Глава шестая

Глава шестая

В ту самую пору наступил второй поворотный момент моей жизни. Мне уже было двадцать, и в тот роковой декабрьский вечер я вовсю шпарила крепкий, любимый пьянчугами припев со своего места у пианино, когда в таверну ввалилась облаченная в лохмотья фигура, словно внесенная в двери снежным шквалом. Мое сердце так и подскочило при виде черного скрипичного футляра, который он зажимал под мышкой, и, недолго думая, я спрыгнула со своего места и бросилась к нему. Нехарактерная для меня целеустремленность привела в изумление посетителей за столами. Многие из рабочих делали недвусмысленные намеки, когда я шла мимо них. Один из них, Лоуэлл, в чьи обязанности входило убирать навоз в платной конюшне, обнаглел настолько, что встал с места и облапал мою грудь. В другой раз получил бы он по ушам за это, но тогда я даже не замедлила шаг. Даже мсье Бернар, владелец таверны, не смог остановить меня. Я промчалась мимо него и опустилась на колени рядом с упавшим на пол человеком в капюшоне и со скрипкой.

– Эрик? – прошептала я.

Он как будто не слышал.

Я положила руку ему на плечо и нагнулась так низко, что только ткань капюшона отделяла его щеку от моей.

– Ты нашел меня, мой ангел. Теперь все будет хорошо. Ты узнаешь свою крошку Лотти теперь, когда она стала взрослой?

Мгновенье спустя бескровная рука высунулась из складок одежды, откинула капюшон и я увидела незнакомое лицо, в очках. Лицо было бледным и изможденным – мужчина явно умирал от голода. Я отпрянула, ахнув.

– Простите, – выдавила я. – Я приняла вас за другого.

– Помогите! – простонал он с сильным северным акцентом. – Моя дочь умирает.

Он приподнял край плаща, приоткрыв истощенное личико ребенка – я с ужасом подумала, что он уже мертв.

– Это твой друг? – прозвучал у меня за спиной голос мсье Бернара.

– Нет, – Я отвернулась и с трудом сглотнула, не позволяя себе утратить самообладание. Как же забилось мое сердце, когда я вообразила, что это Эрик! Тем горше теперь было разочарование…

Обойдя меня, хозяин обратился к съежившейся фигуре. – А деньги у тебя есть?

– Нет, господин, – ответил мужчина. – Но я умоляю вас – сжальтесь над несчастным голодающим ребенком!

– Здесь тебе нечего делать, старик!

– Господин, умоляю вас!

Когда мсье Бернар нагнулся, чтобы вздернуть мужчину на ноги, я положила руку ему на плечо.

– Оставьте. Дайте ему то, что ему нужно, – сказала я. – Я заплачу.

Но вечер еще только начался, и он рассмеялся, при мысли о нескольких жалких сантимах, скопившихся у меня в кармане.

– Я отдам остальное позже, – пообещала я.

– Мне показалось, ты сказала, что он тебе незнаком?

– Незнаком.

– Тогда убери свои гроши, глупая девчонка и продолжай работать.

Будь это на самом деле Эрик, я бы не уступила. Или он остался бы в таверне, или мы оба ушли бы навстречу буре. Но, к несчастью для дрожащего бродяги, ради него я не готова была жертвовать собой. Так что, пусть нехотя, я повернулась к нему и направилась к пианино в другом конце помещения. Когда я поднялась на помост и оглянулась, мужчина и его дочь уже исчезли. Но мгновение я испытала легкий укол совести, однако его очень скоро смела круговерть музыки, работы и флирта, которые составляют жизнь в таверне. Только когда мы закрылись, и служащие стали выходить через черный ход, я вспомнила о бродяге и его дочери.

Когда мы с другими девушками вышли в переулок позади здания, из-под покрытой снегом груды мусора поднялась фигура в лохмотьях. Он окликнул нас сорванным, едва слышным голосом. Я сразу узнала его – он снова надел капюшон, а под складками плаща можно было различить тельце ребенка, которого он прижимал к груди. Но ночь была холодна, и большинство девушек спешили мимо, как будто он был невидим. Я же задержалась, хотя, признаться, не меньше других торопилась домой.

– Идите за мной, – предложила я, мгновенно, без лишних раздумий приняв решение, и обратного пути уже не было. Коротким жестом я поманила его за собой и поспешила домой, только по звуку шагов за спиной зная, что он идет следом. Я не оглядывалась, пока не добралась до своей квартиры, уже жалея о собственной импульсивности и смутно надеясь, что он отстал. Но поскольку моя жалкая комнатушка располагалась неподалеку от таверны, бродяга, как он ни был слаб, ухитрился не потеряться. Он даже вошел в дом первым, когда я открыла дверь. Внутри нас встретил холод, почти такой же жгучий, как мороз на улице, и я, отвлекшись только, чтобы зажечь лампу, поспешила к остывшим углям в печи. Подбросив несколько горстей угля, я раздула ровное пламя.

Пока я была занята, мужчина присел рядом с печью на жесткий настил пола. Разобравшись с огнем, я принесла ему сложенное одеяло, на котором он мог сидеть, а другое набросила ему на плечи. Потом я вернулась к печи разогревать остывшую похлебку в горшке и кипятить воду. Бросая частные взгляды в сторону своего гостя, я заметила, что, по мере того, как ласковое тепло и вкусные запахи заполняют комнату, он дрожит все меньше. Он принялся укачивать ребенка, все также притискивая к груди, и шептать слова на языке, которого я не понимала. Наконец, я передала ему чашку чая и миску с похлебкой. Прежде чем попробовать ее самому, он приподнял девочку и сунул ложку похлебки ей в рот.

Я села на пол рядом с ним, держа в руках другую миску.

– Как ее зовут? – спросила я.

– Кристин.

– Может быть, дадите ее мне? Я могла бы покормить ее, пока вы едите.

Он явно не хотел выпускать ее из рук.

– Не волнуйтесь, – Я протянула руки к ребенку. – Вам тоже нужны силы, хотя бы для того, чтобы заботиться о ней.

Он колебался еще мгновенье, а потом вручил ее мне с такой торжественностью, что было ясно: он доверяет мне свое величайшее сокровище. Ее глаза были открыты, но подернуты дымкой. Взяв ее на руки, я обнаружила, что тельце девочки было так плотно замотано в разнообразное грязное тряпье, что ток крови, наверняка, приостановился. Глянув краем глаза на ее отца, я подумала, насколько же глубоко было его отчаяние, если он не заметил, как туго затянул лохмотья. Потихоньку, стараясь не привлекать его внимания, я сняла с ее тела часть этих жгутов, высвободив ручки, и откинула капюшон, обнажив потрясающую копну белокурых волос.

Когда стягивающие путы ослабли, она задышала легче, и взгляд приобрел осмысленность. Я принялась кормить ее с ложки похлебкой, добавляя кусочки картофеля и лука, по мере того, как она приходила в себя, и ласково шепча что-то успокоительное. Бросив еще один взгляд в сторону ее отца, я увидела, как он успокоился, убедившись, что его сокровище находится в надежных руках, и набросился на похлебку с неприятной жадностью. Кристин тоже принялась торопливо глотать еду – я едва успевала подавать ложку. А потом вдруг к ней пришло осознание, и она взглянула на меня откровенно обвиняюще. В краткое мгновенье, прежде чем ее личико сморщилось, и начался плач, я сообразила, что девочка только сейчас поняла, что находится в чужих руках.

– Не плач, малышка! – прошептала я, чувствуя смущение и необъяснимую обиду. – Твой папа здесь. Он снова возьмет тебя на руки, как только закончит ужинать. Успокойся, и Лотти тебе споет.

И я действительно запела и, чтобы девочка приняла меня, выбрала не какую попало песенку, а самую прекрасную колыбельную, которой научил меня мой ангел. Но Кристин не желала успокаиваться, она кричала все громче, изгибала спинку и извивалась так, что мне все труднее было держать ее. Наконец, ее отец отставил неоконченный ужин и взял ее на руки – плач прекратился так резко, что трудно было поверить в то, какой рев она подняла мгновенья назад. Его музыкальная, незнакомая речь звучала так мягко и интимно, что я почувствовала себя лишней. Ища предлога удалиться, я отвернулась к кровати, положила несколько горячих углей в грелку и провела ей несколько раз по простыням. Через некоторое время он встал, опустил спящую девочку в постель, уютно подоткнул одеяло и вернулся к огню и остывшему ужину.

– Лучше подогреть, – сообщила я, плеснув еще кипящей похлебки в его миску.

– Боже благослови вас, госпожа моя, за вашу доброту, – сказал он.

Смущенная и его теплым тоном, и осознанием того, что тогда, на улице, в какой-то момент я пожалела, что пригласила его, я отвернулась.

– Я не заслуживаю вашей благодарности, – прошептала я. – Я едва не оставила вас умирать.

– Но ведь не оставили, – сказал он. – Немногие молодые женщины в вашем положении рискнули бы приютить чужака. Поэтому я буду молиться за вас. Я попрошу Бога хранить и защищать вас.

Меня тронуло его благословение, вдруг напомнившее совсем другое благословение, полученное много лет назад, и я даже не знала, что ответить. Я задумалась над его словами, ощущая радость и тепло в доме, и вспомнила о своих особых снах.

– Вы знаете, – сказала я, – мне кажется, каким-то образом Он действительно хранит меня.

Мужчина вгляделся в мое лицо.

– Конечно, вы правы. Бог всегда заботится обо всех нас, хотя немногие и только самые мудрые, могут разглядеть это.

Я кивнула, выцарапывая в свою миску остатки похлебки со дня горшка.

– Год назад, – продолжал он, – мне казалось, что я самый несчастный человек на свете. Моя бедная, дорогая жена Тереза покинула меня, упокой Господи ее душу, а потом у меня отобрали мою землю. И все это произошло в течение нескольких недель. Нам с Кристин пришлось уйти из дома. У нас было только то, что на нас надето.

– И еще скрипка, – напомнила я – разве можно было забыть об этом?

– Да, моя скрипка. Ею мы зарабатываем на жизнь. Я играю, а Кристин поет. У нее такой чудесный голос. Вы даже не представляете. Мы ходим из города в город, и музыка приносит нам пропитание. Это тяжело, но я не жалуюсь. Скольким отцам так повезло, что их дочери постоянно с ними? Иногда я любуюсь ей по утрам, когда она спит в моих объятьях, и благодарю Бога за то, что одарил меня этой жизнью.

– Но как же вы зимой будете?

– Не знаю, – сказал он. – Я слышал, что в этих местах зимы мягче, чем у нас, на севере. Но все равно трудно пережить зиму, не имея крыши над головой.

– Значит, вы нездешний?

– Мы из Скотелоффа.

Я пожала плечами.

– Это под Упсалой.

Хотя он произнес последнее иностранное слово таким тоном, словно оно должно быть знакомо любому ребенку, я, не видевшая карты с последнего посещения школы, даже представить себе не могла, в какой стране могли находиться города со столько необычными названиями. Стесняясь показать свое невежество, я предпочла спросить. – А как ваше имя, мсье?

Он поднял глаза со слабой смущенной улыбкой, выглядевшей очень мило.

– Простите меня, мадемуазель. Моя грубость непростительна. Я – Самуэль Дааэ.

– Люди зовут меня Лотти, – представилась я.

– Лотти – сокращение от Шарлотт?

Я кивнула.

– А фамилия?

Я помолчала.

– Не знаю… – я беспомощно взглянула на него. – То есть… Это было так давно…

Поняв, он ободряюще похлопал меня по руке. – Это неважно, мадемуазель Шарлотт. – и добавил с сочувствием, – Вы, верно, очень долго жили сама по себе?

От доброты, прозвучавшей в его голосе, у меня защипало в глазах, и стиснулось горло. Глядя на него, я вдруг поняла, что когда-то он был привлекательным мужчиной. А еще я поняла, что он гораздо моложе, чем я думала. Да, его редкие волосы приобрели цвет старой слоновой кости, и заботы оставили глубокие морщины на лбу. Однако упругая, гладкая кожа у шеи выдавала его истинный возраст. Ему было не больше сорока, а столь юный возраст дочери позволял мне в тайне надеяться, что отец был еще моложе.

– Кто такой Эрик? – спросил он.

– Эрик? – у меня все перевернулось внутри, едва он произнес это имя. – Что вы знаете об Эрике?

– Только имя, мадемуазель, – ответил он. – Вы назвали меня Эриком, когда подошли ко мне в таверне.

– О!

– Не говорите, если это причиняет боль.

– Да нет, – вздохнула я. – Когда-то Эрик был мне дорогим другом, очень давно. Ему пришлось покинуть меня, и все, что я могла дать ему на память – моя скрипка. Понимаете, поэтому я и приняла вас за него. Я увидела у вас скрипку, и вообразила, что Эрик, наконец-то, нашел меня.

– Мне жаль, что я разочаровал вас.

– Глупо было вообразить такое. Я ведь даже не знаю, жив ли он – по крайней мере, жив в том смысле, который обычно придают этому слову. Но я рада, что сумела помочь вам.

– Она не дожила бы до утра, если бы не вы, – его глаза так и светились благодарностью, и снова я предпочла отвести взгляд. – Я знаю, мы бессовестно обременили вас. И мне жаль, что мне нечем вам отплатить – у нас совсем ничего нет, мадемуазель Шарлотт. Но я обещаю, завтра мы уйдем и больше не будем вас беспокоить.

– Куда вы пойдете?

Он затруднился с ответом, и я подняла глаза. Теперь была его очередь отводить взгляд.

– Может быть, останетесь здесь на несколько дней? – предложила я, и от одной этой мысли настроение у меня поднялось. – Знаете, я совсем одна, и иногда бывает так нужна компания.

Он промолчал.

– Останьтесь – ради Кристин, – настаивала я. – Ей не помешают еще несколько дней тепла и хорошего питания, прежде чем она снова выйдет на холод.

В результате они остались на всю зиму.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒