ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

«Нужно просто громко заорать, - подумала Тамара. – Тогда-нибудь кто-нибудь из персонала, проходя мимо, услышит пусть еле слышный крик и откроет ее».

Она набрала воздуха и приготовилась крикнуть, как вдруг услышала у противоположной стороны круглой стены треск, как от деревянной или костяной трещетки. Тамара замерла с полными легкими и прислушалась. Треск повторился. Вслед за треском послышалось шипение, будто капля воды упала на сковородку. Через секунду-другую треск послышался ближе – в каком-нибудь полуметре от правой ноги Тамары. Что-то проползло по лодыжке. Скользкое и отвратительно холодное. Шипение и треск опять повторились, теперь слева от Тамары. Тамара замерла не в силах пошевелиться. В полной темноте, с елеслышным шорохом что-то ползло слева от нее, постепенно приближаясь к тому месту, где сидела она, еще несколько секунд назад уговаривавшая себя, что все это – чья-то дурацкая шутка. Шипение повторилось снова, теперь уже совсем рядом, в каких-нибудь сантиметрах от того места, где рука Тамары упиралась в мягкий, затянутый кожезаменителем пол. Опять затрещало, и шипение стало подниматься, словно рости от пола вверх, приближаясь к Тамариному лицу. Тамара сидела, прижавшись к стене, не в силах пошевелиться. Капля пота скользнула по переносице, задержалась на кончике носа, щекоча и вызывая жгучее желание чихнуть, и упала вниз, стукнув по прижатой к груди правой руке. Кастаньеты затрещали вновь и Тамара поняла, что сейчас заорет, стоит чему-нибудь коснуться ее хоть на секунду. Шипение раздалось в сантиметре от ее левого глаза, и она почувствовала ресницами движение воздуха, создаваемое пляшущим раздвоенным язычком. Что-то коснулось ее лица, и ей показалось, что она кричит, не слыша собственного крика, заглушаемого ударами гигинтского чугунного молота, вбивающего бетонные сваи ей в уши. От всего ее хрупкого тельца осталась одна голова, раздувшаяся до размеров круглого, мягкого изолятора для отсидки буйнопомешанных. Она не ощущала ни рук, ни ног, лишь слышала грохот чудовищного молота, разваливающего изнутри ее голову, и треск отбойного молотка, долбящего барабанные перепонки.

Тамара почувствовала вонзающиеся ей в щеку сапожные гвозди – острые и режущие с зазубренными гранями. Из кончиков гвоздей вытекали новокаиновые струйки, превращающие левую половину лица в чужой кусок мяса, прилепленный к костям ее черепа.

«Дверь, где эта Чертова дверь? - хваталось за соломинку живое еще сознание. – Еще можно что-нибудь сделать, только бы найти дверь».

Мягкая прохладная лента скользнула по ее шее, пробираясь через халат и блузку к груди, и замерла, обернувшись вокруг маленькой левой грудки, не защищенной бюстсгалтером. Холод, коснувшийся ее соска, заставил его окаменеть, вызывая прилив неуместного эротического возбуждения. Теперь она чувствовала только сосок, от которого неслись нервные импульсы в нижнюю часть живота. Скользящая по соску холодная мягкая лента заставляла его все больше твердеть, разливая по телу истому, смешанную с ужасом от происходящего насилия.

Несмотря на сковывающий тело страх, прикосновения к соску вызывали сводящее с ума желание. Желание, преследовавшее ее всю ее сознательную жизнь. Ей захотелось вытянуть ноги и отдаться охватившему ее чувству не оставляющего выхода смертельного удовольсвия. Ощущение, что гремучка парализовала левую половину ее лица прошло. Она не чувствовала больше укуса и поняла, что укус ей только померещился, как померещился и ее собственный крик, когда змеиный хвост заплясал у ее уха. Змея под блузкой переместилась и охватила правую грудь, поглаживая ее круговыми движениями.

Сознание Тамары странным образом трансформировалось. Оно не затуманилось, а изменилось совсем, заставляя совершать поступки, которые еще несколько минут назад выглядели дикими и неестественными. Тамара вытянула ноги и легла спиной на мягкий пол, закинув руки за голову. Змея, согретая теплом ее тела, заскользила по ее груди и животу, опускаясь все ниже, щекоча и возбуждая прикосновениями раздвоенного язычка. Она коснулась ее кожи у самой границы тонких шелковых трусиков, и живот втянулся, оставляя между резинкой и втянутыми мышцами узкую щель. Змея просунула в щель треугольную голову и начала приподнимать ее, оттягивая тонкий шелк. Кончик ее хвоста слегка притрагивался поочередно то к правому, то к левому соску.

Помимо воли, ноги Тамары начали раздвигаться, освобождая проход к небольшому бугорку, которого не касался еще ни один мужчина. От прикосновений ее тело начало вздрагивать, а живот втягиваться ритмичными, пульсирующими движениями, стараясь продвинуть ласкающий ее треугольник с пляшущим впереди язычком поближе к выступившим на поверхность тягучим капелькам.

Змея заскользила между ног длинно и долго, стирая гладким брюшком выступающую клейкую влагу. Проведя кончиком хвоста по внутренней поверхности бедер, она развернулась к вздрагивающему от усилившихся движений живота бугорку, разделенному тонкой влажной полоской, и замерла, прижав бугорок треугольной головкой. Она лежала не двигаясь и лишь быстро выстреливала раздвоенный язычок.

Тамара издала легкий стон, не в силах противиться охватившему ее желанию. Она почти не понимала, что происходит с ней. Змея, загипнотизировавшая ее своими движениями, лежала теперь на своей жертве, словно решая, что делать дальше с безвольной, готовой на все теплой плотью.

Легкий шорох, раздавшийся в верхней части стены, там, где стена состыковывалась с потолком, заставил Тамару прислушаться. Кто-то скреб лапками в вентиляционном отверстии, ища возможность спуститься по мягкой стене на пол. Шорох повторился, заставив Тамару вернуться из страны эротического сумасшествия в реальность. Со смешанным чувством удивления и ужаса она обнаружила, что лежит на спине на мягком полу в круглой комнате для буйнопомешанных, а между ног у нее свернулась гремучая змея. Дверь, ведущая в комнату отсутствует, а голова змеи лежит на том самом месте, как прокладка в критический день. Таких критических дней в жизни Тамары еще не было. И таких критических, неправдоподобных, невозможных вообще ситуаций.

Она попробовала шевельнуть ногой в надежде, что чудовищный бред рассыплется, как карточный домик, и она окажется в своей постели, с лицом, покрытым капельками пота, и бьющимся сердцем от пережитого ночного кошмара.

«Господи, - подумала она, - сделай так, чтобы это был всего лишь не самый удачный сон».

Она еще раз шевельнула ногой, пытаясь подтянуть ее к себе. Змея напряглась и подняла головку, оттягивая шелковые трусики.

«Мама, мамочка, Господи Боже мой», - заголосила про себя Тамара, и ей показалось, что она поет часть какой-то пришедшей из далекого детства песенки.

«Идет бычок качается, вздыхает на ходу:

Ой-ой, доска кончается, сейчас я упаду».

Почему именно этот странный-престранный детский стишок пришел ей на память? В какую бездонную пропасть полетит бычок, дойдя до самого края? Почему он не остановится, не повернет обратно? Господи, почему все складывается именно так, а не иначе? Почему НИКОГДА НИЧЕГО не удается изменить к лучшему?

Змея застрекотала погремушкой, подтверждая, что все происходящее не сон и не фантазия, а самая, что ни на есть реальность. Что все происходящее, включая отсутствие двери – всего-навсего правда. И ждет бычка гигантский котел, кишащий самыми разнообразными тварями – шипящими и рычащими, визжащими и орущими, глядящими со дна котлована вверх на безысходно передвигающего копытцами, вздыхающего на ходу бычка.

Тамара вспомнила, как однажды, когда она была еще совсем маленькая, мама возила ее в Ленинград. Она плохо помнила поездку, помнила только, как мама повела ее в зоопарк. А из всего зоопарка она запомнила только большущий аквариум, с кишащими в нем разной толщины змеями. Змеи грелись под висящими над ними лампами и лениво переползали иногда с места на место. Среди этих змей и прямо по ним прыгали лягушата и маленькие мышки, набросаные в аквариум заботливым смотрителем, чтобы змеям было что есть. Сытые змеи не обращали на них никакого внимания, позволяя бегать и прыгать прямо по своим спинам. Стоящий рядом с Тамарой маленький мальчик смеялся, показывая папе на забавно прыгающих зеленых лягушат и бегающих мышек, играющих, как ему казалось, с шевелящимися разноокрашенными змеями и друг с другом.

Возможно, эти воспоминания и стерлись бы со временем из памяти маленькой еще Тамары, если бы не один крохотный, не больше Тамариного мизинца белый мышонок, который с ужасом карабкался по змеиным спинам, пытаясь найти выход из, казавшейся ему гигантской, змеиной столовой. Он проваливался между змеиными спинами вниз, выбирался снова, тыкался в стеклянные стены и снова бежал прямо по змеиным спинам и головам. Наверное из всех остальных мышей и лягушек он один отдавал себе отчет в том, что в этой столовой никто не позаботился о том, что же будут есть сами лягушки и мыши. И еще этот мышонок орал. Остальные молчали, видимо смирившись с тем, что «доска ой-ой кончается», а он бегал и орал (нет-нет, он не пищал, а именно орал), проваливаясь в шевелящиеся канавы со стенами из чешуйчатых змеиных боков. Орал и искал выход, которого не было.

Наверно его посадили сюда недавно.

Маленькую Тамару вырвало мороженным, которое купила ей мама, когда они входили в зоопарк. Мама вывела ее из душного, вонючего серпентария на свежий воздух. Лицо ее, как и лицо Тамары, побелело и превратилось в бескровную маску, так что Тамара даже не сразу узнала ее, когда она стала гладить ее по голове.

-Мамочка, мамочка, домой. Поехали скорее домой, - просила маму Тамара.

Она не плакала и не жалела несчастных мышек и лягушат. Не требовала, чтобы их отпустили, достав из аквариума. Она просто хотела забыть увиденное, и зеленые прожилки в ее глазах расширялись и сужались в такт с ударами ее сердца.

Видения детства оборвались, когда в вентиляционном отверстии вновь послышались шорох и царапанье. Кто-то спрыгнул на мягкий пол, и змея, мгновенно проскользнув под Тамариной блузкой, свернулась у нее на груди, подняв голову. Кто-то осторожно двигался по полу в полной темноте. Змея затрещала хвостом возле самого лица покрывшейся липким потом Тамары. Неизвестный пришелец взвизгнул высоко и коротко и забарабанил лапами по полу. Змея исчезла с Тамариной груди, толкнув ее пружинящими кольцами. Она не попала в намеченную цель и стукнулась о стенку, как мягкий резиновый шланг. Визг и топот повторились уже в другом месте – справа от Тамары, и змея снова выстрелила, пролетев над Тамарой и задев ее кончиком хвоста. Она вновь ударилась о стенку и зашипела, не достав прыгающего в темноте пришельца из вентиляции. Зверек (небольшой по размеру, судя по издаваемому им звуку) перепрыгнул через Тамару и взвизгнул в полете, словно играя и издеваясь над шипящей на него смертью. Он приземлился и замер, не давая слепой в темноте гремучке соориентироваться. Змея шипела, стараясь уловить движение воздуха или вибрацию, идущую по полу от неведомого врага.

Тамара замерла и перестала дышать. Любое движение могло кончиться для нее мгновенной атакой раскачивающейся в темноте убийцы.

Острые коготки застучали по мягким дермантиновым квадратам, и змея бросилась по направлению идущих по полу вибраций. Она ударилась о правое бедро распластанной на полу Тамары, и, не в силах больше сдерживаться, Тамара заорала и откатилась по полу, спасаясь от ядовитых острых зубов. Она почувствовала, как зверек (мангуст, мангуст, Господи, это – мангуст) пробежал по ней навстречу шипящей и колотящей по полу хвостом гремучей твари и взвизгнул, прыгнув на стену и отскакивая от нее как теннисный мяч.

В ту же секунду по стене, от которой отскочил отважный зверек, шаркнул шланг, и Тамаре показалось, что она услышала, как лязгнули зубы. Шипение справа от Тамары усилилось, превратившись в непрекращающийся шум, словно кто-то лил воду на расскаленную до красна стальную плиту. Змея начала метаться по изолятору без всякого направления, как шланг, вырвавшийся из рук пожарного. Она яростно шипела, и Тамаре казалось, что она видит в темноте, как ее убийца свертывается в клубок, распрямляется, прыгает и скользит, пытаясь сбросить с себя невидимого наездника, вонзившего зубы ей в шею.

Мурашки (мурашищи) бегали по спине и рукам Тамары. Ее вдруг охватил безумный восторг и ликование. Все ее тело, все внутренности заполнила поглощающая все остальные чувства пьяная бравада. Слепая в темноте, она стала шарить руками по сторонам, пытаясь поймать мечущуюся невидимую скользкую тварь. Мысль о том, что стоит ей схватить гремучку, и зубы тотчас вопьются ей в руку, больше не пугала ее. Плевать! Она хотела только одного – схватить бьющуюся о стены тварь и давить ее, пока та не перестанет греметь своими костяшками.

-Иди! Иди сюда, СУКА! – визжала она, размахивая руками, ползая на коленях по мягким квадратам. – Я научу тебя трахаться, блядское отродье! Иди, пока я не кончила. Ха-ха! Иди, я покажу тебе, что такое финальный оргазм!

Ей удалось нащупать полумертвую уже змею, когда та вяло возила хвостом по полу, слегка приподнимая и опуская его кончик. Тамара схватила обеими руками мягкого, гибкого, толщиной в ее собственную руку, еще минуту назад смертельно опасного гигантского червя, и попыталась разорвать его на две половины. Левая ее рука скользнула вдоль змеиного тела и наткнулась на что-то мягкое, теплое и шерстяное, вцепившееся в змеиное тело возле самой головы. Небольшой зверек казалось намертво приклеился к гигантской по сравнению с ним, мягкой, дохлой уже змее.

Тамара отбросила змею от себя и отползла назад, пока не ткнулась спиной в стену. В темноте послышалось легкое шуршание – зверек тащил труп своего врага по полу. Дотащив его до стены, он стал карабкаться, поднимаясь все выше, цепляясь острыми коготками за обтягивающий стену дермантин. Тамара не могла понять, как тому удается двигаться по гладкой стене вверх. Она не знала, сколько времени зверек двигался по отвесной стене, пока не зашуршал в вентиляционном отверстии, затаскивая добычу внутрь.

Когда звук стих, она вытерла ладонью стекающие с лица потоки и впала то ли в шок, то ли в ступор, не двигаясь и не думая, обессиленная и обалдевшая от пережитого ужаса.

Дышать становилось труднее.

Санитар психиатрического отделения Олег Сергеевич Арбенин вошел в дверь палаты номер 4, где находилась пациентка по имени Кристина Руа. Она находилась на лечении уже восемь дней. За эти дни Арбенин зашел в палату три раза. В первый раз он привез ее сюда на каталке, во второй раз она спала, и он вышел, как только убедился, что на ее шее отчетливо виден красный рубец, оставленный неизвестно чем … (Черт возьми, той самой бархатной ленточкой, которую она сорвала с шеи, когда давилась кровью у него в спальне полтора года назад, после чего он ее не видел, не видел, не видел). Рубец был свежий. В третий раз он зашел сейчас, на восьмой день, проведя предыдущие семь без грамма спиртного.

Полтора года, прожитые им после того, как он полетел с вокзальной платформы под колеса экспресса, предназначенного для того, чтобы доставить его в Санкт-Петербург на месте номер 1 первого вагона, начиная с хвоста, избавив от необходимости разбираться со следователями, таинственными пришельцами, являющимися по ночам, психами, убитыми в подвале его дома и вне его, крысами, носящимися гигантскими стаями по коридорам местной психушки… Впрочем, к Черту ему все это вспоминать. За эти полтора года он окончательно перестал верить в случайные совпадения, и научился не пытаться понять. Он ждал, что что-то произойдет, потом перестал ждать, потом осталась лишь какая-то тоска и он глушил ее водкой. Несмотря на то, что он чуть было не сбежал из Среднеземска, он хотел, чтобы вся эта карусель, начавшаяся с поселившейся в его доме крысы (или еще раньше? ) завертелась вновь. Он прошел через что-то настоящее и неизвестное, а может даже стал участником чего-то, коснулся краем (случайно? ) чего-то загадочного и уже не хотел жить дальше без этой тайны.

Тоска не уходила, время шло, колличество выпитого увеличивалось, и постепенно кандидат наук Арбенин превратился в санитара Сергеича, изредка тихо-тихо зовущего по ночам: - Кристина… Кристина…

Кристина не спала, когда замок в ее палате щелкнул, и в дверь кто-то вошел. От ударившего в нее гигантского потока стремительно вращающихся центриков, она на мгновение перестала дышать. В висках и затылке заколотились стаи крохотных птиц, пытаясь вырваться на свободу. Центрики, ударившие в нее не остановились на поверхности ее кожи, как всегда было раньше, а пролетели внутрь, заполняя тело болезненной, жгущей энергией, заставляя вибрировать каждую ее клетку. Чужие центрики вертелись внутри нее и вылетали, смешиваясь с ее собственными, рожденными ею. Их колличество увеличивалось, как число ращепившихся атомов в неконтролируемой цепной реакции. Некоторые из них разростались, превращаясь в цветные картинки, мгновенно сменяя друг друга и скручиваясь, как подожженная фотопленка. Сгорела и скрутилась какая-то комната с тюлевой занавеской, прострелянной лунным светом. Какой-то мужчина прикоснулся к ее груди вспыхнувшей и сгоревшей рукой. Его голова лопнула в ее руках оранжевой вспышкой, когда она гладила его мягкие волосы. Неизвестные звери, лизавшие ее руки превращались в лягушек и змей, скользящих по ее телу. Белый, пушистый зверек с подрагивающей усатой мордочкой завертелся и превратился в серебряный шар, несущийся по глянцевой черной плоскости. Плоскость начала вращаться и с одной ее стороны вспыхнула серебром буква А. На другой стороне летящий серебряный шар вычерчивал слово. Кристина почувствовала, как от края ее губы потекла густая теплая струйка. Серебряный шар вычертил на плоскости Л О В Е Ц, вращающаяся плоскость вспыхнула ослепительной белой вспышкой и раскололась, разбрасывая сверкающие осколки в черную пустоту. Гигантская черная птица хватала эти осколки клювом, глотала, но они пролетали сквозь нее, а она все открывала гигантскую пасть, снова глотала их и кричала страшное слово «К Е Р Т Е Л Ь».

Кристина вытянула руки вперед, пытаясь остановить стремительный поток центриков, летящий от вошедшего в палату человека, и ей в ладонь ударил ЗНАК. Знак обжег ладонь, вспыхнувшую всеми цветами радуги. Она не могла ее видеть, но знала это. Он был неимоверно тяжелый и громкий. Знак свистел, пробивая звук по руке в уши, как дырявая бочка, сброшенная вниз с самолета. Этот знак означал ПАМЯТЬ.

Упавший с кровати в залитой лунным светом комнате человек лежал головой на массивной хрустальной пепельнице, наполняющейся черной в ночи, вязкой жидкостью. Это была последняя картинка, вспыхнувшая внутри Кристины, и она полетела в черную, вертящуюся воронку.

Сергеич увидел, как с края губ привезенной к ним восемь дней назад мулатки потекла тонкая алая струйка. Черные волосы, разбросанные по подушке стали окрашиваться на висках белым, и тут же белые волны покатились от висков вниз. Открытые ярко-зеленые глаза смотрели в его сторону. На их зеленом фоне вспыхивали и гасли крошечные картинки. Он не пытался понять, откуда они берутся и что означают. Он силился выдернуть из кармана кусок старого вафельного полотенца, засунутого когда-то под железный лист возле шиномонтажного фургона.

-Я – Кабанчик. Черт побери, я – Кабанчик. Да, я – Кабанчик, - упрашивал он сам себя. – Я ничего не пытаюсь понять. Я не хочу ничего понимать. Я просто делаю ЭТО и все. Как он. Точно как он.

Он наконец вырвал из кармана злополучную тряпку и, увидев в глазах Кристины раскручивающиеся черные воронки, втягивающие в себя остатки зеленого поля, вздрагивающими пальцами, торопясь и матеря себя за неловкость, достал из обрывка материи серебряных зверьков с усатыми мордочками и загнутыми серебряными хвостами. Он подбежал к закрывающейся от него руками девушке и наклонился, чтобы продеть сережки ей в уши.

Отверстий для серег в мочках ее ушей не было.

Схватив Кристину за руку, Арбенин повернул ее ладонью вверх, вложил серьги ей в руку и сжал ее пальцы в кулак. - Они здесь, они – здесь, - он тряс ее за плечо, глядя как разростаются и набирают скорость черные воронки в ее глазах. Ее волосы стали совсем белыми, а кожа на лице посветлела и стала кремовой, как топленое молоко. Она закашлялась, и на ее губах появилась розовая пена.

Арбенин заметался по палате в поисках чего-нибудь острого, метнулся к двери, понял, что уже не успеет никуда добежать, рванулся обратно, ища глазами хоть какой-нибудь острый предмет. Он искал что угодно, хоть гвоздь, торчащий из оконной рамы. Его взгляд поймал тонкую стрелку, а может это была просто трещина на стекле. Если бы он знал чуть больше, он понял бы, что это был ЗНАК.

Арбенин ударил ладонью сквозь металлические прутья закрывающей окно решетки, и стекло со звоном рассыпалось, резанув по ладони тонким острым краем длинного осколка. Он схватил осколок с узким длинным острием и побежал к Кристине. Воронки в ее глазах исчезли, глаза стали черные, без белков, как вставленные в глазницы черные блестящие камни. Он взял двумя пальцами мочку ее левого уха и уже собирался проткнуть ее острым стеклом, как вдруг сделал совершенно непонятную для себя, нелогичную, необъяснимую вещь.

На ощупь он проткнул свои собственные уши и, разжав тонкие пальцы Кристины, удерживающие серебряных зверьков, вставил дужки серег в проколотые стеклом рваные отверстия.

Палата завертелась как карусель и разделилась на две половины, разрезанная посверкивающей, прозрачной плоскостью. Плоскость проходила сквозь него, деля его надвое. Левая его половина так и осталась в зеленом костюме санитара психбольницы, а правая стала серебряной от покрывавшего ее плаща из тонкой блестящей материи. С левой стороны прозрачной границы, делящей палату и Арбенина надвое стояла кровать с лежащей на ней Кристиной, а с правой… Арбенин не смог бы описать, что было с правой. Неимоверная сила втягивала его в это нечто. Нечто это не поддавалось пониманию, тянуло к себе обещая то, чего не мог осознать человеческий мозг. В той половине, где на Арбенине поблескивал серебряный плащ было ВСЕ. Это ВСЕ было всего в полшаге от палаты дурдома.

В воздухе возник серебряный шар и двинулся к Арбенину, рассекаемый надвое прозрачной границей. Он остановился и завис в шаге от его глаз. Стенки его стали прозрачными, и внутри шара Арбенин увидел себя, стоящего в серебряном плаще перед гильотиной. Опершись рукой о гильотину, повернувшись спиной, так что Арбенин не мог разглядеть его лица, стоял человек, на черном плаще которого можно было прочесть темно-красную надпись «К Е Р Т Е Л Ь».

Нож гильотины со стуком упал, шар затуманился, стал снова серебряным и распался на два одинаковых по размеру шара, разошедшихся по обе стороны прозрачной границы. Один висел в палате дурдома, другой висел там, где было ВСЕ.

Арбенин протянул руки и оба шара легли в его ладони. Правый шар был теплый и бархатистый на ощупь, левый – стальной и холодный.

-Шагай, - сказал невидимый Кертель до странности знакомым голосом. – А тебе везет больше, чем мне. Ты кажется выиграл, сукин сын. Будь ты проклят.

Арбенин засмеялся и шагнул в привычную ему «дурку».

Теперь захохотал Кертель. Он шипел и плевался, выкрикивая в адрес Арбенина непристойные ругательства.

-Ты будешь жалеть об этом. Ох, как ты будешь жалеть, червяк, - хихикал он. – Прощай, раб. Она зря выбрала тебя, недоносок. Она тоже будет жалеть, слизняк. Обещаю. Она-то уж обо всем пожалеет.

Граница исчезла. Арбенин стоял в палате, держа в левой руке вместо шара белую с подрагивающей усатой мордочкой Кристину. Она спрыгнула на пол и юркнула в щель, оставленную дверью. Палата начала расплываться перед глазами Арбенина. Он добрался до койки, на которой лежала Кристина Руа, взял ее ладони в свои, присел на край ее кровати и провалился в беспамятство.

Когда он открыл глаза, он лежал, уронив голову Кристине на грудь, сцепив свои пальцы с ее – тонкими и смуглыми. Арбенин приподнялся и встретился глазами с главным врачом больницы. Рядом с ним стоял директор. Руки Арбенина были в запекшейся крови, осколки разбитого стекла валялись на полу и подоконнике. В ушах Арбенина глупо болтались серебряные крыски.

-Вы уволены, - сказал директор. - Прямо сейчас.

Сквозь открытую в палату дверь Арбенин увидел, как по коридору белая крыса (Кристина ли это была? ) тащит длинную мертвую змею.

-Что-то с Тамарой, - подумал Арбенин. – С ней что-то не так. Я чувствую.

Кристина спала, закрыв глаза и разметав по подушке черные, вьющиеся волосы.

Арбенин шел по коридору в сторону служебного туалета, вытирая запекшуюся на руках кровь о зеленую куртку. Туалет находился у окна в торце коридора. Он шел из четвертой палаты мимо пятой, шестой, седьмой… что-то странное почудилось ему в коридоре. Он смыл с рук запекшиеся почерневшие ошметки и посмотрел на себя в зеркало. Захохотав от вида болтающихся в ушах сережек, он присел на банкетку и закурил. Он смеялся, поочередно ощупывая в ушах то одну, то другую серьгу. Втягивая в себя дым от сигареты, он кашлял, смеялся и смахивал выступавшие от едкого дыма и приступов смеха слезы.

Когда сигарета кончилась, он хотел закурить снова и тут сообразил, что насторожило его в коридоре. Идя в туалет, он прошел последнюю девятую палату, за которой находился изолятор, куда помещали психов в случае возникновения внезапных приступов буйства. Двери в изолятор он не заметил.

Арбенин вышел из туалета и дошел до того места, где должна была быть дверь. Ни двери, ни намека на то, что она когда-то здесь была он не нашел. Арбенин прошел вдоль коридора на сестринский пост. Тамары, дежурившей сегодня на отделении, тоже не было. Из четвертой палаты вышел главный врач, запер палату и, кинув взгляд на Арбенина, быстро ушел из отделения, не дожидаясь лифта, пешком по лестнице.

-Да что же это за трам-тарарам, - сказал Арбенин громко вслух и, матерясь про себя в Бога, в Черта и в душу, направился к четвертой палате.

Достав из кармана ручку-ключ он отпер палату и заглянул внутрь. Кристина спала, ровно дыша и положив руки поверх одеяла.

Из под ее кровати выбежала белая Арбенинская приятельница, пискнула и юркнула за дверь. Арбенин выглянул в коридор. Добежав до того места, где раньше находилась дверь в изолятор, крыса остановилась и заскребла лапками по стене. Взгляд Арбенина упал на красный огнетушитель, стоящий в углу коридора возле окна. Тот самый огнетушитель, которым орудовал когда-то Кабанчик, отражая нашествие полчища крыс.

Арбенин подошел к огнетушителю, поднял его и понес к тому месту, где царапала стену Кристина. Уставившись как молодой бычок в стену, он размахнулся и врезал торцом огнетушителя по крашенной штукатурке. В стене появился отколотый круглый след. Перехватив красный баллон поудобнее, Арбенин, методично размахиваясь и поднимая огнетушитель над головой, стал долбить стену, отваливая от нее белые штукатурные ошметки.

-Ха-га, - прикрикивал он от удовольсвия, покрываясь белой, летящей от стены пылью.

Кристина уже давно исчезла в неизвестном направлении и, если бы подобные вещи случились с Арбениным впервые, он наверняка усомнился бы, а была ли она на самом деле. Он старался не думать о том, что он делает, лишь долбил и долбил торцом огнетушителя по стене, прикрикивая: - Ха-га, ах-ха-га, твою мать, - сплевывал летящую в рот штукатурку и изредка пинал стену ногами.

Баллон в его руках треснул, и белая вьюга, спустя полтора года, вновь ворвалась в коридор психбольницы города Среднеземска.

Тамара задыхалась в полной темноте круглой комнаты.

-Кто-то перекрыл вентиляцию, - думала она, обливаясь потом, силясь вдохнуть поглубже обескислороженный воздух.

Она уже перестала кричать, пытаясь привлечь чье-нибудь внимание, сидела у стены и только старалась не потерять сознание. От нехватки кислорода странные картины рисовались перед ее мысленным взором.

Она видела Арбенина, бросающего в кого-то в черном сверкающий серебряный шар. Человек в черном размахивал странного вида вибрирующей и меняющей форму петлей, пытаясь захлестнуть ее на круглой поверхности шара. Шар менял направление, избегая черной, вспыхивающей электрическими искрами петли и возвращался к Арбенину, ловящему его левой рукой.

Когда шар оказывался у Арбенина в руке, и рука и шар светились ярким зеленым светом, пока Арбенин снова не отправлял его к размахивающему петлей Черному Человеку. Иногда искрящаяся петля летела к Арбенину, готовая захлестнуться на его плечах или шее, и тогда высокий женский голос кричал Арбенину: - Лови!

Арбенин выбрасывал навстречу петле правую руку, но человек в черном мгновенно возвращал петлю к себе. Он размахивал правой рукой, в которой держал свою страшную извивающуюся удавку, а в левой держал конец намотанной на руку тонкой цепи, оканчивающейся стальным наручником, застегнутом на запястье темнокожей девушки с белыми вьющимися волосами.

Каждый раз, когда Арбенину не удавалось поймать летящую к нему петлю, девушка вздрагивала оттого, что возвращаясь к Черному Человеку, петля хлестала ее по лицу, оставляя на нем тонкие рубцы. Но она снова кричала: - Лови! – когда удавка летела к Арбенину, и тогда Черный Человек дергал за короткую цепь, заставляя ее падать и поднимая ударами свистящей в воздухе петли.

В мочках ушей девушки посверкивали странного вида серьги и по тому, как девушка закидывала голову и напрягалась, вслушиваясь в окружающую ее темноту, Тамара поняла, что она – слепая.

Темнокожая девушка первый услышала доносящийся окуда-то совсем рядом глухой стук и замерла, чуть улыбаясь и вслушиваясь. Еле слышные, глухие удары заставили Черного Человека на мгновение отвлечься, и тотчас серебряный шар чиркнул его по щеке, миновав летящую к нему, вертящуюся удавку.

На щеке появился след, как от ожога, и Черный отступил вглубь, выругавшись и дернув за собой девушку. Они исчезли все трое, и Тамара увидела свет, пробивавшийся сквозь отверстие в стене круглой комнаты.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒