|
|||
МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА 25 страницаНа шефа эрудиция Лэнгдона, похоже, произвела впечатление. — Это мало кто знает. Не слишком благородное название, подумал Лэнгдон. Мелкий божок, властвующий над духами неправды и фальсификации. Владелец судна достал красную флешку и вставил в электронное устройство у дальней стены. Огромный плоский жидкокристаллический экран ожил, верхний свет померк. После нескольких секунд молчаливого ожидания Лэнгдон услышал тихий плеск воды. Поначалу он подумал, что звук доносится из-за борта, но потом понял, что он идет из динамиков экрана. Медленно проступило изображение: мокрая стена пещеры, на ней колышется красноватый свет. — Этот видеосюжет снял Бертран Зобрист, — сказал хозяин. — И попросил меня обнародовать его завтра. Молча, не веря своим глазам, Лэнгдон смотрел диковинный фильм… озеро в каком-то подземелье, подернутое рябью… камера опускается в воду… приближается к запачканному илом плиточному полу, к нему привинчена табличка с надписью: В ЭТОМ МЕСТЕ И В ЭТОТ ДЕНЬ МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА. Подписано: БЕРТРАН ЗОБРИСТ. Дата — завтра. Господи! Лэнгдон в полумраке повернулся к Сински, но она с отсутствующим видом уставилась в пол: она явно уже видела фильм и была не в силах смотреть его еще раз. Камера стала поворачиваться влево, и Лэнгдон, к своему смятению, увидел в воде слегка колеблющийся прозрачный пластиковый мешок с густой желто-коричневой жидкостью. На поверхность мешок не всплывал: похоже, нежную сфероподобную оболочку соединяла с полом какая-то привязь. Что за чертовщина? Лэнгдон смотрел на раздутый пузырь из пластика во все глаза. Вязкое содержимое, казалось, медленно кружится… точно варево. У Лэнгдона перехватило дыхание. Вот она, новая чума Зобриста. — Остановите фильм, — сказала в темноте Сински. Изображение застыло: пластиковый мешок в воде, не всплывающий из-за привязи… жидкое, герметически замкнутое облачко, висящее в пространстве. — Думаю, вы догадались, что это такое, — сказала Сински. — Вопрос — как скоро оно вырвется наружу? — Она подошла к экрану и показала на маленькую надпись на прозрачном пластике. — Увы, это нам говорит, из чего сделан мешок. Можете прочесть? С бьющимся сердцем Лэнгдон вгляделся в надпись, которая явно была товарным знаком: Solublon®. — «Солюблон». Эта компания — крупнейший в мире изготовитель пластика, растворимого в воде, — сказала Сински. У Лэнгдона свело мышцы живота. — То есть мешок… растворяется?! Сински мрачно кивнула. — Мы связались с компанией-производителем и получили неутешительные сведения: они делают десятки сортов пластика, который растворяется за любое время от десяти минут до десяти недель — смотря какой выбран сорт. Время растворения, кроме того, немного варьируется в зависимости от характера воды и температуры, но нет сомнений, что Зобрист тщательно учел эти факторы. — Она сделала паузу. — Мешок, мы полагаем, растворится к… — Завтрашнему дню, — перебил ее шеф. — Эту дату Зобрист обвел кружком в моем календаре. И она же значится на табличке. Лэнгдон сидел в темноте, не в силах вымолвить ни слова. — Покажите ему остальное, — сказала Сински. Фильм пошел дальше; камера теперь скользила по подсвеченной воде и сумрачным стенам подземелья. Лэнгдон не сомневался, что именно про это место говорилось в стихотворении: в кроваво-красных водах, куда не смотрятся светила. Вспоминались картины ада у Данте… река Коцит, текущая через пещеры преисподней. Озеро это, где бы оно ни находилось, обступали мшистые стены — стены искусственные, чувствовал Лэнгдон. У него, кроме того, возникло ощущение, что снята лишь малая часть обширного внутреннего пространства; на это указывали, например, очень бледные вертикальные тени на стенах. Тени были широкие, столбообразные и шли через равные расстояния. Колонны, сообразил Лэнгдон. Потолок пещеры поддерживают колонны. Водоем находится не в пещере, а в огромном зале. Затем подземный отыщи дворец… Но не успел Лэнгдон открыть рот, как его внимание привлекла новая тень на стене… тень, похожая на человеческую, с длинным носом-клювом. Боже милостивый… Тень заговорила — слова звучали глухо, это был пугающий ритмический шепот, разносящийся над водами: Я ваше спасение. Я Тень. Следующие несколько минут Лэнгдон смотрел самое жуткое кино в своей жизни. Горячечный монолог безумного гения — Бертрана Зобриста в обличье чумного доктора — изобиловал отсылками к «Аду» Данте, и суть его речей была совершенно ясна: численность человечества неконтролируемо растет, и это ставит под вопрос само его существование. Голос с экрана вещал: Сидеть сложа руки — значит приветствовать Дантов ад, где все мы погрязнем в грехе, будем голодать и задыхаться от тесноты. И я отважился принять вызов. Кто-то отшатнется в ужасе, но спасение никогда не дается даром. Когда-нибудь мир оценит красоту моей жертвы. Лэнгдон содрогнулся, увидев, как на экране, одетый чумным доктором, внезапно появился сам Зобрист. Когда он затем сорвал маску, Лэнгдон уставился на худое лицо, на безумные зеленые глаза, понимая, что вот оно наконец — лицо того, кто заварил всю эту кашу. Зобрист заговорил теперь о любви к человеку, которого назвал своим добрым гением: Я оставляю будущее в твоих заботливых руках. Мои труды внизу окончены. И для меня настал час подняться к горнему миру… и вновь узреть светила. Фильм кончился, и в последних словах Зобриста Лэнгдон узнал концовку дантовского «Ада». В темном конференц-зале Лэнгдон почувствовал: все страхи, которые он испытал сегодня, кристаллизовались в нечто определенное, реальное и ужасающее. Бертран Зобрист обрел лицо… и голос. В зале зажегся свет, и Лэнгдон увидел, что все смотрят на него в ожидании. Элизабет Сински, встав, с застывшим лицом нервно поглаживала свой амулет. — Профессор, — сказала она, — времени у нас, как вы понимаете, крайне мало. Единственная обнадеживающая новость на данный момент — то, что до сих пор не было сообщений об обнаружении патогена или о вспышке инфекции, поэтому можно предполагать, что оболочка из солюблона пока цела. Но мы не знаем, где искать. Наша задача — нейтрализовать угрозу до того, как мешок прорвется. Но это, конечно, удастся сделать только в том случае, если мы немедленно выясним, где он находится. Теперь встал и агент Брюдер, пристально глядя на Лэнгдона. — Вы приехали в Венецию, как мы предполагаем, потому, что именно здесь рассчитываете найти источник новой чумы Зобриста. Лэнгдон обвел глазами напряженные лица собравшихся. Всех томил страх, все надеялись на чудо, а ему нечем было их порадовать. — Мы не в той стране, — сказал Лэнгдон. — То, что вы ищете, находится в полутора тысячах километров отсюда.
Когда «Мендаций» пошел по широкой дуге, беря курс на венецианский аэропорт, глубинный рокот двигателей яхты, заработавших на полную мощь, отдался эхом у Лэнгдона внутри. На борту царила дикая суматоха. Шеф метнулся из конференц-зала, на ходу отдавая громогласные приказы. Элизабет Сински схватила телефон и потребовала от пилотов «C-130», чтобы немедленно готовили транспортный самолет ВОЗ к вылету из Венеции. Агент Брюдер уткнулся в ноутбук в попытке заранее создать там, куда они направлялись, передовую группу. Там, очень далеко от Венеции. Шеф вернулся в конференц-зал и деловито обратился к Брюдеру: — Есть что-нибудь от венецианских властей? Тот покачал головой: — Ничего. Они ищут, но Сиена Брукс исчезла напрочь. Лэнгдон ушам своим не поверил. Они ищут Сиену? Сински договорила по телефону и переспросила: — Что, никак не могут ее найти? Шеф покачал головой. — Если вы не против, ВОЗ, я считаю, должна санкционировать задержание ее силой при необходимости. Лэнгдон вскочил на ноги. — Почему?! Сиена Брукс тут совершенно ни при чем! Шеф метнул на Лэнгдона взгляд темных глаз. — Профессор, мне есть что рассказать вам про мисс Брукс. Глава 79 Торопливо протиснувшись через толпу туристов на мосту Риальто, Сиена Брукс снова перешла на бег; она двинулась на запад вдоль Большого канала по набережной Фондамента-Вин-Кастелло. Роберт у них в руках. Она и сейчас видела его отчаянные глаза, смотревшие на нее из световой шахты, когда оперативники тащили его обратно в крипту. Она почти не сомневалась, что захватившие его люди тем или иным способом быстро уговорят его сообщить им все, к чему он пришел. Мы не в той стране. Но еще намного трагичней было сознание, что эти люди не преминут открыть Лэнгдону глаза на истинное положение дел. Простите меня, Роберт. За все простите. Поймите, у меня не было выбора. Как ни странно, Сиена уже скучала по Лэнгдону. Среди венецианских толп она чувствовала, как погружается в знакомое одиночество. Ничего нового. Сиена Брукс с детства чувствовала себя одинокой. Исключительно одаренная интеллектуально, Сиена росла как чужестранка… как инопланетянка в чуждом ей мире. Она пыталась дружить, но у сверстниц и сверстников на уме были пустые вещи, которые ее не интересовали. Она понуждала себя уважать старших, но они в большинстве своем казались ей взрослыми детьми, не понимающими даже простейших основ окружающего мира и, что самое неприятное, не питающими к нему любопытства и не испытывающими тревог на его счет. Я чувствовала себя неприкаянной. И Сиена Брукс научилась быть призраком. Невидимкой. Научилась быть хамелеоном, притворщицей, изображающей из себя всего-навсего одно из бесчисленных лиц в толпе. Она не сомневалась, что детская страсть к актерской игре — одно из проявлений мечты всей ее жизни, мечты о том, чтобы стать кем-то еще. Стать нормальной. Выступление в шекспировском «Сне в летнюю ночь» помогло ей почувствовать себя частью чего-то, и взрослые исполнители, поддерживая ее, обращались с ней как с равной. Радость, однако, длилась недолго: она испарилась в ту минуту, когда Сиена, сойдя со сцены после премьеры, оказалась в окружении изумленных репортеров, а остальные актеры тихо прошмыгнули в боковую дверь, никем не замеченные. Теперь и они меня возненавидели. К семи годам Сиена прочла достаточно медицинской литературы, чтобы диагностировать у себя глубокую депрессию. Когда она сказала об этом родителям, они были ошарашены — обычная их реакция на все странное в дочери. Так или иначе, они послали ее к психиатру. Врач задал ей массу вопросов, которые Сиена уже задавала себе сама, и прописал амитриптилин в комбинации с хлордиазепоксидом. Сиена в ярости вскочила на ноги. — Амитриптилин?! — возмутилась она. — Я хочу быть более счастливым человеком, а не зомби! Психиатр, к его чести, сохранил перед лицом этой вспышки полное спокойствие и предложил другое решение: — Что ж, Сиена, если вы не хотите принимать препараты, давайте испробуем более холистический подход. — Он сделал паузу. — Создается впечатление, что вы не можете выйти из круга тягостных мыслей о себе и о том, что вы не вписываетесь в окружающий мир. — Это правда, — ответила Сиена. — Я пытаюсь перестать, но не могу! Он спокойно улыбнулся ей. — Конечно, не можете. Человеческий ум физически не в состоянии прекратить деятельность. Душа жаждет эмоций и будет продолжать искать топливо для этих эмоций — положительных или отрицательных. Ваша проблема в том, что вы подбрасываете им не то топливо. Сиена никогда раньше не слышала, чтобы о душевной жизни рассуждали так механистически, и мигом была заинтригована. — А как мне подбросить им другое топливо? — Вам надо изменить точку приложения своего интеллекта, — сказал психиатр. — Сейчас вы думаете большей частью о себе. Задаетесь вопросом, почему вы не вписываетесь… и что с вами не так. — Это правда, — повторила Сиена. — Но я стараюсь решить эту проблему. Я стараюсь вписаться. Как я смогу решить проблему, если не буду о ней думать? Врач усмехнулся. — Я полагаю, что размышление о проблеме… и есть ваша проблема. И он предложил ей попробовать отвлечь внимание от себя, от своих проблем… и обратить его на окружающий мир… и на его проблемы. Вот когда все переменилось. Она начала тратить всю энергию не на жалость к себе… а на жалость к другим. Целиком отдалась благотворительной деятельности, разливала суп в приютах для бездомных, читала книги слепым. Невероятно, но никто из тех, кому Сиена помогала, казалось, даже не замечал, что она не похожа на других. Они просто были рады, что кому-то есть до них дело. День ото дня Сиена трудилась все неистовей, сознание, что столько людей нуждается в ее помощи, не давало ей спать по ночам. — Сиена, притормози! — уговаривали ее. — Спасти мир тебе все равно не по плечу! Какие ужасные слова. Занимаясь общественной деятельностью, Сиена познакомилась с несколькими членами одной местной благотворительной группы. Когда они пригласили ее поехать с ними на месяц на Филиппины, она ухватилась за эту возможность. Сиена воображала, что они будут снабжать пищей бедных рыбаков или крестьян в сельской местности — в настоящей стране природных чудес, судя по тому, что она читала: восхитительные морские берега, красивейшие равнины… Поэтому, когда группа обосновалась среди толп Манилы — самого густонаселенного города в мире, — Сиена пришла в ужас. Она никогда раньше не видела такой массовой бедности. И что может изменить помощь отдельным людям? На каждого человека, которого Сиена могла накормить, приходились сотни других, смотревших на нее несчастными глазами. Манила — это шестичасовые транспортные пробки, удушающее загрязнение среды и страшный сексуальный рынок, где торговля идет главным образом несовершеннолетними; их зачастую продают сводникам родители, находящие утешение уже в том, что их дети по крайней мере будут сыты. Среди этого хаоса, в окружении детской проституции, попрошайничества, карманного воровства и многого, что еще хуже, Сиену вдруг точно парализовало. Повсюду вокруг, видела она, над человечностью берет верх первобытный инстинкт выживания. Когда человек приходит в отчаяние… он превращается в животное. Мрачная депрессия нахлынула на Сиену с новой силой. Внезапно она увидела человечество таким, какое оно есть. Увидела и поняла: мы — вид, дошедший до края. Я ошибалась, подумалось ей. Мне и правда не по плечу спасти мир. Словно обезумев, Сиена бросилась бежать по городским улицам, она проталкивалась через скопления людей, отпихивала их, сбивала с ног в поисках свободного пространства. Меня душит человеческая плоть! Она бежала и снова чувствовала на себе людские взгляды. Она опять выбилась из общей массы. Высокая светлокожая блондинка с мотающимся сзади конским хвостом. Мужчины пялились на нее как на голую. Когда ноги обессилели, она понятия не имела, где находится. Вытерев слезы пополам с пылью, она увидела, что стоит в окружении лачуг — в необъятном городе, застроенном жилищами из кусков ржавого металла и листов картона. Со всех сторон доносился плач грудных детей, в воздухе висела вонь экскрементов. Я вбежала в адские врата. — Turista… — глумливо произнес сзади густой мужской голос. — Magkano? [59] Сиена резко обернулась и увидела троих парней; они приближались, истекая слюной, как волки. Она мигом поняла, что они опасны, и метнулась прочь, но они стали окружать ее, точно стая хищников. Сиена принялась звать на помощь, но никто не обращал на крики внимания. Всего в нескольких шагах сидела на автомобильной шине старуха и счищала ржавым ножом гниль с луковицы. Она даже головы не подняла. Когда Сиену схватили и потащили в хибару, у нее не было иллюзий насчет того, что сейчас произойдет, и ее объял всепоглощающий ужас. Она отбивалась как могла, но парни были сильные, они быстро повалили ее на старый грязный матрас. Они разодрали на ней рубашку, царапая нежную кожу. Когда она закричала, ей засунули рваную рубашку в рот так глубоко, что она подумала: «Все, сейчас задохнусь». Потом ее перевернули на живот, притиснув лицом к вонючей кровати. Сиена Брукс всегда питала жалость к тем невеждам, что способны верить в Бога, живя в мире, где столько страданий; но теперь она молилась… молилась всем сердцем. Прошу тебя, Господи, избавь меня от этого зла. Но сквозь молитву она слышала, как парни издевательски гогочут, а их грязные руки тем временем стаскивали с ее брыкающихся ног джинсы. Потом один улегся ей на спину, взмокший и тяжелый, и его пот потек по ее коже. Вот, значит, как это у меня будет в первый раз. Вдруг молодчик скатился с ее спины, и глумливый гогот сменился воплями злости и страха. Теплый пот внезапно заструился по спине сильнее… а с нее на матрас, расплываясь красным пятном. Перевернувшись, Сиена увидела старуху — она с полуочищенной луковицей и ржавым ножом стояла над насильником, а у того из спины обильно текла кровь. Потрясая окровавленным ножом, старуха грозно смотрела на остальных, пока все трое не дали деру. Потом, не говоря ни слова, она помогла Сиене кое-как одеться. — Salamat, — прошептала Сиена сквозь слезы. — Спасибо. Старуха постучала по своему уху, показывая, что глухая. Сиена свела ладони, закрыла глаза и наклонила голову в знак почтения. Когда открыла глаза, женщины уже не было. Сиена покинула Филиппины немедленно, даже не попрощавшись с другими членами группы. О том, что случилось, никому не рассказывала. Надеялась, что, игнорируя произошедшее, заставит тягостное воспоминание поблекнуть, — но, похоже, сделала себе этим только хуже. Месяц проходил за месяцем, а ее все мучили ночные кошмары, и она нигде не чувствовала себя в безопасности. Стала заниматься боевыми искусствами, но, хотя быстро освоила приемы «дим-мак», позволяющие убить человека, всюду, куда бы она ни пошла, ей чудилась опасность. Вернулась депрессия, усилившись десятикратно, и под конец Сиена перестала спать совсем. Причесываясь, всякий раз замечала, что волосы выпадают целыми прядями, с каждым днем лезут все сильней. К ее ужасу, за считанные недели она наполовину облысела; диагноз поставила себе сама: телогеновая алопеция — вызванное стрессом выпадение волос, от которого нет иного лечения, кроме борьбы с самим стрессом. Видя в зеркале свою лысеющую голову, она каждый раз чувствовала, как сердце начинает бешено биться. Я стала похожа на старуху! В конце концов у нее не осталось другого выхода, как обрить голову. По крайней мере старухой она больше не выглядела. Просто больной. Чтобы люди не думали, что она лечится от рака, она купила светлый парик и стянула на нем волосы хвостиком. Хотя бы наружно она снова была собой. Внутри, однако, Сиена Брукс изменилась. Я паршивая овца. В отчаянной попытке освободиться от прошлого она поехала в Америку и поступила в медицинский колледж. К медицине она всегда испытывала склонность и надеялась теперь, что, став врачом, будет чувствовать себя полезной… хоть что-то будет делать, чтобы по крайней мере меньше боли было в этом несчастном мире. Медицина, несмотря на долгие учебные дни, давалась ей легко, и, пока однокурсники корпели над книгами, Сиена находила время для заработка выступать на сцене. Шекспиром, конечно, тут и не пахло, но благодаря владению речью и феноменальной памяти она не ощущала актерство как работу — скорее оно было убежищем, где Сиена могла забыть, кто она такая… и стать кем-то еще. Все равно кем. Уйти от своей личности Сиена пыталась с раннего детства — с тех пор, как научилась говорить. Ребенком она отказалась от своего первого имени: Фелисити — в пользу второго: Сиена. Фелисити означало «счастливая», а она знала, что к ней это не относится совершенно. Отвлечь внимание от своих проблем, напоминала она себе. Сосредоточиться на проблемах мира. Паника, овладевшая ею на запруженных людьми улицах Манилы, породила в Сиене глубочайшее беспокойство из-за перенаселенности планеты. Именно тогда она натолкнулась на статьи Бертрана Зобриста, специалиста по генной инженерии, выдвинувшего чрезвычайно прогрессивные теории, касающиеся этой проблемы. Он гений, поняла она, читая его работы. Никогда раньше у Сиены не возникало такого суждения о человеке, и чем больше она читала Зобриста, тем сильней чувствовала, что заглядывает в родственную душу. Его статья «Спасти мир вам не по плечу» напомнила Сиене то, что ей все говорили в детстве… но мнение Зобриста было прямо противоположным. Вам ПО ПЛЕЧУ спасти мир, писал Зобрист. Если не вы, то кто? Если не сейчас, то когда? Сиена тщательно изучала математические выкладки Зобриста, усваивая его предсказания мальтузианской катастрофы и надвигающегося краха нашего вида. Рассуждения на таком уровне доставляли ей интеллектуальное удовольствие, но при этом усиливали стресс: она видела всю картину нашего будущего… математически гарантированного… очевидного… неизбежного. Почему больше никто этого не видит? Хотя идеи Зобриста пугали Сиену, она стала ими одержима; она смотрела его видеопрезентации, прочла все, что он опубликовал. Услыхав, что он едет в Соединенные Штаты с лекционным турне, она тотчас поняла, что непременно должна его увидеть. И вот настал вечер, изменивший весь ее мир. Улыбка осветила ее лицо сейчас, в одну из редких блаженных минут, даруемых воспоминаниями о том волшебном вечере… такую же минуту она пережила всего несколькими часами раньше, когда ехала в поезде с Лэнгдоном и Феррисом. Чикаго. Метель… Январь, шесть лет назад… а кажется, это было вчера. Пробираюсь по сугробам вдоль продуваемой ветром Великолепной мили, пряча голову в воротник от слепящего снега. Твержу себе, что ни холод, ни ветер не остановят меня на моем пути. Сегодня вечером я могу услышать великого Бертрана Зобриста… живьем. Зал почти пуст, когда Бертран появляется на сцене, и он высок… очень высок… с живыми зелеными глазами, глубина которых, кажется, хранит в себе все тайны мира. «К чертям пустую аудиторию! — провозглашает он. — Идемте в бар! » Нас всего горстка, и вот мы за уединенным столиком, слушаем, как он говорит о генетике, о народонаселении и о своем новом увлечении… о трансгуманизме. Напитки сменяются новыми, и у меня такое ощущение, точно я на аудиенции у рок-звезды. Всякий раз, когда он смотрит на меня, его зеленые глаза зажигают во мне совершенно неожиданное чувство… глубокое сексуальное влечение. Ничего похожего со мной раньше не бывало. И вот мы наедине. Голова слегка кружится от выпитого. «Спасибо за этот вечер, — говорю я ему. — Вы изумительный учитель». «Лесть? — Зобрист улыбается и наклоняется ко мне; наши ноги соприкоснулись. — С ней вы достигнете чего угодно». Флирт явно неуместен, но за окнами пустого отеля снежная ночь, и ощущение такое, что весь мир замер. «Как вы посмотрите? — говорит Зобрист. — По стаканчику перед сном в моем номере? » Я застываю и выгляжу, наверное, так, как олень в лучах фар. Глаза Зобриста тепло поблескивают. «Позволите догадку? — шепчет он. — Вы ни разу не были со знаменитым мужчиной». Я чувствую, что краснею, и стараюсь скрыть нахлынувшие эмоции — смущение, волнение, страх. «Честно говоря, мне никогда не приходилось быть с мужчиной», — отвечаю я. Зобрист улыбается и придвигается ближе. «Не знаю, чего вы дожидались, но позвольте мне быть вашим первым». В этот миг все оковы сексуальных страхов и разочарований детства спадают с меня… растворяются в снежной ночи. И вот уже мы, голые, обнимаем друг друга. «Расслабься, Сиена», — шепчет он, и его терпеливые руки рождают неизведанные ощущения в моем неопытном теле. Я нежусь в объятиях Зобриста, и мне кажется, что все в мире правильно, наконец я знаю, что моя жизнь имеет цель. Я нашла Любовь. И буду следовать за ней повсюду. Глава 80 На палубе «Мендация» Лэнгдон, ухватившись за поручень из полированного тика, встал как мог твердо и постарался отдышаться. Над морем воздух был прохладней, и рев низко пролетающих авиалайнеров подсказывал ему, что они приближаются к венецианскому аэропорту. Мне есть что рассказать вам про мисс Брукс. Стоя около него у поручня, шеф и доктор Сински приглядывались к нему, но молчали, давая ему время прийти в себя. То, что они рассказали ему внизу, настолько ошеломило и огорчило его, что Сински вывела его на палубу подышать. Морской воздух бодрил, но в голове у Лэнгдона не прояснялось. Максимум, что он мог, — это смотреть пустым взглядом на бурлящий кильватерный след судна и пытаться отыскать в только что услышанном хоть каплю логики. По словам шефа, Сиена Брукс и Бертран Зобрист не один год были любовниками. Они вместе активно участвовали в некоем подпольном трансгуманистическом движении. Ее полное имя — Фелисити Сиена Брукс, но она также использовала кодовое имя ФС-2080: два первых инициала плюс год, когда ей должно исполниться сто лет. В голове не укладывается! — Я познакомился с Сиеной Брукс по другим каналам, — сказал Лэнгдону шеф, — и я ей доверял. Поэтому, когда она в прошлом году пришла ко мне и предложила встретиться с богатым потенциальным клиентом, я согласился. Оказалось, что это Бертран Зобрист. Он нанял меня обеспечить ему убежище для тайной работы над неким «шедевром». Я подумал, что он разрабатывает какую-то новую технологию и ищет защиты от пиратства… или, может быть, занимается передовыми генетическими исследованиями, которые нарушают этические правила, установленные ВОЗ… Я не задавал ему вопросов, но, поверьте, я и вообразить не мог, что он создает… новую чуму.
|
|||
|