ГЛАВА I.. Генезисъ.

ГЛАВА I.

Генезисъ.

Представляется еще вопросомъ: могутъ ли пролить много свѣта съ психологической точки зрѣнія изслѣдованія о рожденіи и генеалогіи, какъ бы тщательно ни были они произведены. Тѣмъ не менѣе, такъ какъ Начало всегда остается самымъ замѣчательнымъ моментомъ всякаго явленія, то и по отношенію къ каждому великому человѣку мы до тѣхъ поръ не успокаиваемся, пока не будутъ съ наибольшей полнотой изъяснены,-- къ нашей научной пользѣ или нѣтъ,-- всѣ обстоятельства его перваго появленія на эту Планету и способъ, коимъ онъ совершилъ свой первый Общественный Выходъ. И поэтому эта Первая Глава да будетъ посвящена Бытію нашего Философа Одежды. Къ несчастью, однако, онъ былъ совершенно темнаго происхожденія, и даже, мы должны сказать, не извѣстно, имѣлъ ли онъ вообще какое-нибудь происхожденіе. Такимъ образомъ, это его Бытіе можетъ быть собственно только его Исходомъ (или переходомъ отъ Невидимости къ Видимости), первой части коего въ наличности нигдѣ не оказывается.

"Въ деревнѣ Энтепфуль", такъ пишетъ онъ въ связкѣ Libra на разныхъ Обрывкахъ Бумаги, которые мы лишь съ трудомъ приводимъ въ порядокъ, "проживали Андрей Футтераль и его жена. Они были бездѣтны, жили въ полномъ уединеніи и были всегда веселы, хотя уже приближались къ преклонному возрасту. Андрей былъ ранѣе Сержантомъ въ гренадерскомъ полку и даже полковымъ Учителемъ при Фридрихѣ Великомъ, а теперь, покинувъ алебарду и указку для заступа и садоваго ножа, воздѣлывалъ небольшой плодовый Садъ; на продукты его онъ, подобно Цинциннату, и жилъ,-- не безъ достоинства. Плоды: персики, яблоки, виноградъ и другія разновидности, созрѣвали въ свое время,-- и Андрей понималъ, какъ все это продать. По вечерамъ онъ много курилъ или читалъ (какъ и приличествовало полковому Учителю) и разсказывалъ сосѣдямъ, которые хотѣли слушать, о Побѣдѣ при Россбахѣ и о томъ, какъ Фрицъ Единственный (der Einzige) разъ собственными королевскими устами бесѣдовалъ съ нимъ, изволилъ, именно, сказать, когда онъ, Андрей, стоя на часахъ, спросилъ у него пароль, и прежде чѣмъ кто-нибудь изъ его штабъ-адъютантовъ успѣлъ отвѣтить: "Schweig, Hund (молчи, собака)!" -- "Das nenn' ich mir einen Konig,-- Вотъ это я называю: Король!" восклицалъ обыкновенно при этомъ Андрей. "Но дымъ Кунерсдорфа все еще ѣлъ ему глаза!"

"Гретхенъ, хозяйка, подобно Дездемонѣ, побѣжденная скорѣе подвигами, чѣмъ наружностью своего, теперь уже старѣющаго, Отелло, жила не совсѣмъ въ военной субординаціи, потому что, какъ говорилъ Андрей, бабу не вымуштруешь (Wer kann die Weiberchen dressiren); тѣмъ не менѣе она отъ всего сердца любила его какъ за доблесть, такъ и за мудрость. Для нея Прусскій гренадерскій Сержантъ и Полковой Учитель немногимъ отличался отъ Цицерона и Сида; то, что вы видите, но черезъ что видѣть не можете, для васъ все равно, что необъятно. Впрочемъ, развѣ Андрей на самомъ дѣлѣ не былъ человѣкомъ порядка, твердаго духа, прямоты (Geradheit); человѣкомъ, который понималъ Географію Бюшинга, участвовалъ въ побѣдѣ при Россбахѣ и былъ оставленъ, какъ мертвый, во время ночной атаки при Гохкирхъ? Добрая Гретхенъ, несмотря на всѣ свои безпокойства, заботилась о немъ и хлопотала около него, какъ истинная хозяйка. Она усердно стряпала, шила, чистила для него, такъ что не только его старая полковая шпага и гренадерская фуражка, но и все жилище, среди котораго онѣ висѣли на почетныхъ колышкахъ, и все его окружающее смотрѣли чисто и весело. Это былъ просторный выкрашенный Домикъ, тонувшій въ фруктовыхъ и лѣсныхъ деревьяхъ, въ молодилѣ и жимолости; онъ возвышался, пестро раскрашенный, среди подстриженной лужайки, и цвѣты лѣзли ему въ самыя окна; подъ его далеко выступающими навѣсами были аккуратно сложены (въ защиту отъ дождя) одни только садовые инструменты, да стояли скамейки,-- и любой Король былъ бы радъ посидѣть тамъ и покурить, особенно въ лѣтнія ночи, и имѣть право назвать все это своимъ. Вотъ такое-то Bauerngut (Ленное Помѣстье) принесла Гретхенъ своему ветерану, чьи жилистыя руки и садовый талантъ (долго бывшій безъ употребленія) сдѣлали изъ него то, что вы видѣли".

"Въ это тѣнистое Человѣческое Гнѣздо, въ одинъ мягкій золотистый вечеръ, или сумерки, когда Солнце, уже скрытое отъ земнаго Энтепфуля, тѣмъ не менѣе продолжало совершать видимый лучезарный путь вдоль небесныхъ Вѣсовъ (Libra),-- явился Незнакомецъ почтеннаго вида и съ важнымъ поклономъ предсталъ предъ обоими нѣсколько удивленными домохозяевами. Онъ былъ плотно закутанъ въ широкій плащъ; развернувъ его безъ дальнѣйшихъ разговоровъ, онъ извлекъ изъ него нѣчто, имѣвшее видъ корзины, завѣшенной зеленой тафтой; при этомъ онъ произнесъ только: "Ihr lieben Leute, hier bringe ein unschДtzbares Verleihen; nehmt es in aller Acht, sorgfДltigst benЭtzt es: mit hohem Lohn, oder vohl mit schweren Zinsen, wird's einst zurЭckgefordert. -- Добрые люди! Вотъ вамъ драгоцѣнная Ссуда. Берегите ее, обращайтесь съ ней со всевозможною заботливостью: придетъ время, и ее потребуютъ отъ васъ обратно или съ большой наградой, или съ тяжкимъ возмездіемъ!" Произнеся эти странныя слова яснымъ, звонкимъ, навсегда памятнымъ голосомъ, Незнакомецъ изящно отступилъ и, прежде чѣмъ Андрей или его жена, смотрѣвшіе на него съ выжидательнымъ удивленіемъ, имѣли время придумать какой-нибудь вопросъ или отвѣтъ,-- онъ уже окончательно скрылся. На дворѣ тоже его не было ни видно, ни слышно; онъ исчезъ въ кустахъ, въ сумеркахъ; дверь Плодоваго Сада была попрежнему затворена. Незнакомецъ скрылся разъ навсегда. Все это событіе было до такой степени неожиданно среди осенней тишины и сумерекъ,-- такъ тихо и безшумно, что Футтерали могли бы счесть все за обманъ Воображенія или за посѣщеніе подлиннаго Духа. Но завѣшенная зеленой тафтой Корзина, какихъ не имѣютъ привычки носить ни Воображеніе, ни подлинные Духи, стояла, осязаемая и видимая, на ихъ маленькомъ обѣденномъ столѣ. На нее-то, теперь уже съ зажженною свѣчей въ рукахъ, поспѣшно и направила свое вниманіе удивленная чета. Отдернувъ зеленую занавѣску, дабы видѣть, какую драгоцѣнность она скрывала, они усмотрѣли въ ней, среди мягкихъ пуховиковъ и роскошныхъ бѣлыхъ покрывалъ не Брилліанты Питта и не Регаліи Габсбурговъ, а маленькаго краснаго Младенца, погруженнаго въ сладчайшій сонъ! Рядомъ съ нимъ лежалъ свертокъ золотыхъ "Фридриховъ", точная сумма коихъ, однако, никогда не была обнаружена; кромѣ того, тамъ находилось еще Taufschein (свидѣтельство о крещеніи), въ коемъ, къ сожалѣнію, нельзя было разобрать ничего, кромѣ Имени; никакого другаго документа или указанія не нашлось".

"Удивленіе и догадки оказались безполезными какъ въ то время, такъ и позднѣе. Ни на завтра, ни въ послѣдующіе дни нигдѣ въ Энтепфулѣ не было никакихъ слуховъ о лицѣ, сколько-нибудь похожемъ на Незнакомца: равно и Путешественникъ, который проѣхалъ четверкой черезъ сосѣдній Городъ, не могъ быть поставленъ ни въ какую связь съ этимъ Явленіемъ, кромѣ развѣ какъ путемъ праздныхъ предположеній. Между тѣмъ, для Андрея и его жены великая практическая проблема состояла въ слѣдующемъ: Что дѣлать съ этимъ маленькимъ, спящимъ, краснымъ Младенцемъ? Среди выраженій удивленія и любопытства, которымъ пришлось разсѣяться безъ внѣшняго удовлетворенія, они рѣшили (какъ и подобало поступить въ такихъ обстоятельствахъ сострадательнымъ и разсудительнымъ людямъ) вскормить его, хотя съ ложечки, до тѣхъ поръ, пока онъ не побѣлѣетъ, а если можно -- пока и не возмужаетъ. Небеса улыбнулись ихъ намѣренію,-- и такимъ образомъ этотъ таинственный Индивидуумъ получилъ обособленное положеніе въ этомъ видимомъ Мірѣ, извѣстную мѣру питанія и помѣщенія, и мѣсто, гдѣ себя показать. И вотъ нынѣ, увеличившись въ объемѣ, способностяхъ и познаніи добра и зла, онъ, какъ Герръ Дюгенъ Тейфульсдрекъ, преподаетъ или готовъ преподавать, и, можетъ быть, не совершенно безъ успѣха, новую Науку о Вещахъ Вообще въ Новомъ Вейснихтвоскомъ Университетѣ".

Нашъ Философъ заявляетъ здѣсь,-- и мы думаемъ, что это такъ и было,-- что эти факты, впервые сообщенные ему доброй Гретхенъ Футтераль на двѣнадцатомъ году его жизни, "произвели на его дѣтское сердце и фантазію совершенно неизгладимое впечатлѣніе. Кто могла бы быть эта почтенная Личность", говоритъ онъ, "которая проскользнула въ Домикъ, окруженный Плодовымъ Садомъ, когда Солнце было въ знакѣ Libra, и затѣмъ, какъ бы на крыльяхъ духа, снова выскользнула вонъ? Часто съ тѣхъ поръ во мнѣ возгоралось невыразимое, полное любви и печали, желаніе получить отвѣтъ на это. И всегда, въ минуты печали и одиночества, мое Воображеніе обращалось, полное тоски (sehnsuchtsvoll), къ этому неизвѣстному Отцу, который, можетъ быть, далеко отъ меня, можетъ быть, близко, но въ обоихъ случаяхъ невидимый, могъ бы прижать меня къ своей отеческой груди, чтобы я лежалъ на ней, защищенный отъ многихъ печалей! О, дорогой мой Отецъ! Все ли ты еще странствуешь среди толпы живущихъ, отдѣленный отъ меня лишь тонкой, легко проницаемой завѣсой земнаго Пространства? Или же ты скрытъ гораздо болѣе плотными завѣсами Вѣчной Ночи или, скорѣе, Вѣчнаго Дня, сквозь которыя напрасно старались бы достигнуть до тебя мой смертный взглядъ и мои простертыя руки? Увы, я не знаю -- и напрасно мучаю себя, чтобы узнать! Уже не однажды, обманутый въ сердцѣ, принималъ я за тебя того или другаго Незнакомца благороднаго вида! Я внимательно приближался къ нему, съ безконечнымъ почтеніемъ, но и онъ отвергалъ меня, и онъ былъ не ты!"

"Но однако, о Человѣкъ, рожденный отъ Женщины!" восклицаетъ Автобіографъ съ однимъ изъ своихъ неожиданныхъ переходовъ, "въ чемъ собственно состоитъ особенность моего случая? Имѣешь ли ты въ большей степени, чѣмъ я, Отца, котораго ты знаешь? Андрей и Гретхенъ, или Адамъ и Ева, которые ввели тебя въ Жизнь и въ теченіе нѣкотораго времени выкармливали тебя грудыо и кашкой, и которыхъ ты зовешь Отцомъ и Матерыо, они были, какъ и мои, лишь пріемнымъ отцомъ и пріемною матерью: твое истинное Начало и Отецъ -- на Небесахъ, и ты никогда не узришь Его твоимъ тѣлеснымъ окомъ, а только духовнымъ":

"Я до сихъ поръ сохраняю", добавляетъ онъ среди многихъ другихъ подобныхъ нравоучительныхъ и запутанныхъ отступленій, "маленькую зеленую занавѣску и, еще болѣе неотдѣлимо, Имя: Діогенъ Тейфельсдрекъ. Относительно занавѣски ничего не можетъ быть сообщено: это -- кусокъ нынѣ совершенно выцвѣтшей тафты, подобный тысячамъ другихъ. Объ Имени же я много разъ размышлялъ и строилъ различныя предположенія; но и въ немъ нѣтъ никакихъ указаній. Я колеблюсь признать, чтобы это было имя моего неизвѣстнаго Отца. Безъ всякаго результата искалъ я во всѣхъ Геральдическихъ Книгахъ, въ предѣлахъ Германской Имперіи и внѣ ея, во всевозможныхъ Спискахъ Подписчиковъ (PrДnumeranten), Военныхъ Реестрахъ и иныхъ каталогахъ Именъ. Сколь необыкновенныя имена ни встрѣчаются у насъ въ Германіи, имя Тейфельсдрека не попадается нигдѣ, кромѣ какъ присоединенное къ моей особѣ. Затѣмъ: что должно означать скорѣе нехристіанское, чѣмъ Христіанское имя "Діогена"? Намѣревался ли этотъ почтенный носитель Корзинки такимъ обозначеніемъ прообразовать мою будущую судьбу или свое собственное тогдашнее злобное настроеніе? Можетъ быть, послѣднее; можетъ быть, то и другое. О, ты, злосчастный Родитель, который, подобно Страусу, долженъ былъ предоставить твоему злосчастному отпрыску вывестись къ самостоятельному существованію при одномъ только призрачномъ воздѣйствіи Случая,-- могло ли быть легко твое собственное странствіе? Ты несомнѣнно былъ одержимъ Несчастіемъ или худшимъ видомъ Несчастія -- дурнымъ Поведеніемъ. Нерѣдко воображалъ я, какъ ты, въ твоей тяжкой жизненной борьбѣ, былъ застрѣленъ, побитъ камнями, раненъ, скованъ по рукамъ, перерѣзанъ подъ колѣнами, уничтоженъ презрѣніемъ и осмѣянъ Духомъ Времени (Zeitgeist) въ тебѣ и другихъ, до тѣхъ поръ, пока добрая душа, данная тебѣ первоначально, не была доведена до мрачнаго бѣшенства... И противъ всего этого у тебя не было ничего, какъ только оставить въ моемъ лицѣ негодующую жалобу Будущему и живой говорящій Протестъ противъ Діавола, какъ хорошо названъ этотъ Духъ не только твоего Времени, но Времени вообще! Каковые Жалоба и Протестъ, могу я теперь скромно прибавить, можетъ быть, не потерялись въ воздухѣ совершенно безслѣдно!" "Ибо въ самомъ дѣлѣ, какъ настаивалъ часто Вальтеръ Шенди, многое, или, скорѣе, все, заключается въ Именахъ. Имя есть самая первая одежда, въ которое завертываютъ наше Я, когда оно посѣщаетъ землю, и которая затѣмъ пристаетъ къ нему болѣе плотно, чѣмъ сама кожа (ибо есть Имена, которыя сохраняются почти тридцать вѣковъ). И затѣмъ: какихъ мистическихъ вліяній не оказываетъ оно снаружи внутрь и даже до центра, въ особенности въ то первоначальное пластическое время, когда вся душа еще находится въ младенчествѣ, нѣжна, и невидимое зерно лишь собирается расти, чтобы стать всеотѣняющимъ деревомъ. Имена! Если бы я могъ раскрыть вліяніе Именъ, которыя суть наиболѣе важныя изъ всѣхъ Одѣяній, то я былъ бы вторымъ, бСльшимъ Трисмегистомъ. Не только всякая обыкновенная Рѣчь, но и Наука, и сама Поэзія, если это хорошенько обдумать, есть не что иное, какъ правильное Именованіе. Первой задачей Адама было дать имена естественнымъ Явленіямъ; и что такое до сихъ поръ наша задача, какъ не продолженіе той же самой,-- будь эти Явленія экзотически-растительными, органическими, механическими, звѣздами или движеніями звѣздъ (какъ въ Наукѣ), или (какъ въ Поэзіи) страстями, добродѣтелями, несчастіями, аттрибутами бога, богами. Пословица говоритъ въ самомъ прямомъ смыслѣ: назови кого-нибудъ воромъ, и онъ станетъ вороватъ. И не можемъ ли мы, пожалуй, сказать въ совершенно подобномъ же смыслѣ: назови кого-нибудъ Діогеномъ Тейфельсдрекомъ, и онъ откроетъ Философію Одежды!"

"Тѣмъ временемъ начинающійся Діогенъ, подобно другимъ, совершенно несвѣдущій относительно своихъ Почему, Какъ и Для Чего, открывалъ свои глаза на этотъ благой Свѣтъ, расправлялъ свои десять пальцевъ на рукахъ и ногахъ, слушалъ, отвѣдывалъ, чувствовалъ,-- словомъ, всѣми своими Пятью Чувствами, еще болѣе своимъ Шестымъ Чувствомъ Голода и цѣлою безконечностью внутреннихъ, духовныхъ, полупробужденныхъ Чувствъ, ежедневно старался пріобрѣсти себѣ нѣкоторыя познанія объ этой странной Вселенной, въ которой онъ появился, какова бы ни была въ ней его задача. Его успѣхи были безконечны; такъ, черезъ какіе-нибудь пятнадцать мѣсяцевъ онъ могъ совершить чудо -- Рѣчи! Образовать свѣжую Душу, не подобно ли это высиживанію свѣжаго. (небеснаго) Яйца? Пока здѣсь все безформенно, безсильно; но вотъ постепенно органическіе элементы и фибры проникаютъ сквозь водянистый бѣлокъ, и изъ неопредѣленнаго Ощущенія вырастаетъ Мысль, вырастаютъ Воображеніе и Сила, и мы имѣемъ Философіи, Династіи, даже Поэзіи и Религіи!" "Молодой Діогенъ -- или, скорѣе, молодой Гнесхенъ, ибо таково было уменьшительное имя, какимъ они его по своей любви назвали,-- подвигался впередъ къ этимъ высшимъ цѣлямъ быстрыми, хотя легкими, переходами. Футтерали, чтобы избѣжать праздныхъ толковъ и, особенно, чтобы сберечь неприкосновеннымъ свертокъ золотыхъ "Фридриховъ", выдали его за своего внучатнаго племянника, за сироту дочери какой-то сестры, скоропостижно умершей на отдаленной Прусской родинѣ Андрея; о сестрѣ же этой, равно какъ и о ея неимущемъ печальномъ вдовцѣ, было мало извѣстыо въ Энтепфулѣ. Самъ же Питомецъ, не заботясь ни о чемъ этомъ, ѣлъ свою кашку и процвѣталъ. Я слышалъ, что онъ былъ отмѣченъ, какъ тихій ребенокъ, который былъ всегда очень сосредоточенъ и, кромѣ того, очень рѣдко или никогда не плакалъ. Онъ уже чувствовалъ, что время драгоцѣнно, что для него отмежеванъ иной трудъ, чѣмъ хныканье".

Таковы всѣ свѣдѣнія, которыя мы могли собрать относительно генеалогіи Герръ Тейфельсдрека, послѣ самыхъ тягостныхъ поисковъ и сопоставленій среди этихъ разнообразныхъ Бумажныхъ Кипъ. Немногимъ читателямъ покажутся они болѣе несовершенными, болѣе загадочными, чѣмъ намъ самимъ. Профессоръ, въ которомъ мы рѣшительно все болѣе и болѣе замѣчаемъ нѣкоторое сатирическое направленіе и глубокій подпочвенный потокъ лукавой насмѣшки, на сей разъ завѣряетъ во всемъ этомъ своею честью, и мы не имѣемъ права сомнѣваться въ его словахъ; но нельзя ли себѣ представить, что онъ самъ былъ введенъ въ заблужденіе "доброй Гретхенъ Футтераль" или съ какой-нибудь другой, можетъ быть, заинтересованной стороны? Если эти листы, въ переводѣ или въ подлинникѣ, достигнутъ когда-нибудь Энтепфульской Передвижной Библіотеки, то, можетъ быть, какой-нибудь просвѣщенный уроженецъ этой области почувствуетъ себя призваннымъ дать объясненіе. И даже болѣе: такъ какъ Книги, подобно невидимымъ фланкерамъ, проникаютъ по всему обитаемому земному шару, и такъ какъ само Тимбукту не безопасно отъ Британской Литературы, то почему какой-нибудь Экземпляръ не могъ бы достигнуть до этого таинственнаго Незнакомца съ корзиной, который вѣдь, можетъ быть, еще гдѣ-нибудь и существуетъ, хотя и въ состояніи крайней старости? И тогда эта книга можетъ постепенно побудить его даже обнаружить себя, открыто потребовать сына, которымъ могъ бы гордиться любой отецъ!

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒