Вѣчное Нѣтъ.

Вѣчное Нѣтъ.

Нѣтъ сомнѣнія, что подъ страннымъ, туманнымъ покрываломъ, подъ которымъ теперь скрылся нашъ Профессоръ, его духовная природа, тѣмъ не менѣе, шла впередъ и возрастала: ибо какъ можетъ "Сынъ Времени" въ какомъ бы то ни было случаѣ стоять на одномъ мѣстѣ? Мы видимъ его на протяженіи всѣхъ этихъ мрачныхъ годовъ въ состояніи кризиса, перехода; его безумныя Странствованія и его общее разрѣшеніе въ безцѣльную Прерывность,--что все это, какъ не безумное Броженіе, изъ котораго разовьется въ концѣ концовъ продуктъ, тѣмъ болѣе свѣтлый, чѣмъ оно было сильнѣе.

Такіе переходы всегда полны страданій. Такъ, Орелъ хвораетъ во время линянія и получаетъ новый клювъ только послѣ того, какъ изо всей силы обобьетъ старый о скалы. Какой бы Стоицизмъ ни напускалъ на себя нашъ Странникъ въ своихъ отдѣльныхъ поступкахъ и движеніяхъ, ясно, что внутри его бѣшено клокотала горячка анархіи и страданій, проблески которыхъ сверкали наружу. И какъ въ самомъ дѣлѣ могло быть иначе? Развѣ мы не видѣли его въ теченіе долгихъ лѣтъ обманутымъ, осмѣяннымъ Судьбой? Ему было отказано во всемъ, чего молодое сердце можетъ желать и о чемъ можетъ молиться; и даже, какъ въ послѣднемъ, худшемъ случаѣ, все это было ему предложено и затѣмъ вновь отнято. На его долю постоянно выпадала "выдающаяся Пассивность",--и никакихъ слѣдовъ полезной, разумной Активности, которая, однако, такъ же необходима для первой, какъ Пища для Голода. И вотъ, наконецъ, онъ поневолѣ вынужденъ былъ ухватиться, въ этомъ дикомъ странствованіи, за какую бы то ни было Активность, хотя бы безполезную, неразумную. Увы! Чаша горечи, которая наполнялась капля за каплей съ того самаго перваго "румянаго утра" въ Гинтершлагской Гимназіи, была у самыхъ устъ; и вотъ тутъ-то она и переполнилась этой каплей яда, приключеніемъ Тоугудъ-Блумины, и даже перелилась съ шипѣніемъ черезъ край, въ цѣломъ потокѣ пѣны.

Онъ самъ говоритъ однажды, впрочемъ болѣе справедливо, чѣмъ оригинально: "Человѣкъ, собственно говоря, имѣетъ своимъ основаніемъ Надежду; у него нѣтъ иной собственности, кромѣ Надежды; этотъ его міръ есть по преимуществу "Мѣсто Надежды". Въ чемъ тогда была собственность нашего Профессора? Мы видимъ, что въ ту минуту ему былъ прегражденъ доступъ ко всякой Надеждѣ, и онъ смотрѣлъ не на золотой востокъ, а разсѣянно глядѣлъ вокругъ, на тусклый, мѣдный небосклонъ, чреватый землетрясеніями и вихрями.

Увы, ему былъ прегражденъ доступъ къ Надеждѣ даже въ болѣе глубокомъ смыслѣ, чѣмъ это теперь намъ представляется! Ибо пока онъ, утомленный, странствовалъ по этому свѣту, онъ утратилъ всѣ свѣдѣнія о другомъ свѣтѣ, высшемъ. Полный религіи, или по крайней мѣрѣ религіозности, какимъ нашъ Другъ съ тѣхъ поръ себя выказалъ,--онъ не скрываетъ, что въ тѣ дни онъ былъ совершенно нерелигіозенъ. "Сомнѣніе сгустилось въ Невѣріе", говоритъ онъ, "тѣнь за тѣнью мрачно спускается на вашу душу, пока васъ не окружитъ неподвижный, беззвѣздный мракъ Тартара". Такимъ читателямъ, которые размышляли,--то, что можетъ быть названо: размышляли, -- о человѣческой жизни и, къ своему счастью, открыли въ противоположность многимъ, спекулятивнымъ и практическимъ, Философіямъ Прибыли - и - Убытка, что душа не синонимъ Желудка; такимъ читателямъ, которые поэтому понимаютъ, говоря словами нашего Друга, "что для человѣческаго благополучія Вѣра есть собственно единственно необходимая вещь, и то, какимъ образомъ съ ней Мученики, въ другихъ отношеніяхъ слабые, могли радостно переноситъ униженія и крестъ, и что безъ нея Дѣти Вѣка извергаютъ среди роскоши помощью самоубійства свое больное существованіе";-- такимъ читателямъ будетъ ясно, что для чисто нравственной натуры потеря религіозной Вѣры есть потеря всего. Несчастный молодой человѣкъ! Всѣ раны, гнетъ продолжительныхъ Лишеній, удары лживой Дружбы и лживой Любви, всѣ раны твоего столь геніальнаго сердца были бы вновь излѣчены, если бы не была отнята его жизненная теплота. Онъ вѣрно восклицаетъ, съ своей дикой манерой: "Что же, значитъ, нѣтъ Бога? Или въ крайнемъ случаѣ есть только отсутствующій Богъ, сидящій праздно все время, съ самой первой Субботы по ту сторону Міра и лишь смотрящій, какъ онъ идетъ? Что же, слово Долгъ не имѣетъ уже смысла? То, что мы называемъ Долгомъ, уже не есть божественный Посланникъ и Руководитель, а только лживое земное Привидѣніе, смѣшанное изъ Желанія и Страха, изъ эманацій Висѣлицы и Небеснаго Ложа Доктора Грэгэма? Счастье одобряющей Совѣсти! Развѣ Павелъ изъ Тарса, котораго затѣмъ удивляющееся человѣчество назвало Святымъ, не чувствовалъ, что онъ "первый изъ грѣшниковъ?" И развѣ Неронъ изъ Рима не употреблялъ съ веселымъ сердцемъ (wohlgemuth) много времени на игру на скрипкѣ? Глупый Торговецъ Словами и Перетиратель Причинъ, ты, который имѣешь въ своей логической мельницѣ земной механизмъ даже для самого Божественнаго и который охотно бы перетеръ мнѣ Добродѣтель изъ самой мякины Удовольствія, -- я говорю тебѣ: Нѣтъ! Для Скованнаго Прометея, -- невозрожденнаго человѣка, -- самымъ горчайшимъ ухудшеніемъ его несчастія является всегда то, что онъ сознаетъ Добродѣтель, то, что онъ чувствуетъ себя жертвой не только страданій, но и несправедливости. Итакъ, что же? Развѣ героическое вдохновеніе, которое мы называемъ Добродѣтелью, только нѣкоторая Страсть, только нѣкоторое кипѣніе крови, кипящей для того, чтобы принести выгоду другимъ? Я не знаю. Я знаю только одно: если то, что ты называешь Счастіемъ, есть наша дѣйствительная цѣль, то мы всѣ плутаемъ безъ дороги. Съ помощью Глупости и здороваго Пищеваренія человѣкъ можетъ многому противостоять. Но въ наши пасмурные, лишенные фантазіи дни, что значатъ ужасы Совѣсти въ сравненіи съ разстройствомъ Печени! Будемте основывать нашу силу не на Нравственности, а на кухонной Стряпнѣ! Тамъ, помавая нашей сковородой, какъ кадиломъ, будемте воскурять сладкій sиміамъ Діаволу и вдоволь питаться жирными кусками, которые онъ припасъ для своихъ избранныхъ!"

Такъ и приходится ошалѣлому Страннику стоять, какъ уже стояли многіе, выкрикивая вопросъ за вопросомъ, въ Сивиллову Пещеру судьбы, и получать не Отвѣтъ, а только Эхо. Весь этотъ, нѣкогда столь прекрасный его міръ, теперь--мрачная Пустыня, въ которой слышенъ только вой дикихъ звѣрей или пронзительные крики отчаявающихся, полныхъ ненависти людей; и Облачный Столбъ днемъ, и Огненный Столбъ ночью уже болѣе не руководятъ Путникомъ. Вотъ какъ далеко завелъ его духъ изслѣдованія. "Но что изъ этого (was thut's)?" восклицаетъ онъ. "Это только общая участь въ настоящее время. Не достигнувъ умственнаго совершеннолѣтія раньше SiХcle de Louis Quinze и не родившись совершенно Дуболобымъ (Dummkopf), ты не можешь ни на что иное разсчитывать. Весь міръ, подобно тебѣ, проданъ Невѣрію; ихъ древніе Храмы Божества, уже давно не защищаемые отъ дождя, обрушились, и люди теперь спрашиваютъ: Гдѣ Божество? Наши глаза никогда не видали Его".

Было бы низостью называть нашего Діогена за всѣ эти дикія изреченія нечестивымъ. Всѣ мы--слуги ничего не стоющіе, а онъ, можетъ быть, ни въ одну эпоху своей жизни не былъ столь опредѣленнымъ Слугою Благости, Слугою Бога, какъ теперь, когда онъ сомнѣвался въ существованіи Бога. "Я долженъ отмѣтить одно обстоятельство", говоритъ онъ: "послѣ всѣхъ невыразимыхъ страданій, которыя причинилъ мнѣ духъ Изслѣдованія, проистекавшій у меня (что не всегда случается) изъ неподдѣльной любви къ Истинѣ, я тѣмъ не менѣе любилъ Истину и не уступилъ бы іоты изъ моей вѣрности ей". "Истина!" восклицалъ я. "Пусть Небеса сокрушатъ меня за послѣдованіе ей: я не допущу Лжи, хотя бы весь небесный Рай Магомета былъ цѣной Отступничества". И во всѣхъ его поступкахъ было то же самое. "Если бы божественный Посланникъ съ облаковъ или чудесныя Письмена на стѣнѣ убѣдительно провозгласили мнѣ: Ты долженъ это сдѣлать!--съ какою бы страстною готовностью, какъ я часто думаю, я бы это сдѣлалъ, хотя бы то былъ прыжокъ въ адскій Огонь. Такимъ образомъ, несмотря на всѣхъ Перетирателей причинъ и Механическія Философіи Прибыли - и - Убытка, съ болѣзненной офтальміей и галлюцинаціями, которыя они производили, Безконечная природа Долга, хотя смутно, но все же была передо мной: хотя и живя въ мірѣ безъ Бога, я не былъ, однако, вполнѣ лишенъ свѣта Бога; если мои глаза, пока еще какъ бы запечатанные, съ ихъ невыразимымъ стремленіемъ, нигдѣ не могли Его видѣть, тѣмъ не менѣе въ моемъ сердцѣ Онъ присутствовалъ, и Его написанный на небесахъ Законъ еще стоялъ тамъ, легко читаемый и священный".

Между тѣмъ, что долженъ былъ претерпѣть Странникъ въ своей молчаливой душѣ ото всѣхъ этихъ треволненій, отъ этихъ лишеній, и внѣшнихъ, и внутреннихъ? "Самое мучительное чувство", пишетъ онъ, "есть чувство вашей собственной Слабости (Unkraft) и даже, какъ говоритъ Англичанинъ Мильтонъ, быть слабымъ и есть истинное несчастіе. Но у васъ нѣтъ и не можетъ быть яснаго ощущенія вашей Силы, кромѣ какъ по тому, въ чемъ вы успѣли, что вы сдѣлали. Какая громадная разница между неопредѣленною, нерѣшительною Способностью и точнымъ, несомнѣннымъ Исполненіемъ! Нѣкоторое темное, нечленораздѣльное Самосознаніе смутно живетъ въ насъ; только наши Дѣла могутъ сдѣлать его членораздѣльнымъ и опредѣленно различимымъ. Наши Дѣла суть зеркало, въ которомъ духъ впервые видитъ свои естественныя очертанія. Отсюда, далѣе, безсмысленность этого невозможнаго Предписанія: Познай самого себя,--пока оно не переведено въ слѣдующее, до нѣкоторой степени возможное: Познай, что ты можешь сдѣлатъ".

"Что касается до меня, я былъ столь странно неудачливъ, что окончательный итогъ моихъ Трудовъ равнялся до сихъ поръ просто-на-просто -- Ничему. Какъ могъ я вѣрить въ мою Силу, когда до сихъ поръ не было зеркала, чтобы видѣть ее въ немъ? И поэтому для меня такъ и оставался неразрѣшеннымъ волнующій, но, какъ я теперь усматриваю, совершенно праздный вопросъ: Обладаешь ли ты какою-нибудь Способностью, какимъ-нибудь Достоинствомъ, котораго бы не имѣло большинство,-- или же ты самая круглая Тупица нашего времени? Увы, страшное Невѣріе есть Невѣріе въ самого себя! Но какъ могъ я вѣрить? Не была ли моя первая, моя послѣдняя Вѣра въ самого себя, когда даже Небеса казались мнѣ открытыми, и я осмѣлился любить,--не была ли она слишкомъ жестоко обманута? Умозрительная Тайна Жизни становилась для меня все болѣе таинственной: но и въ практической Тайнѣ я не сдѣлалъ ни малѣйшаго прогресса, а повсюду бывалъ побиваемъ, поражаемъ и съ презрѣніемъ изгоняемъ. Мнѣ, слабой единицѣ, среди угрожающей Безконечности, кажется, не было дано ничего, кромѣ моихъ глазъ, чтобы я могъ различать свою собственную презрѣнность. Невидимыя, но непроницаемыя стѣны, какъ бы стѣны Колдовства, отдѣляли меня отъ всего живущаго: была ли во всемъ необъятномъ мірѣ хоть одна вѣрная грудь, которую я могъ бы довѣрчиво прижать къ своей? 0 небо,-- Нѣтъ! Ея не было! Я повѣсилъ замокъ на мои уста. Зачѣмъ сталъ бы я много говорить съ этою измѣнчивою разновидностью такъ называемыхъ Друзей, для чьихъ чахлыхъ, суетныхъ и слишкомъ алчныхъ душъ Дружба была только невѣроподобнымъ преданіемъ? Единственное средство въ такихъ случаяхъ-- говорить мало, да и это малое--брать преимущественно изъ Газетъ. Какъ я посмотрю теперь назадъ,-- то было странное одиночество, въ которомъ я тогда жилъ. Мужчины и женщины вокругъ меня, даже когда они со мной разговаривали, были только Маріонетками; я забывалъ, практически, что они были живы, и что они не были простыми автоматами. Среди ихъ переполненныхъ народомъ улицъ и собраній я ходилъ одинокій и вмѣстѣ дикій, какъ тигръ въ своихъ тростникахъ (кромѣ только того, что я пожиралъ свое собственное сердце, а не чье-нибудь чужое). Мнѣ было бы утѣшеніемъ, если бы я могъ, подобно Фаусту, вообразить себя соблазняемымъ и мучимымъ Діаволомъ; ибо и Адъ, я думаю, безъ жизни, хотя бы только діавольской жизни, былъ бы еще ужаснѣе: но въ нашъ вѣкъ Низверженія и Невѣрія, самъ Діаволъ былъ низверженъ, и вы не можете вѣрить даже въ Діавола. Для меня Вселенная была совершенно лишена Жизни, Цѣли, Воли, даже Враждебности: это была одна громадная, мертвая, неизмѣримая Паровая Машина, вертящаяся въ своемъ мертвомъ равнодушіи для того, чтобы раздроблять мнѣ членъ за членомъ. О, обширная, мрачная, уединенная Голгоsа и Мельница Смерти! Зачѣмъ Живой былъ изгнанъ сюда, одинокій, сознающій? Зачѣмъ, если нѣтъ Діавола; зачѣмъ, если только діаволъ -- не есть вашъ богъ?"

Но кромѣ того, не могла ли даже желѣзная организація Тейфельсдрека пошатнуться подъ постояннымъ давленіемъ этихъ разрушительныхъ вліяній и тѣмъ увеличить до послѣдней степени ихъ силу? Мы подозрѣваемъ, что онъ зналъ болѣзнь и, несмотря на свои привычки къ передвиженію,--можетъ быть, болѣзнь хроническаго рода. Послушайте, напримѣръ, это: "Какъ прекрасно умереть отъ разбитаго сердца--на Бумагѣ! Но совершенно иное дѣло-- на практикѣ. Всѣ окна вашего Чувства, даже вашего Ума, такъ сказать, запачканы и забрызганы грязью, такъ что ни одинъ чистый лучъ не можетъ войти; внутри васъ-- цѣлая Лавка лѣкарствъ; и утомленная душа медленно погружается въ болото мерзости!"

Сопоставляя всѣ эти внѣшнія и внутреннія напасти, не должны ли мы найти большаго значенія въ слѣдующихъ мысляхъ, совершенно въ спокойномъ духѣ нашего Профессора? "Отъ самоубійства меня удерживалъ нѣкоторый отблескъ (Nachschein) Христіанства, а можетъ быть, и нѣкоторая лѣность характера; ибо--не было ли это лѣкарство, которое я во всякое время имѣлъ подъ руками? Но, однако, мнѣ часто представлялся слѣдующій вопросъ: Что, если теперь кто-нибудь, при поворотѣ за этотъ уголъ, неожиданно выставитъ тебя изъ Пространства въ другой Міръ или другой Не-міръ помощью пистолетнаго выстрѣла,--каково это будетъ? На этомъ-то вотъ основаніи я часто во время морскихъ бурь и осады городовъ и другихъ сценъ смерти выказывалъ невозмутимость, которая сходила, довольно ошибочно, за мужество".

"Такъ это тянулось", заключаетъ Странникъ, "такъ это тянулось въ теченіе многихъ лѣтъ, подобно тягостной, долгой Смертной Агоніи. Сердце во мнѣ, не посѣщаемое ни единой каплей небесной росы, тлѣло въ сѣрнистомъ, медленно горящемъ огнѣ. Почти насколько простирались мои самыя раннія воспоминанія, я не проливалъ слезъ, или только единожды, когда, шепча вполголоса, декламировалъ Фаустову Пѣснь Смерти, это дикое Selig der den er im Siegesglanze findet (Счастливъ тотъ, кого она найдетъ въ блескѣ Сраженія), и думалъ, что даже я не былъ безопасенъ отъ этого послѣдняго Друга, и что сама Судьба не могла бы осудить меня на то, чтобы не умереть. Не имѣя надежды, я не имѣлъ также никакого опредѣленнаго страха, будь то передъ Человѣкомъ или Діаволомъ. Я даже чувствовалъ часто, что для меня было бы утѣшеніемъ, если бы самъ Архидіаволъ могъ, хотя бы во всемъ ужасѣ Тартара, возстать передо мной, чтобы я могъ сказать ему хоть часть того, что думаю. И тѣмъ не менѣе, довольно странно, я жилъ въ постоянномъ, неопредѣленномъ, тоскливомъ страхѣ, дрожа, труся, предчувствуя, я не знаю что. Казалось, все на Небесахъ горѣ и на Землѣ низу должно было раздавить меня; какъ будто и Небеса, и Земля были только необъятными челюстями прожорливаго чудовища, -- и я ждалъ, трепеща, что оно меня пожретъ".

"Полный такого расположенія духа и, можетъ быть, самый несчастный человѣкъ въ цѣлой Французской Столицѣ и ея Пригородахъ, съ трудомъ пробирался я въ одинъ солнечный, истинно собачій день, послѣ многихъ странствованій, по грязной, маленькой Rue St. Thomas de l'Enfer, среди гражданъ, довольно-таки грубыхъ, въ спертой атмосферѣ и по мостовой, раскаленной, какъ Навуходоносорова Пещь, что, конечно, мало способствовало улучшенію моего настроенія. Но тутъ вдругъ возникла во мнѣ Мысль, и я спросилъ себя: " Чего ты боишься? Ради чего, подобно какому-то трусу, ты постоянно тоскуешь и плачешь, отъ всѣхъ скрываешься и дрожишь? Презрѣнное двуногое! Чему равняется итогъ худшаго изъ того, что передъ тобой открыто? Смерти? Хорошо, Смерти; скажи также--мукамъ Тофета и всему, что Діаволъ и Человѣкъ станетъ, захочетъ или сможетъ сдѣлать противъ тебя. Развѣ у тебя нѣтъ мужества? Развѣ ты не можешь вытерпѣть что бы то ни было и, какъ Дитя Свободы, хотя и изгнанное, растоптать самъ Тофетъ подъ твоими ногами, покуда онъ сжигаетъ тебя? Итакъ, пусть идетъ! Я его встрѣчу презрѣніемъ!" И когда я такъ думалъ, по всей душѣ моей пробѣжалъ какъ бы потокъ огня, и я навсегда стряхнулъ съ себя низкій Страхъ. Я былъ силенъ, невѣдомой силой; я былъ духъ, даже богъ. Съ этой минуты и навсегда, характеръ моего несчастія былъ измѣненъ: теперь уже это былъ не Страхъ и не хныкающее Горе, но Негодованіе и суровое Презрѣніе съ огненными очами".

"Такимъ образомъ, Вѣчное Нѣтъ (das ewige Nein) повелительно прозвучало по всѣмъ закоулкамъ моего Существа, моего Я; и вотъ -- все мое Я возстало въ природномъ, Богомъ созданномъ, величіи, и громко заявило свой Протестъ. Ибо именно такимъ Протестомъ, самымъ важнымъ событіемъ въ Жизни и можетъ быть подходяще названо это Негодованіе и Вызовъ съ психологической точки зрѣнія. Вѣчное Нѣтъ сказало: "Смотри, ты не имѣешь отца, ты изгнанъ, и весь міръ принадлежитъ--мнѣ (Діаволу)", на что все мое Я дало теперь отвѣтъ: "Я не принадлежу тебѣ, но Свободно и навсегда тебя ненавижу!"

"Съ этого именно часа я склоненъ считать мое Духовное Возрожденіе или Бафометическое Крещеніе Огнемъ; можетъ быть, немедленно вслѣдъ за тѣмъ я и началъ быть Мужемъ".

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒