ПЕРВЫЕ ПОДПОЛЬЩИКИ

ПЕРВЫЕ ПОДПОЛЬЩИКИ

В один из первых дней прихода под Ровно в штабе отряда состоялось совещание. Обсуждался вопрос о том, как организовать начало разведывательной работы.

Штабисты сидели на земле в большом шалаше, сложенном в виде конуса из тонких сосенок и покрытом сосновыми и еловыми ветками.

В круглое отверстие, оставленное в вершине для дыма и света, широким потоком вливалось солнечное, золотисто-голубое небо.

Медведев стоял в центре, освещенный солнцем. Туго заправленная в брюки гимнастерка подчеркивала его стройность.

Только что он прочел вслух радиограмму Москвы, в которой нам предложили начать разведывательные операции.

— Вот, можно сказать, и начинается наша настоящая жизнь, — проговорил он и улыбнулся. Словно поздравил нас. И вдруг нахмурился: — Справимся? Не страшно? — И снова подвижное, нервное лицо его осветлись улыбкой. — Я, например, волнуюсь, честно говорю. И так всякий раз! Перед каждой новой задачей всегда кажется, что серьезнее ничего в твоей жизни не было... Ну, товарищи, как будем приступать к делу?

Все задумались.

Я смотрел на Медведева, на его похудевшее, заострившееся лицо, на запавшие глаза. И то, что он исхудал, как все мы, и устал, и глаза его лихорадочно блестят от бессонницы, от постоянных забот об отряде, — все это делало его близким, своим... И я вдруг понял, как дорог стал мне этот человек, которого еще мало знаю, но в котором угадываю большое сердце...

С моего места было видно, как Стехов сосредоточенно строгал перочинным ножом щепку. Пашун, подперев кулаком голову, неотрывно смотрел на пламя костра. Командир разведвзвода Валя Семенов в смущении почесывал веснушчатый нос и бормотал: «Чего там! Двинуть в город, и все!» Кузнецов невозмутимо смотрел в глаза командиру. А круглолицый Лукин, поглаживая свой живот обеими руками, весело поглядывал на всех, словно говорил: «Вот вы все не знаете, а я один знаю, что нужно делать».

Остальные были мне не видны, но тоже молчали.

Наконец Стехов, не оставляя своей щепки, проговорил:

— Дмитрий Николаевич, расскажи, что задумал.

— Нет. Сперва другие. Ну? Вот Лукину не терпится.

Александр Александрович Лукин полушутя называет себя эпикурейцем. «Эпикур проповедовал независимость и спокойствие духа. Воплощение его идеалов — это я!» И, говоря так, Лукин, как всегда, жмурится и ухмыляется. Поглядишь на него, круглого, веселого, и непременно скажешь: «Счастливец! Всегда ему легко!»

Вначале, когда мы были еще в Москве, мне казалось странным, что такой спокойный и, очевидно, склонный к мирным удовольствиям человек оказался в десантном партизанском отряде. И я ожидал, что в лесу ему придется трудно.

Но истекло почти три месяца, уже испытали мы и боевые тревоги, и тяжелую дорогу, и голод, а выражение довольства так и не сползло с его лица.

На привалах, после самой тяжелой дороги, он всегда долго сооружал себе мягчайшую постель, наваливая гору еловых лапок и сухих листьев. Ляжет, бывало, этак уютненько, подложит под щеку ладошку и улыбается во сне.

Если мы с отвращением жевали вареную конину без хлеба, без соли, то Лукин непременно найдет щавель или кислицу, соорудит себе щи с мясом и уплетает с аппетитом за обе щеки. Мы запивали обед крутым кипятком — только бы поскорей проглотить и согреться, а Лукин разыщет кустик малины, заварит несколько листочков и прихлебывает ароматный чай.

Эта любовь к комфорту на первых порах у многих вызывала удивление и даже настороженность.

Но скоро мы поняли, что за этим скрываются качества, которые завоевали Лукину всеобщее уважение. А его умение всегда быть веселым и спокойным сослужили нашим разведчикам хорошую службу.

За несколько дней до описываемого совещания Лукину нужно было выяснить, какое движение идет по шоссе, недалеко от которого мы стали лагерем.

На рассвете он с восемью разведчиками отправился в путь. Шли глухими лесными дорогами почти весь день. Уже близились сумерки, когда подошли к шоссе.

Лукин выбрал наблюдательный пункт в кустарнике, у придорожного кювета. Остальные цепочкой залегли в кювете, заросшем высокой травой. По краю рва росли густые кусты ежевики, так что со стороны шоссе разведчики были хорошо укрыты.

Еще по пути Лукин, словно невзначай, улыбаясь, объявил:

— Возьмем «языка». Солдата или офицера. Постараемся без стрельбы. Культурно. Понятно?

И теперь все с волнением ожидали, кто попадется им, чем кончится эта первая засада на дороге.

Ждали долго. Все вокруг словно окуталось серой прозрачной дымкой — и неподвижный лес, и лента шоссе... Казалось, далеко вокруг ни души.

Постепенно тревожное напряжение сменилось досадой, смешанной с облегчением, — боя не будет.

У Володи Ступина устали глаза от бесцельного вглядывания в темнеющую пустынную даль, заныла шея. Он глубже опустился в кювет и на мгновение уткнулся головой в свежую пахучую траву. Запах травы вызвал в памяти картины родины, далекого Уржума, где прошло детство.

— Ты куда это брассом плывешь по траве? — зашептал ему в ухо белокурый здоровяк пловец Папков. — Вот кончится война, тогда мы с тобой, браток, поплаваем...

— Кончится война!.. — Ступин мечтательно улыбнулся. — После войны я не плавать, я строить буду. Закончу институт, поеду восстанавливать то, что разрушено.

— Внимание! — спокойно сказал Лукин.

На повороте шоссе показалось несколько вражеских автоматчиков. Ребята оглянулись на Лукина. Он наполовину вылез из кустов, пристально поглядел на приближающихся солдат, усмехнулся и кивнул головой.

Ступин, так и не досказав о своих планах, сжал в руках автомат и приготовился к прыжку. Папков напряженно засопел... Немецкие автоматчики подходили, коротко переговариваясь, озираясь по сторонам.

Работая локтями, Папков стал подтягиваться кверху.

И вдруг тихий приказ Лукина:

— Назад!

На повороте шоссе показалась вторая группа автоматчиков.

— Первых пропустим, возьмем других, — спокойно сказал Лукин. — Те разговорчивее.

Действительно, во второй группе слышались веселые восклицания, смех. Но едва эта группа поравнялась с засадой, как на повороте появились еще вооруженные люди. Донесся гул голосов и топот множества ног. И через несколько минут все шоссе было уже плотно забито гитлеровцами. Очевидно, передислоцировалась какая-то крупная воинская часть.

Прозвучала короткая команда, и вся масса солдат остановилась. Кое-кто из них уселся на краю дороги, опустив ноги в кювет. Папков едва уклонился от кованого сапога, который в густой траве топтался у него перед глазами. Один из гитлеровцев соскользнул ногой в ров и наступил Ступину на руку.

Нервное напряжение у разведчиков достигло предела. Это была какая-то фантастическая картина. Сотни гитлеровцев буквально ходят по ним. Каждую секунду их могут обнаружить, и тогда — смерть.

В такую минуту приходит мысль: бежать! Кажется, что единственный шанс на спасение — внезапно вскочить и броситься в лес.

Один из разведчиков не выдержал и стал отползать назад, в кусты. Хрустнула ветка.

Вдруг рука Лукина прижала его к земле. Он оглянулся. И среди ветвей кустарника он увидел круглое улыбающееся лицо Лукина. Да, он улыбался своей обычной, довольной улыбкой, словно хотел сказать: «Вот так веселая история!»

И от этого разведчик сразу успокоился и взял себя в руки.

Кто знает, остался ли бы хоть кто-нибудь из наших товарищей в живых, если бы один из них тогда не выдержал и вскочил.

Снова прозвучала короткая команда. Солдаты построились. И скоро шоссе стало пустынным, как прежде.

И только собрались партизаны выйти на шоссе, поразмяться, как Лукин снова остановил их:

— Назад!

— В чем дело, Александр Александрович?

— Эх, вы! — покачал он головой. — Такая уйма людей прошла. Наверняка кто-нибудь отстал.

И, словно спеша подтвердить его слова, из-за поворота дороги показался гитлеровский автоматчик, бегом догонявший свою часть.

Партизаны засуетились.

— Спокойно, — медленно проговорил Лукин, вглядываясь в приближавшегося солдата. — Главное, без шума Я его остановлю. Вы сзади хватайте...

И вдруг легко и просто пошел тому навстречу.

— Хальт! — тихо, но внятно сказал Лукин.

Гитлеровец, в полумраке не разобрав, кто перед ним, весело лопоча что-то, подошел к Лукину.

В то же мгновенье с зажатым ртом он был опрокинут, связан и уже через несколько минут трясся в повозке по дороге в лагерь.

Теперь улыбка Лукина воспринималась нами уже совсем по-другому. Раньше она нас даже раздражала: казалось, что руководителя агентурной разведки ничто на свете не трогает, не волнует — легко человек живет!

Но теперь мы поняли, что, может быть, Лукину приходится куда труднее, чем многим из нас, — ведь он уже не молод. И может быть, боль в сердце не раз напоминала ему о годах и жизненных испытаниях, и именно тогда он веселее всего улыбался! (Только после войны узнал я, что в то время он был болен стенокардией, а незадолго до начала войны перенес инфаркт.)

За улыбкой его скрывались сильная воля и огромное самообладание.

И теперь, в штабном шалаше, сидя на мягкой постели, он, все так же улыбаясь, говорил:

— На днях Кох проехал по улицам Ровно в открытой машине, и переодетые полицейские забрасывали его цветами. Значит, немцы не знают о нас, не опасаются. Раньше времени не стоит их пугать. Тут Семенов предлагал прямо идти в город... Но куда именно? Где будут жить разведчики? Что делать? Неизбежны провалы. Нельзя этого допускать. Начинать нужно с организации широкого актива среди населения и под городом и внутри его. Это даст явочные квартиры, возможность легального устройства на работу, проникновения в среду гитлеровцев... Без поддержки населения мы ничего не сделаем. Нашими разведчиками должны стать все жители города!

Медведев одобрительно кивнул головой.

— Лукин прав. И вам, Николай Иванович, нужно еще немного повременить с первым выходом в город. Сначала мы подготовим в Ровно ваше появление. А на это время и нам здесь нужно соблюдать особую осторожность. Конечно, о нашем отряде гитлеровцы скоро разузнают. Но мы для них должны быть обычным партизанским отрядом. Мы будем постоянно маневрировать в окрестностях города, высылать группы подрывников на дороги в разные стороны, подальше от лагеря, для отвлечения внимания. Немцы страшно рекламируют свою разведку, пишут о ней чудеса... Недооценивать их опыта в этом деле не следует. Но, думаю, мы их перехитрим. Помните, у нас преимущество: мы дома, среди своих. И даже если измученные, запуганные люди при встрече молчат, знайте: они сердцем с нами. И действуйте, исходя из этого. Гитлеровцы будут за нами гоняться. Не страшно: перед нами в лесу всегда одна дорога, перед преследователями дорог множество. Мы сильнее, товарищи!

Потом все долго рассматривали карты Ровенской области, обсуждали, с каких сел начинать поиски активистов-подпольщиков — будущих наших помощников в разведке, где располагать базы для разведчиков. Оттуда они смогут уходить в город, туда возвращаться, там отдыхать по пути... Сеть наших баз должна охватить город плотным кольцом.

Вечером несколько маленьких групп уже готовились отправиться в ближайшие села в первую агентурную разведку — искать помощников.

Примеряли штатские костюмы, прятали под пиджаки пистолеты и гранаты...

Рано утром к одному из близлежащих сел подходили три человека в штатском. У каждого из них пиджаки на боку подозрительно оттопыривались. Возле крайней от леса хаты они остановились. В огороде за хатой возился пожилой крестьянин. Он покосился на подошедших и продолжал свою работу. Люди в штатском зашептались.

— Мачерет, заводи разговор. Ты ж украинский хорошо знаешь.

— Только осторожно, с умом. Издалека начинай. Прощупай его настроение.

— Ладно, сейчас все разведаю, не маленький.

Все трое подошли к плетню. Левко сдвинул кепку на затылок, облокотился и начал:

— Добрый день, дядьку!

— Бувайте здоровы! — ответил крестьянин, не отрываясь от дела.

— Як живете?

— А як бачите.

— Добре з Гитлером?

— Кому добре, кому погано.

— А вам добре чи погано?

— Нам? — Дядька внимательно оглядел небо. — Чи буде дождь, чи нет?

Левко от нетерпения даже крякнул и передвинул кепку на лоб.

— Так ты нас не бойся. — Он понизил голос. — Мы советские бойцы. Пробираемся до линии фронта, до своих. Ты скажи, кто тут у вас на селе есть из коммунистов?

— Нема коммунистов.

— Ну, а голова сильрады? Ударники? Где они живут?

— Та нема никого, вси поуходили, як Советы отступали. — Дядька огорченно развел руками.

Ловко аж ногами затопал.

— Да сам-то ты наш, чи не наш?!

Дядька снова посмотрел на небо, почесал затылок.

— А кто его знает!

Левко с сердцем махнул рукой и пошел вместе с товарищами к следующей хате. Но и там повторилась та же история.

И вот, походив часа два по селу, и все так же безрезультатно, возвращались они в лагерь усталые, голодные и раздосадованные. Как же доложить командиру, как признаться товарищам в неудаче?

На первых порах подобная неудача случалась со многими из наших разведчиков. Это было самое трудное — найти первого человека, который поверит, что вы советские партизаны, и назовет вам одного-двух коммунистов или комсомольцев, чтобы уже они свели с другими и помогли завоевать доверие населения. А население было очень осторожно, боясь провокации. Гитлеровцы в поисках подпольщиков и партизан выпустили в леса обученные и вооруженные банды, называвшие себя партизанами. Кровавые дела творили украинские националисты, порой тоже прикрываясь партизанским именем. И крестьяне были подозрительны и упорно скрывали советских активистов.

Левко Мачерет с товарищами уже довольно долго шли по еле заметной тропинке вдоль просеки и только что собрались углубиться в чащу к лагерю, как вдруг услышали звонкий мальчишеский голос.

Разведчики остановились, притаились за деревьями.

По просеке шли два мальчика. Оба босиком, в рваных коротких штанах, в домотканых рубашках. Один повыше, лет двенадцати, другой совсем маленький, не старше шести лет. Маленький повесил себе через шею лукошко, перевернул его вверх дном и самозабвенно барабанил по лукошку кулаками.

А старший, задрав голову, пел. Они шли быстро, в такт песне.

— Когда я услышал мелодию, разобрал слова песни, я чуть не разревелся, — рассказывал мне Мачерет.

«Звезда моя, Москва моя, ты самая любимая!» — пел мальчик.

— Вот они, подпольщики! — закричал Левко, выскочил на просеку и изо всех сил обнял мальчонку.

Тот позеленел от ужаса. А маленький барабанщик так и сел на землю.

— Да вы не бойтесь, ребята! Мы — свои. Мы — советские партизаны, — говорил Мачерет.

Но оба мальчика с перепугу не могли выговорить ни слова. Наконец старший собрался с духом, отошел в сторонку, притянул к себе меньшого и сказал:

— Ну да, так я и поверил! А ну, покажи документы!

— Как же тебе доказать? — Разведчики были в штатской одежде и, уж конечно, не имели никаких документов. — Нет у нас, брат, командировочного удостоверения.

— Ты знаешь эту песню? — недоверчиво спросил мальчик.

— Знаю.

— Всю?

— Всю.

— А ну проспивайте, — серьезно сказал мальчик. — З началу и до самого кинця.

Мачерет никогда не служил украшением нашего партизанского хора. Больше того, ему явно не повезло со слухом и еще меньше с голосом. Так что, когда партизаны в спокойные часы затягивали у костра тихие мелодичные песни вроде «Ой ты, Галю, Галю молодая!», рыжий огромный Гриць, с упоением дирижировавший указательным пальцем, вдруг прерывал песню и деликатно говорил: «Левко, ты того... Не надо, браток».

И Левко не обижался. Выходил из хора и садился и стороне — послушать.

И тут в первую минуту Левко растерялся. Потом он понял, что отказаться нельзя, что в глазах мальчика это решающее испытание. И он встал среди просеки и запел. Он спел песню о Москве от первого до последнего слова. Но что самое удивительное — спел правильно. Так по крайней мере уверяли меня его спутники. И уж во всяком случае спел очень горячо и искренне, потому что мальчик поверил ему. Они разговорились.

— Кто выучил тебя этой песне?

— Батько.

— А где ты живешь?

— А в хате, первой от лесу.

— Так мы были в той хате. Какой-то дядька копался там в огороде.

— С усами, без бороды?

— Ага.

— Ну, то и есть мой батько. Приходите к нам завтра вечером.

В прекрасном настроении возвратились разведчики в лагерь. А Мачерет разыскал меня и, так как я был членом редколлегии отрядной газеты, рассказал об этой встрече, прося описать ее.

Уже через несколько дней нам сообщили, что крестьяне этого села решили подарить нам корову.

Когда Черный привел в лагерь эту первую корову, с повозок ей приветственно махали руками раненые, кричали:

— Братцы, молочко идет!

Тут же выяснилось, что доить никто в отряде не умеет. Обратились ко мне: ты — доктор, все знаешь, все понимаешь, давай дои. Я попытался... После этой попытки корова в течение нескольких дней вообще молока не давала. Но потянулись к нам местные жители, и появились в отряде и пастухи, и доярки, и пекари... Самое же главное, мы почувствовали, что вокруг свои. Свои!

И тогда окрестные села превратились в наши форпосты, а их жители стали нашими первыми подпольщиками. Так под городом Ровно создавалась база для нашей разведки, база невидимая, но надежная.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒