QU1NQUIES MILLE PERDICES. VARII CIBI. IN STERCUS. ГЛАВА V.. P o м a н ъ.

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 32Следующая ⇒

QU1NQUIES MILLE PERDICES

plumbo confecit:

VARII CIBI

CENTUMPONDIA MILLIES CENTENA MILLIA,

PER 5E, PERQUE SERVOS QUADRU'PEDES B1PEDESVE,

HAUD SINE TUMULTU DEVOLVENS,

IN STERCUS

PALAM CONVERTIT.

NUNC A LABORE REQU1ESCENTEM

OPERA SEQUUNTUR.

SI MONUMENTUM QUфRIS,

F1METUM ADSPICE.

PRIMUM IX ORBE DEJEC1T (sub dato);POSTREMUM (sub dato).

ГЛАВА V.

P o м a н ъ.

"Долгіе годы", пишетъ Тейфельсдрекъ, "мучительно работалъ бѣдный Еврей въ этомъ Египтѣ Аускультаторства, выжигая кирпичи безъ соломы, пока однажды его не поразилъ со всею силою вопросъ: Ради чего? -- Beym Himmel! Ради Пищи и Тепла! Но развѣ Пищу и Тепло нельзя найти нигдѣ въ другомъ мѣстѣ среди великаго Божьяго Міра? -- Будь, что будетъ,-- я рѣшился испробовать".

И вотъ, мы видимъ его въ новомъ независимомъ положеніи, хотя, можетъ быть, далекомъ отъ того, чтобы считаться улучшеннымъ. Тейфельсдрекъ теперь -- человѣкъ безъ Профессіи. Покинувъ обыкновенный Флотъ рыбачьихъ лодокъ и китоловныхъ судовъ, среди которыхъ его подвѣтренное и медленное положеніе было дѣйствительно очень тягостно, онъ съ отчаяніемъ пускается въ собственное плаваніе, съ своимъ собственнымъ секстантомъ и компасомъ. Несчастный Тейфельсдрекъ! Хотя ни Флотъ, ни Торговля, ни Капитаны тебѣ не нравились, все-таки не былъ ли это Флотъ, идущій опредѣленнымъ курсомъ, къ опредѣленной цѣли и, главное, идущій совмѣстно, такъ что каждый, взаимнымъ руководствомъ, различнаго рода займами и ссудами, могъ разносторонне помогать другому! И какъ поплывешь ты одинъ въ неизвѣстныхъ моряхъ, какъ найдешь самъ кратчайшій Сѣверо-западный Проливъ въ твою прекрасную Страну Пряностей, имя которой Нигдѣ? -- Одинокій бродяга въ такомъ путешествіи и съ такими мореплавательными маневрами непремѣнно наткнется на приключенія. И вотъ, какъ мы откроемъ дальше, нѣкоторый островъ Калипсо задерживаетъ его въ самомъ началѣ и почти совсѣмъ искажаетъ и перепутываетъ всѣ его разсчеты.

"Если въ дни юности", пишетъ онъ однажды, "Міръ величественно снимаетъ свое покрывало и повсюду Небо открываетъ себя на Землѣ, то нигдѣ это Небо на Землѣ не открываетъ себя Молодому Человѣку такъ непосредственно, какъ въ Молодой Дѣвушкѣ. Такъ это, довольно странно, установлено въ этой нашей странной жизни. Вообще, какъ я уже часто говорилъ, личность (PersЖnlichkeit) всегда священна для насъ; нѣкоторый ортодоксальный Антропоморфизмъ соединяетъ мое Я со всѣми Ты въ узахъ любви; но именно въ этомъ сближеніи Сходнаго и Несходнаго, это божественное притяженіе какъ бы Положительнаго и Отрицательнаго полюсовъ впервые разгарается въ яркое пламя. Думаете ли вы, что самая жалкая человѣческая Личность безразлична для насъ? Развѣ мы не испытываемъ скорѣе самаго искренняго, сердечнаго желанія соединиться съ ней воедино, соединить ее съ нами благодарностью, удивленіемъ, даже страхомъ, или, если это не удастся, то соединить насъ самихъ съ нею? И насколько болѣе въ помянутомъ случаѣ Сходнаго-Несходнаго! Здѣсь намъ предоставлена высшая мистическая возможность такого единенія, высшаго на нашей Землѣ; и, такимъ образомъ, здѣсь возгарается, черезъ проводящую среду фантазіи, пламя міроваго Духовнаго Электричества, которому, когда оно разовьется между мужчиной и женщиной, мы впервые даемъ многозначительное имя: лювовь".

"Въ каждомъ юношѣ, находящемся въ хорошихъ условіяхъ, какъ я предполагаю, уже цвѣтетъ въ надеждѣ нѣкоторый Рай, украшенный присутствіемъ какой-нибудь прелестнѣйшей Евы; не отсутствуетъ также тамъ, среди прекрасныхъ видовъ, цвѣтовъ и листвы этого Сада, и Древо Познанія, прекрасное и страшное. Можетъ быть, всё это кажется къ тому же еще привлекательнѣе, если Херувимъ и Огненный Мечъ отдѣляютъ это отъ всѣхъ людскихъ путей и ему, юношѣ съ богатымъ воображеніемъ, открываютъ только видъ, а не входъ. Счастливая пора добродѣтельной юности, когда стыдъ еще служитъ непреодолимой небесной преградой, и священные воздушные замки Надежды еще не низошли до презрѣнныхъ мазанокъ Дѣйствительности, и когда человѣкъ по своей природѣ еще безконеченъ и свободенъ!"

"Что до нашего молодаго Заброшеннаго", продолжаетъ Тейфельсдрекъ, очевидно подразумѣвая самого себя, "то при его замкнутомъ образѣ жизни, при его пылкой Фантазіи, тѣмъ болѣе огненной, что она горѣла подъ крышкой, какъ въ отражательной печи, его чувство по отношенію къ Царицамъ этой земли было и до сихъ поръ остается совершенно Невыразимымъ. Видимое божество жило въ нихъ; для нашего молодаго Друга всѣ женщины были святы, были небесны. До сихъ поръ онъ видѣлъ ихъ только порхающими мимо въ ихъ многоцвѣтномъ ангельскомъ опереніи; или же онъ видѣлъ ихъ парящими безмолвно и недосягаемо на берегахъ Эстетическаго Чая: онѣ были всѣ изъ воздуха, всѣ лишь Духъ и Форма; онѣ были такъ прелестны, подобно таинственнымъ жрицамъ, въ чьихъ рукахъ была невидимая лѣстница Іакова, по которой человѣкъ можетъ подняться на самое Небо. Чтобы онъ, нашъ бѣдный Другъ, могъ получить когда-нибудь для себя одно изъ этихъ прелестныхъ Созданій (Holden)--Ach Gott! какъ могъ онъ на это надѣяться? Не умеръ ли бы онъ отъ того? Въ этой мысли былъ какой-то бредъ головокруженія".

"Такимъ образомъ, молодой человѣкъ при всемъ своемъ скептицизмѣ относительно Демоновъ и Ангеловъ въ томъ видѣ, какъ имъ нѣкогда вѣрила толпа, тѣмъ не менѣе не оставался безъ посѣщенія гостей, дѣйствительно рожденныхъ на Небѣ, которые, видимые и слышные, носились вокругъ него, гдѣ бы онъ ни былъ. И въ мысляхъ онъ благоговѣйно покланялся имъ, хотя пока называлъ ихъ лишь ихъ земными и пошлыми именами. Но теперь, если бы на душу, такъ настроенную, бросила электрическій взглядъ ласковыхъ глазъ какая-нибудь Воздушная Дѣва, получившая осязаемое и реальное воплощеніе, и сказала бы ему: "И ты также можешь любить и быть любимымъ", и этимъ бы воспламенила его,--благое небо! какой вулканическій, потрясающій землю, всепожирающій огонь вѣроятно бы возгорѣлся!"

Такое пламя какъ потомъ окажется, дѣйствительно и возгорѣлось, съ болѣе или менѣе Везувіанскими взрывами. во внутреннемъ человѣкѣ Герръ Діогена; да въ самомъ дѣлѣ, какъ бы это и могло не случиться? Натура, которая, говоря его собственнымъ фигурнымъ стилемъ, можно сказать, содержала теперь немало обуглившагося фитиля Раздражительности, съ большимъ запасомъ селитры скрытой Страсти и сѣрнистаго Расположенія Духа, и все это въ такомъ горячемъ сосѣдствѣ, рядомъ съ "отражательною печью Фантазіи": развѣ мы не имѣемъ здѣсь составныхъ частей самаго сухаго Пороха, готоваго вспыхнуть подъ вліяніемъ малѣйшей искры? Въ искрахъ же никогда нѣтъ недостатка въ этой нашей Жизненной Стихіи. Безъ сомнѣнія, какой-нибудь Ангелъ, которыхъ столь много носилось вокругъ, подлетитъ когда-нибудь поближе, покинувъ берега "Эстетическаго Чая", и электрическимъ взглядомъ Прометея зажжетъ не послѣдній фейерверкъ! Счастіе. если онъ окажется дѣйствительнымъ Фейерверкомъ и будетъ вспыхивать. какъ ракеты, въ послѣдовательныхъ великолѣпныхъ взрывахъ блеска, естественно развиваясь одинъ изъ другаго въ нѣсколькихъ періодахъ счастливой Юношеской Любви, пока все, наконецъ, благополучно не сгоритъ, и юная душа не освободится съ небольшимъ только поврежденіемъ. Счастіе, если онъ не окажется Пожаромъ или бѣшенымъ Взрывомъ, который мучительно истерзаетъ само сердце или даже, можетъ быть, разорветъ сердце на куски (что было бы Смертью); или, въ лучшемъ случаѣ, разорветъ тонкія стѣнки вашей "отражательной печи" и будетъ затѣмъ неудержимо неистовствовать среди сосѣднихъ горючихъ матеріаловъ (что было бы Сумашествіемъ), до тѣхъ поръ, пока отъ всего прекраснаго и разнообразнаго внутренняго міра нашего Діогена не останется Ничего или только "кратеръ потухшаго вулкана".

Изъ разнообразныхъ Документовъ въ этой Связкѣ Capricornus, и прилегающихъ къ ней съ обѣихъ сторонъ, становится очевиднымъ, что нашъ Философъ, какимъ стоикомъ и циникомъ онъ теперь ни смотритъ, былъ всѣмъ сердцемъ и даже безумно Влюбленъ; и поэтому здѣсь разсѣиваются наши старыя сомнѣнія, изъ камня или изъ плоти его сердце. Онъ любилъ однажды, неблагоразумно, но зато хорошо. И только однажды. Ибо какъ вашему Конгриву необходимо нуженъ новый ящикъ или картонная трубка для каждой новой ракеты, такъ и каждое человѣческое сердце можетъ собственно развить только одну Любовь, если даже и одну. За "Первой Любовью, которая безконечна", не можетъ слѣдовать второй, подобной ей. Согласно съ этимъ, въ послѣдующіе годы Издатель этихъ Страницъ пришелъ ко взгляду на Тейфельсдрека, какъ на человѣка, который не только никогда бы не женился, но даже никогда бы не сталъ ухаживать, какъ на человѣка, котораго самъ великій климактерическій возрастъ, Бабье Лѣто начинающейся старости, не увѣнчалъ бы новымъ лавровымъ вѣнкомъ. Для нашего Профессора женщины съ этихъ поръ сдѣлались Произведеніями Искусства, Небеснаго Искусства, разумѣется. Онъ наслаждается тѣмъ, что любуется въ галлереяхъ этими небесными произведеніями, но оставилъ мысль о пріобрѣтеніи ихъ.

Читатели-психологи не могутъ не интересоваться увидать, какъ велъ себя Тейфельсдрекъ въ этомъ безпримѣрномъ для него положеніи; съ какими послѣдовательными особенностями рисунка, блеска и красокъ сгоралъ его Фейерверкъ. Но, какъ и обыкновенно, удовлетвореніе, которое можно здѣсь получить, незначительно. Изъ середины этихъ смѣшанныхъ кипъ Восхваленій и Элегій. съ ихъ сумашедшимъ Петрарковскимъ и Вертеровскимъ товаромъ, въ сумашедшемъ безпорядкѣ разбросанныхъ между всевозможными сортами совершенно посторонняго матеріала, мы не можемъ даже разобрать хотя бы имени красавицы. Ибо наименованіе Вlитіпе, которымъ она здѣсь обозначается, и которое значитъ просто Богиня Цвѣтовъ, должно быть, безъ сомнѣнія, выдумано. Такъ не было ли ея настоящее имя Флора? И какова была ея фамилія, или она не имѣла ея? Какое положеніе въ Жизни она занимала? Каково было ея родство, состояніе, наружность? И особенно: благодаря какой Предустановленной Гармоніи событій Любящій и Любимая встрѣтились другъ съ другомъ въ этомъ столь обширномъ мірѣ? Какъ вели онисебя при этой встрѣчѣ? На всѣ эти вопросы, далеко не второстепенные въ Біографическомъ трудѣ, могутъ дать отвѣтъ по большей части только однѣ догадки. "Было предназначено", говоритъ нашъ Философъ, "чтобы высокая небесная орбита Блумины пересѣкла низкую подлунную орбиту нашего Заброшеннаго; чтобы онъ, глядя въ ея небесные глаза, могъ воображать, что высшая Сфера Свѣта спустилась въ низшую Сферу Тьмы, и чтобы, наконецъ, увидавъ свою ошибку, онъ поднялъ немало шума".

Можно, кажется, предположить, что она была молода, съ карими глазами, прекрасна и чья-то Кузина; что она была высокаго рода и высокаго духа, но, къ сожалѣнію, зависима и безъ средствъ; что жила она, повидимому, не слишкомъ-то пріятными щедротами богатой родни. Но какъ попалъ "Странникъ" въ ея кругъ? Произошло ли это влажнымъ путемъЭстетическаго Чая или сухимъ путемъ чисто дѣловыхъ отношеній? Произошло ли это черезъ посредство Герръ Тоугуда, или черезъ посредство gnДdiger Frau, которая, какъ Художница-Орнаментистка, можетъ быть любила иногда вызывать ухаживаніе, особенно со стороны молодыхъ циническихъ Чудищъ? По всей видимости, это произошло благодаря одной только Случайности и по милости Природы.

"0 ты, чудный Вальдшлоссъ", пишетъ нашъ Автобіографъ, "какой прохожій когда-нибудь видѣлъ тебя, будь то Аускультаторъ въ отставкѣ, оффиціально носящій въ своемъ карманѣ послѣднюю Relatio ex Асtis, которую ему пришлось написать,--какой прохожій видѣлъ тебя и не былъ принужденъ остановиться передъ тобою въ восхищеніи! Благородное Жилище! Ты возвышалось среди глубокаго Горнаго Амфитеатра, на тѣнистыхъ полянахъ, въ твоемъ спокойномъ одиночествѣ, величественное, массивное, все изъ гранита, блистая въ вечерней зарѣ, какъ дворецъ Эльдорадо, покрытый драгоцѣннымъ металломъ. Великолѣпно подымались въ волнообразныхъ извилинахъ откосы твоихъ сторожевыхъ Холмовъ; ярко зеленѣла ихъ мурава, тамъ и сямъ украшенная темно-коричневыми изломами утесовъ, или испещренная тѣнью одинокихъ, разбросанныхъ Деревьевъ. Для незнающаго Путника ты было подобно Храму Аммона въ Ливійской Пустынѣ, гдѣ хранятся, на горе и радость, уже написанныя таблицы его Судьбы. He безъ причины стоялъ онъ и смотрѣлъ! Въ этомъ его взглядѣ виднѣлось пророчество и неопредѣленныя предчувствія".

Но теперь мы можемъ представить себѣ, что этотъ, имѣющій такія предчувствія, Аускультаторъ, вручивъ свою Relatio ex Actis, былъ приглашенъ на стаканъ Рейнъ-вейна и такимъ образомъ, вмѣсто того, чтобы вернуться удрученнымъ и жаждущимъ въ свое пыльное Городское жилище, былъ введенъ въ садовый Павильонъ, гдѣ сидѣло самое избранное общество дамъ и кавалеровъ, занятое если не Эстетическимъ Чаемъ, то задушевной вечерней бесѣдой и, можетъ быть, Музыкальнымъ Кофе, ибо мы слышимъ объ "арфахъ и чистыхъ голосахъ, оживляющихъ тишину". Повидимому, садовый Павильонъ немногимъ уступалъ въ достоинствѣ самому благородному жилищу. "Это почтенное общество сидѣло, окруженное богатой листвой, среди группъ розъ, среди яркихъ красокъ и запаховъ тьсячи цвѣтовъ; впереди, сквозь широко растворенныя двери, открывался прекрасный, обширный видъ на цвѣты и кусты, на рощи и бархатистую зелень, простираясь волнообразно вплоть до отдаленныхъ Горныхъ Вершинъ; онъ былъ такъ ясенъ, такъ мягокъ, весь полонъ мелодій птицъ и счастливыхъ созданій: все это имѣло видъ, какъ будто люди похитили пріютъ у Солнца на лонѣ одѣянія самого лѣта. Но какъ же произошло, что Странникъ приближался туда, рядомъ со своимъ веселымъ хозяиномъ, съ такимъ предчувствіемъ въ сердцѣ (ahndungsvoll)? Чувствовалъ ли онъ, что его суровая грудь должна быть закрыта для этихъ нѣжныхъ вліяній? Что здѣсь еще разъ Судьба имѣла въ виду испытатъ его, насмѣяться надъ нимъ и посмотрѣть, есть ли у него Характеръ?

"Въ слѣдующее мгновеніе онъ видитъ себя представленнымъ обществу, и особенно, по имени,--Блуминѣ! Выдѣляясь среди всѣхъ дамъ и дѣвушекъ, блистала Блумина въ своей скромности, подобно звѣздѣ среди земныхъ огней. Благороднѣйшая дѣва, передъ которой онъ преклонился тѣломъ и душой, но на которую едва осмѣлился взглянуть, потому что ея присутствіе наполняло его мучительнымъ, хотя самымъ сладкимъ, смущеніемъ".

"Имя Блумины было ему хорошо извѣстно: далеко вокругъ слышно было о красавицѣ, объ ея талантахъ, объ ея прелести, объ ея капризахъ. Изо всѣхъ этихъ неопредѣленныхъ изображеній Молвы, изъ порицаній не менѣе, чѣмъ изъ похвалъ, нашъ другъ нарисовалъ себѣ образъ нѣкоторой властительной Царицы Сердецъ, цвѣтущаго, теплаго Земнаго Ангела, гораздо болѣе восхитительнаго, чѣмъ ваши, только бѣлые, Небесные Ангелы--женщины, въ чьихъ спокойныхъ жилахъ течетъ слишкомъ мало нефтянаго огня. Онъ видалъ и саму ее въ общественныхъ мѣстахъ, этотъ легкій, но столь величественный обликъ, эти темныя косы, отѣняющія лицо, на которомъ улыбка и солнечный свѣтъ играли надъ многозначительной глубиной; но все это онъ видѣлъ только какъ магическое видѣніе, для него недостижимое, почти безъ реальности. Ея сфера была слишкомъ далека отъ его; почему могла бы она даже подумать о немъ? 0 Небо! Какъ могли бы они сойтись вмѣстѣ хоть разъ? А теперь эта богиня Розъ сидитъ въ одномъ обществѣ съ нимъ; свѣтъ ея очей съ улыбкой скользнулъ по нему; если онъ заговоритъ, она это услышитъ! И кто знаетъ! Такъ какъ небесное Солнце смотритъ въ самыя глубокія долины, то, можетъ быть, сама Блумина не замѣтила ли уже раньше его, столь незамѣтнаго? Можетъ быть, она почувствовала къ нему удивленіе, получила къ нему расположеніе изъ разсказовъ самихъ его противниковъ, какъ онъ сдѣлалъ это относителыю нея? He были ли въ такомъ случаѣ влеченіе, волненіе обоюдными? He было ли здѣсъ двухъ полюсовъ, стремящихся къ соединенію, разъ только они поставлены въ сосѣдство? или, лучше сказать,--сердца, вздымающагося въ присутствіи Царицы Сердецъ, подобно Морю, вздымающемуся, когда къ нему близка его Луна? Co Странникомъ было даже такъ: какъ бы въ тяготѣніи къ небу, внезапно, какъ бы отъ прикосновенія жезла Серафима, вся его душа возстала изъ своихъ глубочайшихъ тайниковъ: и все, что въ ней было мучительнаго, и все, что въ ней было блаженнаго, смутные образы, неопредѣленныя чувства всего Прошлаго и всего Будущаго, -- поднимается внутри его безпокойными струями".

"Часто въ обстановкѣ гораздо менѣе волнующей нашъ тихій Другъ насильственно уходилъ въ себя и пряталъ свою дрожь и смущеніе, какого бы они ни были рода, подъ надежнымъ покровомъ Молчанія и даже, можетъ быть, кажущейся Непонятливости. Но какъ же тогда случилось, что здѣсь, хотя дрожа до самой глубины сердца, онъ не упалъ въ обморокъ, а, наоборотъ, возросъ до силы, до безстрашія и ясности ? Это его Геній - руководитель (DДmon) вдохновилъ его; онъ долженъ былъ идти впередъ и встрѣтить свою Судьбу. Покажи себя теперь, прошепталъ Геній, или будь навѣки скрытъ! Такъ иногда бываетъ, что именно когда вашъ страхъ доходитъ до высшаго напряженія, то тутъ-то ваша душа и чувствуетъ себя впервые способной еще превзойти его, что она поднимается выше его въ огненнои побѣдѣ и, несясь на вновь найденныхъ крыльяхъ побѣды, двигается такъ спокойно именно потому, что двигается такъ быстро, такъ непреодолимо. Нашъ Странникъ долженъ всегда съ нѣкоторымъ удовлетвореніемъ и удивленіемъ вспоминать, какъ въ этомъ случаѣ онъ не сидѣлъ молча, но ловко вступилъ въ потокъ разговора, который онъ затѣмъ, чтобы говорить съ кажущимся, но не дѣйствительнымъ хвастовствомъ, можно сказать, и продолжалъ вести. Несомнѣнно, въ эти часы имъ овладѣло нѣкоторое вдохновеніе, одно изъ тѣхъ вдохновеній, которыя еще возможны въ нашъ поздній вѣкъ. Замкнутый въ себѣ раскрываетъ себя въ благородныхъ мысляхъ, въ свободныхъ, горячихъ словахъ; его душа--какъ море свѣта, какъ особое убѣжище Истины и Разума, въ которомъ также и Фантазія создаетъ образъ за образомъ, блистающіе всѣми цвѣтами спектра".

Повидимому, въ этомъ, вообще столь пріятномъ, собраніи разглагольствовалъ одинъ "Филистеръ", который даже теперь, ко всеобщему утомленію, съ авторитетнымъ видомъ извергалъ различныя Филистерства (PhilistriositДten), совсѣмъ не зная, какой вошелъ герой, чтобы разгромить его. Мы опускаемъ рядъ Сократовскихъ, или, скорѣе, Діогеновскихъ, изреченій, въ своемъ родѣ очень счастливыхъ, вслѣдствіе которыхъ чудовище, "приведенное къ молчанію", вскорѣ послѣ того, повидимому, удалилось на ночной покой. "Пораженіе этого діалектическаго мародера," пишетъ нашъ герой, "было принято большинствомъ, видимо, какъ благодѣяніе; но что были всѣ похвалы въ сравненіи съ довольной улыбкой, каждую минуту грозившей обратиться въ смѣхъ, которою сама Блумина отплатила побѣдителю? Онъ осмѣлился обратиться къ ней; она отвѣтила ему со вниманіемъ. Но что, если въ этомъ серебряномъ голосѣ какъ будто даже послышалось легкое дрожаніе? Но что, если пурпурная заря вечера скрыла бѣглый румянецъ?!"

"Разговоръ принялъ болѣе высокій тонъ; одна прекрасная мысль вызывала другую. Это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ моментовъ, когда душа открывается съ полной свободой, и человѣкъ чувствуетъ себя близкимъ къ человѣку. Весело играла кругомъ дружественная бесѣда въ ясной и милой непринужденности, ибо бремя скатилось со всѣхъ сердецъ; барьеры Церемоній, которые суть въ дѣйствительностн законы благовоспитаннаго общежитія, какъ бы разошлись въ паръ, и жалкія притязанія Я и Ты, не раздѣляемыя болѣе строгими преградами, мягко сливались теперь одно съ другимъ; и Жизнь текла, гармоничная, многоцвѣтная, какъ какое-нибудь прекрасное королевское шампанское, и ея властителемъ и собственникомъ была одна только любовь. Такая музыка струится изъ благорасположенныхъ сердецъ, въ благопріятной обстановкѣ времени и мѣста. Но по мѣрѣ того, какъ свѣтъ дѣлался болѣе эsирнымъ на вершинахъ горъ, и тѣни ложились все длиннѣе по долинѣ, тонкая нота грусти, можетъ быть, прозвучала въ сердцѣ и шопотомъ, болѣе или менѣе слышнымъ, напомнила каждому, что какъ этотъ ясный день приближаетея къ своему концу, точно такъ же долженъ и День Человѣческаго Существованія склониться въ прахъ и тьму со всѣми его болѣзненными трудами и погрузиться, со всѣмъ радостнымъ п печальнымъ шумомъ, въ безмолвную вѣчность".

"Нашему Другу часы казались мгновеніями; онъ чувствовалъ себя освященнымъ; онъ былъ счастливъ; слова изъ этихъ сладчайшихъ устъ падали на него, какъ роса на жаждущую траву; всѣ лучшія чувства души его, казалось, шептали: Намъ хорошо быть здѣсь. При разставаньѣ рука Блумины была въ его рукѣ; въ благоуханномъ полумракѣ, съ кроткими звѣздами надъ ними, онъ проговорилъ что-то о новой встрѣчѣ, на что не послѣдовало возраженія; онъ слегка пожалъ эти маленькіе, нѣжные пальцы, и они были взяты назадъ, казалось, безъ поспѣшности, безъ гнѣва".

Бѣдный Тейфельсдрекъ! Ясно до очевидности, что тебѣ было нанесено пораженіе: Царицѣ Сердецъ хотѣлось видѣть, какъ будетъ вздыхать по ней также и "геніальный человѣкъ"; и вотъ съ помощью волшебства въ этотъ сверхъестественный часъ она связала и очаровала тебя.-- "Любовь не есть вполнѣ Безуміе", говоритъ онъ гдѣ-то, "но имѣетъ съ нимъ много общихъ точекъ. Я назову ее скорѣе различеніемъ Безконечнаго въ Конечномъ, Идеи, ставшей Реальностью; это различеніе, далѣе, можетъ быть вѣрнымъ или ложнымъ, серафическимъ или демоническимъ, можетъ быть Вдохновеніемъ или Безуміемъ. Но и въ первомъ случаѣ, какъ и при обыкновенномъ Сумашествіи, къ зрѣнію присоединяется Фантазія и устанавливаетъ на этой столь ничтожной области Реальнаго свой Архимедовъ рычагъ, чтобы двигать имъ по желанію безконечное Духовное. Я готовъ назвать Фантазію истинными вратами Неба и вратами Ада для человѣка; жизнь его чувствъ есть только малая временная сцена (ZeitbЭhne), на которой встрѣчаются въ видимыхъ образахъ глубокіе потоки вліяній изъ этихъ обѣихъ столь далекихъ, но и столь близкихъ областей и разыгрываютъ трагедію и мелодраму. Чувственное можетъ прекрасно поддержать себя въ большинствѣ странъ за какіе-нибудь восемнадцать пенсовъ въ день; но для Фантазіи не достаточны планеты и солнечныя системы. Свидѣтелемъ тому вашъ Пирръ, который побѣдилъ вселенную, но пилъ не лучшее красное вино, чѣмъ прежде". Увы! Свидѣтелемъ также вашъ Діогенъ, охваченный огнемъ, возносящійся на высшее Небо и склоняющійся къ Безумію изъ-за "Брюнетки съ высокимъ духомъ", какъ будто на землѣ была только она одна, а не нѣсколько подобныхъ ей!

Онъ говоритъ, что въ Городѣ они снова встрѣчались. "День за днемъ, подобно солнцу его сердца, цвѣтущая Блумина свѣтила на него. Ахъ! Еще недавно, и онъ былъ въ полной тьмѣ: какая Красавица (Holde) могла бы когда-нибудь полюбить его? He вѣря ни во что, бѣдный юноша никогда не умѣлъ вѣрить и въ себя. Удалившись ото всѣхъ, въ гордой робости, среди своей собственной крѣпости, уединенный отъ людей, но сильно смущаемый ночными видѣніями, онъ смотрѣлъ на самого себя съ печальнымъ негодованіемъ, какъ на человѣка, принужденнаго отказаться отъ самыхъ сладкихъ надеждъ бытія. А теперь--о теперь! -- "Она смотритъ на тебя," восклицалъ онъ: "она, прекраснѣйшая, благороднѣйшая; не говорятъ ли тебѣ ея темныя очи, что ты не отвергнутъ? Посланница Неба! Да будутъ на ней всѣ благословенія Неба!" Такъ струились въ его сердцѣ нѣжныя мелодіи, ноты безконечной благодарности, самыя сладкія указанія, что и онъ человѣкъ, и что для него приготовлены невыразимыя радости.

"Въ свободной рѣчи, важной или веселой, среди бѣглыхъ взглядовъ, смѣха и слезъ и часто съ нечленораздѣльною мистическою рѣчью Музыки--таковъ былъ элементъ, въ которомъ они теперь жили. Отъ такой-то многоцвѣтной, лучезарной Авроры, отъ этой прелестнѣйшей изъ Восточныхъ Носительницъ Свѣта суждено было нашему другу получать привѣтъ, и новый Апокалипсисъ Природы раскрылся передъ нимъ. Прелестнѣйшая Блумина! Ты, подобно Звѣздѣ, вся Огонь и влажная Нѣжность, по-истинѣ воплощенный лучъ Свѣта! Если бы въ ней былъ даже какой-нибудь недостатокъ, какой-нибудь "капризъ", могъ ли бы онъ обойтись безъ нихъ? He была ли она для него на самомъ дѣлѣ Утренней Звѣздой? He приносило ли ея присутствіе съ собой Небесныя мелодіи? Какъ бы отъ Эоловыхъ Арфъ при дыханіи зари, какъ бы отъ Мемноновой Статуи, тронутой розовымъ перстомъ Авроры, неземная музыка окружала его и окутывала его неизвѣданнымъ, благоуханнымъ Покоемъ. Далеко улетѣло блѣдное Сомнѣніе; Жизнь расцвѣла счастіемъ и надеждой. Итакъ, все прошлое было дикимъ сномъ! Итакъ, онъ былъ въ Эдемскомъ саду и не могъ понять этого! Но смотрите теперь! Черныя стѣны его тюрьмы растаяли; плѣнникъ живъ, на свободѣ. Любилъ ли онъ Расколдовавшую его? Ach Gott! Bсe его сердце, вся душа его и жизнь принадлежали ей, но онъ еще ни разу не назвалъ это Любовью: все его существованіе было Чувствомъ, еще не отлившимся въ Мысль".

Но тѣмъ не менѣе оно должно отлиться въ Мысль, даже въ Дѣйствіе; ибо ни Расколдовавшій, ни Расколдовавшая, какъ простыя "Дѣти Времени", не могутъ оставаться при одномъ Чувствѣ. Профессоръ не знаетъ до сего дня, какъ "Любимая нашла въ своей нѣжной, пылкой груди рѣшимость, хотя бы подъ вліяніемъ Необходимости, порвать столь благословенныя узы". Онъ даже, повидимому, удивленъ "Дуэньей-Кузиной", кто бы она ни была, "въ чьей тощей, оголодалой философіи религія юныхъ сердецъ встрѣтила съ самаго начала лишь слабое одобреніе". Мы же, даже и на такомъ разстояніи, можемъ объяснить это и безъ помощи некромантіи. Пусть нашъ Философъ отвѣтитъ намъ только на слѣдующій вопросъ. Что за фигуру, вѣроятно, изобразила бы изъ себя въ это время Миссисъ Тейфельсдрекъ въ свѣтскомъ обществѣ? Могла ли бы она править Кабріолетомъ съ мѣдными украшеніями или хотя бы только съ желѣзными рессорами? 0, безтолковый "Аускультаторъ въ отставкѣ", не имѣющій никакихъ видовъ на капиталъ! Неужели какая-нибудь изъ извѣстныхъ до сихъ поръ "религій молодыхъ сердецъ" можетъ нагрѣть человѣческую кухню? Полно! Твоя божественная Блумина, когда она "рѣшилась выйти за кого-нибудь побогаче", выказала, хотя она была только "геніальной женщиной", болѣе философіи, чѣмъ ты, мнимый мужчина.

Наши читатели были свидѣтелями начала этого Любовнаго безумія и того, съ какимъ царственнымъ великолѣпіемъ оно расло и увеличивалось. Пусть насъ не просятъ раскрывать блескъ его высшаго развитія и тѣмъ менѣе--ужасы его совершенно мгновеннаго разрушенія. Какимъ образомъ можно изъ тѣхъ неорганическихъ массъ, здѣсь еще болѣе безумныхъ, чѣмъ гдѣ-либо, которыя лежатъ въ этихъ Связкахъ, составить хотя бы отрывки живыхъ очертаній? Кромѣ того, какая была бы въ томъ польза? Мы наблюдаемъ съ живымъ удовольствіемъ, какъ веселый шелковый Монгольфьеръ поднимается отъ земли истремится вверхъ, разсѣкая влажныя глубины, пока онъне уменьшится въ свѣтлую звѣздочку. Но на что тамъ больше смотрѣть,--когда онъ наконецъ, вслѣдствіе естественной эластичности или какой-нибудь огненной случайности, разорвется?--на несчастнаго воздухоплавателя, съ громадной быстротой низвергающагося среди опрокинутыхъ парашютовъ, мѣшковъ съ пескомъ, перепутанныхъ обломковъ въ челюсти Діавола! Довольно знать, что Тейфельсдрекъ поднялся въ высшія области Эмпирея no естественному параболическому пути, а возвратился оттуда по чрезвычайно быстрому перпендикулярному. Что касается до остальнаго, то пусть это нарисуетъ себѣ какой-нибудь чувствующій читатель, который былъ настолько несчастливъ, чтобы самому продѣлать то же самое; но при этомъ пусть онъ приметъ во вниманіе, что если онъ испыталъ такую агонію и такіе припадки сумасшествія изъ-за своей, вѣроятно, сравнительно незначительной возлюбленной, то что должно было быть съ Тейфельсдрекомъ при его огненномъ сердцѣ и ради несравненной Блумины? Взглянемъ только на заключительную сцену.

"Однажды утромъ онъ нашелъ свою Утреннюю Звѣзду совершенно померкшей и тускло-красной; прелестное созданіе было молчаливо, разсѣянно; казалось, что она плакала. Увы, это была болѣе не Утренняя Звѣзда, а смутное небесное Зиаменіе, возвѣщающее, что забрезжилъ день Страшнаго Суда! Она сказала дрожащимъ голосомъ, что они не должны болѣе встрѣчаться". Пораженный громомъ Воздухоплаватель не потерялся въ этотъ страшный часъ; но какая была въ томъ польза? Мы опускаемъ страстные упреки, угрозы, выраженія негодованія, такъ какъ все было напрасно: ему не было даже дано никакого объясненія; мы спѣшимъ къ катастрофѣ. "Въ такомъ случаѣ, прощайте, Мадамъ!" произнесъ онъ не безъ суровости, ибо его уязвленная гордость помогла ему. Она вложила свою руку въ его; она взглянула ему въ лицо; ея глаза наполнились слезами. Въ безумной смѣлости онъ прижалъ ее къ своей груди; ихъ уста соединились; ихъ двѣ души, какъ двѣ капли росы, слились въ одну,--въ первый разъ и въ послѣдній!" Такъ Тейфельсдрекъ получилъ безсмертіе черезъ поцѣлуй. А затѣмъ? Ну, затѣмъ--"плотныя завѣсы Ночи быстро спускались на его душу по мѣрѣ того, какъ поднимался необъятный Громъ Страшнаго Суда, и сквозь развалины какъ бы разрушеннаго Міра онъ самъ падалъ, падалъ въ Бездну".

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒