Глава третья

Глава третья

Когда я пришла домой, оказалось, что папА куда-то ушел, что было очень кстати, так как я умирала от голода. В его отсутствие я могла пробраться на кухню без опасения попасть под горячую руку. Однако на этом удача закончилась – кладовка оказалась пустой, и мне пришлось залезть в жестянку, которую папа прятал на верхней полке буфета – в ней еще оставалось сколько-то монет. Я взяла, сколько мне нужно было, и пошла в город в миле от дома, чтобы купить несколько рулетов в boulangerie[1]. Я аккуратно убрала в карман фартука сдачу, а потом с волчьей жадностью набросилась на добычу. Собственная невоспитанность привела меня в смущение, но я не могла удержаться. Потом мне снова вспомнилось несчастное создание, рыдающее в той ужасной клетке, и я подумала, а ел ли он за весь день? Я думала о нем весь остаток вечера. И ночью он мне снился. На следующее утро я проснулась еще более усталой, чем легла в постель, понимая, что должна пойти туда снова.

Я явилась в цирк к вечеру, переждав утро, чтобы не нарваться на эль Моко. Когда я пришла, представление уже подходило к концу. Лагерь полностью преобразился. Повсюду стояли палатки, предлагавшие различные товары и развлечения. Хозяева шатров впускали посетителей под веселую музыку каллиопы, а зазывалы у палаток поменьше пытались убедить прохожих заплатить несколько су и посмотреть на диво, спрятанное внутри. Я постаралась затеряться в толпе и обошла с общим потоком множество лотков и палаток, пока не увидела тот шатер, который меня интересовал. Когда я подошла к нему, с сильно бьющимся в дурном предчувствии сердцем, от входа взметнулась стайка белых голубей, словно некое райское видение. Я остановилась, наблюдая, как они направили легкий полет в сторону холмов. Только когда они исчезли за горизонтом, я снова повернулась к шатру. Перед ним стоял эль Пьохо, за его спиной висел яркий плакат с изображением мертвого тела, восстающего из могилы и надписью «Живой труп». Заспорив с мускулистым мужчиной – я его уже видела, он был одним из тех, кто устанавливал главный шатер – эль Пьохо не заметил меня. Я воспользовалась случаем и заглянула в приоткрытый входной проем шатра.

Там собралась довольно большая толпа. Сквозь шум вокруг я едва разобрала отдаленные звуки музыки. Однако отголосок мелодии все-таки достиг моих ушей – слишком слабый, чтобы насладиться ей, но достаточно громкий, чтобы увлечь. Сопротивляться было невозможно, и я придвинулась поближе, зажмурилась и прислушалась изо всех сил.

Звучало хрустальное трепетание струн арфы, очень приятное, однако оно служило лишь фоном для голоса, который я ясно услышала мгновеньем позже. Достаточно было первой ноты, одной только чувственной ноты, облекшей меня вибрирующим теплом, и я поняла, что никогда не испытывала ничего подобного. Во мне проснулось незнакомая яростная страсть, неодолимое желание уловить это роскошное ощущение, сохранить эту исполненную неясной боли сладость, удержать в глубинах своего существа этот физический резонанс, чтобы он стал частью меня навсегда. Я чувствовала, как мое сердце распахивается навстречу музыке, зовет ее ко мне, я чувствовала в какой именно момент она вошла в меня, пронизывая меня и овладевая мной, оставляя неизгладимый отпечаток в сознании. В это мгновенье возникшая в последние два года пустота в моей душе вдруг заполнилась исцеляющим, лучистым светом. И я поняла, что любовь – не выдумка, что красоту можно найти, если только захотеть, что музыка была волшебством, и детские сказки не лгали. Что конец будет счастливым. Это я знала наверняка.

Чьи-то мясистые руки ухватили меня за плечи сзади.

– Подглядываешь, ангелочек? – я узнала голос эль Пьохо, и мое сердце упало. – Нельзя смотреть представление без билета.

– Я только слушала…

– Глупышка! – оборвал меня он, поглаживая мои плечи большими пальцами. – Надо было взять у меня билет, когда была возможность.

Я попыталась вывернуться из его рук, но он вцепился в меня крепче.

– А теперь, вот незадача: получается, что ты кое-что у меня украла.

– Я не крала! – вскрикнула я.

– Разве ты не знаешь, что смотреть спектакль без билета – это все равно, что красть?

Я ахнула – мне стало по-настоящему страшно.

– Вижу, ты не знала, – сказал он, с легкостью удерживая меня. – Поэтому я прощаю тебя. Видишь? Пьохо не сердится. Но все-таки ты должна заплатить за то, что взяла.

– Заплатить?

– Ну да, – Он ловко развернул меня, так что передо мной оказалось его лицо. – Ты слушала музыку из моего представления, и ты ее и сейчас помнишь, верно?

Я жалко кивнула.

– Значит, ты действительно ее украла, – прокаркал он. – Без разрешения, не заплатив. Вопрос в том, а можешь ли ты ее вернуть?

Я пожала плечами и опустила глаза, уставившись на носки туфель. Моя нижняя губа начала дрожать.

– Вот-вот, – одной рукой он потрепал меня по щеке, второй продолжая удерживать мое онемевшее плечо. – Ты не виновата, лапочка. Ты же не знала. А поскольку эль Пьохо – твой друг, он все устроит. Он не будет требовать с тебя деньги. О, нет. Зачем эль Пьохо деньги? Только поцелуй. Вот и все, что ему нужно. Маленький, сладенький поцелуй от его маленькой подружки.

При мысли о том, чтобы только приблизить лицо к его лицу, тошнота подкатила к горлу. И тут я вспомнила про сдачу из булочной. Просветлев от внезапно вспыхнувшей надежды, я набралась храбрости впервые взглянуть ему в глаза.

– А сколько стоит билет? – спросила я.

Он нетерпеливо показал на плакат с ценами, и я поняла, что требуемая сумма лежит в кармане фартука.

– У меня есть деньги, – торопливо сообщила я. – Я вам лучше заплачу.

Сунув свободную руку в карман, я достала монету и протянула ему. С каким облегчением я протянула ему деньги! Он быстро огляделся, заметил неподалеку несколько людей и, видимо, понял, что не время устраивать сцену. И все же, когда он убрал в карман деньги и отпустил мою руку, вид у него был почти обиженный. А я вошла в шатер в надежде уловить эфемерную нить музыки, но оказалась, что она уже умолкла.

Я повесила голову.

– Уходите, – произнес чарующий голос, прекрасный, даже когда он просто говорил, а не пел. Люди повернулись и зашаркали к выходу, покорные, как овечки, на лице каждого еще сохранялось отражение неземного и чудесного. Я так хотела вернуться в мир этой музыки. Я так хотела испытать то же, что чувствовали они. Но я еще снаружи очнулась от этих чар. У меня возникло такое ощущение, словно меня обманули. Я пошла навстречу толпе, проталкиваясь внутрь шатра, пока все остальные выходили наружу. Последнюю клетку, оставшуюся в шатре, нетрудно было заметить, благодаря высокому силуэту арфы и прутьям, поблескивавшим над головами выходящих людей. Первое, что я увидела, выбравшись из толпы – что кто-то все-таки взял на себя труд почистить ее. Подняв глаза на арфу, я внезапно заметила фигуру, находившуюся рядом с ней. Наши глаза встретились, и я так втянула воздух, что едва не задохнулась.

На плакате я видела надпись «Живой труп», но казалось невероятным, что такое существо может жить. Туго натянутая плоть цвета дижонской горчицы на его голове местами разложилась и опала, так что виднелась часть зубов, даже когда рот был закрыт. Носа не было, лицо и голову покрывали застарелые шрамы и свежие язвы, еще сочащиеся влагой.

А потом он заговорил, хотя трудно было поверить, что это возможно.

– Почему ты все еще здесь?

Красота его голоса вмиг заворожила меня, и я закрыла глаза, смакуя оттенки звука.

Я не ответила, и послышался вздох.

– Ладно, смотри и убирайся, хорошо? Представление окончено, и я устал.

И именно благодаря этой его «усталости», я решилась перекинуть мост через пустоту. Голос, лицо, музыка, рыдания в темноте. Я вдруг осознала, что все это только разные стороны человека, находившегося передо мной. Я даже представить себе не могла всю глубину его несчастья, однако мне казалось, будто между нами есть что-то общее. Не без труда я заставила себя посмотреть ему в лицо и правдиво ответить на вопрос.

– Я пришла не для того, чтобы смотреть на вас. Я пришла убедиться, что у вас все хорошо.

Как будто в искреннем изумлении, он подался вперед, схватившись за прутья решетки, и заглянул мне в глаза с пугающей пытливостью.

– Что за странные вещи ты говоришь. По-твоему, похоже, что у меня все хорошо?

– По крайней мере, вы больше не плачете.

– А! – произнес он. – Так это ты прокралась сюда вчера, высматривала, что и как.

– Ничего я не высматривала, – ответила я. – Я услышала плач и подумала, что кому-то больно. Я пришла узнать, не нужна ли вам помощь.

Он издал громкий, резкий лай, так что я подпрыгнула от неожиданности. Только мгновенье спустя я поняла, что это он смеялся.

– Прости, – сказал он, все еще растягивая изуродованные губы в жуткой пародии на улыбку. – Просто я никогда не слышал подобного преуменьшения за всю свою несчастную жизнь, а ты сказала это с таким прямодушием…

– Я не понимаю.

– Конечно, нет, – мягко произнес он. – Сарказм существует не для таких невинных душ, как ты. Я хотел сказать только, что ты права. Хотел бы я, чтобы кто-то сумел помочь мне.

– Я могу помочь, – я посмотрела на него с убеждением. – Только скажите, что мне сделать?

– Ты, дитя? Нет, ты ничего не можешь сделать, – в его голосе прозвучала тоска. – Хотя благодарю за заботу. Кажется, ты первая, кто ее проявил ко мне, – он помолчал мгновенье, задумчиво глядя на меня. Потом поманил меня, говоря. – Подойди сюда. Может быть, у старины Эрика еще достанет волшебства на один последний трюк для тебя.

Я подошла поближе. Он сел на пол клетки, скрестив ноги, чтобы сократить расстояние между нами. Его руки задвигались. Паучьи движения длинных пальцев заворожили меня, а потом на одной из ладоней как будто из ниоткуда возник листок бумаги. Этот листок полностью захватил мое внимание. Изящными театральными взмахами он разорвал его в мелкие клочья, а чарующий голос нашептывал что-то, превратившись в неясную музыку на заднем плане. Я завороженно наблюдала, как бумага принимает знакомую форму.

– Вот, – сказал он, удерживая на ладони свое творение. – Что это, по-твоему?

– Бабочка! – в восторге воскликнула я. У него действительно получилось замечательно.

– Да, – произнес он, легкими движениями придавая игрушке идеальный, законченный вид. – Это похоже на бабочку. Хотя это всего лишь бумага.

Он сжал кулак, раздавив ее. Я не смогла удержаться от разочарованного вскрика, и он слегка усмехнулся, заметив мое огорчение. Но, прежде чем я могла сказать что-то еще, он обратил ко мне острый, хищный взгляд, и на одно нескончаемое мгновенье я совсем затерялась в глубине его глаз. Не знаю, как долго мы смотрели глаза в глаза. Я слышала звучание ласкового голоса, как будто издалека. Слов я не могла разобрать, однако они были в тот миг центром моей вселенной. Странные эфемерные видения скользили сквозь мое сознание, чтобы тотчас же быть забытыми навсегда. Я смутно помню только, как легкое подергивание ресниц отдавалось в нервных центрах по всему телу, словно сам мозг мой плавно изменялся. Это странное ощущение пугало, но в то же время было удивительно приятным, и хотя я понимала, что могу в любой момент оборвать его, я этого не делала.

– Подожди-ка! – окликнул он, пробудив меня от грезы. Он раскрыл ладонь, и смятый клочок бумаги на ней вспыхнул пламенем. – Монарх, – сообщил он, – подобно Фениксу, возрождается из собственного пепла, чтобы жить снова.

На моих глазах пламя приняло твердую форму, приняв в себя черноту пепла, и поднялось над ладонью бабочкой в черно-оранжевых полосках, шевелившей крылышками, как живая.

– Ой! – вскрикнула я.

– Протяни руку, – прошептал он.

Я просунула руку между прутьев, и он обхватил ее удивительно холодными пальцами, повернул ладонью вверх, и бабочка перешла на нее, перебирая тоненькими черными лапками. Мгновенье спустя я вытащила руку из клетки и рассматривала чудесное создание.

– Она настоящая! – прошептала я.

– О да, – подтвердил он. – Для тебя она вполне настоящая.

– Спасибо, Эрик! – я благоговейно подняла глаза на него. Он смотрел сверху вниз на меня, и казалось, что глаза его полны невыразимой нежности. Я без страха встретила его взгляд, и, прекрасно понимая, что он больше не удерживает меня, я сама не спешила отвести глаза. Устремив взгляд в его глаза, я забыла об остальном лице, и на одно краткое мгновенье мне показалось, что он прекрасен. Но потом сознание вернулось к реальности, и я снова увидела изуродованную плоть и кривые бурые зубы. Но он больше не вызывал у меня отвращения. Я знала, что я видела. И почему-то была уверена, что и ему это известно.

– Она твоя, – сказал он, когда я протянула ему бабочку назад. – Вынеси ее на солнце и отпусти. Ни одно живое существо не должно жить заключенным во тьме.

Я направилась с бабочкой к выходу из шатра, чуть не налетев на нескольких здоровых подростков, ввалившихся внутрь. Один из них так толкнул меня, что я едва не упала, но они прошли мимо, и я благополучно выбралась из шатра.

Я заметила, что эль Пьохо деловито уговаривал группу людей, собравшихся вокруг него, зайти и посмотреть на живой труп: – Вы только послушайте, как он поет. Спросите у него что-нибудь. Посмотрите, как у этого гниющего черепа шевелятся глаза.

Я почувствовала растущее негодование от того, как он говорил об Эрике, но тут же забыла об этом, услышав доносящиеся из шатра смех и издевательства. Меня охватила неприятная, безысходная дурнота. Я усадила бабочку, почему-то не желавшую взлететь, на холст шатра так высоко, как только смогла дотянуться, и поспешила обратно внутрь. Мальчишки кидались в Эрика гнилыми помидорами, которые принесли в холщовом мешке. Беспомощно и жалко Эрик скорчился у дальней стены клетки, прикрывая руками голову. Как будто этого было мало, мальчишки выкрикивали глупые детские оскорбления, которых я порядочно наслушалась в свое время, пока отец не забрал меня из школы. Они сами считали, что очень остроумны.

– Ты такой урод, что твоя мать упала в обморок, впервые увидев тебя…

– Ты такой урод, что все девушки падают в обморок, увидев тебя…

– Ты такой урод, что если ты поцелуешь девушку, она превратится в жабу…

– Ты такой урод…

Один из них подобрал палку и просунул ее между прутьями. Я понимала, что мне не по силам помешать им. Я понимала, что стоит мне привлечь их внимание, и мне тоже достанется. Я выбежала из шатра, пробилась сквозь толпу вокруг эль Пьохо и потянула его за рукав.

– Скорей! – закричала я. – Остановите их. Они делают ему больно!

Стряхивая мою руку, он каким-то образом ухитрился больно ущипнуть меня, однако сразу же подобрал свою палку и торопливо заковылял ко входу в шатер. Я пошла за ним, все еще страшась его, но и не решаясь уйти, не убедившись, что у Эрика все хорошо. Однако, войдя в шатер, я увидела совершенно другую картину. Мой «беспомощный» друг каким-то образом сумел ухватить одного из своих мучителей за шею и тянул его в клетку сквозь прутья, а остальные, забыв о помидорах, изо всех сил старались вытащить его обратно. Изуродованное и злое лицо Эрика, охваченное безумной яростью, выглядело действительно жутко, полуразложившиеся губы оттянулись, обнажая гниющие, сломанные зубы, глаза, покрытые кровавой сетью сосудов, как будто готовых разорваться, едва не вылезали из глазниц.

Эль Пьохо сразу оценил обстановку и приступил к решительным действиям. Воздев свою палку, он ударил ею Эрика по голове. Он ударил трижды, прежде чем скрюченные руки отпустили жертву, и мальчишки торопливо убрались из шатра. Но наказание еще не завершилось. Обо мне забыли, и я забилась в тень, беспомощно наблюдая, как палка снова и снова опускалась на распростертое на полу клетки тело. Эрик поначалу пытался отползти подальше от разящей палки, но скоро сдался с усталой покорностью и просто лежал без движения, принимая удары, как кусок мертвой плоти.

Я сдерживала рыдания, пока эль Пьохо не ушел, и тогда я бросилась к окровавленной фигуре на полу. Я не знала, что делать, только снова и снова повторяла его имя. Наконец, я догадалась снять фартук и намочить его в эриковой миске с водой. Мокрой тканью я пыталась стереть с его тела кровь и ошметки гнилых помидоров. Из дыры на месте носа сочилась кровь. Я не знала, что с ней делать и не рисковала лезть туда пальцами, пусть даже обернутыми тканью.

Я не могла также остановить багровую опухоль, набухавшую у его глаз, на щеках и губах. Я ничем не могла помочь, но что-то нужно было делать. Так что я разгладила до неприятного редкие, жалкие пряди черных волос, вновь обратив внимание на неестественно холодную кожу. Он лежал без движения уже очень долго, и мне показалось, что он мертв. Трудно было поверить, что совсем недавно он мог так прекрасно петь. В моей памяти еще так реальны были его музыка и волшебство. Я вспомнила и то, с какой нежностью он взглянул на меня, прежде чем отправить меня прочь. И при этой мысли моя скорбь нашла выход в страшном утробном вопле. Упершись лбом в прутья клетки, я стояла и рыдала, не пытаясь сдержаться, бездумно поглаживая его израненную голову и повторяя слово «нет» с бесконечной болью и неверием.

Не знаю, сколько я простояла так, но, наконец, его рука слабо пошевелилась, я отпрянула, в смущении от того, что касалась его, и попыталась подавить рыдания. Он подвинул голову, чтобы видеть меня, не поднимаясь с пола. Он пытался сказать что-то, но сумел издать только пугающее бульканье и сердито харкнул, выплюнув порядочную пригоршню крови – я была к этому совершенно не готова. Чувствуя, как желудок подкатывает к горлу, я едва успела отвернуться. Когда начался второй приступ, я смутно ощутила, что рука, просунутая меж прутьев, ухватила мое предплечье и поддерживает меня. Последовало еще несколько спазмов, но, поскольку желудок мой был пуст, получилось не так неприятно, как могло. Когда тошнота отпустила, я виновато взглянула на него. А потом мы одновременно сказали, – Извини.

Я не удержалась от смеха. У него не хватило сил даже на это, и он только на мгновенье крепче сжал мне руку. Наши взгляды снова встретились, и, несмотря на все происшедшее, я различила в его глазах искорку юмора.

– Как тебя зовут, дитя? – спросил он.

– Лотти! – прокричал сердитый голос.

Я резко обернулась и увидела стоящего у входа эль Моко. Эрик тотчас же отпустил мою руку.

– Я же сказал тебе держаться подальше отсюда, – напомнил эль Моко.

– Да вы посмотрите на него, Моко! – воскликнула я. – Ему нужна помощь!

Но, не удостоив Эрика даже взгляда, эль Моко в несколько широких шагов подошел ко мне, схватил за плечо и потянул к выходу.

– Вы собираетесь что-нибудь сделать? – спросила я.

– Тут ничего не сделаешь.

– Но он изранен.

– Никто ничего не может сделать с его ранами.

– Но вы могли бы его выпустить.

К тому моменту мы уже вышли из шатра, и, услышав мое предложение, он резко остановился и с испугом взглянул на меня.

– Даже и не думай, – сказал он, понизив голос. – Да ты можешь себе представить, какое царство ужаса он сотворит, если только вырвется на свободу? У него нет совести. Он не знает жалости. И ненавидит любого, кому посчастливилось родиться с нормальным лицом.

– Он не возненавидел меня, – ответила я с сильным чувством.

– Тебя он ненавидит больше всех, – заверил меня эль Моко, и в его голосе резко и остро отдалась злость. – Он ненавидит тебя, потому что ты красива. Если он выберется из клетки, за тебя он возьмется в первую очередь. Ты всегда будешь бояться, что он подстережет тебя во тьме. Или он будет выжидать подходящего момента, притворяясь твоим другом и завоевав твое доверие. Но можешь не сомневаться, рано или поздно он убьет тебя.

Я вырвала у него руку.

– Вы лжете, – сказала я. – Вы просто пугаете меня, чтобы я ушла, потому что не хотите дать мне билет. Но теперь я знаю его. Он не злой. Он просто несчастный. И он был добрее ко мне, чем вы.

Эль Моко опустился на корточки передо мной, на его лице отразилась тревога. – Что ты хочешь этим сказать, что значит, добрее?

Я пожала плечами, мне стало не по себе, когда его лицо оказалось так близко.

– Говори! – Он встряхнул меня за плечи. – Что он сделал тебе доброго?

Я опустила глаза и призналась, – Бабочку подарил.

– Бабочку, – повторил он так, словно оправдались его худшие опасения. – Это, случаем, не был монарх? Бабочка, которая восстает из пепла, чтобы жить снова?

Он почти потащил меня обратно к шатру, как будто отлично знал, где я оставила бабочку, и действительно, я разглядела на том же месте черно-оранжевое пятно. Но, по мере того, как мы приближались к ней, мне было все более не по себе. Я уже чувствовала, что что-то с ней не так, но поняла, только оказавшись прямо перед бабочкой. Она была раздавлена.

– Это она? – спросил эль Моко.

Я прижала руки ко рту, словно пытаясь подавить крик. Мой голос дрожал, и в нем отдавались слезы.

– Они убили ее.

– Нет, – тихо ответил эль Моко. – Она и не была живой.

– Но я же видела. Я чувствовала, как она идет по моей ладони.

– Посмотри внимательно, – Он поднял меня, так, чтобы мои глаза оказались на одном уровне с бабочкой. – Потрогай ее, если хочешь. Это рисунок. Эль Пьохо сам нарисовал ее.

Хотя это и казалось невозможным, я убедилась, что он прав. Бабочка была нарисована на холсте, и довольно грубо, если на то пошло.

– Ты позволила ему заглянуть тебе в глаза, ведь так?

Я кивнула, а он опустил меня на землю. Он больше не сердился, и в его тоне звучало только глубочайшее сочувствие.

– Значит, теперь он внутри тебя. Спаси Господи твою душу.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒