роман 17 страница

- Думаешь?

- Разумеется!

Миша больше не отвечал, и над столом повисла недолгая тишина. Однако Нина сегодня была вовсе не намерена молчать, а потому, не желая прекращать разговор, предложила гостю ещё одну чашечку чаю. Тот, само собой, согласился. Так они и сидели друг напротив друга, пили чай да, пытаясь угадать чужие мысли, заглядывали друг другу в глаза.

Наконец, Миша вымолвил:

- А как бы ты, Нина, отнеслась к тому, если бы я попросил тебя сделать одну вещь?

- Смотря какую.

- Брось-ка ты на фиг свою работу. На черта она тебе сдалась. Давай лучше я за твою учёбу платить буду. Я могу заплатить. Сколько тебе потребуется?

- Что это ты таким добреньким сделался? Или тебе деньги некуда девать? Учти: что бы ты для меня ни сделал, тебе за эти благодеяния ровным счётом ничего не отломится! – важно и напыщенно произнесла она.

- Да я уже понял, что не отломится. Только ни за какой личной выгодой я не гонюсь. Я хочу помочь тебе безвозмездно.

- Ещё чего! Безвозмездно! – с явной иронией произнесла Нина. – Лучше на своего сына свои деньги потрать. У тебя ведь, как я понимаю, сын?

- Сын.

- Ну, так вот! Сыном и занимайся. Если тебе жена надоела, то ребёнок тут ни при чём, ты его в свои шуры-муры не вмешивай.

Миша глубоко вздохнул, немного помолчал, однако вновь вернулся к своему прежнему предложению:

- Ладно, займусь. Только позволь мне заплатить за твою учёбу. Не могу я себе представить, как ради учёбы ты такими гадостями занимаешься.

- Гадостями? – очень удивилась Нина. – Значит, помогать людям – это, по-твоему, гадость?

- Это, смотря как помогать.

- Я имею в виду: в буквальном смысле.

- Я тоже – в буквальном.

- Ну и чем тебе не нравится моя профессия медсестры?

- Какой ещё медсестры! – возмущённо воскликнул он. – Нина, что ты мне голову морочишь?

- Я тебе ещё и голову морочу? Кем же я, по-твоему, работаю? – прищурившись, с явной хитринкой осведомилась она. – Разве не медсестрой?

- Я тебе об этом ещё и своими словами сказать должен? Прямо так и сказать, как твой труд называется?

- Ну и как?

- Проституция, – глядя ей прямо в глаза, выдал он. – И такой девушке, как ты, заниматься проституцией не пристало.

Миша думал, что она снова взорвётся, снова выплеснет на него всю свою агрессию и возмущение, но Нина в этот раз поступила совсем иначе. Она лишь рукой от него отмахнулась, глубоко вздохнула, с шумом выпустила воздух и опечаленно закатила глаза.

- Это ты опять на свою сауну намекаешь? – совершенно спокойно поинтересовалась она. По всей видимости, обижаться и выказывать свой гнев Нине в это утро не хотелось.

- Вот именно! – энергично взмахнув руками, отвечал Миша. – И с этими саунами тебе пора завязывать.

- Но с чего же, позволь узнать, ты решил, что я – именно та девушка? В смысле – та ваша девушка из сауны. Ты, вообще-то, в этом уверен?

- Уверен. И уверен почти наверняка.

- Правда? Это отчего же?

- Она, между прочим, сама сказала, что приехала из Шабалинского района. Да и внешне та красивая ночная бабочка очень уж похожа на тебя.

- И всё? И на этом-то основании ты сделал такие далеко идущие выводы? – весело усмехнулась Нина. – А не приходило ли тебе в голову, что в сауне все девушки очень похожи, и подобных девушек в Шабалинском районе хоть пруд пруди. Или ты проверял у неё паспорт? Или делал анализ отпечатков пальцев?

- Нет, не делал, – покачал головой Миша. – Но её запомнил не только я. Её, да будет тебе известно, отлично запомнили почти все мои друзья.

- Ага! Конечно, запомнили! Перепившиеся мужики, которым с пьяных глаз всякая чушь в голову лезет. Вы бы лучше в следующий раз девушек к себе в сауну не вызывали. А иначе, при вашей-то нездоровой фантазии, вам может прийти в голову, чёрт знает что. Боюсь даже представить, до чего вы додумаетесь, если очередная девушка вдруг окажется похожей на какую-нибудь вашу знакомую. Вы ведь тогда до того расстроитесь, что отправитесь прямиком на Маковку, отправитесь, как пить дать.

Маковкой в народе называлась Потеряевская психбольница, поэтому Миша отлично понял, к чему клонит Нина и куда, собственно говоря, отправляет и его самого, и всех его друзей. Судя по всему, отпираться та была мастерицей и реальных фактов не хотела признавать ни за что на свете.

- Почему же тогда, позволь узнать, ты за этой своей проституткой с юбилея школы потащился? Если ты её древнюю профессию до такой степени презираешь, зачем же ты к этой шалаве ещё и домой пошёл? – продолжала между тем настойчиво вопрошать Нина. – Зачем ты у неё чуть не целую неделю больной валялся? Зачем у неё лечился? Зачем за ней на вокзале следил? Зачем, наконец, следом за ней на электричке поехал? Зачем перед её родной матерью гоголем ходил, выставляя себя этаким писаным красавцем и мастером на все руки? Зачем согласился работать и даже вонючее дерьмо из-под поросят выносить? Чем, интересно узнать, она тебя так зацепила, если ты за такой дрянью как приклеенный ходишь и не можешь от неё ни отстать, ни обратно домой убраться, сколько бы эта презренная особа тебя ни гнала?

- Значит, ты теперь согласна, что в той сауне была именно ты?

- Дурак! Какой же ты, Миша, дурак! Вижу, что с тебя, с дурака, кроме справки и взять-то нечего, – разочарованно ответила ему Нина и вновь демонстративно махнула на него рукой.

Они немного помолчали, а затем девушка на правах хозяйки принялась убирать со стола, а между делом предложила:

- Ладно. Вижу, что объясняться с тобой бесполезно. Говорить с тобой, что воду в ступе толочь. Давай-ка лучше займёмся чем-нибудь полезным и приятным.

- Чем же это? На что это ты намекаешь? – сразу оживился Миша.

- Не мечтай! Если я на что-то намекаю, то вовсе не на то, о чём, в силу своей непреодолимой испорченности, ты сейчас подумал. Давай чего-нибудь починим. Ты будешь делать, а я тебе помогу. Я могу чего-нибудь подавать или поддерживать. А то в гостях у родной матери я уже заскучала.

- Значит, как я понимаю, между нами мир? Твоя холодная война закончилась? – не удержался поинтересоваться Миша.

- Я, между прочим, с тобой не воевала. Очень нужно! – с подчёркнутой независимостью отвечала она.

- Почему же ты тогда всю неделю молчала? Почему не разговаривала?

- Просто я к тебе приглядывалась да к советам своей мамы прислушивалась, – весьма туманно пояснила Нина.

- Ну и как? Пригляделась? Прислушалась? – усмехнувшись, полюбопытствовал он.

- Это мы ещё посмотрим. Ну а выводы, в любом случае, я буду делать сама.

- Ну, ладно, тогда пойдём, – согласился с её странными доводами Миша, и они отправились на очередной требующий ремонта объект. Благо, таких объектов в обветшавшем Наташином доме накопилось уже выше крыши.

Вернувшись вечером с работы, Наташа в два счёта смекнула, что по сравнению со вчерашним днём отношения между гостем и её дочерью несколько изменились. Поглядев на довольную Мишину физиономию, заглянув в радостно сияющие Нинины глаза, мама снова напустила на себя строгий вид и незамедлительно осведомилась:

- Так, дорогие мои! Ну-ка, рассказывайте, что тут у вас стряслось? Чем это вы целый день занимались?

- Ничем не занимались. Миша входную дверь чинил, а я ему помогала. Ты, мама, разве не заметила, как легко стала открываться входная дверь? – отвечала матери дочь, между тем как Миша до поры до времени помалкивал.

- Знаете, я так устала, что на какую-то вашу дверь не обратила никакого внимания. Как она открывается – легко или тяжело – вечером после работы мне совершенно до лампочки. Мне лишь бы домой притащиться да бросить куда-нибудь на кровать свои старые кости.

- Никакие они не старые! – тут же горячо возразила Нина. – Ты у меня, мама, ещё молодец! А Миша, между прочим, ещё и замок починил, так что теперь наш дом закрывается. Будешь потом куда-нибудь уходить, так закрывай, как следует, а не припирай дверь палочкой, как раньше.

- Толку-то чего закрывать, – всё равно у нас взять нечего. Разве что на наших поросят кто-то позарится, – откровенно махнула рукой Наташа. – Так на них попробуй позарься, – они у нас, пожалуй, на всю деревню заверещат. Скажите-ка лучше, что это вы оба такие радостные? Уж не входная ли дверь вам хорошего настроения прибавила?

- Может, и дверь. Что нам теперь и порадоваться нельзя? – лукаво улыбнулась дочь.

- Если бы вас только дверь радовала, мне бы и заботы не было. Только боюсь я, как бы вы тут, у меня под носом, чего-нибудь похуже не натворили.

- Ой, мама! Вот об этом ты можешь не беспокоиться – это практически исключено, – с важным и глубокомысленным видом изрекла Нина. Миша от такой её важности едва не рассмеялся.

- Ну, смотрите! В отношении мужиков принцип у меня простой, – оповестила всех присутствующих Наташа. – Любишь – женись…

- А не любишь – отцепись! – в два голоса, перебив строгую маму, продолжили Нина и Миша крылатое мамино выражение.

- И нечего меня перебивать! Ишь ты, какую моду взяли! Хотя, раз вы мою поговорку запомнили, значит, уже хорошо. Значит, хоть что-то у вас в головах отложилось, а это меня, по правде сказать, радует. От этого мне как-то сразу спокойнее сделалось.

- Рано ты, мама, успокоилась. Всё равно, как мне кажется, надо Мише ещё и про топор сказать. Про тот топор, который уже вторую неделю лежит у тебя под подушкой, – весело улыбаясь, предложила Нина. – А то вдруг он забыл. Напомни-ка, что с ним будет, если он к кому-нибудь из нас ночью полезет. Напомни-ка, что ты ему этим топором в два счёта оттяпаешь.

- Угомонись-ка, Нина! Угомонись! – одёрнула её Наташа. – Миша уж, наверное, поумнее тебя будет, – ему про такие вещи и напоминать не нужно. Что, Михаил, не нужно? – обернувшись к гостю, всё-таки решила поинтересоваться она.

- Нет, Наташа, не нужно, – усмехнувшись, успокоил тот беспокойную хозяйку. – Я ещё и прошлое твоё предупреждение хорошо помню.

- Вот! – назидательно помахала мама перед своим носом указательным пальцем. – Вот это я понимаю! А тебе, Нина, что говори, что ни говори, – как об стенку горох! Никакого толку! Только боюсь я: вот уедете вы в город и начнёте там безобразничать, начнёте выделывать, что ни попадя. В городе уж мне за вами не уследить.

- Успокойся, мама, не начнём. Это я тебе точно обещаю, – бросив на Мишу быстрый, пронзительный взгляд, весьма твёрдо и категорично ответила ей Нина. – В этом отношении у меня всё под контролем.

И Наташа, надо признать, поверила. Как бы то ни было, а разговоров на эту серьёзную тему она больше не заводила.

Этим же вечером Миша вернул к жизни свой сотовый телефон, вышел на крыльцо, хорошенько покурил, собираясь с мыслями, а затем позвонил маме. Правда, делать этого ему очень не хотелось, но ведь мама есть мама, и тяжёлый, неприятный звонок совершить пришлось. В итоге, как и следовало того ожидать, Миша был подвергнут самой настоящей обструкции. Не дав сыну даже объясниться, мама доступно и популярно разъяснила, кто он, собственно, такой, раз вытворяет столь безумные и нелепые выходки. Также она разжевала, к чему его идиотские поступки ведут, и недвусмысленно намекнула, что перед бедной и несчастной женой было бы неплохо немедленно извиниться. Извиниться прямо сейчас, не дожидаясь своего возвращения в Москву, а иначе Миша своего добьётся и его в конце концов выгонят вон. Выбросят его вещи на площадку, и останется он, как старуха из сказки, у пресловутого разбитого корыта⁴. При этом Алевтина Романовна уверенно заявила, что лично она, на месте Ирины, сделала бы именно так. Уж она-то с обнаглевшим Мишей чикаться бы не стала. Но Ирина, при её-то, по мнению мамы, ангельском характере, по всей видимости, чикаться с ним продолжит, разрешая ему выкидывать разные фортели и лепить из прекрасной жены полную дуру.

Едва мама остановилась, чтобы перевести дух, Миша попробовал было ответить, попробовал было объяснить своё некорректное поведение, а также раскрыть некоторые тайны своей так называемой «счастливой семейной жизни», которая в последние годы вовсе не являлась таковой. Однако все Мишины усилия оказались тщетны. Мама и не подумала его слушать, не стала вникать в его проблемы, а вместо этого снова, самым огульным образом, начала его обвинять. При этом казалось странным и непонятным, с какой стати в душе Алевтины Романовны родилась столь внезапная любовь к снохе. Ведь, как помнится, всегда она её в чём-то подозревала, всегда откровенно недолюбливала, а теперь, стоило только Мише её оставить, безоговорочно переметнулась на её сторону. В общем, под напором маминых обвинений Миша вынужденно и неизбежно замолчал. А едва он замолчал, как тут же услышал в адрес Ирины массу хвалебных дифирамбов и великое множество самых разнообразных комплиментов, в то время как сам ничего кроме упрёков не удостоился.

Наконец, Мишино терпение лопнуло. Заявив, что приедет домой в воскресенье и серьёзно поговорит с матерью, он решительно повесил трубку и немедленно отключил телефон. Чтобы у разгневанной Алевтины Романовны не было никакой возможности ему перезвонить.

- Ну что у меня за жизнь такая! – огорчённо воскликнул он. – Ни с женой, ни с матерью разговаривать невозможно! Даже телефон включать нельзя, потому что какие-то бараны меня через спутник отслеживают! Чего им от меня надо? Чего я им сделал?

Однако теперь, когда Мишин телефон снова был выключен, никто ему не ответил. Ни любимая жена, ни заботливая мать, ни неизвестные бараны из космоса. Миша с досадой плюнул, а затем снова закурил. И лишь через двадцать минут, бессмысленно и тупо накурившись, он вернулся обратно в дом.

С тех пор отношения между Ниной и Мишей улучшились. Без какого-то особого, располагающего к интимности сближения весь остаток недели они провели вместе. Собственно говоря, у них и выбора-то другого не было, так как оба по-прежнему гостили у Наташи. И если Нина пребывала тут на правах родной дочери, то её так называемый «хахаль», – на правах неизвестно кого. Однако, как бы там ни было, но, закрыв глаза на все предрассудки, вечерами они теперь даже гуляли вместе, вызывая этими прогулками законные вопросы недоумевающей деревенской общественности. Тем не менее, на коварные вопросы соседей они не отвечали, а на пристальные взгляды зорких старушек не оборачивались. Ведь давно известно, что именно старушки являются главными носительницами исконной деревенской нравственности, поэтому именно им, самым первым, и пришёл в голову вопрос: «Что же это за мужик такой, с которым Наташина Нинка гуляет? Уж не жениха ли она к матери на погляд привезла?» Ведь нечего греха таить, что своими манерами и повадкой подозрительный Миша очень уж смахивал на жениха, так как целыми днями только то и делал, что деловито сновал по дому и по двору, появляясь то в одном месте, то в другом, а также время от времени что-то пилил, строгал да приколачивал молотком. Да при всём при этом ещё и в магазин за водкой не бегал. Кроме того вечерами он, как уже упоминалось, ещё и гулял с Наташиной Нинкой. За кого же ещё при таком раскладе должны были принимать его местные жители? Ни за кого иного, кроме как за жениха.

Однако на самом деле до реального статуса жениха Мише было как до Пекина раком – то есть в точности так, как на второй день после знакомства не постеснялась ему объявить прозорливая Наташа. И самым обидным было то, что к своей символической цели – далёкому мифическому Пекину – Миша с тех пор совершенно не приблизился. Хотя, чего уж греха таить, сознательно и бессознательно только и стремился к чему-то подобному. Не к женитьбе, естественно, так как он был женат, но к каким-то более-менее близким и сердечным отношениям с девушкой. Ведь, так или иначе, а бедного Мишу, по всей видимости, основательно ошарашило, и его непреодолимое влечение к Нине становилось с каждым днём лишь сильней и сильней. Судя по всему, он переживал свою третью по счёту настоящую любовь. Третью любовь в своей жизни. Первой была, разумеется, его одноклассница Юля, второй – московская студентка Ирина, а третьей, нежданно-негаданно, стала деревенская девушка Нина из далёкого медвежьего угла его родной Потеряевской области.

С Юлей, в золотые школьные годы, Миша был юным и бестолковым и во внезапно нагрянувшую первую любовь вляпался лишь на своё горе. Ведь насколько быстро всё у него началось, настолько же быстро и закончилось. Его наивные надежды на взаимность совершенно не оправдались, а прекрасные юношеские мечты рассеялись, как вчерашний сон. В результате неумелых, импульсивных и непоследовательных действий Миша пришёл к страшному разочарованию. Неожиданно выяснилось, что если ты сам кого-то любишь, то вовсе необязательно, что этот кто-то непременно полюбит тебя. Как бы страстно ты этого ни хотел, как бы сильно к этому ни стремился. Одним словом, сделавшись всеобщим посмешищем, Миша едва ли не целый учебный год вызывал своей страдальческой рожей весёлые или сочувствующие улыбки на лицах своих одноклассников и друзей. Лишь на безупречно красивом личике Юли ни одной улыбки в свой адрес он так и не увидел, ни одной улыбки так и не заслужил. Признаваясь честно и откровенно, в несчастной любви к Юле для Миши таились не только первые юношеские страдания, но скрывались и последние детские слёзы. Те слёзы, о которых он, естественно, никому-никому не рассказывал, и которые для его закадычных друзей так и остались тайной за семью печатями.

Зато с Ириной у Миши всё, конечно же, сложилось иначе. Если она и считалась его второй любовью, то девушкой была явно не второй. После Юли у него имелись и другие более-менее серьёзные отношения. Правда, все они оказались недолгими и мимолётными и до статуса настоящей любви, безусловно, не дотянули. Но зато, пообщавшись с прекрасными представительницами противоположного пола, Миша набрался кое-какого опыта, а также окончательно и бесповоротно уразумел, что это за чудо природы – женщина, и чем по своей тонкой натуре она отличается от грубых и примитивных мужчин. В общем, в отношениях с Ириной его ожидала полная и безусловная взаимность. И эту взаимность Миша по своей наивности посчитал непреложной гарантией счастья. А тут, вдобавок ко всему прочему, ещё и новоприобретённые тёща с тестем принялись так сильно его любить и опекать, что стали абсолютно всё за него планировать и решать. Мише только и оставалось, что выполнять их решения и претворять в жизнь их далеко идущие планы. Одним словом, не жизнь, а сплошная гармония и красота.

Но вскоре он понял, что и сам является всего лишь звеном грандиозного плана, всего лишь каким-то маленьким винтиком, всего лишь ничтожной промежуточной шестерёнкой в сложном механизме Павлуцких. На самом деле его никто не любил, а с его мнением никто не считался. Однако и это было бы ещё ничего, однако и это досадное недоразумение можно было бы ещё пережить, если бы не стремительное и кошмарное изменение характера его жены. Как-то очень скоро и незаметно Ирина повзрослела, оперилась и начала во всём копировать повадки и манеры своих родителей. А вместе с тем для Миши она превратилась из ангела в демона. Ведь не секрет, что Нина Александровна и, особенно, Иван Сергеевич никаких положительных эмоций у Миши к тому времени уже не вызывали. Как ни крути, а не для того он уехал в Москву, чтобы оказаться под чужим каблуком. А тем более – под тремя каблуками сразу. Так, неощутимо и незаметно, его вторая любовь растаяла и испарилась, улетучившись, по-видимому, без следа. И Миша поневоле открыл для себя новую истину: если ты непременно должен и обязан кого-то любить, то ни в коем случае не полюбишь, поскольку странная субстанция под названием любовь не терпит никакого принуждения.

В конце концов, утратив семейное счастье, Миша некоторое время утешался своей головокружительной карьерой да перебивался случайными связями и мимолётными интрижками, которые время от времени подбрасывала ему судьба. Ничего серьёзного у него не случалось, а на его фривольное поведение жена, по всей видимости, смотрела сквозь пальцы. Догадывалась ли она о Мишиных шалостях или не догадывалась, но никаких разговоров на эту тему не заводила и никаких скандалов по этому поводу не учиняла. Правда, Миша, надо отдать ему должное, приключениями на стороне особо не увлекался, а застукать себя с поличным не позволял. В общем, соблюдал в этом щекотливом деле всяческую осторожность, тем более, что абсолютно никакой любви к своим случайным знакомым не испытывал, а потому и встречался с ними не более одного-двух раз.

Учитывая всё вышесказанное, внезапно нагрянувшая любовь к Нине выглядела в Мишиных глазах невероятной, невозможной и удивительной. «Вот тебе и съездил на юбилей школы. Вот тебе и повидал старых друзей!» – время от времени повторял он, а сам и представить себе не мог, как же теперь расстанется с Ниной, как же теперь отправится из её тихой и спокойной деревни в суетливую и взбалмошную Москву. Потому-то он всячески и оттягивал свой отъезд, потому-то и цеплялся за каждую возможность, лишь бы только по какой-то причине остаться, лишь бы только провести рядом с девушкой ещё один день. И это безо всякой взаимности, и это безо всяких надежд и обещаний с её стороны.

Рассматривая сложившуюся ситуацию без обиняков, казалось, что худшего варианта, чем случайная девушка по вызову, для такого солидного человека как Миша не было и быть не могло. В самом деле, при его-то стабильном достатке, при его-то достаточно высоком положении, он, при желании, даже не покидая столицы, мог бы найти себе кого-нибудь получше. Какую-нибудь ищущую приключений юную московскую студентку или молодую цветущую даму из соседнего офиса, страстно возжелавшую разнообразия. Он мог бы даже ненадолго влюбиться, а также влюбить очаровательную пассию в себя. Если уж его, мужчину, находящегося в полном расцвете сил, до такой степени потянуло на приключения, если уж ему до такой степени захотелось настоящей любви.

Но, тем не менее, судьбе было угодно, чтобы третья любовь явилась к Мише именно так. Именно в образе совершенно случайной девушки из провинции. Девушки, в общем-то, вполне обычной, правда, с некоторыми неоспоримыми достоинствами, а также с небольшими, но весьма досадными недостатками. Разумеется, и того, и другого Мише, в его теперешнем состоянии, трудно было бы отрицать.

Надо сказать, что за прошедшие три недели Миша не только тяжело хворал и бескорыстно вкалывал в деревне, но ещё и долго, сосредоточенно думал. Пытался, так сказать, отыскать для самого себя какой-нибудь выход из создавшейся ситуации. Благо, что времени для раздумий у него было предостаточно. Однако в результате решить он ничего не решил, а придумать ничего не придумал. Лишь однажды, возникнув на короткое мгновение, в его неуёмных мыслях запечатлелись следующие слова: любовь зачастую выбирает именно такой объект обожания, какой трезвомыслящий, находящийся в здравом уме человек не выбрал бы ни за что на свете. И каким бы трезвомыслящим и разумным ни считал самого себя Миша, его третья любовь, по всей видимости, делала с ним всё, что хотела. Хотя своим разумом он понимал, что увлёкся далеко не той девушкой, бежать и спасаться у него уже не оставалось ни мыслей, ни желания, ни сил.

До конца недели Миша ещё несколько раз заговаривал с Ниной на тему её учёбы и ещё несколько раз навяливал ей свою безвозмездную помощь, однако никакого положительного ответа так и не получил. Девушка лишь смеялась да отшучивалась ему в ответ, а от любой материальной помощи с необъяснимым упорством отказывалась. Это-то и вызывало у Миши самое большое недоумение. «Как же так? – думал и гадал он. – Почему же она отказывается от таких простых и доступных денег, если не отказывается вкалывать по саунам и получать какие-то гроши за свои услуги? Или она такая благородная проститутка?»

Надо заметить, что слово «проститутка» Миша даже мысленно произносил с очень большим трудом. Как-то не вязалось оно к Нине, как-то не шло к ней, как-то не верилось, что такая славная девушка, да ещё и студентка медицинской академии, станет заниматься столь неподобающим для неё ремеслом. Как-то не похожа она была на такую. Тем не менее, после всего увиденного им самим, после всего услышанного от чересчур наблюдательного Лёши, Миша почти не сомневался, что под именем Вероники в той злополучной сауне скрывалась именно Нина. Как бы ни хотелось ему в это верить, как бы ни желалось ему обратного, признавать очевидное все-таки приходилось, потому что существования столь счастливых ошибок Миша даже в принципе не допускал. Слишком уж много досадных совпадений складывалось в этой истории в одну строку. Потому-то и не могло такого случиться, чтобы Лёша ошибся, – слишком уж был намётан у него глаз. Да и сам Миша за последние три недели до того часто об этом думал, что уже свыкся с подобной мыслью, а между Ниной и Вероникой поставил окончательное и бесповоротное равенство. Но поставил его, откровенно говоря, с очень тяжёлым сердцем.

Нина и Миша отправились в Потеряев в воскресенье утром. Не так уж много электричек ежедневно ходило из Шабалино, чтобы у них оставался хоть какой-то выбор. Можно было ехать или рано утром или вечером. Потому-то Нине в гостях у мамы не удалось напоследок ни как следует поспать, ни как следует пообедать, а пришлось чуть свет подниматься, наскоро завтракать и торопливыми перебежками отправляться на станцию.

Прощаясь с Мишей и Ниной, Наташа до того расчувствовалась, что даже заплакала. Она так привыкла к их беспокойному обществу, что теперь и представить себе не могла, как же снова останется одна.

- Какой же ты, Миша, всё-таки молодец! Как же много ты у меня дел переделал! Как же много всего починил, как много всего исправил! Как же я теперь останусь-то без тебя? – всплеснув руками, посетовала хозяйка.

- Я ещё не всё исправил. У тебя, Наташа, ещё крыша течёт, – улыбнувшись, напомнил тот.

- Сказал тоже: крыша! Крыша – это долгая история, с крышей мне, наверное, никогда не собраться.

- Ерунда! Летом приедем и сделаем. Как, Нина, сделаем? – бросив на девушку свой пытливый взгляд, весело поинтересовался он.

Но девушка лишь глубокомысленно закатила глаза, важно надула щёки да отстранённо пожала плечами, всем своим видом показывая, что на возвращение Миши в деревню абсолютно никоим образом не рассчитывает.

- Чего ты опять пыхтишь, Нина? Чего куксишься? Ой, да! Да ну тебя! – махнула на неё рукой мама и тут же взволнованно засуетилась. – Всё, ребятки, давайте прощаться, а то на электричку не успеете, – вам ведь ещё до станции бежать.

И они, наскоро попрощавшись, побежали.

Всю дорогу, торопливо семеня ногами, Нина то и дело переходила на бег. Ей-то было легко, ведь она двигалась почти без груза, а её большую, тяжёлую сумку, само собой разумеется, тащил на себе Миша. Поэтому общаться они почти не могли и, за исключением нескольких реплик, серьёзно и сосредоточенно молчали. Зато, благодаря таким перебежкам, на электричку они не опоздали, а заодно и не замерзли. А едва они оказались на станции и перевели дух, как электричка уже засвистела из-за поворота, а потом, поднимая снежную пыль, резво подкатила к платформе. Миша подсадил Нину на высокую ступеньку, и уже через пару минут, рассекая покрытую снегом лесистую равнину, электричка помчала их обратно в Потеряев.

Настроение девушки качалось как на качелях, и по сравнению с прошлой неделей теперь оно явно качнулось в позитивную сторону. С лёгкой улыбкой на лице Нина что-то непрестанно рассказывала, шутила и смеялась, а её спутник, не сводя с неё глаз, с нескрываемым удовольствием её слушал. Тут-то, вновь попав под непередаваемое Нинино обаяние, Миша окончательно решил развязаться с Павлуцкими, вернуться в Потеряев и начать новую жизнь. Это решение пришло к нему как-то само собой, пришло свободно и легко, пришло естественно и непринуждённо. А лишь только он всё для себя решил, как с его души словно камень свалился.

- Жалеешь, наверное, теперь, что за мной увязался? Жалеешь, наверное, что столько времени зря потерял? – неожиданно, с какой-то неуловимой искоркой в голубых глазах, спросила у него Нина.

- Ну и сколько я его потерял? – улыбнулся он в ответ.

- Сам знаешь сколько. Ты же целых две недели баклуши бил. А чего, собственно, ради?

- Я баклуши не бил – я, между прочим, у твоей мамы работал.

- Правильно. Работал, потому что боялся, что иначе тебя выгонят, – беззаботно расхохоталась она. – А теперь, наверное, жалеешь, что таким дураком оказался.

- Нет, Нина, об этом я не жалею, – твёрдо и уверенно заявил Миша. – Мне у вас в деревне понравилось.

- Вот ещё! Ещё и понравилось! Ну, не знаю я, чего там тебе понравиться могло, – с явным замешательством и непониманием промолвила ему в ответ девушка.

Но на эту конкретную тему Миша распространяться не стал. Всю дорогу до Потеряева он и в самом деле с замиранием сердца ощущал, что, покинув Нинину деревню, вдруг утратил что-то необъяснимо большое, тёплое и ласковое, согревавшее его душу последние две недели. Что-то даже более родное, чем его родной дом. Одним словом, в Мишином сознании вновь возникли туманные ассоциации на тему утраченного им Эдема. Того самого Эдема, что вторгся в его жизнь голубыми Ниниными глазами да покосившимся Наташиным домом, преспокойно прозябающим на обочине цивилизации, как минимум, последние сто лет. И хотя, при благоприятном раскладе, и в этот самый дом, и в этой самый Эдем Миша, во всяком случае, мог бы вернуться, ощущение непоправимой потери не покидало его всю дорогу. Он всем своим сердцем чувствовал, что это непостижимое разумом путешествие в Эдем уже решительно изменило всю его жизнь, а в самом скором времени, возможно, изменит ещё сильнее. Как пить дать изменит.

Именно поэтому Миша наслаждался компанией Нины, а в глубине души, неприметно для всех окружающих, безмерно грустил и хандрил. Ведь впервые в жизни возвращение в родной Потеряев абсолютно его не радовало. Правда, грустил Миша лишь до тех пор, пока не вышел из вагона и не оказался на знакомом перроне Потеряевского вокзала. А лишь только он там оказался, лишь только вдохнул полной грудью наполненный запахом угольного дыма морозный вокзальный воздух, как сразу же укрепился духом, утвердился в своём недавнем решении, пережил неудержимый прилив оптимизма и окончательно успокоился.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 33 343536 37 38 Следующая ⇒