Освобождение. (новые приключения деревянных человечков)

Освобождение

(новые приключения деревянных человечков)

Семененко говорит глухим, монотонным голосом, то и дело закуривая сигарету, делая несколько затяжек, тут же ее разламывая, закуривая новую, снова выбрасывая, роясь по карманам и периодически взглядывая на собеседников, будто это они рассказывают ему события минувшей ночи и сейчас обьяснят, что же происходит на самом деле.

- Все было, как обычно Вооружились, выехали на дежурство. Отработали пьяную драку у сельскохозяйственного техникума, две квартиры с тяжелыми телесными и самоубийством в ванной на Комсомольской восемь и в самом конце Красной Слободы. Потом Толик-водитель, он как с цепи сорвался в последнюю неделю, поехал искать ту проститутку, которую задерживали уже два или три раза на Морина возле заправки, снова хотел учить, в последний раз посадил ее на рычаг переключения скоростей, заставлял стонать как в порно и на телефон снимал. Мы с Катюриным Валеркой уже думали, что он ее рано или поздно кончит – запал на девку ненормально, просто ловил и начинал такое с ней выделывать, она-то, понятно, боялась, сказать кому скажет, пряталась, Толян от этого еще больше заводился. Позвонили опера – они нарка этого, Руднева, на третий срок зарядили синтетикой на Республиканской площади – мы понятых обеспечили, потом со смывами помогли и на экспертизу доставили. Доложились, выезжаем на Крысина, и тут – он. Идет, хромает, постоянно оборачивается, грозит кому-то кулаком, одет прилично но странно – как будто из конца восьмидесятых: сандалии, штаны от костюма расклешенные в полосочку, куртка как у геолога, и на ней навешаны значки с кошечками, волком из «Ну, Погоди», Чебурашкой, какими-то комсомольскими стройками. Либо шизик, либо алконавт, причем раньше не попадался, такого бы запомнили. Остановили, документы, карманы, все дела…

- Есть один похожий, бородатый, он в Рязани в дурдоме живет, Аркадием зовут, фамилия какая-то английская, к нам приезжает что-то раз в год или реже, к матери на могилу, я его у автовокзала один раз останавливал, - сосредоточенно прислушиваясь к треску автомата где-то неподалеку, произносит старший сержант Михаил Карнаух, словно не прерывая Семененко а комментируя для самого себя. Он полулежит на спешно собранной спортивной сумке и поглаживает ствольную накладку «Калашникова», который унес прямо с собой с дежурства, когда понял, что сдавать его некому, поскольку ОВД к одиннадцати утра уже вовсю полыхал, а прямо рядом с ним, слева от входа, валялись начальник, дежурный и его помощник с белыми полиэтиленовыми пакетами на головах, плотно замотанными на шее желтоватым скотчем.

- Нет, этот из каких-то лесов. Документов нет, денег нет, в левом боковом кармане куртки куриная лапа в полиэтиленовом пакете, в нагрудном – икона какого-то мужика с волчьей головой, на запястье намотаны четки из зубов, желтоватых, старых, он их постоянно крутил, пока наручники не надели. Закинули в машину, Петров сел рядом, снова едем на Цурюпу оформлять его, я оборачиваюсь, начинаю пробивать, он гонит что-то про конец света, пакет с пряниками на Старом Казачинском кладбище, просит его отпустить, как бы чего не вышло. Тут Петров не выдержал, успокаивает его в бочину и говорит: «Ну, сука, смотри, мы сейчас мимо Черной Слободы едем, прямо здесь тебя уроем и закопаем за угрозы и неповиновение, никто сумасшедшего бомжару искать не будет, сиди, мразь, тихо! » Вдруг машина встает, сходу встает как вкопанная, Толик на меня смотрит, потом головой на педали показывает: он там сцепление выжимает, газует, слышно, как колеса прокручиваются, гарь в салон пошла, а машина на месте стоит. Мужик вдруг как запоет насчет упокоения душ, типа «Со святыми упокой», голос такой мерзкий, визглявый, будто глумится, Толян с разворота ему в башку пару раз присунул, у мужика кровища изо рта потекла, вдруг он смеется и говорит другим, низким таким, печальным голосом: «Ну кто ж знал, что все начнется прямо здесь и сейчас», в салоне все звенеть начинает и я боковым зрением вижу как Петров вместе с дверью вылетает, далеко, метров на десять, и бьется о край автобусной остановки. И в это же время у Толика голова лопается, вся, напрочь. Мозги, ошметки, куски костей – все на меня и по всему салону. Я рта не успел раскрыть, как погас весь свет на улице, на улицах, было видно, что отрубился по всему Шацку.

- В три тридцать ночи примерно, - мрачно вставляет Костик Бухтияров, старший лейтенант. Он сидит на корточках, периодически выглядывает из-за ряда гаражей, за которыми они укрылись и так, что слышно как быстро двигаются челюсти, жует жвачку. Это он собрал всех здесь, а до того видел, как заживо сожгли в чебуречной Виталика и Мишу Иванса – оперов, зашедших туда позавтракать. Мужики начали отстреливаться, но никто не стал играть в войну – нападавшие, а их было человек пятьдесят, просто заблокировали снаружи двери, накидали под стены смоченного в бензине тряпья и, покуривая, смотрели, что происходит за зарешеченными окнами заведения. Так же Константин видел гору тел у Стены Славы, куда начали отовсюду свозить убитых в администрации, менеджеров и управляющих из пары банков, предприятий, прочих подобных заведений. Он насчитал более двадцати трупов. Поэтому Константина трясло так, что руки ходили ходуном. Про виденную там жену он волевым усилием запретил себе думать, с холодком внутри понимая, что из оружия у него имеется лишь кухонный нож. И больше ничего. – Тесть начал ругаться, что свет отключился, потом включился, но по телевизору прервались передачи, потом уже мы проснулись, телевизор заработал, но интернет и связь пропали часа на три.

Карнаух сплевывает, потом, внимательно изучая автомат, словно видит его в первый раз, удивленно делится с Виталиком и Славой: «С утра проснулся, все как обычно. Включаю телевизор: а там мужик этот бородатый из Москвы что-то говорит, говорит, про начало новой эры, святых, русских философов, конец модерна, непонятно ничего. Переключаю каналы – везде он, ни новостей, ни музыки. Жена звонит с работы, говорит, начали люди собираться, кого-то уже убили, вокруг Троицкой церкви крестный ход идет и в колокола бьют, включи, мол, радио. Пока до отдела ехал, послушал – а там одно и то же повторяют: как в прямом эфире рано с утра ведущих расстреливали в Москве, по всем станциям одно и то же идет, только по «Маяку» без перерыва «Священная Война» играет». В дежурке никакой информации, темно, без связи, отправились патрулировать и наводить порядок, почти сразу же попадаем у «Магнита» на Комсомольской в засаду: там двумя грузовиками перекрыли дорогу, с Суслова выехал еще один, заблокировали нас и начали из окон закидывать бутылками с горючкой. Федосеев и Петров принялись отстреливаться, а я сквозанул мимо стадиона домой, звоню жене – не отвечает, все знакомые кто трубку не снимает, кто выключен. Успел только в сумку все покидать – слышу, дверь начали выламывать, я с балкона на улицу и ходу. Это чего такое, мужики?

Бухтияров и Семененко молча смотрят на него, словно на недоразвитого.

- Короче, человек этот выходит из машины, обходит ее, вытаскивает Толика и приказывает мне за руль садиться, - продолжает Слава, - говорит ехать в Сасово, мол, ему срочно на поезд надо. Но перед этим заезжаем на Костычева, надо, мол, ему с сирыми и убогими пообщаться и с отцом Георгием из храма Иоанна Богослова переговорить. Он там час где-то провел, я все время сидел в машине, не то, чтобы позвонить, пошевелиться не мог. Возвращается от домов, с ним толпа человек в двадцать, а сам несет под мышкой рыбу, большого налима. Когда в машину садился, налимом их всех как будто благословил, а народ на колени начал валиться. Едем дальше, задней двери нет, все в крови.

Мужик на меня сбоку смотрит и начинает мои мысли рассказывать вслух, страшно до жути, я уже как во сне или горячке, ничего не понимаю, перед Каверино чуть с дороги не слетел, руль удержать уже не могу от слабости. Так он моими руками стал управлять, сижу и чувствую его руки в своих. Сидит, смеется: «Ты, Славик, не бойся, я с тобой ничего делать не буду, человек ты, конечно, никакой, однако не такая мразь, как твои боевые товарищи. Мерзок, конечно, однако сам, первый, в мерзости не лез. В церковь ходил на Пасху и Рождество, свечечки покупал. За то, что тогда, полтора года назад, не стал девчонку насиловать с сослуживцами, после того как они ее парня насмерть забили а потом их в одной яме и закопали – ее живую с ним мертвым, проживешь еще лишних три года, но все одно умрешь, под Архангельском, тебя напоят там чайком заговоренным, ты ослепнешь, неделю в яме проживешь а потом печень, надпочечники и сердце из тебя еще живого вынут, чтобы лед до Соловков в июле встал».

Я уже не знаю, что отвечать, подьезжаем к Сасово, говорит: «На поезд опоздали, ну ничего, подождет, у меня в столице теперича срочные дела». Снова там весь свет рубанулся, к вокзалу подьехали, поезд стоит, свет зажегся, на площади патруль сидит в машине, пригляделись – и к нам подьезжают. Мужик на них зыркнул так, что машина отлетела, в стену впечаталась а на вокзале все стекла вылетели. Он вышел, не попрощавшись, к урне подошел, вынул оттуда какой-то рваный пакет, рыбу свою завернул и скок в поезд. Я домой, приехал – дверь выбита: меня, уже, похоже, искали, но никого нет, и жены нет и сына нет. Переоделся, вещи собрал, пересел на свою машину, подьезжаю к отделу – там стрельба, спрятался у Надежды, любовницы, сидел и тоже смотрел телевизор, - почему-то со злобной усмешкой посмотрев на Карнауха, заканчивает Семененко, - пока ты, Костик, меня не вызвонил.

Бухтияров уже жует перезрелую рябину, сорванную с растущего рядом дерева, отчего вокруг распространяется терпкий пьянящий запах, в сочетании с остатками утреннего морозца, притаившимися в низах гаражей и за разбросанными тут и там колотыми пеноблоками создающий странное зимнее ощущение посреди удивительно роскошной в этом году золотой осени.

- Надо срочно валить, на машине, как можно дальше, где нас никто не знает, если они уже с утра пораньше по домам прошлись – считай все, мы приговорены, заранее же адреса собирали, суки. Пощады точно не будет.

- Да ладно, мужики, чего за бред-то происходит! – горячится Миша, глаза у него почему-то стекленеют, будто прямо сейчас безо всякой меры надувается водкой, - это же все не на самом деле, такого быть не может. Войска подтянут, сумасшедших отстреляют и пересажают, на телевидении порядок наведут, связь восстановят. День-два и все.

Славик наконец изводит пачку сигарет, сминает ее, рвет на две части и выбрасывает под ноги.

- Мне Зуев звонил из Рязани, говорит, там за полтора часа все отделы штурмом взяли, похоже, готовились заранее, = сообщает он, то и дело давясь сдавленными смешками, теперь он подбирает с земли кусочки гравия и старается кинуть их так, чтобы попасть в старое излохмаченное обьявление «Куплю радиодетали», почему-то скромно притулившееся на стене под самой крышей ближайшего гаража, - они что делают, электричество отключают по районам, потом снова включают, как – непонятно, со связью то же самое. Параллельно прошлись по квартирам родственников сотрудников, заходили и из окон выкидывали. Десантники в училище забаррикадировались, но военных, похоже, не трогают. Им в девять утра по спецсвязи приказ поступил – выступать на Москву: там беспорядки вовсю, из танков в городе садят как в девяносто третьем, а у ребят машины не заводятся, в самолетах электроника умерла. Так и сидят. Зуев сказал, что еле успел живым уйти из Октябрьского отдела, едет через нас в Зубову Поляну, к отцу своячницы. Но, похоже, или не доехал или сразу же поехал дальше.

- Буду двигать на Украину, там куча родственников по матушке, если что, через Белоруссию, - делится Семененко.

- А жена, сын? - вскидывается Карнаух.

Слава криво ухмыляется.

- Найду в течение часа, поедем вместе, не найду, значит, не найду.

- Твою-то повесили прямо возле офиса, пару часов назад – почти что нежно сообщает Карнауху Константин, - я когда сюда пробирался, видел. Висит там вместе с своими двумя коллегами, еще, наверное, остыть не успели.

- За что? - тонко пищит тот.

- Свою я тоже видел, возле Стены Славы, там, знаешь, в кучу сваливают врагов народа, даже краской сверху написано «Враги Народа», говорил же я Зинаиде, не приведет к добру эта скупка и кидалово с турпоездками. А за все, Мишенька, за кредиты, за цыган в поселках, которые солями торгуют и за крышу сам знаешь кому платят, за светлое будущее каждому, за приватизацию. Должно же было все закончиться, вот и закончилось. Заканчивается, на наших глазах.

Карнаух снимает автомат с предохранителя и, совершая движения как большая механическая кукла, на глазах теряющая завод, стреляет из автомата себе в рот. Слава, слегка напрягшийся и протянувший было руку к сумке, где сверху у него лежит «Калашников», расслабляется, вопросительно смотрит на Бухтиярова. Тот дочиста вытирает автомат от крови, роется в карманах и сумке коллеги, раскинувшегося в неестественно-театральной позе, словно безголовый Петрушка, напяливший на себя форму полицейского и комически обозначающий жестами: «Ну вот и все, представление закончилось, а я умер», и, словно подводя итог только что оборвавшейся жизни, сообщает: «Денег нет, так мелочь какая-то и банковская карта».

- Автоматы и документы есть, больше ничего не надо. Сейчас главное – канистры найти, под завязку бензином залиться. Покружим, моих аккуратно посмотрим, но, в любом случае, через час нас здесь уже нет, сам понимаешь. Украина, Казахстан, северный полюс – неважно. Ближних границ через пару дней стопудово уже не будет, потому что. Будем ориентироваться по обстоятельствам.

Подхватывая сумки, они встают. Бухтияров на секунду останавливается около рябины, срывает еще одну гроздь ягод, недолго ее изучает, переводит взгляд на автомат, выбрасывает ветку и, слегка ускоряя шаг, догоняет молодцевато вышагивающего Славу. Ветка тихо шлепается на левый нагрудный карман Карнауха, отчего тот напоминает уже не безголового Арлекина, а будто бы познавшего всю скорбь мира, трагического Пьеро.
Но тоже без головы.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒