ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 страница

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

С Л Е П А Я

Кристина присела в кровати и прислушалась. Все было тихо. Обычные ночные звуки: изредка проехавший вдалеке автомобиль, раздавшиеся вдруг голоса подвыпивших подростков, собаки, затявкавшие друг на друга или на кота, шастающего по своим кошачьим делам. В коридоре больницы, куда ее поместили, ни звука. Медсестра, должно быть, спит или читает детектив в мягкой обложке.

Полная темнота, окружавшая Кристину, усиливала и обостряла осязание и слух. Кристина провела пальцами по перекладине на спинке кровати со стороны головы. Она насчитала ставшие уже привычными шесть круглых шариков, заканчивающих вертикальные прутья, идущие к перекладине снизу. Один чуть смятый с боков. Она откинула в сторону шерстяное одеяло, слегка покалывающее кожу, когда сбивалась простыня, использовавшаяся вместо пододеяльника, и опустила ноги на пол. Кристина сидела в хлопчатобумажной пижаме, которую принесла ей мать. Она не могла ходить в больничной пижаме: больничная пижама была неродная, и Кристине было от этого не по себе.

В куртке было три кармана: два боковых снизу и нагрудный вверху с левой стороны. В брюках их тоже было три: два боковых, внутренних и один – накладной, сзади справа. Куртка была с лацканами и напоминала легкий летний пиджак. В такой одежде можно было бы даже ходить по улице и не мерзнуть – лето.

В палате Кристина была одна. Она была одна вот уже неделю, если не считать приходивших к ней посетителей. Посетителями были врачи, работавшие в больнице, медсестры, приносившие таблетки и ее мать. Подруг, которые могли бы придти к Кристине, у нее не было.

Кристина повернулась и нащупала на стене за спиной знак. Видеть его она не могла и только ощущала кончиками пальцев. Знак состоял из попавших в краску посторонних пупырчатых частичек и означал встречу. Он не был ни теплым, ни холодным, и она не могла понять, чего ждать от предстоящего знакомства. Единственное, что она ощущала, это встречу с незнакомым ей человеком.

Она встала с кровати, сунув ноги в больничные тапочки, и прошла вдоль ее края до спинки, поддерживающей кровать со стороны ног. Провела пальцем по шести круглым шарикам перекладины (здесь они все были круглые) и, держась за спинку, подошла к стене. Скользя рукой по стене, она дошла до двери, закрывающей вход в палату. Ручки на двери не было. Дверь запиралась на ключ, хранящийся у медперсонала. Кристина слышала, как щелкал замок, когда входил кто-нибудь из гостей. Выставив вперед левую руку и держась правой за стену, она двинулась дальше вдоль стены, стараясь не наткнуться на неожиданное препятствие. Рука коснулась другой уже кровати, стоящей вдоль стены у входной двери. Поверх матраса, лежащего на панцерной сетке, было постелено одеяло: шерстяное и чуть колючее, как и Кристинино. Чуть нагнувшись и ведя пальцами вдоль матраса, она дошла до тумбочки, стоящей у изголовья свободной больничной койки, провела рукой по гладкой поверхности крышки и села на кровать, чуть скрипнув сеткой. Уткнув лицо в ладони, она попыталась вспомнить все, что произошло с ней до того, как она попала сюда, и все, что сказал ей врач, Виталий Федорович, вот уже неделю пытавшийся избавить Кристину от окружавшей ее темноты.

Кристина помнила, как шла по неширокой дорожке через лес к стоящему на железных, обтянутых резиной колесах вагончику. Она уже давно собиралась обследовать этот вагончик, чуть видневшийся сквозь растущие вдалеке кусты из окна их квартиры.

По вечерам, в лучах заходящего солнца, на его крыше вспыхивали тонкие, зеленоватые жилки, рисуя узор, похожий на знак. Некоторые знаки Кристина любила, некоторые старалась обходить стороной – черные и пугающие, таящие в себе неизвестность и, как ей казалось, чью-то чужую боль.

Она помнила, как, подходя к вагончику, увидела на земле тонкую линию похожую на стрелку, заканчивавшуюся падающей каплей, предвещавшей находку, и кончики ее пальцев кольнули иголки, словно к ней возвращалась память о чем-то потерянном. Потерянном, но очень важном. Где-то здесь была вещь, которая звала ее, высвечивая по вечерам на крыше вагончика знак.

Еще Кристина помнила, что кто-то помешал ей найти зовущую ее вещь. И еще было страшно. Страшно оттого, что кто-то пытался путать знаки. Знаки и цвет. На этом воспоминания рвались.

Она проснулась в незнакомом ей месте, на незнакомой кровати, когда теплая рука матери держала ее за пальцы левой руки. Было темно, и Кристина решила, что сейчас ночь. Она хотела, что бы включили свет. Ей было страшно оттого, что она не могла понять где находится. Кажется, она закричала, и в ответ закричала мать, умоляя, чтобы ей помогли. Кто-то схватил ее за руку и больно затянул на плече какую-то веревку или жгут. Потом ей сделали укол и она уснула.

Проснулась она спокойной и безразличной, ощущая иглу, входящую в ее вену. Вокруг было все также темно. Она лежала на кровати и смотрела вверх, наверное в потолок, которого не могла видеть, хотя глаза ее были открыты. Невидимые женские руки сняли с руки жгут, и мужской голос, поздоровавшись, спросил, как Кристину зовут. Она назвала свое имя. Потом по просьбе голоса сказала сколько ей лет и назвала свой домашний адрес.

-Очень хорошо, - сказал голос, - а меня зовут Виталий Федорович. Я - доктор.

-Где я? - спросила Кристина.

-В больнице, - ответил голос. – Ты ударилась головой, помнишь?

-Нет. – Кристина потрогала голову. – Почему так темно?

-Видишь ли, - он положил свою руку поверх ее, - когда ты ударилась, то по-видимому задела какой-то нерв и временно потеряла способность видеть. Это пройдет. Таких случаев много. Сколько угодно. Ты не должна волноваться, это главное. Ты обязательно будешь видеть, потому что с глазами у тебя все в порядке. Ты поняла?

-Да, - сказала Кристина спокойным, ровным голосом.

Сознание ее, убаюканное реланиумом, медленно дрейфовало, как айсберг, готовящийся к встрече с «Титаником». В изголовье кровати кто-то звякнул, положив шприц в металлическую кювету.

-Я буду у себя, - сказал женский голос и, пройдя мимо кровати, вышел в дверь.

-Как ты себя чувствуешь? – спросил голос, назвавшийся Виталием Федоровичем.

-Где мама? – ответила она вопросом на вопрос.

-Она сейчас дома. Как только она придет, мы разрешим ей зайти к тебе. Обязательно. У тебя что-нибудь болит?

-Нет. – Кристина потерла кончиками пальцев одеяло.

Ей показалось, что одеяло сделано из шерстяных тросов толщиной в палец.

-Что это? – спросила она.

-Где?

-Чем я укрыта?

-На тебе одеяло. Тебе жарко?

-Почему оно такое неправильное? – Кристина провела ладонью, разросшейся до размеров лопаты, которой дворник убирал зимой снег у них во дворе, по сплетенным в покрывало канатам.

-А что в нем неправильно? – голос Виталия Федоровича звучал у Кристины во лбу, позвякивая чайной ложечкой о край стакана.

Канаты под ладонью Кристины зашевелились, превратившись в гладкие змеиные шкурки. Змеи ползли под ее ладонью, сплетенные крест-накрест, не прекращая движения и не кончаясь, словно у них не было ни голов, ни хвостов. Они были бесконечны и двигаль перпендикулярно друг-другу, оставляя на ладони Кристины шелушащуюся чешую, которой были покрыты их спины.

Кристине не было страшно. Единственное, что ее удивляло – почему у нее вместо рук лопаты для уборки снега. Правая лопата была деревянная, старая, с треснувшей фанерной лопастью, обитой по краям металлической лентой. Левая – новая, из сияющего дюраллюминия, с легкой дюраллюминиевой трубкой-черенком. Кристина стукнула лопатой о лопату, стряхивая с щербатой фанеры прилипшие к ней змеиные шкурки.

-Вы можете взять себе шкурку, - сказала она сидящему в ее лбу Виталию Федоровичу. – Если ее положить в бумажник, у Вас всегда будут деньги. Это – примета.

Виталий Федорович согласился и, сняв с деревяшки шкурку гюрзы, намотал ее себе на запястье.

-Спасибо, - сказал он Кристине, - пусть это будет браслет.

-Кристина, а ты помнишь, как ты ударилась? – спросил он, придерживая левую лопату за трубчатый черенок, чтобы Кристина не задела его случайно острыми как бритва краями дюралевой лопасти.

-Нет. Это Вы мне сделали такие руки? Жаль, что я не могу их увидеть. – Она похлопала фанерой по покрывавшему ее змеиному одеялу, начавшему разбухать от вновь прибывающих и вплетающихся в одеяло змей.

-Я думаю, это лекарство. – Виталий Федорович переместился под темечко. Я скажу, чтобы уменьшили дозу. А теперь ты можешь поспать. Мы разбудим тебя, если придет твоя мама.

Виталий Федорович вышел, щелкнув зубами, замком, и Кристина уснула.

Прошла неделя после этого разговора. За все это время ни один лучик света не проник сквозь стоящую перед глазами Кристины черную стену. Она не могла больше видеть знаки. Знаки и цвет.

Кристина отняла руки от лица и попыталась рассмотреть хоть что-нибудь в черном пространстве. Проведя пальцами по краю крышки, стоящей в изголовье кровати тумбочки, она попыталась представить, как эта крышка выглядит. Она нарисовала в воображении квадрат и попыталась определить его цвет. Должно быть крышка, как и вся тумбочка – белая. Кристина провела пальцами по гладкой поверхности. Скорее, она была кремовая. Кремовая с микроскопическими трещинками, покрывающими всю поверхность. Кончики пальцев нащупали на поверхности кружок, оставленный стоящей здесь когда-то чашкой. Трещинки сплетались в хаотический рисунок. Бессмысленный, не содержащий ни одного знака.

Кристина оторвала пальцы от поверхности и потрогала их другой рукой. Пальцы были плоские, почти не имеющие толщины. С их шириной было все нормально, а вот толщины не было.

Всю неделю, проведенную в больнице, Кристина менялась. Ей не нравились эти изменения, особенно остро ощущавшиеся после приема таблеток. Иногда она переставала чувствовать себя прежней Кристиной, превращаясь в совершенно незнакомого ей человека. Потом это чувство проходило, и она становилась прежней – знакомой и понятной, только ничего не видящей. Изменения были связаны с лекарствами, которые прописал ей Виталий Федорович, чтобы вернуть зрение. Она продолжала глотать таблетки и меняться, но черная стена не исчезала.

Она вспомнила, как однажды проснувшись (утром, вечером? ), она почувствовала, что все ее тело стало мягкое и податливое как пластилин, потеряв все кости, удерживающие ранее плоть. Она сгибала руки, выворачивая их под самыми невообразимыми углами, дотрагивалась пальцами ног до лба и подбородка, закручивая ноги перед собой в мягкие кольца. Это было смешно.

Она уснула, а когда проснулась, тело ее обрело прежнюю твердость, но пальцы рук выросли и свешивались с кровати, пройдя между стержней спинки со стороны ног. Ногти скребли по линолеуму, покрывающему пол палаты, а суставы задевали за поперечную перекладину спинки. Кристина сосредоточилась и уменьшила пальцы, которые оканчивались теперь где-то под коленями, но так и остались опасно-ломкими, как сухой прошлогодний тросник. Ей не хотелось жить дальше со сломанными пальцами, и она не шевелила ими, пока вновь не уснула.

Пока Кристина сидела на кровати, пытаясь представить себе тумбочку, таблетки, принятые ей вчера вечером (нет, по-моему, сегодня утром) ослабили действие, и пальцы обрели привычные форму и объем. Она встала и дошла до окна, забранного металлической решеткой. Взявшись за прутья, она прижалась лбом к крашенному металлу.

-Я похожа на фотографию, - подумала она. – На фотографию в клетчатой рамке.

Решетка была чем-то логичным и правильным, заканчивающим череду непонятного и необъяснимого, что преследовало Кристину в последние месяцы. Решетка и закрытая в палату дверь избавляли ее от необходимости совершать поступки, диктуемые цветом и знаками. Здесь она могла отдохнуть, избавившись от ощущения каких-то несделанных дел и взглядов людей, смотрящих на нее ТАК.

В последнее время, глядя на Кристину, они все чаще и чаще начинали смотреть на нее ТАК. При этом они менялись и все больше и больше отличались друг от друга по цвету.

Если не один, а сразу несколько окружавших ее людей начинали смотреть на нее, меняя свой обычный взгляд на ТАК, она переставала чувствовать себя нормальным человеком, живущим, как и они летом 2000 года. Ей начинало казаться, что она не девушка со светло-коричневой (ну и какая вам на хрен разница? ) кожей, а непонятное явление, поражающее их своей неправдоподобностью. Они смотрели на нее, как африканцы, живущие в тропиках, на посыпавшиеся вдруг с неба белые хлопья.

Кристина оторвалась от решетки и повернулась к кровати, стоящей вплотную к окну. Ей показалось, что в палате она больше не одна. Взявшись левой рукой за спинку, она выставила перед собой правую ладонь и сосредоточилась на ощущениях, возникших между линиями судьбы и жизни. Таблетки, заставлявшие Кристину меняться, не позволяли ей подтвердить возникшее чувство чужого присутствия, смахивая с ладони тычащиеся в нее крохотные волчки информации, вращающиеся на линиях, пересекающих поверхность ладони. Такие волчки Кристина называла центриками. Наверное из-за того, что они были центрами необходимой информации. Иногда они лопались на ее коже, выстраивая ощущения, напоминающие картинки. Чаще всего абстрактные и непонятные ей.

Кристина согнула указательный палец, поймав центрик, завертевшийся под суставом, и ощутила, как он скользнул из-под пальца к запястью, оставляя щекочущий след. Центрик был чужой, не Кристинин и не оставленный кем-то из бывших в палате ранее. Он был свежий, еще теплый, родившийся не позже, чем минуту назад. Он не вызывал никаких чувств и лишь выдавал чье-то присутствие. Теперь она не сомневалась, что в палате она не одна. Кто-то сидел на кровати и смотрел на Кристину, не имевшую возможности видеть ночного гостя.

Поняв, что она заметила его, гость исчез, унося с собой все до последнего центрики, чего не мог сделать ни один из людей, с которыми Кристина встречалась раньше. Это было странно. Люди умели делать, или рождать центрики. Они легко закручивали их с бешенной скоростью, или те закручивались сами, но никто не умел собирать их обратно, и никто не мог заставить центрик вернуться туда, откуда он появился. Кристина могла.

Гость исчез, не оставив следа, и Кристина не знала, был ли он на самом деле, или только привиделся (только причувствовался) ее ладони.

Одетый, несмотря на жару, в черную рубашку и черные джинсы старший следователь особого отдела Среднеземского ГУВД Олег Борисович Строгов, вошел в здание горбольницы со служебного входа и подошел к кабинету, с висящей сбоку табличкой:

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ

Александр Яковлевич

Евсеев

Строгов никогда не потел, не мерз, не простужался и вообще не болел, о чем знало все Управление. О его личной жизни в Управлении вообще знали мало, подозревая, что он помимо работы в миллиции сотрудничает с ФСБ, или «Конторой», как называли между собой свое заведение ГРУшники. Что может делать в забытом Богом Среднеземске секретный агент таких организаций, никто представить не мог, но мнение о его второй, тайной жизни существовало, и Строгова побаивались. Даже начальник Среднеземского ГУВД старался обходить стороной черновзглядого старшего следователя, напоминавшего ему эсэсовца.

О Строгове знали, что он ел, курил, пил не пьянея и не имел «глухарей» и «висяков», в изобилии присутствовавших у других следователей. Подозреваемые у него всегда сознавались, если до этого не расставались с жизнью при не вызывающих сомнения обстоятельствах.

Попытка побега при перевозке, смерть от сердечного приступа в камере при трех-четырех свидетелях, занимавших соседние с сердечником нары, или самоубийства, совершенные по недосмотру дежурного следственого изолятора, встречались в его делах чаще, чем мухоморы среди нормальных грибов в летнюю пору.

Имел ли он отношения с женщинами, достоверно не было известно никому, хотя сослуживцы видели иногда садящихся в его черную 525-ю БМВ девиц, профессия которых вызывала сомнения. В смысле – не вызывала сомнений. Впрочем, это могли быть просто информаторы. Какие чувства кроме страха можно было испытать в его объятиях, оставалось загадкой для всего женского состава Управления. Ни одна женщина не пыталась строить ему глазки, а когда он, видимо задумавшись о чем-то своем, начинал рассматривать их ноги, или другие органы, чувствовали себя как ассистентки циркового метателя ножей в разгар представления. В Управлении за ним закрепилось прозвище «Сканер», которое произносили большей частью про себя, а если вслух, то предварительно осмотревшись.

Строгов без стука вошел в кабинет главного врача, сел на стул возле стола Александра Яковлевича и, достав из кармана рубашки удостоверение, продемонстрировал его хозяину кабинета.

-Да-да, я Вас помню, - не взглянув в удостоверение, сразу сознался семидесятипятилетний уже Евсеев. – Чем могу быть полезен?

-Кристина Руа. Ее привезли неделю назад. В какой она палате? – Строгов убрал корочки.

-Э-э-э… Четвертый этаж. Отделение психиатрии. Номер палаты Вам скажет дежурная медсестра. Скажите, что я разрешил.

-Естественно. – Следователь вышел не попрощавшись, безшумно закрыв за собой дверь.

-Принес тя Черт криворогий, - прошевелил губами главврач, вытирая лицо платком. Он открыл форточку и срочно засобирался домой.

Войдя в коридор психиатрического отделения, Строгов дошел до поста дежурной сестры и остановился, разглядывая маленькую, веснушчатую женщину, сидящую за столом.

-Что Вы хотите? – Она смотрела ему прямо в глаза, и зеленые прожилки на радужке ее серых глаз прямо на глазах у Строгова стали отчетливее.

Зрачки Строгова сузились, и крылья крючковатого носа вздрогнули, послав нервный импульс в затылок и позвоночник неприятной, скачущей по выпуклостям позвонков свинцовой дробиной. Он вспомнил эту конопатую шмыкодявку, стягивающую бескровные губы в тонкую, словно прорезанную скальпелем полоску во время проводимого им здесь полтора года назад допроса. Еще тогда у него возникло желание схватить ее за крохотные грудки и покрутить за соски, как приемник за ручки настройки, настроив ее на нужную волну в разговоре. И еще он ненавидел зеленые глаза. Прожилки зеленых соплей в ее серых как металл (как понос полудохлого голубя) глазах заставили его пальцы сжаться до громкого хруста в суставах.

-Что это треснуло? – спросила Тамара, нацеливая взгляд в черные зрачки следователя.

Она подперла подбородок кулачками и стала с интересом рассматривать его нос.

«Это я пукнул от страха, увидев Вас», - хотелось сказать Строгову и стукнуть ее стоящим на столе графином по голове.

«Я так и подумала», - хотелось ответить Тамаре и предложить ему иголку с ниткой, чтобы зашить образовавшуюся в штанах пробоину.

Строгов положил кулаки на разделяющую их перегородку и еще раз сжал пальцы. Треск повторился.

Тамара встала из-за стола, отошла к окну, сняла с оконной решетки замок и приоткрыла раму. Строгов подошел к ней и, стоя рядом, задумчиво посмотрел вниз с высоты четвертого этажа.

-Однажды, во время допроса, один из подозреваемых выпрыгнул из окна моего кабинета, - сказал он. – Прямо в наручниках. Было невысоко – второй этаж, но он умудрился сломать себе шею. У него была толстая шея. Раза в четыре толще, чем Ваша. – Он улыбнулся.

-А у нас на окнах решетки, - сказала Тамара, проведя по решетке пальцем. – Отсюда не выпрыгнешь, даже если очень захочешь. Некоторые больные считают себя нормальными и хотят убежать. Но убежать отсюда нельзя. Попасть под нашу опеку легче, чем избавиться от нее.

-От нашей опеки не избавиться вовсе, - сказал Строгов. – Правда, мы не мучаем своих подопечных таблетками. Мы не просто лечебное учреждение. Мы – лечебно-исправительное. В нашей с вами работе много общего. По-своему мы тоже врачи. Мы лечим общество.

-И как же это у вас происходит?

-Следователь ставит диагноз, прокурор назначает лечение. Бывает достаточно амбулаторного вмешательства, но я предпочитаю госпитализацию. По своим убеждениям я – хирург. Мой инструмент – скальпель. Я отделяю здоровую ткань от загнившей.

-И много больных прошло через Ваши руки?

-Через мои руки больные не проходят. – Он хмыкнул. – Больные попадают в мои руки, и либо выходят здоровыми, либо не выходят совсем.

-А тот, который выпрыгнул из Вашего окна, был серьезно болен?

-Он был сумасшедший.

-Он выпрыгнул потому, что Вы своим скальпелем хотели вырезать ему мозг?

Строгов засмеялся.

-Иногда это лучшее, что можно сделать. А иногда – единственное.

-Я с Вами согласна. – Тамара заглянула в его глаза. – Иногда это единственно правильное решение.

-Хорошо, что не медсестры назначают в нашей больнице лечение. – Он поправил пальцами отвороты ее халата. – Медсестры часто ошибаются. Им не хватает настоящих знаний.

-Даже не все врачи могут точно поставить диагноз. – Она сняла с рукава его черной рубашки влетевшую в окно тополиную пушинку. – Особенно в нашей области. Когда дело касается психических отклонений. Хотя настоящих больных видно сразу.

-Наверное их выдают глаза, - Строгов посмотрел на ее зеленые в сером прожилки.

-Нет, их выдают руки. Они не умеют ими правильно пользоваться.

Строгов опять поправил отвороты ее халата. Со стороны могло показаться, что разговаривают двое влюбленных.

-А правда, что буйные психи очень сильные? – спросил Строгов. – Говорят, что иногда требуется три и даже четыре санитара, чтобы справиться с одним буйнопомешанным.

-Здесь просто нужен опыт. Наши санитары справляются с ними легко.

-У вас очень сильные санитары. А правда, что буйных сажают в специальные мягкие комнаты? Вроде наших камер-одиночек.

-Правда, но мы делаем это только в крайних случаях, когда другие методы оказываются неэффективными.

-Хотелось бы посмотреть на такую комнату. Никогда не видел ничего подобного. Вы не могли бы организовать мне экскурсию? А я бы при случае показал Вам нашу одиночку. Тоже интересно.

-Идемте. – Тамара отошла от окна и пошла вдоль коридора в дальний его конец.

Остановившись у крайней палаты, она достала из кармана халата ручку с четырехгранным стержнем, вставила стержень в отверстие во входной двери и повернула. Дверь открылась, и Тамара пригласила следователя войти.

-Только после Вас, - сказал Строгов, уступая дорогу.

-Вы – гость, - возразила Тамара. – А вот когда Вы пригласите меня на экскурсию, я обязательно первой войду в вашу камеру. Надеюсь, Вы не задержитесь с приглашением.

-Все зависит от обстоятельств, - пообещал, улыбаясь во всю ширину лица, Строгов. – Я бы с удовольствием отложил все дела и пригласил Вас туда прямо сейчас, но для этого требуется специальный пропуск, подписанный прокурором, а прокурор сейчас в отпуске.

-Ну, с Вашими-то связями, я думаю, можно обойтись и без этих формальностей. – Тамара по-дружески подмигнула Строгову. – Наверное водили туда кого-нибудь без его ведома? – она погрозила ему пальцем.

-Ох, женщины, - вздохнул Строгов, - умеете же вы уговаривать. Еще немножко, и придется сделать для Вас исключение.

-Вот видите, как все просто. Всегда чуть-чуть можно что-нибудь нарушить. Было бы желание. Как говорят: «Вообще-то нельзя, но, если очень хочется, то можно». В эту комнату тоже ведь не всех пускают, - она кивнула на открытую дверь. – Прошу.

-И все же - после Вас, - не согласился он, приглашая ее жестом войти первой.

-Как хотите, - Тамара вытащила ручку-ключ из двери и вошла в палату.

Строгов вошел за ней, оставив дверь открытой.

Комната была маленькая, круглая, метров пять в диаметре. Пол и стены были обшиты мягкими квадратами из обтянутого желтым кожезаменителем паралона. На потолке, в забраной решеткой нише висела лампочка. Два вентиляционных отверстия располагались под потолком друг напротив друга.

-А где же здесь спать? – спросил Строгов.

-Здесь не спят, - ответила Тамара, - здесь отдыхают.

-А почему она круглая?

-Чтобы больные не думали, что их поставили в угол.

Строгов обернулся на толстую, мягкую дверь с узкой глубокой прорезью вместо смотрового окошка, закрытую с наружной стороны стеклом.

-А если эту дверь закрыть, снаружи будет слышно, что здесь происходит? – спросил он.

-Очень плохо, и если очень сильно кричать.

Тамара постучала в стену, подающуюся под ее рукой. Звука почти не было. Строгов прикрыл за собой дверь.

-А если прыгнуть головой в стену, можно сломать себе шею? – спросил он продавливая обивку кулаком.

-Хотите попробовать?

-А вот в нашей камере один разбил себе голову. Стукнулся переносицей о верхние нары. Кости в носу сломались и вошли прямо в мозг.

-Ужасная смерть.

-Да нет. Говорят, умер мгновенно. Легко умер. – Строгов повернулся лицом к стене. – Мягкая, - сказал он, опираясь о стену кулаками.

Он заорал, широко открыв рот и выкатив глаза, словно ему вставили в зад раскаленный паяльник. Колотил руками и ногами по стене, стараясь пробить желтый дермантин, вминающийся под его ударами. Ударившись несколько раз о стену лбом, он попытался схватить обивку зубами, рыча и вдавливая крючковатый нос в стену. Он орал, царапая желтую стену когтями, не в силах ухватить подающуюся под пальцами, ускользающую поверхность.

-Хорошие стенки, - сказал он совершенно спокойным голосом, повернувшись к Тамаре.

«Вспотела, сучка», - удовлетворенно подумал Строгов, почесывая пальцем подбородок.

-Я ведь, собственно, что пришел, - он подоткнул слегка выбившуюся из брюк рубашку. – К вам тут привезли девушку – Кристину Руа – хотелось бы с ней побеседовать.

-На это требуется разрешение главврача, - Тамара тормозила бьющееся сердце, стараясь говорить спокойно.

-Но ведь можно немножко и нарушить, а? – он заговорщически подмигнул Тамаре. – А правда там ничего не слышно? – кивнул он в сторону двери.

-Я могу выйти, послушать, - ответила она.

-А сознайтесь, Вам ведь хотелось бы защелкнуть меня здесь хотя бы ненадолго. Ну честно?

-Мне бы хотелось угостить Вас двойной порцией серы, - созналась Тамара.

-Это зачем?

-Она усиливает желание повыпендриваться, когда больные ведут себя слишком вяло.

Лампочка под потолком замигала и погасла, погрузив палату в темноту. Строгов стоял не шелохнувшись, словно исчез, оставив Тамару наедине со своими мыслями. Он задержал дыхание, стараясь уловить движения Тамары. Тамара тоже ждала. В той стороне, где находилась дверь, стоял черный следователь, и она не решалась двинуться в его сторону. Она старалась уловить хоть какой-нибудь звук: дыхание, шуршание одежды, что-нибудь, что выдавало бы его присутствие. Тишина. Ей стало казаться, что в круглой, мягкой комнате она одна. Строгов исчез, растворившись непонятным образом. Тамара провела рукой перед собой, по тому месту, где застала Строгова темнота. Ничего. Она сделала шаг вперед, и пошарила перед собой руками. Пусто.

-Лампочка перегорела, - сказала Тамара, чтобы как-то разрушить слипающуюся вокруг темноту. – Надо сказать электрику.

Она прошла вперед, выставив руки, пока не уперлась в мягкую стену. Пошарила по стене руками, пытаясь найти дверь. Она искала щель, сквозь которую можно было наблюдать за тем, что происходит в палате. Через щель должен был пробиваться свет, но его не было.

-Где Вы? - спросила Тамара и вновь прислушалась. – Перестаньте валять дурака. Нужно выйти и позвать электрика.

Строгов исчез. Тамара не столько поняла, сколько почувствовала, что она в изоляторе одна. Свет. Сквозь щель в двери изолятора должен был пробиваться свет. Она пошарила по стене рукой, но ни двери, ни щели в ней не обнаружила.

«Кто-то заклеил щель с наружной стороны», - подумала она и стала перебирать по стене руками, двигаясь по периметру круглой комнаты. Ни двери, ни щели в ней не было.

Она еще раз обошла для надежности полный круг, а может и два, держась за стенку руками. Дверь исчезла.

Оттолкнувшись от стены, Тамара стала быстро махать перед собой руками, прочесывая пространство изолятора, словно играла в жмурки. Ей хотелось, если она зацепит вдруг следователя, ударить его побольнее. Перестав махать, она остановилась, опустив руки. Сомнений не оставалось – в круглой комнате она была одна. Она была одна, в полной темноте, в мягкой, круглой комнате, из которой не было выхода.

То, что происходило сней, было полным абсурдом. Во-первых, этот следователь Строгов не мог исчезнуть из комнаты как фантом, предварительно заманив сюда ее. Во-вторых в этой комнате БЫЛА дверь, которую Тамара лично открывала не один раз. В третьих… в третьих это вообще была чушь не имеющая под собой никаких реальных оснований.

Она сняла босоножку и поставила ее у стены. Прошла круг, ощупывая стену, ища щель во входной двери. Нащупала ногой босоножку, оставленную при начале обхода. Круг замкнулся. Дверь исчезла, и с этим приходилось считаться.

Тамара села у стены, подтянув к себе ноги, и постаралась решить, что же ей делать дальше.

Она вспомнила, как однажды колотила сумочкой по ящику с телефонными проводами, висевшему над ее головой. Тогда ее выручил ключ, оказавшийся как нельзя более кстати в этой самой ее сумочке. У нее и сейчас была с собой ручка-ключ, но не было двери, к которой эта ручка могла бы подойти. Тамара сидела, стараясь уговорить себя, что все, что случилось с ней, это просто чья-то идиотская выходка. Точнее не чья-то, а этого чекнутого психопата-следователя, который бросался на стены, паясничая при этом, как муха на стекле.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒