию. «Побежал, не оглядываясь, во все лопатки, словно меня собаки гнали», – ласково улыбаясь, рассказывал об этом событии дед. После этого он осел в Потеряеве, сделав всех своих потомков – соответственно, Мишиного отца и самого Мишу – урождёнными городскими жителями.

И вот теперь, спустя долгие годы, неожиданно случилось так, что Миша, собственной персоной, в эту самую деревню вернулся. Или ещё не вернулся? – задал он сам себе на редкость прямой и неожиданный, но до ужаса провокационный вопрос. – Или всё, что с ним в последнюю неделю приключилось, – это совершенно случайный и необъяснимый, абсолютно нетипичный для него эпизод? Или всё-таки не эпизод? Или непостижимый вираж судьбы, возникший в результате безобидной поездки на юбилей школы, неминуемо привёл Мишу к тому, что он оказался в этой деревне? Оказался раз и навсегда, потому что вырваться отсюда уже не сможет. Не сможет и останется здесь на веки вечные, расплачиваясь, таким образом, за возможные грехи своего деда. Если, конечно, в бегстве его деда из деревни в город был хоть какой-то грех.

От таких вопросов, заданных самому себе, а также от последующих логических умозаключений Миша до того смутился и растерялся, что вновь закурил. Закурил уже в третий или в четвёртый раз с тех пор, как почистил свинарник. С тех пор, как сам, по своей собственной воле, принялся старательно изображать из себя сельского жителя. Даже за вонючими поросятами ухаживать не отказался, а уж это-то, в его собственных глазах, выглядело как самый бесспорный и очевидный, очень даже показательный факт.

Миша вдоволь проветрился, вволю накурился, встретил холодный рассвет, бросил беглый, изучающий взгляд на открывшуюся ему деревню, а также прогнал от себя прочь неожиданно нахлынувшие тревожные мысли. После этого он решительно вернулся в дом. Вернулся, слегка продрогнув, а потому ни цветастую шапочку-гребешок, ни драную телогрейку, ни остальные свои наряды снимать с себя не спешил. Он вошёл, поёжился и только то и успел сделать, что стянул с рук рукавицы. В этот-то самый момент на него и наткнулась только-только проснувшаяся Нина.

- Ой, господи прости! Ой, что это ещё за чучело? – испуганно произнесла она, после чего, опознав знакомую Мишину личность, весело и заразительно расхохоталась. До того сильно расхохоталась, что на её дикий смех с кухни даже Наташа выглянула.

- Нина, что с тобой за истерика? – укоризненно произнесла она. – Что такого смешного ты увидела?

- Ха-ха-ха! Этот что? Ха-ха-ха! Этот ненормальный зачем так вырядился? – не переставая смеяться и указывая на Мишу пальцем, отвечала ей дочь. – Ха-ха-ха! Да ведь он же у нас в округе всех ворон распугает.

- Ничего, авось не испугает. Поросята, по крайней мере, его не испугались.

- Какие поросята? Неужели он ещё и к поросятам ходил?

- Он не только ходил, он их ещё и кормил. И говно за ними убрать не постеснялся, – без каких-нибудь там обиняков откровенно пояснила мама. – Что же делать, если ты так долго спишь. Мне одной за всем не успеть, а ведь поросят, к твоему сведению, кормить надо.

- Неужели он ещё и работать на нас подрядился? Я уж думала, после вчерашней пьянки утром ты его точно за дверь выставишь, – в изнеможении вытирая выступившие от смеха слёзы, поделилась своими предположениями Нина. – А ты, мама, оказывается, и не думала этого делать.

- Подождём пока выгонять. Пусть пока тут побудет, – улыбнулась в ответ Наташа. – Поработает, поможет нам по хозяйству, а там видно будет.

- Удивляешь ты меня, мама. Значит, при всех его очевидных недостатках, этот Миша тебе всё-таки понравился?

Но мама лишь глубоко вздохнула в ответ. Правда, вздохнула с такой нескрываемой внутренней тоской, что и без слов стало ясно, до чего сильно Миша ей понравился. Само собой, наблюдая столь показательную реакцию, Нина лишь ресницами захлопала от удивления.

- Надо же! Столько лет тебе ни один мужик не нравился, а этот малахольный, судя по всему, с первого же взгляда понравился, – не сумев сдержаться и промолчать, критически прокомментировала девушка создавшуюся ситуацию.

- Я не малахольный, – осторожно вступил в разговор молчавший до сих пор Миша. – И если кто-то из нас троих малахольный, то уж точно не я.

- И уж точно не я, – словно эхо вторила ему Наташа.

- А! Вы, гляжу, уже спелись! Вы, гляжу, уже в одну дуду дудите! – несказанно возмутилась Нина. Возмутилась так, что в ту же секунду ярким огнём вспыхнули её надувшиеся от обиды щёчки, и засверкали холодными искрами чуть прищурившиеся голубые глаза. – Ну, так знайте, что и я малахольной быть не собираюсь! Вы у меня ещё узнаете! Вы ещё увидите!

Девушка хотела добавить что-то ещё, хотела сделать ещё одно громкое заявление, но, очевидно, не найдя нужных слов, лишь грозно глянула на несказанно возмутившего её Мишу да энергично взмахнула руками. После чего, гордо подняв голову, с территории словесной перепалки величественно удалилась.

Наташа, проводив дочку взглядом, улыбнулась, пожала плечами и спокойным голосом произнесла:

- Ты, Михаил, пока передохни. Сейчас эта фифа позавтракает, и мы, все вместе, отправимся пилить дрова.

Отдав такое распоряжение, хозяйка вернулась на кухню. А Миша, вся вина которого, по всей видимости, состояла только в том, что он наотрез отказался быть малахольным, остался в комнате один. Остался, так до конца и не понимая, победителем ли он остался или побеждённым. Лишь одно было ему ясно – в образе Наташи, он, судя по всему, приобрёл весьма неожиданного, но очень важного союзника. Можно даже сказать, стратегически важного союзника.

При заготовке дров Наташа, на правах начальника, распределила силы так: сама вместе с дочерью решила пилить средней толщины берёзовые брёвна, а Мише предложила получившиеся чурки колоть. Стоит отметить, что в подобном распределении сил присутствовала определённая логика, и всё бы было ничего, если бы не случилось так, что Миша взял в руки топор-колун первый раз в жизни. Ему приходилось, конечно, баловаться топором, однако вовсе не колуном, а так – попросту говоря – топориком. А самым серьёзным, что доводилось ему рубить до сих пор, были лишь сухие сучья для костра. Тем не менее, отказываться от незнакомой работы он не стал и взял в свои руки топор-колун без тени сомнения. Ему, по всей вероятности, показалось, что с поставленной задачей он справится, а колоть дрова будет легче лёгкого.

Правда, для начала Миша помог женщинам водрузить на козлы бревно, а затем неторопливо закурил и с удовольствием понаблюдал, до чего же дружно они работают. Женщины тем временем пилили бревно легендарной двуручной пилой, потягивая её по очереди каждая в свою сторону. Потягивая и производя при этом умиротворяюще-спокойный, размеренный и почти усыпляющий звук: «вжик – вжик – вжик – вжик».

Когда первая чурка отпала и откатилась, пришла наконец и Мишина очередь. Он взял в руки колун, подтащил к себе чурку и, размахнувшись, нанёс по ней первый удар. Тут-то, к его глубокому удивлению, и выяснилось, что колоть дрова вовсе не так легко и просто, как ему думалось прежде. Одним словом, никакого удовольствия от такой работы он не получил, мастерством дровокола нисколько не блеснул, а лишь с грехом пополам наколол кучку разномастных, ужасно кривых и неодинаковых по толщине поленьев.

«Ладно, вторая, наверное, веселее пойдёт», – успокаивая самого себя, с оптимизмом подумал Миша и решительно подхватил вторую отпиленную женщинами чурку.

Тем не менее, со второй получилось ещё хуже. Древесина оказалась ужасно сучковатой, да ещё и закрученной винтом. Не обратив на это обстоятельство никакого внимания, Миша размахнулся и с первого же удара, что есть мочи, засадил свой колун прямо посередине чурки. Однако та, со скрипом образовав длинную узкую трещину, намертво зажала колун в своём теле и даже не подумала возвращать его назад. И сколько Миша ни бился, ничего у него больше не выходило: не удавалось ни расколоть коварную чурку, ни извлечь обратно на свободу свой колун. Что теперь делать Миша не знал, – не было у него на этот случай ни соответствующих навыков, ни опыта, ни практики. Ему бы в те минуты остановиться, посоветоваться или пораскинуть мозгами, попытавшись чего-нибудь сообразить. Однако советоваться с женщинами Мише не позволяло его высокое самомнение, а выказывать у них на глазах свою полную некомпетентность не могло позволить его мужское достоинство. Поэтому прибегать к их помощи он не стал и за советом к ним не обратился, а опираясь лишь на свои силы, начал беспорядочную, ожесточённую, но совершенно бесперспективную борьбу со злосчастной чуркой и засевшим в ней топором. И продолжалась эта упорная борьба минут, наверное, пять. Тем не менее, сколько Миша ни бился, дело так и не сдвинулось с места, а кроме обильных ручьёв солёного пота, страшного волнения и непередаваемого отчаяния ничего другого он добиться не сумел. А особенно его угнетала мысль, что чем хуже у него получается, тем сильнее, наверное, торжествует и посмеивается наблюдающая за ним Нина. Правда, на девушку Миша принципиально не смотрел, однако в том, что она над ним с удовольствием потешается, нисколько не сомневался.

Кончилась эта досадная история тем, что Миша встал на колени, обхватил чурку руками, упёрся в топорище коленом и попытался увеличить возникшую трещину силой своих рук. Всунув в узкую трещину пальцы, он так ухватился и так потянул, что мышцы от напряжения едва не загудели. В конце концов, со скрипом и скрежетом, топор из чурки всё-таки выпал, но, на своё несчастье, всех пальцев из трещины Миша вытащить не успел. Его левая рука сорвалась, соскользнула ещё глубже и оказалась, по всей видимости, как раз на месте вывалившегося топора. И в тот же миг двор огласился жутким Мишиным стоном. Разумеется, как ему было не застонать, если сомкнувшаяся чурка разом прихватила и сжала несколько его пальцев. Сжала до такой степени, что у Миши натуральным образом потемнело в глазах. И хотя сознания он вроде бы не терял, следующие мгновения основательно выпали из его памяти.

Едва Миша пришёл в себя, как дикая боль вывернула наизнанку всё его сознание, и над двором снова разнёсся его отчаянный стон.

- Что, матушка, очнулся? – произнёс рядом Наташин голос. – Сунь-ка, давай, руку-то в снег. Сунь, тебе полегче будет.

Пострадавший послушно сунул руку куда-то вниз и приложил зудящие пальцы к истоптанному снегу. Ему и в самом деле как будто бы стало легче. Миша даже перестал морщиться и огляделся. Сам он сидел на снегу, прямо над ним, опираясь на лом, стояла Наташа, а ужасно перепуганная Нина, наклонившись, поддерживала его за плечи. Чурка, всё такая же круглая и абсолютно не пострадавшая, как ни в чём не бывало, валялась буквально в двух шагах и издевательски улыбалась ему своей сомкнувшейся трещиной.

Миша с опаской опустил взгляд и испуганно пересчитал свои пальцы. Как оказалось, все пять были на месте, а на белом снегу, к которому он прижимал руку, не наблюдалось ни одного пятна крови. Тогда ободрённый Миша оторвал ладонь от холодной поверхности, поднёс её к своим глазам и очень внимательно рассмотрел. Как выяснилось, за исключением мизинца, остальные пальцы почти не пострадали. Правда, все они нещадно ныли и болели, но никаких видимых повреждений на них не просматривалось. А вот мизинец, своим моментально полиловевшим ногтем, без сомнения давал знать, что с этим ногтем Миша, скорее всего, расстанется.

Обрадовавшись, что так благополучно отделался, пострадавший, несмотря на пульсирующую боль, почувствовал относительное моральное облегчение. Тем не менее, глубоко и проникновенно вздохнув, Миша снова был вынужден засунуть левую ладонь в холодный снег. Вернее, прижать пострадавшие пальцы к холодному снегу и, по сравнению с прежней болью, испытать хоть какое-то облегчение.

- Ну, что, Михаил? Похоже, ты у нас отработался. Собирайся-ка, давай да ступай в дом, а то, чего доброго, ещё и задницу себе простудишь, – вынесла Наташа свой приговор, после чего отошла на пару шагов и прислонила лом к стенке. Теперь у Миши не осталось никаких сомнений, что именно ломом она и высвободила из ужасной хватки его обречённую руку. А у него, у бестолкового, воспользоваться ломом ума не хватило.

- Сам-то дойдёшь? Сам-то встанешь? – озабоченно поинтересовалась Нина. – Давай-ка, я тебя провожу.

- Нет, нет, не надо! Спасибо! – поднимаясь на ноги и аккуратно придерживая правой рукой свою пострадавшую левую руку, возразил он. – У меня всё нормально, я ещё поработаю. Только колоть, наверное, не смогу.

- Куда уж тебе колоть-то! Не хватало ещё, чтобы ты окончательно себя изувечил! – усмехнувшись, высказалась Наташа. И Мише от этих насмешливых слов стало так нестерпимо стыдно, что от своего позора он едва сквозь землю не провалился. Ладно, хоть Нина его от этого удержала, ведь девушка, опасаясь, видать, за Мишу, до сих пор настойчиво придерживала его за плечи.

- Дай-ка, я посмотрю на твою руку, – решительно произнесла она. – Давай, давай, не бойся.

И, не обращая внимания на его жалобные постанывания и глубокие вздохи, Нина, на правах врача, принудила его по очереди сгибать и разгибать все без исключения пальцы. Миша, надо признать, не сопротивлялся. Во-первых, ему уже стало заметно легче, а во-вторых, прикосновение прохладных Нининых пальчиков снимало боль ничуть не хуже холодного снега.

- Ничего страшного, никаких переломов у тебя нет. Правда, с мизинца ноготь сойдёт, – тут уж ничего не поделаешь. Ну да ладно, потом новый вырастет, – так что это, я думаю, не смертельно. Я другого боюсь, – как бы у тебя после всего случившегося не возникло проблем с почками, – огорошила его Нина весьма неожиданным заявлением.

- С какими почками? Какие с ними могут быть проблемы? – недоумевающе произнёс Миша.

- Так бывает. Зажмёт человеку руку или что-то ещё, а потом от этого почки болят. В худшем случае – отказывают. Не обязательно, конечно, но в некоторых случаях такое бывает. Поэтому было бы лучше отправить тебя в больницу и показать какому-нибудь врачу.

- Ну, так и отправляй! Чего ты на него смотришь? Отправляй! – решительно наехала на свою дочь Наташа. – Или ты ждёшь, что мужик сам, по своей милости, в больницу соберётся? Ни хрена он не соберётся! А что ты с ним станешь делать, если у него почки отказывать начнут? Больница у нас далеко, чем ты ему поможешь?

Мишу внезапно охватил страх. То ли он испугался возможных проблем с почками, то ли совершенно не предполагал, что придётся так внезапно расставаться с Ниной, то ли ужасно не хотел сочетания обеих этих проблем вместе. Словом, он так разволновался, что моментально забыл о своей боли.

- Не хочу я ни в какую больницу! Ничего у меня не болит! Никуда я не поеду! – наотрез отказался он. – Зачем мне куда-то ехать, если у меня всё нормально. А на крайний случай – у нас и свой врач есть, – убедительно произнёс Миша и выразительно глянул на девушку. В общем, он проявил небывалое упрямство и остался стоять на своём. И сколько женщины его ни убеждали, ни на какие их уговоры Миша не поддался и ни о какой больнице не захотел даже слушать.

- Ну, ладно, не хочешь, как хочешь. Смотри, Миша, я тебя предупредила! – в конце концов, покачав головой, ответила ему Нина. – Может быть, конечно, обойдётся. Но, на всякий случай, посматривай на свою мочу. Каждый раз посматривай! – погрозив пальцем, повторила она. – И если она вдруг покраснеет или как-нибудь ещё изменит свой цвет, значит, у тебя, дорогой друг, большие проблемы. Всё понятно?

- Понятно. Только никаких проблем у меня не будет. Тут ты можешь не беспокоиться – у меня в этой области всё в порядке.

- Вот и хорошо, что в порядке.

Миша думал, что на этом его оставят в покое. Однако, очевидно, в целях профилактики он тут же услышал от Наташи поучительную историю про какого-то незнакомого дядю Алёшу, которому в своё время придавило брёвнами ногу. И как он долго лежал, и как сам не мог выбраться, и как мучился потом, когда его освободили. И как над ним бились все районные врачи, и как, несмотря на все их усилия, тот всё-таки окочурился, потому что, как выяснилось из Наташиного рассказа, дядю Алёшу так и не спасли.

Таким образом, мать и дочь попытались запугать Мишу до последней степени, применив в этих целях весь арсенал бытовой женской пропаганды. Особенно постаралась Нина, щедро подкрепившая мамин рассказ какими-то неизвестными медицинскими терминами, которыми она то и дело весьма щедро швырялась. Эти-то незнакомые пугающие слова, а вовсе не рассказ о неизвестном дяде Алеше повлияли на Мишу больше всего. Как бы ни было ему неудобно, но наблюдать за своей мочой он всё же пообещал. И только после этого Нина с Наташей от него отстали.

После некоторого вынужденного перерыва заготовка дров возобновилась. Только теперь чурки колола Наташа, а Мише с Ниной оставалось лишь пилить. И надо сказать, что при таком распределении сил дело пошло заметно веселее. Наташа хоть и не обладала Мишиной мужской силой, но дрова колола явно не в первый раз. Сразу же выяснилось, что опыта ей было не занимать, ведь, судя по всему, одинокая незамужняя жизнь приучила её ко всему. К каждой чурке Наташа подходила осторожно, но очень ловко, и уж ни в коем случае не пыталась расколоть её пополам с первого же удара. Она действовала совсем иначе: щипала потихонечку по краям, скалывала полено за поленом, и её топор за всё время работы ни разу серьёзно не застревал. А затем, когда чурка теряла свою округлую форму, Наташа принималась за неё всерьёз, скалывая возникавшие углы и добираясь, таким образом, до её сердцевины. В общем, действовала она по-своему и достигала цели хоть и неторопливо, но зато очень уверенно и безопасно. Тут уж, к слову сказать, некоторым неумехам, несмотря на всю их неоспоримую силу, у такого дровокола как Наташа было чему поучиться.

Зато у Нины с Мишей обоюдная и согласованная работа наладилась далеко не сразу. Двуручная пила в их руках поначалу отчаянно прыгала и изгибалась, застревала и останавливалась или выделывала другие подобные фокусы.

- Что ты делаешь, Миша! Ты пилу на меня не толкай, а тяни её на себя! – то и дело поучала своего напарника недовольная девушка. – Ну, скажи мне на милость, зачем ты её толкаешь?

- Ничего я не толкаю! Это, между прочим, ты виновата! Ты пилу всё время куда-то в сторону заворачиваешь, – каждый раз отчаянно возражал он. – Ты пилу заворачиваешь – вот она у нас и не идёт.

- Ничего я не заворачиваю! Это у тебя, наверное, глаз кривой. Это тебе так кажется.

- Ага! Как бы ни так! Ничего мне не кажется. Я же вижу, как ты пилу налево тянешь. Всё время тянешь.

В конце концов, не выдержавшая перепалки Нина с отчаянием обратилась к матери:

- Зря ты, мама, этого Мишу мне в напарники дала. Он, по-моему, не только колоть, но и пилить не умеет.

Наташа в ту пору как раз, расколов очередной чурбачок, остановилась. Смерив обоих пильщиков своим пристальным взглядом, она, расставляя всё по своим местам, решительно произнесла:

- Не бывает таких людей, которые бы пилить не умели. Пилить может каждый дурак. А если у вас даже это не выходит, значит, оба вы и виноваты. Как стараетесь, так у вас и получается.

Дочь лишь пренебрежительно фыркнула в ответ.

- И нечего на меня шипеть! – усмехнувшись, отозвалась мать. – А если ты, Нина, пилить не хочешь, я могу тебе свой топор уступить. На, пожалуйста, забирай! Забирай и коли, если ты такая шустрая, а мы с Мишей с удовольствием начнём пилить.

Но Нина в ответ на такое заманчивое предложение, ни на секунду не переставая работать и передвигать пилу то вперёд, то назад, сосредоточенно промолчала. Не пожелала, видать, менять свою пилу на топор.

- Ничего, ещё пару брёвен распилите и притрётесь. Думаю, дело у вас пойдёт. Гляжу, у вас и так уже получаться начинает, – мимоходом отметила Наташа довольно продолжительные согласованные действия своих подопечных. – Вон, как весело у вас пошло!

Но стоило только ей об этом сказать, как пила с металлическим лязгом изогнулась, прыгнула вверх, выскочила из довольно глубокого пропила и едва-едва не покарябала уже и так достаточно пострадавшую левую Мишину ладонь, которую тот опрометчиво расположил на бревне.

- Ты чего опять вытворяешь? Ты зачем с такой силой пилу толкнул? Я даже не успела её потянуть, а ты уже толкнул! – тут же с негодованием разразилась Нина в Мишин адрес.

- Так успевай! Чего ты такая медленная? Так мы с тобой до вечера ничего не распилим! – горячо высказался Миша ей в ответ.

- Посмотрите-ка, какой быстрый нашёлся! Пили, давай!

- Сама пили! Пили, пошевеливайся!

И они, вернув непослушную пилу в пропил, вновь продолжили свою работу.

- А бензопилы у вас в деревне нет? – отпилив очередной чурбачок, поинтересовался Миша. – Какого чёрта так мучиться! Дёрнули бы сейчас все брёвна за пять минут. Скажите только, где попросить, – я бы договорился.

⇐ Предыдущая 27 28 29 30 313233 34 35 36 Следующая ⇒