НАШИ ДОСУГИ

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 19Следующая ⇒

НАШИ ДОСУГИ

Гамлет поднялся с пня и воскликнул:

— Офелия! В твоих молитвах, нимфа,

Да вспомнятся мои грехи!

Офелия вышла из-за куста и, прислонив автомат к дереву, робкими шагами направилась к принцу.

— Мой принц,

Как поживали вы все эти дни?

— Благодарю вас: чудно, чудно, чудно.

Остановившийся невдалеке Бурлатенко с удивлением наблюдал, как доктор и разведчик Гриша Шмуйловский то сходились, то расходились на зеленой полянке, окруженной кустами, и говорили друг другу что-то совершенно непонятное. Командир роты Максим Греков посмеиваясь дребезжащим, дробным смешком, подсматривал за ними из-за куста, а комбат Базанов махал ему рукой и укоризненно говорил:

— Полоний, ты тише, браток, они услышат!

Тут доктор всплеснул руками и воскликнул:

— Я не любил вас!

На что Гриша, покачав головой, с горечью произнес:

— Тем больше была я обманута.

— Уйди в монастырь, —

посоветовал ему доктор, —

К чему тебе плодить грешников?

Но Базанов, схватившись за голову, застонал:

— Братцы, тут же явно любовная сцена, а вы какую то философию разводите!

— Только ли любовная? — усомнился Гриша. — Возьмем текст.

И все четверо склонились над небольшой книжкой, лежащей на пенечке среди поляны.

Шла репетиция сцены из «Гамлета». Так как охотниц среди женщин не нашлось, Гриша с увлечением репетировал роль Офелии. Некогда в старой Англии женские роли исполнялись мужчинами, и ему, исследователю той эпохи, было особенно интересно погрузиться в атмосферу театра шекспировских времен.

К сожалению, нам так и не удалось сыграть эту сцену у костра.

Мы вчетвером часто собирались в свободное время и спорили о литературе, читали друг другу любимые стихи. Саша Базанов чаще всего читал стихи Безыменского и «О 28 гвардейцах» Светлова. Читал он тихо, почти монотонно, но как-то очень приятно, словно сказку говорил. Однажды Приходько, вернувшись из разведки, принес найденные им где-то несколько листочков из «Воскресения» Льва Толстого.

Был жаркий день. Стоя по колено в болотце, подернутом зеленой, искрящейся на солнце ряской, ребята стирали свое белье. Сидя на берегу, я читал им вслух страницы из «Воскресения».

Когда я прочел описание пасхального утра и как Нехлюдов впервые поцеловал Катюшу, Гриша, потрясая свернутой рубахой, воскликнул:

— Это божественно!

Заинтересованные, подошли к нам другие партизаны, и я снова перечитал это место. Ребята слушали с серьезными лицами, взволнованные чистотой и красотой толстовских строк.

Справедливость и красота мира! Не за это ли боремся мы сегодня в дремучих лесах Украины?

В немногие спокойные часы среди деревьев стали то и дело мелькать прогуливающиеся пары.

Чаще других прохаживаются разведчик Мухин и командир радиовзвода Лида Шерстнева. Они подолгу и серьезно о чем-то говорят. А если невзначай подойдешь к ним, оба замолкают и потом начинают бормотать что-то совершенно бессвязное. Мухин ни с того ни с сего вдруг спрашивает, как лечить ревматизм. У него, видите ли, ревматизма еще нет, но может же когда-нибудь оказаться.

И, как и следовало ожидать, однажды в штаб явился Мухин, красный от волнения, и, пробормотав что-то о том, что он был беспризорником, родителей нет и спроситься не у кого, по всей форме обратился к командованию и попросил разрешения жениться на гражданке Лиде Шерстневой.

Стехов отвел его в сторону и долго и серьезно говорил с ним.

— На всю жизнь! — отвечал Саша, глядя на него своими честными глазами.

И пошли партизанские свадьбы. Молодым пекли «условный» свадебный пирог. Условный потому, что из одного овса не очень-то наготовишь.

Объявлялись посаженые родители. Затем в центре лагеря выбирали пенек, вокруг которого трижды обходили молодожены, словно присягая партизанским законам. Я брал на себя функцию загса и выдавал им справку о браке. А вечером, если было спокойно, долго сидели гости у костра в шалаше радиовзвода, и радисты дружным хором «отпевали» очередную подругу, которую всем взводом выдавали замуж.

Восемь свадеб справили партизаны в Ровенских лесах.

Наши подрывники оседлали все железнодорожные пути вокруг Ровно. Не проходило недели, чтоб на какой-нибудь дороге не гремел взрыв. Уже не один десяток эшелонов спущен под откос.

Оккупанты забеспокоились. Кузнецов сообщил, что ровенское начальство получило нагоняй из Берлина.

...К этому времени Валя Довгер уже обосновалась в городе, сняла квартиру, прописалась и даже поступила на работу — помогли старые знакомства.

Кузнецова-Зиберта она представляла знакомым как своего жениха.

— Мы повенчаемся после войны и укатим в Пруссию, в поместье его отца, — рассказывала она «подружкам».

«Подружки» эти спутались с гитлеровскими офицерами, и через них Кузнецов приобрел множество новых знакомых в военных кругах в городе. Он-то и сообщил нам, что гитлеровцы продолжают поиски партизан и готовят против них карательную экспедицию. Они выпустили листовки с угрозами по адресу тех, кто помогает партизанам.

Наблюдательный самолет «рама», ровно жужжа, низко кружит над лесом. Наблюдатель в кожаном шлеме, перегибаясь через борт самолета, вглядывается в зеленый ковер пышных лиственных крон. Где же эти таинственные партизаны, «вальдлейте» — «лесные люди»? Где они прячутся, как живут?

А у нас волейбольный матч. Всё по правилам: и сетка, сплетенная ранеными, и мяч, принесенный разведчиками из города, и болельщики — представители двух соседних партизанских отрядов. Медведев и командир соседнего партизанского отряда Прокопюк сидели тут же, и каждый отчаянно болел за свою команду. Жаль, не доиграли, пришлось отойти метров на пятьсот и стать лагерем в более густом месте.

Застрельщиком во всех спортивных начинаниях был Саша Базанов. Однажды он разбудил меня утром, бросая в меня кусочками коры:

— Доктор, вставай! Солнышко светит! Вставай, доктор!

Я протер глаза и вскочил. Солнце сверкало в каждом зеленом листочке, золотило веселую мошкару над полянкой, а на полянке, облитый горячим солнцем, в майке стоял Базанов и, ласково улыбаясь, говорил:

— Доктор, зарядочку! А? Маленькую. Легонькую.

— Какую зарядку?!

— Обыкновенную. Откройте форточку. Переходите к водным процедурам. А?

— Ты что! Нас же засмеют! И потом, здесь, в тылу врага, когда ежесекундно...

Базанов начинает злиться:

— Ты кто? Доктор или старый подагрик? Кто это на медосмотре хлопал меня по плечу и уверял, что придется меня на руках таскать? А получается обратное?

Ну, короче говоря, через несколько минут я, сняв гимнастерку, легкой рысцой трусил за Базановым по лагерю. Сначала партизаны ничего не поняли, куда это бегут в майках, с оружием в руках начштаба и врач? И так странно бегут: не спеша, высоко поднимая коленки...

Первым понял Лукин. Он побагровел, сжал руками живот, словно боясь лопнуть, и, запрокинув голову, издал горлом булькающую трель — полноценно рассмеяться у него уже не хватило сил. Вскоре изо всех нор и шалашей на нас глядели ухмыляющиеся лица, неслись ободряющие возгласы:

— Галопом, галопом! Доктор, давайте кульбит!

— Базаныч, переходи на вольные движения!

Саша невозмутимо протащил меня через весь лагерь, затем на центральной полянке поставил лицом к себе, и началось:

— Вправо! Раз, два, три, четыре! Влево!.. Вверх! Вниз! В стороны, вместе! В стороны, вместе!..

Саша Базанов перед войной окончил институт физической культуры, был прекрасным гимнастом и педагогом.

И он провел свой первый образцово-показательный урок блестяще! Уже на другое утро на подготовительной пробежке мне в затылок прерывисто дышал Папков. Через два дня нас было уже восемь человек. Лукин нарочно просыпался пораньше, чтоб не пропустить приятного зрелища.

— Понимаете, — говорил он, — смех натощак регулирует пищеварение!

А на третий день, едва мы выстроились в затылок, подошел Лукин и, похохатывая, проговорил:

— Смешно! Партизаны! В километре — немцы! И вдруг — утренняя физзарядка! После войны рассказать — не поверят. А ну-ка, дайте и я это... для смеха... пристроюсь...

Потом мы стали солидной командой выбегать на полянку к посту и заниматься там. Один Фролов не соблазнился нашей физкультурой и стойко держался недели полторы. Мы поймали его на том, что он делал зарядку в одиночку. Тогда он заявил, что в одиночку ему легче сосредоточиться. Повертев головой три раза влево и три раза вправо, удовлетворенно крякал и шел умываться.

Мы же добились изрядных успехов и даже научились, изгибаясь, без рук, грудью падать лицом в траву.

Однажды в такой момент за ближайшим постом раздалось несколько выстрелов. Саша, как был, в майке, схватил автомат и бросился туда. Ступин и Папков — за ним. Произошла короткая перестрелка. Оказалось, что несколько полицейских, в поисках партизан, заметили наши яркие майки, наткнулись на пост. С тех пор нам запретили вылезать к посту.

Как-то мы с Базановым подготовили шуточный дуэт. Вечером, когда все собрались вокруг костра, круглолицый Саша в платочке и пестром сарафане исполнил веселые куплеты на темы дня, почему-то на мотив песенки Трике из «Евгения Онегина». Потом мы сыграли сцену Онегина и Татьяны из последней картины оперы, причем Гриша изображал оркестр: пел, свистел и гремел крышками от кастрюль. Саша — Татьяна пел мне, коленопреклоненному, приблизительно следующее:

Ах, доктор, встаньте, я должна

Вам объясниться откровенно.

Ах, доктор, помните ль тот час,

Когда в лесу, в санчасти нас

Судьба свела, и так смиренно

Таблетку выкушала я?..

Потом вышел к костру Максим Греков и, тряхнув чубом и взявшись правой рукой за ремень, прочитал стихи Багрицкого о гражданской войне:

Справа наган

Да слева шашка.

Цейс — посередке,

Сверху — фуражка...

А в походной сумке —

Спички и табак,

Тихонов,

Сельвинский,

Пастернак.

В тот раз у костра не было Кузнецова, не то непременно вытащили бы и его и заставили прочесть его любимую «Песню о Соколе». Но Кузнецов был в Ровно и напряженно работал. Мы знали, что Вале вручили повестку о мобилизации на работу в Германию. Нужно было спасти нашу разведчицу и в то же время оставить ее в городе. И Кузнецов не смог приехать к нам на праздник. Он готовился к тому, чтобы с помощью знакомых офицеров попасть на прием к наместнику Гитлера на Украине — гауляйтеру Восточной Пруссии, главному палачу украинского народа Эриху Коху.

Ночью, после Первомайского праздника, возвращаясь от раненых к своему шалашу, я увидел Гришу у костра перед штабом. Он что-то быстро писал на листках бумаги. Я разобрал первую строчку: «Он был ранен в самом начале боя».

— Ты пишешь рассказ, Гриша? О чем?

Он с трудом отвлекся от своих мыслей.

— Я должен написать. Обо всем, что здесь происходит. О каждом. Должен. Ты понимаешь, я чувствую это как необходимость, как обязанность. Ты подумай... пройдет время, нас не будет — одних раньше, других позже... Но то, что мы делаем, что несем в сердце, что рождается здесь, в боях, вместе с нами, — это не должно погибнуть. Это должно войти в сердца потомков как частица их духовного богатства. В этом смысл наших страданий и радостей...

Гриша помолчал, потом протянул мне самодельную тетрадь в черной папке, скрепленную скоросшивателем:

— Знаешь, что это?

— Нет, впервые вижу.

— Это сделал Базанов. В отряде уже нет ничего для чтения. Все, что было, зачитано до дыр. И он придумал: составить сборник. Мы должны вписать сюда все любимое, что помним наизусть. И будем давать ребятам читать.

Я раскрыл тетрадь. На первой странице было написано рукою Саши, как эпиграф, четверостишие из Безыменского:

Только тот наших дней не мельче,

Только тот на нашем пути,

Кто умеет за каждою мелочью

Революцию мировую найти!

— Вот впиши и ты сюда, что помнишь... Иди, я буду работать.

И он снова склонился над листком.

Нет, не знали, не понимали нас фашистские людоеды, когда обрушили на нас огонь, бомбы, пытки, смерть. Не дрогнула Родина. Потому что самой неприступной крепостью оказался советский человек. И когда я задаю себе вопрос: «Почему?», я вспоминаю моих товарищей в те дни, когда в самые тяжелые минуты они оставались людьми. Людьми с лучшими человеческими стремлениями, чувствами, мыслями, людьми светлого разума и чистого сердца.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒