УДК 159.9(075.8) ББК88 33 страница

Открытия Павлова и Торндайка обозначили иную предметную область, названную вскоре поведением. (Павлов поставил этот термин в скобки, считая его синонимом другого изобретенного им термина " высшая нервная деятельность". )

Действующим лицом поведения выступил (в отличие от бестелесного сознания) целостный организм. В то же время, согласно павловскому пониманию целостности, последняя означала системность. И в отношении системности его позиция была непреклонной. Он был убежден, что нельзя объяснить работу системы, не выяснив, из каких блоков она состоит. Именно поэтому он сконцентрировал свои системные идеи в модели условного рефлекса, варьируя на тысячу ладов опыты, призванные объяснить закономерности ее преобразования. Между тем аналитический характер модели дал повод появившейся на научной сцене группе молодых исследователей, занимавшейся изучением понятия о гештальте (от нем. Gestalt — образ, форма), представить павловскую модель не в виде единицы, а в виде несущей свойства целого элемента, отщепленного от интегрального поведения. Само же поведение в этом случае выглядело в глазах гештальтистов механическим соединением элементов, возникшим по законам ассоциации.

Эта картина (неадекватная системному стилю мышления самого Павлова) оборачивалась дубликатом картины сознания как мозаики психических (сенсорных) элементов, комбинируемых присущими этому сознанию силами притяжения и отталкивания.

Если взглянуть на обе эти картины в исторической перспективе, то нетрудно убедиться, что они сложились в эпоху, которая предшествовала утверждению биологического понимания системности. То была эпоха первых попыток " привязать" психические явления к телесному, нервному субстрату. В физиологии тогда господствовало " анатомическое начало". Оно легло в основу исследований как чувствований, так и движений, приведя к появлению двух, хотя и " несистемных", но детерминистских учений: о специфической энергии органов чувств и о рефлекторной дуге.

Оба учения стали ступенью к открытиям следующей эпохи. Учение об органах чувств перешло в нарождавшуюся экспериментальную психологию, которая на первых порах представляла сознание сотканным из сенсорных элементов. Здесь действительно воцарились " атомизм" и механизм. Однако экспериментальное изучение фактов сознания ставило под сомнение эту конструкцию из " кирпичиков" (ощущений) и скрепляющего их " цемента" (в облике ассоциаций).

Конструкция держалась на стремительно устаревавших представлениях о нервной системе как сцеплении (ассоциации) элементов, возбуждение каждого из которых под воздействием внешнего импульса вызывает эффект, осознаваемый как чувственное качество (ощущение света, звука и др. ).

Но ведь эти отдельные ощущения даны реальному сознанию (хотя первые психологи-эксперименталисты требовали от своих испытуемых проводить самонаблюдение до такой степени изощренно, чтобы они смогли открыть благодаря этой процедуре " атомы", из которых построен внутренний мир).

Между тем реальному сознанию даны целостные образы предметов окружающей действительности. Поэтому сначала, стремясь объяснить их появление, исследователи искали выход в том, чтобы разделить процессы сознания на элементарные (типа простейших ощущений) и высшие, творящие из этих ощущений целостные психические продукты.

Гештальтизм

Гештальтистское направление выбрало другой путь. Под впечатлением преобразований в такой математически точной науке, как физика, где наряду с понятием о дискретных частицах (атомах) возникло радикально менявшее весь склад мышления понятие об электромагнитном поле, гешталь-тисты выдвинули идею первичности психических целых, начиная от наипростейших сенсорных данных. Декларировалось, что даже на этом уровне, исходном для всего развития " ткани" сознания, она состоит не из разрозненных " нитей", а из целостностей. Поэтому нет необходимости делить психические операции на элементарные и высшие, приписывая последним особую комбинаторную силу. На всех уровнях нет ничего, кроме гештальтов.

Представление о двух уровнях было унаследовано психологией от ее физиологических " предков": закона " специфической энергии органов чувств", рожденного методологией механицизма с его " анатомическим началом". Именно это " начало" расщепляло, соответственно раздельности нервных волокон, содержание сознания на элементы. Психологическая " карта" сознания приобретала тем самым " точечный" характер.

Однако вопреки неадекватности этой " карты" реальному, изначально предметному сознанию она имела важное преимущество, заключавшееся в том, что феномен сознания выступал как завершающий эффект причинного ряда. Физический стимул провоцировал возбуждение нерва, освобождая заложенную в нем энергию, которая и является сознанию в образе ощущения. Великий Гельмгольц считал этот закон не уступающим по своей непреложности законам Ньютона.

Здесь детерминизм приносился в жертву принципу системности. Приверженцы этого принципа отстаивали новый взгляд на сознание. Тем не менее они, как исследователи, претендующие на естественнонаучное объяснение психики, не могли обойти вопрос об ее отношении к внешнему миру и мозгу. И тогда им пришлось принести в жертву системности принцип детерминизма. Придав гештальту универсальный характер, они стали утверждать, что на таких же началах организованы как физическая среда, к которой адаптируется организм, так и сам этот организм. Соотношение же между физическим, физиологическим и психическим является не причинным (внешний раздражитель вызывает физиологический процесс, пробуждающий ощущение), а изоморфным.

Это понятие означало, что элементы одной системы находятся во взаимооднозначном соответствии элементам другой. Скажем, топографическая карта и ее элементы изоморфны рельефу той местности, которую она воспроизводит. Одна " система" не является причиной (детерминантой) другой. Но между ними имеется подобие структур.

Отправляясь от понятия об изоморфизме, авторы гештальттеории распространили ее и на физические процессы, и на процессы в мозговом веществе. Они надеялись тем самым выйти за пределы сознания (каким оно дано в интроспекции субъекта), включив объяснение происходящих в нем процессов и преобразований в единый континуум реального бытия. Тем самым психология, по их замыслу, сможет укорениться в семье естественных наук, стать по своей точности подобной физике.

Этот проспект вдохновлял лидеров нового направления, в частности В. Келера. Уже приобретя широкую известность своими экспериментами по изучению интеллекта человекообразных обезьян (где их поведение объяснялось с новых гештальтистских позиций), Келер публикует программный труд " Физические гештальты в покое и стационарном состоянии" (1920), надеясь доказать, что в коллоидной химии действуют всеобщие законы гештальта. Им подчинена, согласно гештальтистской версии, работа больших полушарий, где, скажем, воспринимаемому внешнему движению соответствует структурно-подобное движение нервного процесса или видимой, зрительно воспринимаемой симметричной фигуре соответствует аналогичная симметрия изменений в головном мозгу и т. д.

Иначе говоря, везде, где имеются психические конфигурации, с ними коррелируют физиологические гештальты. Одни параллельны другим. Такой подход, несмотря на новейшую математическую аранжировку, воспроизводил известный со времен XVII века психофизический параллелизм. Реальные причинные отношения физического и психического подменяются математическими. Тем самым отрицалось причинное влияние объективных ситуаций, в которых живет организм, на его психический строй.

В то же время активное воздействие сознания на эти ситуации также остается загадкой. И все же реальная значимость гештальтизма в эволюции научного знания о психике велика. Она связана с глубокой экспериментальной разработкой категории психического образа как системно организованной целостности. Благодаря этому в различных ветвях психологии были разработаны новаторские методики, посредством которых добыты факты, прочно вошедшие в основной фонд научных знаний (главный образом о познавательных процессах — восприятии, памяти, мышлении).

Укреплению системного подхода к мотивации и социально-психологическим проблемам существенно способствовало представление об изначальной включенности сознания в нередуцируемый к его отдельным феноменам контекст (психологическое поле или жизненное пространство). В то же время идеи гештальтшколы, изменив общую атмосферу в психологии, внеся в нее дух системности, впитанный другими школами, побудили к критике ее методологических ориентации.

Гештальттеория, утвердив в психологии принцип целостности, отъединила его от двух других нераздельно связанных с ним объяснительных принципов — детерминизма (причинности) и развития. Именно это и создало ее оппонентный круг[139]. Одним из критиков стал

Л. С. Выготский, разработавший свой вариант системной интерпретации психики. Принципиально новым в его подходе явилось включение в эту интерпретацию принципа развития как стадиального процесса, в котором доминирующую роль играют социокультурные факторы. Они представлены в виде знаково-смысловых систем, имеющих собственный, независимый от индивидуального сознания статус.

В этом плане взгляд на системный характер созидаемых культурой знаков казался родственным структурализму в гуманитарных науках (языкознании, языковедении), который, отрешаясь от реалий душевной жизни и уникальности личности, сосредоточен на независимых от субъекта инвариантных (устойчивых) отношениях между элементами системы (например, языка) и их преобразованиях.

Знаковая система

В отличие от абстрактно-структуралистского подхода, с одной стороны, и от гештальтистской версии о " поле" — с другой, Выготский понимал знаковую систему как смысловую (то есть выстроенную из значений и смыслов), а " поле" в свою очередь как коммуникативно-смысловое, образуемое общением индивидов, оперирующих знаками, преломленными в драме развития этих индивидов.

Именно это позволило ему устранить недостаток, существующий, по его убеждению, в гештальттеории: ее неспособность объяснить развитие психики, происходящие в личности качественные преобразования, порождение новых форм. Одними и теми же законами структурности (группировки, центрирования, создания хорошего гештальта и т. д. ) эта теория стремилась объяснить все психические формы - от инстинктов у беспозвоночных до открытий Эйнштейна (по поводу которых один из лидеров гештальтизма Вертгеймер интервьюировал создателя теории относительности).

До Выготского в тех случаях, когда знаковые системы рассматривались по отношению к человеку, их функция исчерпывалась его способностью их понимать и интерпретировать. У Выготского же они приобрели особое предназначение, выступив в роли инструментов построения из " материала" психологической системы высшего уровня, которая — согласно его представлениям — и является реальным эквивалентом сознания.

С первых шагов в психологии Выготский отверг представление о сознании как внутренней " плоскости", лишенной структурных и качественных характеристик, как вместилище явлений или процессов, сменяющих друг друга во времени. Направление пересмотра этого традиционного воззрения определялось у Выготского задачей понять сознание, во-первых, как систему, имеющую собственное строение, во-вторых, как систему, которая, возникая из предсознательных психических форм, имеет свои законы преобразования.

Выготский отказался рассматривать сознание в качестве замкнутой в себе изолированной структуры, компоненты которой (психические функции и феномены: память, мышление, эмоции, сновидение и др. ) взаимодействуют между собой по ее собственным имманентным законам.

Психологическая система у Выготского выступила в ее системной связи как с объектами внешнего мира, так и с нейрофизиологически-ми аппаратами.

На первый взгляд он шел здесь по стопам гештальттеории, для которой события в сфере сознания коррелируют с внешними для этой сферы физико-химическими процессами, с одной стороны, процессами в головном мозгу — с другой.

Как уже было отмечено, это позволило гештальтистам обойти вопрос о причинной (детерминационной) зависимости явлений сознания (какими они открываются способному наблюдать за ними субъекту) от имеющей собственный онтологический статус окружающей среды и нейросубстрата поведения.

Для Выготского же решающее значение имели именно поиски этой зависимости. За исходную причину он принимал микросоциальную систему отношений, имеющую историческую природу. Внутри ее развертывается и преобразуется система психических функций: памяти, внимания, мышления, воли и др. Так, " первоначально всякая высшая функция была разделена между двумя людьми, была взаимным психологическим процессом" [140]. (Один человек говорил, другой — понимал, один — приказывал, другой — выполнял и т. п. )

С развитием системы изменялся характер связей между функциями. Так, например, согласно Выготскому (который опирался на данные не только своих экспериментов, но и работ многих западных психологов), для детей младшего возраста мыслить — значит вспоминать конкретные случаи. Но в дальнейшем в динамике функций становится ведущим звеном не память, а мышление. Причем сами понятия, посредством которых работает мышление, трактуются Выготским как системные образования, проходящие ряд эпох в своей истории, изучение которой привело его к важным открытиям. " Мыслить понятиями, — писал он, — значит обладать известной готовой системой, известной формой мышления (еще вовсе не предопределяющей дальнейшего содержания)" [141].

Из этого явствовало: системность " формальна" в том смысле, что она есть способ организации, упорядочения психических элементов, конкретное содержательное наполнение которых может быть самым различным. Понятие о форме напоминало о структуре, названной " гештальт". Однако между тем, что подразумевалось под формой Выготским и гештальтистами, имелось существенное различие. По Выготскому, формы мышления творятся в тигле человеческой культуры и осваиваются по психологическим законам в онтогенезе. Согласно же гештальтизму, мышление подчинено тем же конфигурациям, которые структурируют любые объекты. Отсюда аисторизм этой концепции и ее неспособность объяснить стадиальность развития.

Трактовка Выготским психологической системы предполагала, как уже отмечалось, ее соотнесенность не только с социокультурной средой (которая в свою очередь представлялась системно в образе сплоченного знаками в особую целостность процесса общения индивидов), но и с деятельностью мозга. Соотнесенность мозга с внешним миром мыслилась И. П. Павловым опосредованной сигнальными системами. Выготский сделал следующий перспективный шаг. У него применительно к человеку павловская вторая сигнальная система оборачивалась знаковой (сигнификативной).

Сигнал и знак не идентичны по своей функции. Сигнал служит различению раздражителей. Правда, занятия проблемами психиатрии побудили И. П. Павлова признать, что поведением человека правят " вторые сигналы" (речь человека). Они служат носителями особого интеллектуального содержания, поскольку " представляют собой отвлечение от действительности и допускают обобщение" [142]. Вся эта работа производится лобными отделами больших полушарий головного мозга.

Иным объективным статусом обладает система знаков. Она существует независимо от мозга, является, так сказать, экстрацеребральной. Соответственно, объективным (хотя и исторически изменчивым) является значение этих знаков.

Оперируя знаками-значениями (сперва в прямом общении с другими людьми, а затем с самим собой), индивид устанавливает связи между различными зонами головного мозга.

Межличностные отношения и действия, образующие благодаря знакам систему психических функций, создают связи (теперь уже не сигнальные, а семиотические) в больших полушариях. Не только мозг управляет человеком, но и человек — мозгом, посредством знаково-орудийных действий, меняющих природу психических функций.

Развитие системы

" Всякая система, о которой я говорю, — отмечал Выготский, — проходиттри этапа. Сначала интерпсихологический — я приказываю, вы выполняете; затем экстрапсихологический — я начинаю говорить сам себе; затем интрапсихологи-ческий —два пункта мозга, которые извне возбуждаются, имеют тенденцию действовать в единой системе и превращаться в интракорти-кальный пункт". Таким образом, интрапсихологическое — это и есть интракортикальное. Однако Выготский вовсе не был приверженцем постулата о психофизиологическом тождестве. За психологией он оставлял систему психических функций, не сводимую ни к каким другим. Прежнее понятие об этих функциях толковало их по типу актов или процессов, автором которых является индивидуальный субъект. При естественнонаучном подходе считалось неоспоримым, что они являются функцией мозга. У Выготского понятие о функции радикально меняло свой облик. Утверждалось, что у человека она опосредована знаком (как элементом социокультурной системы) и сама внутренне соединена с другими функциями системными отношениями, отражая которые, организуются связи в мозгу. Тем самым в модель психологической системы вводилась идея активности. Однако эта идея имела иные основания, чем в функционализме, где источником активности выступал субъект, и в гештальтизме, где источник трансформации образа полагался изначально заложенным в его собственной динамичной имманентной организации.

Принцип системности, как можно было убедиться, пришел в новую психологию из механики (образ " машины" ), затем радикально изменился благодаря научной революции в биологии (утвердившей формулу " организм — среда" ) и физике (понятие о " поле" ), наконец, выступил в интерпретации, предложенной культурологией (понятие о " знаковых системах" ).

В XX веке углубление системного объяснения жизненных явлений было обусловлено развитием представлений о гомеостазе. Как отмечалось, их ростки " пробивались" в концепции Бернара о саморегуляции процессов обмена веществ во внутренней среде.

При всей продуктивности этой концепции она рассматривала саморегуляцию только под одним углом зрения. Предполагалось, что благодаря ее механизмам живая система автоматически сохраняет свою устойчивость, не тратя на решение этой задачи специальных усилий, которые тем самым могут быть направлены на независимое от процессов в организме произвольное поведение во внешнем мире.

Между тем логика движения научной мысли требовала объяснить закономерный, причинный характер также и этого внешнего поведения.

Наряду с Павловым одним из пионеров этого направления выступил Уолтер Кеннон.

Кеннон первоначально изучал процессы, происходящие внутри тела при реакциях боли, гнева, голода, страха. Опираясь на новаторские эксперименты, он доказывал, что при этих реакциях наряду с внешним выражением включаются внутрителесные механизмы, исполненные биологического смысла, позволяющие организму выполнить главную формулу выживания. Ее можно обозначить как " борьбу и бегство".

Организм перестраивается с тем, чтобы заранее адаптироваться к угрожающим его устойчивости опасностям. Такая перестройка носит характер преднастройки. Изменения во внутренней среде телеологич-ны в том смысле, что происходят заблаговременно, а не в момент непосредственного действия раздражителей. Эти изменения приводят организм в состояние боевой готовности, повышая его шансы на выживание.

Принцип гомеостаза был распространен Кенноном с биологических объектов на системы иного типа, приобретя тем самым универсальное значение. " Не полезно ли, - спрашивал Кеннон, - изучать другие формы организации - промышленные, домашние и социальные — в свете организации живого тела? " И отвечая на этот вопрос, писал: " Аналогия может быть инструктивной, если взамен сравнения структурных деталей будет соотнесено выполнение функций в физиологической и социальной областях".

Системность в исследованиях Ж. Пиаже

Многие исследователи поддались соблазну применить идею гомеостатических регуляций (в качестве удерживающих процессы внутри системы " организм — среда" на стабильном, равновесном уровне). В психологии наиболее крупные достижения, вдохновленные этой идеей, принадлежали Ж. Пиаже.

Исходным для него служил принцип функционального равновесия, к которому тяготеют отношения между организмом и средой. Чтобы реализовать его применительно к психологии, следует, по мнению ученого, внедрить в эту науку новую биологическую парадигму, согласно которой все процессы в организме имеют адаптивную природу. Адаптация же означает не что иное, как равновесие, достигаемое взаимодействием двух факторов: ассимиляции и аккомодации. Ассимиляция — это усвоение организмом данного материала. Аккомодация — приспособление к ситуации, требующее от организма определенных форм активности. На физиологическом уровне взаимодействие носит материальный, вещественно-энергетический характер, в силу чего изменяется само вовлеченное во взаимодействие живое тело. С переходом на психологический уровень появляется особая форма адаптации. Ее можно было бы назвать поведением, если не соединить с этим термином то значение, которое придали ему бихевиори-сты, потребовавшие изъять из научного психологического лексикона любые " ментальные" понятия, незримые для внешнего объективного наблюдения.

Но Пиаже сосредоточился в своих многолетних исследованиях именно на этих понятиях, прежде всего на понятии интеллекта как системы интериоризованных операций (действий) человеческого организма.

Сначала организм совершает внешние сенсомоторные действия, затем они интериоризируются, превращаясь в операции. Этому понятию Пиаже придал главную роль в интеллектуальной деятельности, уделив особое внимание доказательству ее системного характера.

Интериоризованные действия становятся операциями ума, только когда они координируются между собой, создавая обратимые, устойчивые и в то же время подвижные целостные структуры.

В ходе развития ребенка совершается переход интеллекта от сен-сомоторных структур к структурам более высокого уровня: сначала к стадии конкретных умственных действий, затем к стадии, когда эти действия превращаются в операции и возникает способность к дедуктивным умозаключениям и построению гипотез.

Операции отличаются тем, что они обратимы (для каждой имеется противоположная, или обратная ей, операция, посредством которой восстанавливается исходное положение и достигается равновесие) и скоординированы в системы.

Важное преимущество такого подхода заключалось в том, что принцип системности сочетался с принципом развития.

Другим существенным моментом в концепции Пиаже стала установка на соотнесение психологических структур, выявленных в экспериментах, с логическими структурами. За этим крылось его убеждение в том, что, какой бы абстрактный характер ни носили логические конструкции, они в конечном счете воспроизводят, хотя и в специфической форме, реальные процессы мышления, открытые для экспериментально-психологических исследований. Последние же в трудах Пиаже ориентировались на биологическую категорию гомеостаза, ставшую для психологии в XX веке, как уже отмечалось, наиболее типичной формой воплощения принципа системности.

Преимущества этой формы и причины ее влияния на психологическую мысль заключались в том, что идея саморегуляции взаимоотношений организма со средой избавляла от диктата предшествующей функциональной психологии.

Для этого направления сознание выступало в качестве особого агента, основания деятельности которого заложены в нем самом. Попытки перейти от анализа отдельных функций (актов, процессов) сознания к его объяснению как целостности, имеющей собственную организацию, сводились к внутрипсихическим корреляциям между этими функциями. Как окружающая среда, так и сам действующий организм оказывались внешними по отношению к сознанию объектами приложения активности сознания.

Созданная логикой развития науки потребность в интеграции психических явлений свелась либо к поискам влияния одних функций на другие, либо к их сцеплению во внутрипсихическом кругу межфункциональных связей. Начальный период творчества многих психологов, воспринявших идею системности в ее образе, заданном категорией гомеостаза, говорит, что они прошли школу функционализма, разочаровавшись в ней.

В России павловское представление об " уравновешивании" организма со средой красноречиво свидетельствует о его приверженности все тому же принципу гомеостаза. Вместе с тем в эти годы в России позиции, близкие функционализму, занимали ведущие психологи, в частности Н. Н. Ланге и А. Ф. Лазурский. Выдающийся ученик Лазурского М. Я. Басов опубликовал свою первую монографию под названием, открыто декларирующим его приверженность функционализму, - " Воля как предмет функциональной психологии".

Однако в методологической ориентации Басова вскоре происходит коренной перелом. Он был обусловлен новой идейной атмосферой в России, где утвердились два учения, изменившие образ психологии в стране, — учение Маркса и учение Павлова.

Системный подход к деятельности

Учение Маркса побудило отграничить поведение от специфически человеческого способа общения индивида со средой, каковым является деятельность. Басов первым поставил вопрос о деятельности как особом, не сводимом к другим, системном образовании, имеющем свою " морфологию", включающую среди других компонентов условные рефлексы.

Трактовка деятельности как особой системы, в недрах которой формируются психические процессы, была разработана С. Л. Рубинштейном и А. Н. Леонтьевым. Попытка предпринять структурный анализ деятельности привела А. Н. Леонтьева к выделению в ней различных компонентов (таких, как действие и операция, мотив и цель). Они были названы " единицами", которые образуют ее " макроструктуру". В то же время этот " деятельностный подход" применительно к сфере психических явлений требует выхода за ее пределы. " Системный анализ человеческой деятельности необходимо является также анализом по-уровневым. Именно такой анализ позволяет преодолеть противопоставление физиологического, психологического и социального, равно как и сведение одного к другому".

Принцим системности и кибернетики

В середине XX столетия понятия системного анализа приобрели особую актуальность в связи с проблемами организации сверхсложных объектов, необходимостью принимать решения, касающиеся принципиально новых социоэкономических, чело-векомашинных и т. п. систем.

Проблемы, разрабатываемые некоторыми психологическими направлениями, оказались в ряду главных проблем кибернетики. Бихевиоризм, как мы знаем, претендовал на то, чтобы быть наукой об управлении поведением, понимая его, однако, преимущественно как автоматически совершающийся процесс и видя в категории образа непреодолимую преграду для его строго причинного объяснения. Геш-тальтпсихология выдвигала на передний план принцип самоорганизации и структурности психической деятельности, понятой как преобразование целостных структур — гештальтов. Речь шла о том, что общая организация целого определяет свойства и поведение его отдельных компонентов.

Системный подход стал определяющим и для кибернетики. Вместе с тем в русле кибернетического движения шли поиски теории, способной соединить трактовку управления как автоматически совершающегося процесса с идеей о роли познавательных (информационных) структур. Попытки сблизить эти подходы предпринимались в свое время приверженцами как бихевиористского, так и гештальтистско-го направлений. Так, необихевиористТолмен утверждал, что пробежка белых крыс по лабиринту регулируется не раздражителями, а " знаковыми гештальтами" и " познавательными картами". По мнению же гештальтиста Келера, изменение структуры " зрительного поля" управляет двигательными реакциями обезьяны, соединяющей в результате образования нового сенсорного гештальта (путем инсайта) две палки, чтобы достать приманку. Но и у Келера, и у Толмена между чувственным образом и мышечным действием зияла пропасть. Опыт бихевиоризма и гештальтизма говорил о том, что в пределах их категориальных схем невозможно позитивно решить вопрос об эмпирически очевидной, непосредственной связи образа и действия. Нужно было выйти за пределы этих схем к новым теоретическим обобщениям, с высоты которых удалось бы преодолеть ограниченность бихевиористского и гештальтистского подходов. Притом задача построения новой концепции не ограничивалась уровнем сугубо теоретического исследования. Толмен и Келер могли высказывать различные гипотезы о соотношении между образным гештальтом и структурой двигательных реакций, не связывая себя необходимостью изготовить машину, работающую по их проектам. Кибернетика же, выступая в качестве общей теории управления в живых организмах и машинах, сталкивалась с такой необходимостью. Происходящее в организме (включая процессы психической регуляции деятельности) должно быть в принципе воспроизводимо в машине. В противном случае притязания на общую теорию утрачивают смысл. Это создавало и большие преимущества, и огромные трудности. Ориентация на практику говорила о способности кибернетики реально преобразовывать деятельность, оптимизировать процессы управления, разрабатывать системы, которые усиливают, заменяют и изменяют психические функции. Но, чтобы справиться со столь ответственной задачей, кибернетика с первых же ее шагов была вынуждена сообразовывать свои теоретические модели с возможностью их технической реализации — хотя бы с принципиальной возможностью.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒