Глава XIV

Лето 1542

Данная глава написана с опорой на мемуары Константина Драгомира

Маленькая девочка с радостью приняла у Василисы порцию каши. Константин заметил, с какой жадностью она ест, и жалость вперемежку с чувством вины охватили его. Тоненькие ручки крепко сжимали деревянную ложку, рот и воротник изношенного платья перепачкались в каше. На вид девочке было около четырех-пяти лет.

Рядом негромко вздохнула Василиса; выразительное лицо потемнело от печали и бессильной злобы.

- Почему бедные люди заводят детей? – спросила она вдруг шепотом, да так требовательно и резко, как если бы была уверена: Константин точно ответит, и сию минуту.

Но он не знал с абсолютной верностью, почему же люди обзаводятся детьми. Никто не мог знать, разве что какой-нибудь мудрец, посвященный во все тайны мира, знакомый со всеми тенями и секретами человеческой природы. Но вряд ли такая личность могла когда-либо существовать, и Константин придерживался мнения, что у каждого человека имеется своя причина, такая же уникальная, как душа. По правде говоря, он не раз размышлял над этим сложным вопросом: почему же люди заводят детей? Константину доводилось видеть много самых разных семей, счастливых и несчастливых, маленьких и больших, и в сердце каждого родителя расцветал или же погибал свой маленький лес, с чудищами и собственным солнцем. Сам он вырос в семье, где супруги друг друга не любили, но неведомым образом, без страсти и привязанности, сумели привести на свет двух сыновей. Константин в детстве задавался вопросом: зачем же им понадобились дети?.. И сумел все-таки понять: Василе нуждался в наследниках трона, его сын, Влад, был тогда слишком мал и мог умереть, а у матери просто не имелось выбора.

- Порой дети приходят, когда их не ждешь, - тихо ответил Константин. – Иногда заводят, чтобы любить, или просто иметь, но чаще всего – чтобы обзавестись помощниками.

Василиса заявила категоричным, осуждающим тоном:

- Как эгоистично.

Константин изумленно взглянул на нее, но Василиса уже отвернулась. Сам же он никогда не считал, что заводить детей – это пример эгоизма. Наоборот, ему казалось, ими обзаводятся из острой нужды, любви, желания, но никак не из эгоизма. Жаль, но люди часто лишены права выбора, их сознание бывает затуманено множеством проблем, и дети, невинные и любящие, кажутся лучами солнца во тьме.

Девочка доела. Мрачное лицо Василисы озарила ласковая улыбка, она наклонилась и смахнула с щеки ребенка следы от каши. Толстая, темная коса соскользнула с талии на плечо, и Константину, как часто бывало, когда его взгляд с черных глаз Василисы опускался на ее блестящие волосы, захотелось дотронуться до ее кудряшек, почувствовать, какие они мягкие и пушистые, но он вовремя одернул себя. Она отстранилась, поправила косу, аккуратно закрыла уже пустой горшочек, и Константин, оторвав взгляд от ее черных ресниц, вручил маленькой девочке серебряную монетку. Та исчезла в кармане старого детского платья, и бедняжка, заливаясь радостным смехом, убежала в избу.

После этого бедняки им не встречались. Они следовали за небольшой толпой, что направлялась к поляне около речки. Василиса шла впереди одна, постоянно крутя головой по сторонам, с интересом всматриваясь в избы и ворота. Порой она украдкой оборачивалась к Константину, и тот, опасаясь встретиться с ней глазами, быстро переводил взгляд в сторону. Тогда Василиса снова отворачивалась, но с таким холодным равнодушием, что ей и дела не было до того, чем это там Константин занимается. Ее словно не занимало ничего, кроме видов деревни, и ее будто совершенно не трогали восторженные возгласы бедных людей, когда им в руки прыгала серебряная монета из царского кошелька. Константин, конечно, раздавал деньги не из желания расположить к себе Василису; по крайней мере, он так думал. Он видел бедняка, иссушенного тяжкой работой, темного от беспощадного солнца, сердце пронзало сочувствие, и рука невольно тянулась к кошельку. Бедняк одаривал его благодарной улыбкой, кланялся низко, и на душе у Константина становилось светло и радостно. Но все темнело, леденело, когда взгляд натыкался на прямую, как пружина, спину Василисы, и ее голову, гордо поднятую; вслед за тем он подмечал безразличие и холодность в каждом ее движении.

Деревянные избы и широкие, простые улицы сменились пышными лугами, золотистыми в свете закатного солнца. Округлые бутоны цветов вздрагивали в такт ветра, и молодые люди поспешили нарвать их для венка. Вблизи промелькнула длинная коса, прошелестел подол платья, и Константин заметил Василису, склонившуюся над алыми, гордыми, как она сама, васильками. Одним движением она сорвала цветы, выпрямилась и, слегка нахмурив лоб, принялась плести венок. Тонкие пальцы ловко перебирали стебельки, слабые красные лепестки неторопливыми вихрями опадали на землю. Насколько знал Константин, венки были символом невинности, незамужние девушки и неженатые парни обменивались ими, и этим жестом они говорили друг другу: «Я хочу связать с тобой свою жизнь». Скорее всего, Василисе было прекрасно об этом известно, и только один бог знает, какому невезучему пареньку выпала честь стать предметом ее планов. Именно планов, а не любви, потому что Константин давно догадался, что за вдумчивым личиком иностранки прячется достаточно честолюбия и ума, способного понять: ей, сироте и рабыне, в первую очередь нужен не возлюбленный, а достойный муж, который обеспечит ей хорошую жизнь. Константин не осуждал Василису, просто принимал свое открытие как факт, к которому, прежде всего, следует относиться с пониманием.

Василиса смело распустила косу, и кудрявые волосы, бронзовые в сиянии уходящего солнца, тяжелой волной опали на плечи. Девицы глядели на нее с осуждением, юноши глаз отвести не могли, но Василисе, казалось, было абсолютно все равно. Она бантиком завязала платок на руке и неожиданно взглянула на Константина. Немного помедлив, Василиса сорвала еще красных цветов, быстро-быстро смастерила новый венок, и стремительно приблизилась к нему.

- Думаю, тебе подойдет, - сказала она без тени улыбки, как будто что-то извне заставило ее подойти и вручить этот несчастный венок.

Наверное, не имеет смысла объяснять, что ее поступок выходил за все рамки приличия, возможные и невозможные. Но Константина позабавил этот жест, и он уже протянул руку, чтобы принять дар, но на полпути осекся и замер, вспомнив материнские слова: «Она – предательница, самая лицемерная из всех». Константин любил мать больше всего, всегда охотно верил ей, ведь считал, что Лизавета – добрейшая, любящая его женщина, но то, что она сказала о Василисе – умной, храброй, воспитанной девочке, что искренне нравилась ему, было очень сложно принять. Если Лизавета – редкий, прекраснейший алмаз, то Василиса – ослепительная, изысканная жемчужина, по великодушию судьбы найденная на глубине океана, спасенная от нечестивых рук воров, неспособных оценить уникальность этого сокровища. Константин не бросился на Василису с обвинениями, не хотел осудить ее, прежде не поговорив, но всякий раз, как видел ее, замирал душой, сердце начинало биться живее, но потом застывало, как мертвое, и буря, поднятая блеском черных, дерзких глаз, утихала, восхищение боролось с разочарованием, и в итоге, запутавшись и выдохнувшись, он уже не мог ни на что решиться.

Однако сейчас Константин решил не принимать венка. Он сделал маленький шаг назад, опустил руку, выпрямился, пытаясь спрятать нерешительность и чувство вины от острого взора Василисы. Как истинная султанша, она наверняка принимала проявление слабости как ничтожность, и Константину совершенно не хотелось показаться жалким. Он ясно понимал, что, если не посрамил себя, то оскорбил честь Василисы, отдалил ее от себя, и ему за это было стыдно.

Вспыльчивая натура Василисы проявилась в пламени в глазах, сжатых губах и приподнятом подбородке. Она взмахнула рукой, и красный венок легко упал на землю. Смерила высокомерным взглядом, надменно тряхнула головой, и, словно весь мир принадлежал ей одной, в том числе и его гордость, ушла неторопливо, и только плечи едва заметно дрожали – все-таки она была обижена, пусть и пыталась это скрыть.

Народ остановился на большой, ровной поляне, окаймленной густой зеленью деревьев и трав. Старики и женщины вытащили из корзин обрядовую еду: горшки с ячменными кашами, творожные вареники, головки сыра, пухлые лепешки из лука, яичницы и квас. До Константина долетел приятный аромат сливочного масла, и в животе у него заурчало. Пожилая, весьма милая женщина, которой он до этого дал несколько монет, приветливо махнула рукой и широко улыбнулась, подзывая к ужину.

- Позволь угостить, батюшка, - сказала она, когда Константин подошел. – Поблагодарить за твою доброту.

Люди собрались группками, разложили еду на плотные скатерти, а сами сели прямо на траву и принялись есть. Константин, правда, не без некоторой брезгливости, последовал их примеру. Лепешки оказались пресными, как вода, каша была отвратительна, и даже масло не придало ей вкуса, но, стоит признать, вареники с творогом получились замечательными. Попивая квас из большой деревянной кружки, Константин оглянулся в поисках Василисы и нашел ее сидящей в маленькой компании седых старушек; молчаливая и настороженная, она без интереса смотрела на скудную еду и думала о чем-то своем.

Константин только раз в жизни бывал на таких народных гуляниях, да и то очень давно, вместе с матерью. Но после того, как ему исполнилось шесть, мама перестала посещать подобные празднества и оставалась непреклонна несмотря на слезные уговоры Константина. Но прошло достаточно много времени, и он был уже достаточно взрослый, чтобы решать сам, хотя, по правде говоря, все еще побаивался материнского гнева.

Лизавета не отличалась суровым нравом, но сына она вырастила в строгости и жесткой дисциплине, не терпящей разгульной праздности, непослушания и лени. Она родила Константина в шестнадцать, и, сама будучи ребенком, первые пять-шесть лет жизни разрешала ему все, что могло создать бурное детское воображение и позволить царская казна, но железная воля бабушки Илоны, весьма влиятельной и сухой дамы, прибывшей тогда навестить внука, мгновенно навели необходимый, по ее мнению, порядок в образе жизни молодой семьи, и с тех пор Константин, как своих ушей, не видел ни народных праздников, ни какого-нибудь другого веселья за пределами дворца. Но он не сидел днями напролет в тоске и скуке за четырьмя стенами; жизнь не потеряла ярких красок, и Константин не испытывал недостатка в радости. Мать наняла ему преподавателей, учеба была интересна и легка; его обучили всему, что должен знать любой царевич: греческий и латынь, история, география, чтение, Богословие, верховая езда, музыка, танцы и основы боевого искусства. В отведенное для отдыха время мать и сын обязательно выходили на прогулку; любовались лесами: то безупречно зелеными и живыми, то прекрасными в своей зимней белизне, то золотистыми и свежими; порой посещали деревни и щедро раздавали монетки, а летом, раз в месяц, устраивали небольшие пикники. Лизавета была неотъемлемой частью его детства, но он для матери – половиной жизни.

1. Венки

2. Кормление нищих кашей

3. Хороводы

4. Купание

5. Игры

6. Еда

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8910 Следующая ⇒