Глава десятая

Глава десятая

К счастью или к несчастью, весна в тот год пришла рано. К концу марта на деревьях уже набухли почки, и только кое-где попадались последние пятна грязного снега. В витринах лавок уже теснились праздничные товары от корзиночек с разнообразными конфетами до кружевных платьев и пасхальных колпачков. В одно свежее, не грозившее никакими неприятностями утро мы трое гуляли и любовались яркими витринами, когда Кристин вдруг пришло в голову пробежаться вперед и остановиться перед лавкой дальше по улице. Двигаясь более праздным шагом, мы поравнялись с ней перед витриной сапожника, а девочка готова была взорваться от желания показать нам что-то. В витрине стояла пара прелестнейших алых башмачков, какие только можно представить.

Конечно, ей захотелось такие башмачки. А какая девочка не мечтала бы о них? Дааэ порылся в карманах, но не наскреб суммы, даже близкой к той, что была указана на ярлычке. С сожалением покачав головой, он произнес что-то на родном языке – видимо, извинился.

Без колебаний, девочка повернулась ко мне и спросила на четком, понятном французском:

– А у вас денег хватит?

Я уставилась на нее, как громом пораженная. Я вообще не была уверена, что она говорит по-французски. И уж конечно не ожидала, что она заговорит со мной. Но спустя мгновенье я оторвала взгляд от полного нетерпения личика и принялась рыться в кошельке. Увы, у меня с собой было лишь несколько мелких монет, и, сама почти на грани слез, я была вынуждена отказать ей. Мне казалось в тот момент, что я сумела бы все-таки завоевать ее признательность, если бы только купила ей эти чертовы башмачки.

Ночью, когда оба Дааэ заснули, я забралась в свой тайник и вытащила жестянку со сбережениями. Мне стало совсем тоскливо при виде того, как мало осталось денег. Но, отбросив дурные предчувствия, я отсчитала необходимую для покупки пасхальных башмачков сумму. На следующее утро я обрадовалась, что не стала терять время понапрасну. Дааэ встал рано и мрачно бродил по квартире, собирая вещи самым угрожающим образом. Я поболтала с ним, пока он возился, похвасталась, какой удачный у меня вчера был вечер, как много я получила чаевых, и намекнула, что мне выдали недельный заработок. Я достала из кармана монеты и с гордостью показала ему.

– Пожалуй, теперь мы можем купить те башмачки, – прошептала я. – Если вы не против.

Он задумался.

– Когда я была маленькой, – сказал я, – у меня были красные башмачки. Вы не представляете, как я их любила, как старательно я чистила их и наводила глянец. У каждой девочки должны быть хорошенькие башмачки. Ну, пожалуйста. Разрешите мне купить их ей.

Он колебался, но, поскольку он ни в чем не мог отказать своей драгоценной Кристин, в конце концов он уступил.

– Идем, Кристин! – крикнула я наверно чересчур радостно. – Идем гулять.

Она с сомнением взглянула на меня.

– У меня для тебя сюрприз! – объявила я, звякнув пригоршней монет.

Ее глаза тотчас же осветились, и на личике вспыхнула солнечная улыбка, которую она нередко обращала к своему отцу, но меня до тех пор не удостаивала.

– Мои башмачки?

Я кивнула, онемев от радости, когда она подбежала ко мне и схватила меня за руку с такой легкостью, словно делала это уже сотню раз. До глубины души пораженная тем, с какой охотой она пошла со мной, я ощущала спиной неодобрительный взгляд ее отца, когда мы выходили. Но как только дверь закрылась за нами, мы с Кристин решительно направились к лавке сапожника. Мы шли, как мама с дочерью. Учитывая, как выглядела я в ее возрасте, у меня вполне могла бы быть такая дочка. Я думала, принимают ли случайные прохожие нас за одну семью, и эта мысль приносила несказанное удовольствие. Так что, когда сапожник назвал Кристин «ваша девочка», я не стала его поправлять. Башмачки оказались ей впору, и я отдала добрую часть всех своих сбережений в беспечно-золотистой дымке счастья, которая вполне могла бы служить предостережением. Кристин тоже находилась на вершине блаженства, она пританцовывала рядом со мной по пути домой, а потом остановилась перед булочной. Она прижалась носом к витрине, уставившись на выставленные там печенье и птифуры.

– Можно? – умильным голоском спросила она, обратив ко мне свои прозрачные голубые глаза.

Ну кто мог бы отказать такому ангелочку? Мое сердце растаяло в тот момент, когда она взяла меня за руку, и теперь мне ничего не оставалось, как купить ей пирожное и чашку шоколада. Боясь, что она зальет свои новые башмачки, я предложила ей сесть за столик возле булочной. С готовностью согласившись, Кристин забралась на указанное сиденье, изящно подогнув под себя ножки.

Я села за столик напротив нее и смотрела, как она ест. Она не спешила, словно у нее впереди было все время в мире, а я воображала себе, как чудесно было бы вот так любоваться ею всю оставшуюся жизнь. Но мы не разговаривали. И через некоторое время я почувствовала, что тишина становится неуютной. Только для того, чтобы нарушить молчание, я спросила:

– Ты бы хотела остаться со мной, Кристин?

Девочка ответила не сразу, и я уже испугалась, что она снова решила не разговаривать со мной. Но потом она спокойно взглянула мне в глаза и сообщила:

– Я бы хотела, чтобы у меня была своя кровать.

Я кивнула: я и сама думала об этом уже не раз.

– Хочешь, я куплю тебе кровать? – спросила я, напрасно ожидая, что меня вдруг осенит вдохновение, и я где-то сумею раздобыть деньги.

– Вы могли бы купить ее сегодня? – с надеждой спросила она.

– Сегодня нет, – ответила я. – Но скоро. Очень скоро, обещаю.

Она небрежно закинула себе в рот кусочек пирожного сверху вниз.

– Папа сказал, что завтра мы уходим.

Я онемела от изумления и ужаса. Я сидела в оцепенении, а в животе все перевернулась, и в глазах набухли слезы. Я понимала, что надо срочно что-то делать, иначе я разрыдаюсь, и тогда все будет потеряно. Так что с усилием, порожденным страхом, я проглотила комок в горле и втянула слезы.

– А ты бы не хотела остаться? – спросила я, убедившись, что справилась с собой. – Тогда тебе не придется больше мерзнуть без крыши над головой. Ты всегда будешь спать в теплой комнате. И у тебя будет своя кровать, как только я сумею ее раздобыть. Я уверена, твой папа согласится остаться еще, если узнает, что ты этого хочешь.

Она пожала плечами.

– Мне будет очень грустно, если ты уйдешь.

Она опять промолчала, но принялась беспокойно ерзать. Последние проблески рациональной мысли подсказывали, что следует оставить все как есть. Но отчаяние говорило, что Дааэ уже все решил, и Кристин была моей последней надеждой. Если я не сумею как-то убедить ее остаться, завтра утром они уйдут из моей жизни, оставив за собой зияющую пустоту, которую мне нечем будет заполнить.

– Кристин, – взмолилась я, отбросив остатки гордости, – Скажи папе, что ты хочешь остаться. Прошу тебя. В эти месяцы я полюбила тебя, как родную дочь.

Она посмотрела на меня таким взглядом, от которого, казалось, могла снова начаться зима.

– Я вам не дочь!

– Нет, – ответила я в растущем отчаянии. – Но я люблю тебя, как дочь. Я хочу заботиться о тебе, Кристин, смотреть, как ты растешь. Я хочу быть тебе, как мама.

– Нет! – закричала она так громко, что люди вокруг стали оборачиваться. – Вы не моя maman!

С сердитым и расстроенным личиком она спрыгнула со стула и умчалась из булочной. Я поспешила за ней, не переставая звать ее, но девочка даже не замедлила бег. Я припустила еще быстрее, поражаясь, что не могу догнать маленького ребенка. И, конечно, догнала – иначе и быть не могло.

– Отпустите! – завизжала она, ударив меня по голени.

– Кристин, прошу тебя! – крикнула я, обняв бьющееся тельце.

– Отпустите!

– Сейчас, – пообещала я, сжав ее еще крепче. – Но только, если ты не убежишь.

Вместо ответа она укусила меня.

От изумления я ослабила хватку, и она тут же воспользовалась моментом, чтобы вырваться. До квартиры было уже совсем недалеко, и я не успела поймать ее снова. Она добежала первой и принялась стучать в дверь, громко и истерично зовя отца. Тотчас же дверь широко распахнулась, и в следующее мгновенье отец подхватил ее на руки, бросив на меня острый, обвиняющий взгляд, прежде чем отвернуться и унести ее внутрь. Не смея взглянуть ему в лицо, я осталась стоять снаружи, прижавшись лбом к холодной стене. Все тело сотрясалась от рыданий, и слезы текли по щекам. Как же я могла так все испортить? Я вовсе этого не хотела. Мне было жаль их, две потерянные души, отринутые всем миром. Я жалела их так же, как жалела себя. Я заботилась о них так, как мне хотелось бы в глубине души, чтобы кто-то заботился обо мне. Я любила их… Но я слишком поздно все поняла. Им нужна была помощь. Они зависели от меня. И я воспользовалась этим, чтобы привязать их к себе, хотя они не просили моей любви. Им она была не нужна. Но пока погода не позволяла им жить без крыши над головой, они были вынуждены, стиснув зубы, терпеть мое общество и навязчивую заботу.

Я слышала, как жалуется Кристин сквозь рыдания, почти такие же отчаянные, как и у меня. Я даже слышала голос Дааэ, утешающе говоривший что-то на чужом мне языке. Невозможность понимать их язык исключала меня из их общества, однако, оказалось, что за прошедшие месяцы я наловчилась понимать его лучше, чем сама думала. И я поняла, что она сказала:

– Она мне не мама.

И я поняла, что он ответил:

– Нет, радость моя, она тебе не мама.

И из-за того, что я понимала, о чем они говорят, я чувствовала себя совсем чужой.

Спустя ужасно долгое время, Дааэ вышел один и прикрыл дверь, не запирая.

– Что случилось? – спросил он. Его голос был спокоен, но ни малейшего тепла в нем не ощущалось.

Через несколько мгновений я овладела собой, но смотреть на него по-прежнему не решалась.

– Я не хотела огорчать ее, – наконец, выдавила я.

– Не сомневаюсь, – ответил он, – но это ничего не меняет. Что именно вы ей сказали?

Опустив глаза на собственные руки, я увидела заметный след укуса, и поняла, что он тоже разглядел его.

– Я сказала, что люблю ее, – несчастным голосом сообщила я, а потом, собравшись с мужеством, призналась. – И сказала, что хочу быть ей мамой.

– А вы не подумали, что это следовало бы сначала обсудить со мной? – произнес он таким неожиданно чужим и безразличным тоном, что трудно было поверить, с какой нежностью этот мужчина однажды держал меня в объятьях.

– Я не хотела, – умоляюще простонала я. – Кристин сказала, что завтра вы уходите, и это вырвалось само собой. Я и не думала, что вы собираетесь уйти так скоро. О, прошу вас, мсье Дааэ…

Он не ответил, и я поняла, что сказала слишком много. И все, что мне оставалось, это плакать. Он стоял рядом довольно долго, наблюдая за мной поразительно равнодушно. Не мог же он вправду ненавидеть меня после всего, через что мы прошли вместе. Неужели его совершенно не трогало горе того, кто проявлял по отношению к нему только доброту? Я так хотела, чтобы он прижал меня к груди, чтобы заключил в объятья, прощая. Или хотя бы просто прикоснулся – сочувственно сжал бы плечо теплой рукой. Но, в конце концов, Дааэ просто повернулся и ушел в дом, чтобы через несколько минут выйти оттуда со скрипкой и Кристин. Он даже не взглянул в мою сторону, и только Кристин обратила ко мне мрачный взгляд огромных глаз. Заметив, что она смотрит на меня, я быстро вытерла слезы и попыталась улыбнуться.

В ответ она показала мне язык.

Когда Дааэ повернули за угол, я вошла в квартиру, бросилась на кровать и рыдала, пока не заснула. Проснулась я вечером и поняла, сквозь охватившую меня смутную дымку, что опоздала на работу, но мне было абсолютно все равно. Тело казалось странно тяжелым, и легче всего было покориться охватившему меня тоскливому оцепенению и лежать так, не двигаясь. Но время шло, и постепенно сознание начало неохотно проясняться. Я внезапно поняла, что осталась одна вечером, чего обычно не бывало. Дааэ не вернулись. В испуге я с невозможной быстротой вскочила с кровати. Но в следующий момент я обнаружила, что все их вещи разбросаны по квартире, как и утром. Тогда, раз уж я встала, я подошла к тазу, плеснула воды в лицо, провела расческой по волосам и принялась готовиться к работе.

И именно работа помогла мне вернуться в мир живых, я погрузилась в обычные, мелкие заботы с клиентами, отбивалась от приставаний Лоуэлла и постепенно отвлеклась от почти захватившей меня гибельной опустошенности. Однако разверстая бездна, поджидавшая меня, никуда не делась, рабочий день прошел слишком быстро, и я поняла, что не хочу идти домой. В глубине души я уже знала, что ждет меня там: холодная, пустая, темная комната, в которой будут только мои вещи. Но тянуть до бесконечности я не могла, и реальность, полностью подтвердившая мои ожидания, чуть ли не принесла облегчение. Обстановка в доме абсолютно соответствовала моим представлениям, как будто я вошла в пустую квартиру уже во второй раз. Только одна деталь выбивалась из нарисованной воображением картины: как я ни искала, не нашлось никакой записки, прощального письма. На какой-то момент я застыла в оцепенении, еще не зная, как реагировать на происшедшее. Я могла погрузиться в жалость к самой себе, я тосковала бы и тихо угасала, позволив тяжелейшему разочарованию разрушить мою жизнь. Но внезапно я обратила внимание на грубо намалеванных на всех стенах квартиры черно-оранжевых бабочек. И меня захлестнула ярость.

Она навалилась на меня, как ядовитая красная туча, мое лицо вспыхнуло, руки задрожали. Бросившись к своему тайнику, я вытащила жестянку с деньгами и уставилась на последние оставшиеся в ней сантимы. Теплая одежда, дополнительный уголь, еда на троих в течение четырех месяцев, шоколад, краски и пара алых башмачков сожрали почти все, что мне удалось накопить за семь лет. Внезапно ослепнув от гнева, я швырнула жестянку в стену, изрыгая проклятья, каких никогда не произносила до тех пор. Монеты со звоном рассыпались по полу. Потом в стену полетела кочерга, за ней горшок, а дальше я уже не знаю, что я бросала, выкрикивая непристойности голосом, который и сама не могла бы узнать.

Вскоре соседи, вырванные из сладких снов, принялись громко возмущаться и стучать в стены. Но моя квартирка уже не способна была вместить весь объем моей ярости, и я вылетела в ночь.

Я мчалась, не останавливаясь, до самого рассвета, оказавшись на полпути к Парижу. Но я не чувствовала усталости, я годами не ощущала себя настолько живой и сильной. Мое сердце билось необыкновенно мощно. Осознание вины, нравственные устои – все сгорело в бешеном пламени страсти. Подобно монарху, возрожденному из собственного пепла, я была лучше, сильнее, и прежде всего – свободней. И там, на пустынной дороге, я принесла клятву – что никто никогда больше не причинит мне боль!

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒