ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Они нашли Магду у очага, так энергично помешивающую содержимое котелка, что Луваен подумала, а действительно ли то, что варилось внутри, было мертвым. Экономка оглянулась через плечо:

– Если потребовалось так много времени, чтобы овладеть ею, то в следующий раз можешь взять еду с собой. У меня есть дела поважнее, чем охранять твою курицу, пока ты задираешь ей юбку.

Луваен ахнула, а Баллард подавил смех. Слава богам, Циннии здесь не было. Все её придирки по поводу репутации и надлежащего ухаживания остались бы без внимания, если бы девушка даже заподозрила, что сестра была менее чем осмотрительна с хозяином дома. Луваен шлепнула Балларда по руке.

– Покажите ей, – прошипела она.

Баллард поднял руки, демонстрируя свои короткие ногти. Магда нахмурилась:

– Я могла бы сделать это для тебя. Тебе нужно было только сказать.

– Ах, я думаю, таковы убеждения госпожи Дуенды. Она не ждет, пока ей скажут, – он насмешливо приподнял бровь, глядя на Луваен, которая фыркнула и попросила у Магды вилку.

Баллард сел и с презрением посмотрел на столовые приборы:

– Бесполезный кусок металла.

Луваен передала её ему.

– Не совсем так, – сказала она. – Вы не испачкаете пальцы и не порежете их, когда разделываете мясо. И если бы я решила воткнуть её вам в глаз, зубья прекрасно бы вас ослепили.

Магда захохотала и поставила перед ним тарелку с тепловатой едой. Баллард провел вилкой по жареной птице.

– Вы убили своего мужа, госпожа Дуенда?

– Вы не первый, кто спрашивает, и нет, я не убивала, – она не засмеялась, хотя испытывала сильное искушение, восхищенная его вспышкой сухого остроумия.

Она разгладила юбки, поблагодарила Магду за терпение и наклонила голову в сторону Балларда:

– Милорд.

Сегодня вечером у него будет уединение, но она надеялась, что завтра он отбросит свои опасения и присоединится к ним. Гэвин будет доволен, и, если повезет, Цинния больше не вздрогнет при виде рук Балларда.

– Госпожа, – Луваен молчала. Яркий свет отбрасывал желтоватое свечение на бледные черты лица Балларда, и черные виноградные лозы, казалось, извивались под его кожей. – Благодарю.

Она кивнула, уверенная, что он поблагодарил её не только за заботу о его руках.

Луваен оставила его, чтобы вернуться в свою комнату и прибраться. Три пары любопытных глаз наблюдали за ней, когда она вошла в комнату на верхнем этаже и заняла свое обычное место за прялкой.

– Где ты была? – Цинния наблюдала за ней со своего места за угловым столиком, который делила с Эмброузом. Связки пергамента располагались на столешнице вместе с несколькими чернильницами и тонко нарезанными кистями. Они вдвоем начали работу над гримуаром зелий Эмброуза. Луваен надеялась, что колдун оценит творение Циннии, когда оно будет готово. Её обучали лучшие иллюстраторы и переплётчики. Луваен не сомневалась, что конечный продукт станет произведением искусства, выходящим за рамки его более прозаических целей. Гэвин сел на низкий табурет, почти обняв колени Циннии, и провёл лезвием ножа по полоске промасленной кожи руками любовника.

– Я была на кухне с Магдой, – она не лгала, если не заострять внимания. К сожалению, Эмброуз всегда так делал.

– А до этого? – спросил он.

Луваен одарила его взглядом, который, как она надеялась, передавал очень конкретное, хотя и вульгарное, послание, и начала перевязывать прялку пучком льняной пакли.

– Не то чтобы это тебя касалось, но я была в своей комнате, подстригала ногти.

Опять же, не столько ложь, сколько осторожная игра словами, которые напрашивались на предположения, очевидно, неправильные. Ей повезло. Все трое потеряли интерес. Время, проведенное с Баллардом, не было секретом: она не совершила ничего незаконного или скандального. Она просто не хотела отвечать на многочисленные вопросы, которые задаст Цинния, или встречаться с подозрительным взглядом Эмброуза больше, чем это было необходимо.

Она закончила заправлять прялку и накрутила на бедро длинный жгут пакли, прежде чем продеть его в катушку колеса. Пакля была не так хороша, как чудесная льняная заготовка Джоан, но Луваен обещала пряжу для кухонных полотенец, верёвок и фартуков. Скрип её педали гармонировал с тем, как Гэвин взад-вперед водил клинком по ремню, и убаюкивал её размышления о покрытом шрамами лорде Кетах-Тора.

Баллард не был похож на её мужа ни внешностью, ни характером. Томас Дуенда был гигантом, который заслужил прозвище Урсус [прим. перевод. Происходит от лат. ursus «медведь»] за свою непослушную гриву длинных каштановых волос и такую же неукротимую бороду. Он любил есть, пить, смеяться и спать со своей вспыльчивой женой. Он представлял собой дикую противоположность меланхолической торжественности выбранной им профессии, и Луваен обожала его. Когда он умер, Луваен подумала, что кто-то залез ей в грудь, по пути сломав несколько рёбер, и вытащил сердце из её тела. Прошло три года, а она всё ещё иногда оплакивала его.

Лорд Кетах-Тора, казалось, больше подходил на роль гробовщика. Мрачный и задумчивый, Баллард говорил мало, но эти выразительные тёмные глаза многое показывали. Она представила его за кухонным столом и снова на солнце, когда лен просачивался сквозь её ловкие пальцы, превращаясь в льняную нить с поворотом колеса и рогульки. Он ничего не говорил о том, как пытки, которым он подвергался во время прилива, беспокоили его, или что искажающие эффекты потока были чем-то большим, чем небольшое беспокойство. Когда он спросил, почему она не боится его, Луваен почувствовала только недоумение в вопросе. Она знала Гэвина гораздо лучше, чем знала его отца, однако именно Баллард привлек её, соблазнил спокойной силой и уверенностью, что хоть поток и может поставить его на колени – он никогда не сломается под его ярмом. В этом он был очень похож на Томаса. Сила без жестокости, гордость без высокомерия и железное упорство.

Ножка стула, мягко скользнувшая по полу, отвлекла её внимание от мыслей о де Совтере. Она поймала Циннию, которая изо всех сил старалась придвинуть свой стул поближе к Гэвину, чтобы тот мог удобнее положить голову ей на колени. Ремень валялся забытый на полу, а нож лежал поперёк его бедра.

– Де Ловет, – тихо, чтобы не испугать его, произнесла Луваен. – Ты не можешь спать с моей сестрой. Ты так же не можешь спать на ней.

Впервые с тех пор, как она поселилась в Кетах-Торе, они с Эмброузом обменялись улыбками, которые отличались от враждебного оскала зубов, когда Цинния выдернула своё колено из-под головы Гэвина, а он упал со стула, чуть не пронзив свою ногу.

– Ради бога, Лу, не могла бы ты просто вежливо попросить его отстраниться? – Цинния взглядом метала кинжалы в сестру. – Спасибо, что смутила меня!

Луваен не переставала прясть.

– Тогда будь осмотрительнее, – она нахмурилась, глядя на Гэвина, который поднялся на ноги и встал рядом с Циннией, защищая её. – Я думаю, будет справедливо сказать, что она единственная невинная в этом зале, де Ловет. Ты знаешь, что лучше не совершать таких глупостей, особенно когда я здесь.

Возможно, он и не был похож на своего отца, но Гэвин унаследовал большую часть его манер и уверенную сдержанность. Он поклонился и твёрдо встретил её взгляд.

– Моя оплошность, госпожа Дуенда. Я не хотел обидеть вас и особенно Циннию, – он отодвинул свой табурет на приличное расстояние от Циннии и вернулся на своё место вместе с ремнём.

Луваен проигнорировала горячий взгляд Циннии и её попытки прожечь им дыры в ней. В помещении воцарилась тишина, если не спокойствие, и вскоре Цинния извинилась за вечер, пообещав Эмброузу встретиться с ним на следующий день, чтобы продолжить их совместную работу над гримуаром. Она протянула руку Гэвину, который поцеловал её и пожелал ей спокойной ночи. Обращаясь к Луваен, она рявкнула:

– Не переставай прясть. Я могу найти дорогу в свою комнату без тебя, – она вышла из комнаты с чувством оскорбленного достоинства.

Эмброуз свернул пергаменты, сунул их под мышку и встал. Луваен напряглась от его насмешливой улыбки.

– Сегодня лучше спать с одним открытым глазом, госпожа. Нож в спину часто исходит от тех, кому мы больше всего доверяем, – он поклонился ей и Гэвину и последовал за Циннией в коридор.

Если не считать ритмичного стука педали под ногой Луваен и щелчка лезвия Гэвина по ремню, в комнате было тихо. Ей придется извиниться перед Циннией и в будущем воздержаться от ругани. Гэвин не был Джименином, которому нужен был удар дубинкой по голове, чтобы понять суть. Самый пылкий поклонник Циннии всегда был вежлив и сдержан, чем заслужил неохотное уважение Луваен. Она полюбила его, когда он проявил интерес к её сестре не только из-за её красоты. Эта симпатия подверглась суровому испытанию, когда он сбежал с ней в Кетах-Тор. Даже зная, что его причины были благородными, а результаты выгодными для всей её семьи, Луваен всё ещё находила трудным проникнуться к нему теплотой.

" Ревность, – прошептал тихий голос в её голове. – Ты ревнуешь. Она отвернулась от тебя за советом к кому-то другому, и ты не можешь отпустить её". Волокно льна слишком вытянулось и оборвалось. Луваен выругалась себе под нос.

– Госпожа? – Гэвин прервал свою работу.

Она махнула ему рукой и набросила дополнительную паклю, чтобы скрутить с нитью.

– Ничего страшного. Это легко исправить, – педаль снова заиграла свою щелкающую мелодию.

– Я дал слово, госпожа Дуенда. Что ещё я могу сделать, чтобы убедить вас, что я отношусь к Циннии с величайшим уважением? – взгляд Гэвина, теперь уже не желтый, когда поток спал, был полон разочарования.

– Женись на ней.

– Я намерен, – сказал он. – Если она согласится. Но думаю, что она ещё не готова.

Как бы ей не хотелось спорить, Луваен вынуждена была согласиться. Цинния обожала Гэвина, это было очевидно, но достаточно ли, чтобы выйти за него замуж? Его идея ухаживания в течение зимы была здравой. У него не было конкурентов со стороны других поклонников, он не отвлекался на угрозы, подобные Джименину, и у него было достаточно времени, чтобы показать ей свою ценность не только в имуществе, но и в характере. Другая девушка, возможно, не стала бы ждать и ухватилась бы за шанс выйти замуж за такой прекрасный образец мужественности, как Гэвин де Ловет. Он был красив – почти равен по мужской красоте женским чарам Циннии. Цинния, однако, была воспитана под защитой Луваен и, несмотря на пару промахов, не торопилась с решением. Гэвину придется потрудиться, чтобы завоевать её.

Луваен начала скручивать новую нить, наблюдая, как она заполняет катушку.

– Я дочь торговца, так что позволь мне изложить это в терминах торговца. Если я обнаружу, что ты опробовал товар до того, как купил, я убью тебя голыми руками, – она перестала прясть и полностью сосредоточилась на нём. – И теперь ты знаешь, чего ждать.

С серьёзным выражением лица Гэвин кивнул:

– Я всегда это знал, госпожа Дуенда, и я верю вам, – он ещё несколько раз погладил лезвие, прежде чем собрать всё вместе с ремнем, встал и поклонился. – Госпожа, я желаю вам спокойной ночи.

Гэвин прошёл мимо Балларда, направляясь к выходу.

– Отец, – сказал он, – встретимся утром на спарринге, – он посмотрел на Луваен. – Мне нужна практика.

Баллард проводил его взглядом, прежде чем войти в комнату.

– Вы хорошо поговорили?

Её нога не сбилась с ритма на педали.

– Хорошо. Я угрожала убить его, если он скомпрометирует Циннию, – она попыталась не улыбнуться, когда его брови поднялись, и он опустился в кресло напротив неё.

– Ах, вы всё лучше узнаёте друг друга, превосходно.

Тогда она рассмеялась:

– Вы не заботитесь о здоровье вашего сына?

Баллард вытянул ноги в своей обычной позе и сложил руки на животе.

– Его здоровье меня очень беспокоит. Я также очень верю в его способность позаботиться о себе, – его взгляд заострился. – Мне кажется, вам чего-то не хватает в отношениях с сестрой.

Луваен второй раз оборвала нить пряжи, но на этот раз совсем отказался от прядения.

– Что вы об этом знаете? – пробормотала она, оскорбленная его замечанием.

– Достаточно, чтобы знать, что Цинния Халлис так же умна и разумна, как и красива. В этом замке нет ни одного человека, который не верил бы, что она может принимать разумные решения, если у неё будет такая возможность… кроме вас.

– Это не правда, – Луваен встала и оттолкнула прялку в сторону с такой силой, что та чуть не опрокинулась.

Баллард остался в расслабленной позе, выражение его лица было спокойным.

– Да? У меня были суки-гончие, которые охраняли щенков с меньшей свирепостью, чем вы эту девушку.

Она почти наступила ему на пальцы ног, заставляя его выпрямиться и подтянуть ноги, когда встала у его колен, уперев руки в бёдра.

– Когда защита стала чем-то плохим, де Совтер? – Луваен захотелось ударить его, второй раз расквасить ему нос за критику. В то же время ей хотелось плакать от мысли, что он, вероятно, прав.

– Когда это душит того, кого вы пытаетесь защитить, – бледная рука потянулась и нежно огладила одну из складок её платья, прежде чем отодвинуться. Глаза Балларда так потемнели, что Луваен больше не могла различить зрачки от радужки. – Я могу сказать вам по горькому опыту, госпожа, что если вы не отпустите её, то потеряете навсегда.

Луваен с трудом сглотнула и прогнала слёзы.

– Она меня пугает. Всё, что могло случиться…

– Но не произошло.

– Потому что я защищаю её.

Он покачал головой:

– Нет, потому что вы хорошо её научили. Она сказала нам, что вы растили её с пяти лет. Признайте её суждение и похвалите себя за то, что укрепили его, чтобы она могла держаться самостоятельно без того, чтобы вы держали её за руку.

Луваен склонила голову, прежде чем встретиться взглядом с Баллардом.

– Я не говорю, что вы правы, но я приму ваши слова во внимание.

Знакомая напряжённая улыбка изогнула его губы.

– Справедливо. Кроме того, я не хотел бы нести ответственность за то, что вы воспламенились потому, что признали, что я, вероятно, прав.

Она хмыкнула:

– Очень смешно.

Предложение почитать ему вертелось на кончике её языка и исчезло, когда она увидела, как чёрная виноградная лоза, лежавшая под его глазом, внезапно зашевелилась. Она поднялась по внешнему изгибу века, рассекла бровь пополам и исчезла в линии роста волос. Она тяжело вздохнула.

– Что случилось? – складки между бровями Балларда были его собственной работы, выгравированные годами привычного хмурого или сосредоточенного взгляда. Луваен сконцентрировалась на них, а не на змеином шраме, который двигался по собственной воле.

– Одна из этих черных отметин только что скользнула по вашему лицу и перешла на кожу головы. Вы этого не почувствовали?

Он потянулся рукой и коснулся того места, где остановился ее взгляд.

– Нет, – он пожал плечами, и его мрачное выражение лица сказало ей, что в этом не было ничего нового.

Отметины были гротескными, жуткими, и Луваен удивилась, как Баллард удержался от того, чтобы не содрать с себя кожу в попытке выковырять их из своего тела.

– Они не причиняют вам боли?

– Не сейчас, – впервые с тех пор, как она встретила его, он отвернулся от нее. – Только во время прилива. Тогда каждая из них дает знать о своем присутствии.

Она вздрогнула и с трудом подавила желание почесаться от ощущения ползания, которое пробежало по её рукам и ногам. Неудивительно, что этот человек выл в своей камере, как несчастный зверь, которого разрубили на куски.

– Теперь вы боитесь смотреть на меня.

Ей был хорошо виден его профиль. Твёрдая челюсть и длинный нос, сжатый рот и высокий изгиб скулы, испорченной глубокими шрамами и спиралями на висках. Он напомнил ей монахов-алхимиков, которые жили в ските Андагора. Строгий, замкнутый, он мог бы стать прекрасным монахом. Луваен отбросила эту мысль. Стены большого зала блестели от полированной стали многочисленных орудий. Когда-то этот человек был приверженцем войны, а не молитв.

– Это не я отворачиваюсь, – она прижалась коленями к его коленям. – Можно мне прикоснуться к вам?

Он заметно дернулся в кресле.

– Что?

– Можно мне коснуться вашего лица? – она подумала, что он был бы менее удивлен, если бы она попросила у него разрешения выпустить шквал пушечных ядер в укрепления замка. – Я обещаю не бить вас по носу.

Её острота не вызвала улыбки, но Баллард кивнул и раздвинул колени, чтобы она могла придвинуться к нему поближе. Луваен наклонилась, и он закрыл свои глаза. Она завидовала его тёмным ресницам, густым и прямым. Чёрные руны и виноградные лозы обвивали его шею и тянулись вдоль линии роста волос. Луваен дотронулась до той, что двигалась. Шрам извивался под кончиками её пальцев, ледяной на ощупь. Она подавила инстинктивное желание отдернуть руку и проследила по следу виноградной лозы по его веку и лбу. Её пальцы скользнули в его волосы, отметив их гибкость, когда волнистые пряди ласкали её костяшки. Она проследила шрам в том месте, где он пересекался с другим на его голове, и пошла по его пути. Вскоре обе её руки гладили его по волосам, по лицу и по напряжённым сухожилиям на шее. Под его челюстью тяжело забился пульс. Хотя шрамы лежали под его плотью, как замороженные нити, незапятнанные участки кожи горячо вспыхивали под её пальцами. Он горел, как в лихорадке, и она горела из-за него.

Сладкое покалывание от прикосновений к его лицу распространилось по её телу, сильнее всего на груди и между бёдер. Она провела пальцем по одному из рунических символов возле впадины на его шее, а ладонь положила на его ключицу. Она была так очарована своим исследованием, что едва заметила отрывистую заминку в его дыхании.

– Я в аду, – сказал он надтреснутым голосом.

Луваен отпрянула, споткнулась о табурет и чуть не упала на спину, прежде чем сумела выпрямиться. Жар румянца хлынул на её лицо и грудь, омывая её в унизительном огне.

– Простите меня, – её голос прозвучал тонко для её ушей. – Я не хотела позволять себе такие вольности.

Баллард сидел неподвижно, словно высеченный из камня. Его руки так крепко вцепились в подлокотники кресла, что чёрные ногти посерели. Он уставился на свои ноги, а не на неё, и заговорил тем же напряжённым тоном:

– Спокойной ночи, госпожа Дуенда.

Она поклонилась, вторя ему:

– Де Совтер.

Желание бежать почти захлестнуло её, но она заставила себя идти спокойным шагом и закрыла за собой дверь. Каменная стена давала лишь прохладное утешение, когда она прислонилась к ней, хватая ртом воздух. Панталоны богов, что с ней не так? Одержимая желанием защитить добродетель Циннии от Гэвина, она выбросила осторожность в окно и обнаружила, что её поглощает влечение к его отцу.

– Ты дура, – пробормотала она. – О чем ты думала?

– С кем ты разговариваешь?

Луваен чуть не выпрыгнула из туфель. Цинния стояла перед ней, держа свечу и кутаясь в ночную рубашку и халат.

– Цинния, – прошипела она. – Ты напугала меня до полусмерти. Хватит подкрадываться ко мне.

Девушка выглядела не слишком виноватой.

– Я не подкрадывалась. Ты была так занята разговором сама с собой, что не заметила меня. Что ты так нервничаешь? – она взглянула на дверь в комнату. – Там ещё кто-нибудь есть?

Благодарная за то, что полумрак зала скрыл её румянец, Луваен махнула рукой, что, как она надеялась, Цинния восприняла её поведение непринужденным.

– Только де Совтер. Я предложила ему почитать, но он предпочёл уединение. Я отправилась спать.

– Разговаривая сама с собой? – Цинния смотрела на Луваен, как на лунатика.

– Я просто размышляю вслух, – она снова перевела разговор на Циннию. – Что ты здесь делаешь в ночной рубашке и халате?

– Жду тебя. Я хочу тебе кое-что показать, – она практически пританцовывала на месте. – Я ждала весь день. Ты помогала Магде сделать свечи, а потом сбивала масло для Кларимонды. Ты ненавидишь взбивать масло.

– Я здесь только с разрешения его светлости, любовь моя. Я вычищу конюшни, если они попросят, и не буду жаловаться. Так что же такого важного, что не может подождать до рассвета?

Цинния потянулась к её руке.

– Иди, посмотри. Я обнаружила их сегодня утром, когда осматривала замок.

Луваен отступил назад:

– Их?

Цинния всё равно схватила её и потянула:

– Больше никаких вопросов. Пойдём.

– Ты уверена, что мы не сможем сделать это утром?

– Нет. Не думаю, что я должна была их обнаружить.

Луваен остановилась:

– Ты не входила ни в какие комнаты, запрещенные для нас, не так ли?

– Нет. Я шла по коридорам, ожидая тебя. Я думаю, что в этом замке их, должно быть, сотни, и я клянусь, они иногда меняют направление.

Луваен нахмурилась, но не стала возражать. В замке было что-то странное: места, где свет факелов мерцал в одну сторону, а тени, которые он отбрасывал, устремлялись в другую; лестницы заканчивались в противоположных направлениях, никогда не поворачивая. Стены отдавались эхом в узких местах, а не в пещерных, и однажды она отчётливо услышала, как гобелен в будуаре Циннии прошептал стихотворение, которое она знала с детства.

Она ничего не сказала, сначала обвинив свою подозрительную натуру в том, что видит предательство и обман там, где их нет, а затем в своей чувствительности к магии. Замечание Циннии подтвердило её впечатления, но не успокоило. Кетах-Тор, пропитанный дикой магией, обвивался и изгибался вокруг них, словно живое существо.

Она сжала руку Циннии:

– Веди, и давай сделаем это быстро. Здесь холоднее, чем поцелуй бородавчатой ведьмы в метель.

Цинния подавила смешок:

– Лу! Твоя мать встанет из могилы и выпорет тебя за такие слова.

– Как ты думаешь, кто научил нашего папу этой маленькой прелести?

Они вместе рассмеялись, и Луваен пообещала себе, что будет менее резкой с человеком, которого любит больше всего на свете.

Она последовала за Циннией по трём коридорам, лестничному пролету и небольшому мезонину, прежде чем достигла небольшого коридора, настолько тёмного, что Луваен ничего не могла разглядеть без свечи Циннии. Цинния подняла свет:

– Смотри.

Нижний край картины в раме висел чуть выше уровня глаз Луваен. Она взяла у Циннии свечу и подняла её, чтобы лучше видеть. Свет пламени колебался на портрете молодого Гэвина, не старше девяти или десяти лет. Портрет изображал голову и плечи мальчика в белой рубашке и черном камзоле из тисненого бархата. Даже в этом раннем возрасте Луваен видела намеки на тонкую структуру костей под детскими чертами лица. Его волосы были почти белыми, ещё не потемневшими до своего нынешнего золотистого цвета, но зелёные глаза были такими же спокойными и загадочными, глядевшими на зрителя, будто зная все тайны мира. Она не видела в нём ничего от Балларда.

– Тогда он тоже был красивым мальчиком.

– Посмотри на следующую, – Цинния потянула её на несколько шагов дальше по коридору.

Луваен подняла свечу во второй раз. Ещё один портрет. Даже под слоем пыли от изображенной женщины захватывало дух. Сходство Гэвина с ней было несомненным, вплоть до широких скул, прямого носа и идеально изогнутого рта. Он унаследовал волосы своей матери, но не глаза. Её глаза были лазурного цвета, и художнику каким-то образом удалось не только передать их глубокий цвет, но и некоторую хрупкость. На ней было роскошное старомодное платье из шёлка, инкрустированное драгоценными камнями и украшенное тончайшими кружевами. Дизайн демонстрировал изящную шею и плавно скошенные плечи. Её головной убор, как и платье, отражал стиль, который Луваен видела только на портретах предков, и она удивилась, почему дама решила позировать в таком старомодном наряде. Одежда, несомненно, была красивой: подходящая женщине, что её носила. Она легко соответствовала внешности Циннии, но там, где Цинния обладала теплой красотой, ей не хватало жизненной силы. Она напомнила Луваен бриллиант – холодный, сверкающий, такой же твёрдый.

– Мать де Ловета.

– Я бы поставила на это свои любимые ленты. Гэвин сказал мне, что её звали Изабо, и она носила титул самой красивой женщины в шести королевствах, – Цинния помолчала. – Интересно, была ли она одинока, имея такую славу?

Сердце Луваен дрогнуло в груди от печальных нот в вопросе Циннии. Красота не всегда была благословением. Свет свечи вспыхнул и осветил угол другой рамы, и они двинулись дальше. Луваен чуть не выронила свечу, когда увидела, кто на ней был изображен.

– Боги, – прошептала она.

– Ты узнаешь его? Кто это? Король? Знаменитый рыцарь? – голос Циннии повысился от волнения при восклицании сестры.

– Де Совтер, – пробормотала она.

Цинния ахнула:

– Ты уверена?

– Да, – как Цинния была ослеплена портретом Изабо, так и Луваен была очарована портретом Балларда.

Это был Баллард де Совтер – в этом она не сомневалась, но Баллард до потока, до странных отметин, запавших глаз и бледной кожи. До того, как страдание вылепило глубокие морщины и скобки в уголках его глаз и рта. Черты его лица тогда были такими же непреклонными, как и сейчас, но они были окрашены в блестящие тона человека, живущего на солнце. Даже его волосы – на картине было больше копоти, чем на олове – блестели красноватыми бликами. В отличие от портретов его жены и ребенка, эта работа была в полный рост. Художник изобразил его стоящим в доспехах. В одной руке он держал меч, а в другой – поводья чалого скакуна в лёгких доспехах.

Она видела семейные портреты, написанные в подобном стиле в домах менее знатных людей. Эти мужчины пережили больше действий в конторе или в постели своих любовниц, чем на поле боя, но было популярно изображать себя рыцарем, воином древности, одетым в доспехи с гарцующим жеребцом, чтобы отправиться на славу войны. На этом портрете были изображены конь и воин, но на этом сходство заканчивалось. Вместо позы с зелеными полями или драпировками из гобеленов, свисающими с боковых столиков на заднем плане, художник нарисовал Балларда так, как будто он только что вышел на битву. Доспехи не были полной упряжью из пластин. Вместо этого он носил кольчугу длиной до колен сверху мягкой стеганки с черно-серым плащом поверх них. В одной руке он держал меч, и Луваен подозревала, что клинок был не опорой, а оружием, из-за которого от рук его владельца текли реки крови. Баллард уставился на зрителя, словно ему не терпелось покончить с подобной чепухой, и эти тёмные глаза горели безжалостностью, которая рассказывала историю не о славе войны, а о её жестокости.

Цинния вздрогнула:

– Он сильно изменился со времен этого портрета?

– Дикая магия немного изменила его. Покрытый шрамами, он побледнел. Он здесь моложе, и волосы у него темнее. Но ты всё равно узнаешь его.

– И теперь у него есть когти.

Луваен усмехнулась.

– У него есть когти, но я отлично их подстригла. Может быть, теперь ты сможешь взглянуть на него.

Цинния скрестила руки на груди:

– Я не хотела тебя обидеть.

– Знаю, – Луваен почувствовала невысказанный вопрос и использовала свечу, чтобы осветить лицо сестры. – Что?

Девушка выгнула бровь:

– Я думаю, он тебе уже нравится, Лу.

Глаза Луваен сузились. Милостивые боги, последнее, что ей было нужно, это чтобы её сестра пыталась играть в сваху.

– Он был хорошим хозяином для нас.

– Это всё? Он просто хороший хозяин? – Цинния подозрительно посмотрела на неё. – Больше ничего?

– Нет. Почему такие вопросы?

Цинния пожала плечами:

– Мне просто интересно, – Луваен вздохнула с облегчением, когда она снова обратила своё внимание на портрет. – Не такой красивый, как Гэвин, но в нём есть что-то особенное. Я бы не хотела переходить дорогу такому человеку.

Луваен проследила за её взглядом.

– Ни один мудрый человек не стал бы этого делать, – она передала свечу обратно Циннии. – Нам лучше разойтись по комнатам. Уже поздно, и я промерзла до костей.

У двери Циннии Луваен обняла сестру и поцеловала её в лоб.

– Ты знаешь, что я люблю тебя, да?

Цинния крепко обняла её в ответ.

– Да, и я тоже тебя люблю. Я просто хочу, чтобы ты доверяла мне так же сильно, как любишь меня.

Луваен погладила рукой толстую косу девушки.

– Это мой недостаток, – сказала она. – Я заключу с тобой сделку. Даруй мне своё терпение, и я тебе – свою веру.

Цинния усмехнулась:

– Почему-то я думаю, что мою часть сделки будет легче выполнить, чем твою, но я согласна.

Следуя духу их сделки, Луваен не стала ждать в холле, пока Цинния войдёт в свою комнату, а первая проскользнула в свою. Огонь в камине догорел, и она разожгла его кочергой. Её зубы стучали так сильно, что у неё разболелась голова, когда она одевалась перед сном. Простыни были как лёд, и она съежилась под горой одеял, дрожа, пока тепло её тела не прогнало холод. Ей повезёт, если она заснёт до рассвета. Каждый раз, закрывая глаза, она видела одного мужчину и два лица – молодого Балларда, ещё не обезображенного, но с таким холодным видом, что у неё по коже бежали мурашки, и Балларда настоящего. Не такой холодный, но гораздо более изувеченный и с той же мощной аурой, запечатлённой на портрете.

Она вспомнила ощущение его тела под своими руками, холодное кружево виноградных лоз и символов, перемежающихся участками горячей кожи, острые углы его скул и гладкость бровей. Его волосы были густыми, мягкие тёмные волны переплетались с более грубыми серебряными. Луваен вздохнула и зарылась поглубже под одеяла, гадая, каково это – чувствовать его рядом с собой. Если бы его тело было таким же горячим, как кожа его лица и шеи, она бы согрелась в мгновение ока.

– Безумие, – она ударила головой по подушке, отказываясь больше думать о возможности такого сценария.

Я в аду, сказал он голосом, почти таким же измученным, как крики, которые она однажды слышала от него в камере.

Он был не один.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒