Глава XIII

Лето 1542

Казалось, страх навсегда засел в глубине моей души. Каждое утро я просыпалась с одной-единственной мыслью: «Вдруг меня поймают? » Скованная леденящим страхом, ужасом, я прятала голову под одеяло и лежала так, дрожа, до тех пор, пока Грета не сгоняла меня с кровати. В течение рабочего дня, что я была окружена заботами, страшные мысли покидали меня, однако едва я возвращалась в постель, снова ужас пронзал сердце и тело, и я сжималась в комочек, словно пытаясь спрятаться от всего мира, стать незаметной. Глубокой ночью меня, наконец, окутывал сон, но и в нем мне иногда не удавалось найти покоя. В темных, пустых коридорах тихо раздавались мои шаги. Я искала лучи света, спасительный выход, но сон запутывал меня, как лабиринт. Внезапно из-за угла выходил Василе, тот, каким я его видела год назад: весь в золоте, с длинным посохом, с горящими, как в лихорадке, глазами. Я пыталась убежать, но Василе всегда догонял меня. Острый конец его посоха пронзал мою грудь, его лицо искажалось чудовищной маской злого торжества. Но и тогда я не просыпалась. Константин, словно сотворившись в воздухе, опускался рядом со мной на колени, и на секунду меня посещала радостная мысль: «Вот, сейчас он спасет меня! » Но Константин из снов ненавидел меня. Его руки смыкались на моей шее, он что-то кричал, с каждым мгновением его злоба усиливалась. Я распахивала в ужасе глаза, и несколько секунд лежала, тяжело дыша, под впечатлением от кошмарного сна. Затем воспоминания обрушивались на меня, и сознание окутывала та же мысль: «Вдруг меня поймают? »

Я понимала, что, кроме Василе, у меня есть не менее опасный враг – Лизавета. Она вполне может подстроить мое убийство, кто ей помешает? И тогда мной завладела заманчивая идея. Одним поздним вечером, когда на кухне дежурила добрая женщина Мария, питавшая ко мне симпатию, я задержалась за столом, старательно делая вид, что пытаюсь доесть свой ужин. Мария знала о моем плохом аппетите, и потому не стала препятствовать моим попыткам наладить отношения с едой. Я украдкой посматривала на нее, гадая: когда же она выйдет за бадьей? Мария продолжала, мыча что-то под нос, сгребать из тарелок объедки и убираться, я же уже больше не могла есть и решила сдаться, когда женщина, вдруг тихо ойкнув, торопливо покинула кухню. Я вскочила из-за стола, бросилась к ящику с приборами, неслышно выдвинула его и увидела несколько ножей с блестящим лезвием. Один из них исчез в кармане моего платья. Конечно, кухонный нож – не сабля, а я – не воин, но всяко лучше, чем ничего.

Дни складывались в недели, но никто за мной не приходил. Все шло своим чередом, и, казалось даже, никто в мире не знает, кто я на самом деле. Таня улыбалась так же, как прежде, девочки не сторонились меня, Грета ворчала с тем же усилием, а Лизавета была спокойна и добра, словно тот разговор на беседке мне только приснился. Но нет, порой она бросала на меня напряженный, недоброжелательный взгляд, и я возвращалась в жестокую реальность, где не имелось места спокойствию, в жизнь, что порой была хуже кошмаров.

Приближался праздничный день – торжество летнего солнцестояния. Таня, веселая и бодрая, часами напролет могла щебетать о дне Ивана Купала, о ярких кострах и красочных венках, которыми празднующие венчали свои головы. Я с интересом прислушивалась к ней, чувствуя, как ее радостное возбуждение проникает мне в душу. Мои губы невольно трогала улыбка, когда она, с детским восторгом рассказывая о всех самых веселых праздниках, на которых ей когда-либо удалось побывать, кончала свои звонкие речи теплым: «Вася, мы с тобой когда-нибудь так же порезвимся! » или «Эх, вот бы нас отпустили, Васенька». Последнее было очень маловероятно. «Мы должны работать, Таня», - отвечала я серьезно, и Таня, состроив чопорное, хмурое лицо, точь-в-точь как у Греты по утрам, с добрым, тихим смешком дразнила: «Мы должны работать, Таня». И вслед за ней я заливалась смехом.

Ближе к дню Купала по дворцу прокатилась весть: Константин вместе с несколькими боярами прибывает к празднику. Я вспомнила об угрозе Лизаветы, и минутная радость сменилась холодным ужасом. Мне представлялось, как Константин отворачивается от меня, как его душой завладевает ненависть, и эти мысли грызли меня изнутри, но я ничего не могла с ними поделать. Я неспособна остановить Лизавету, она – мать Константина, а я даже не друг ему. Теперь моя участь – наблюдать, как его доброта оборачивается разочарованием и злобой.

Лизавета, как и обещала, взяла меня к себе в услужение. Как я и ожидала, служить ей оказалось самым настоящим мучением. Царица мстила мне, но по-своему, так, как умеет; она приказывала мне ночами дежурить у дверей или кровати, подносить тяжелые кувшины с водой, тащить туда и обратно деревянную ванну, по несколько часов, стоя, читать вслух Библию. Лизавета любила меня наказывать, когда я совершала большие и мелкие оплошности: путала вино с сиропом, роняла кувшины и кубки, выплескивая все на пол, пропускала мимо ушей ее приказания. К счастью, она не прибегала к розге; вместо этого она ставила меня в центр комнаты или коридора, вручала стопку тяжелых книг и приказывала поднять руки. Бывало, я стояла по три часа, не отпуская рук, и после того меня мучили тяжелые боли в спине.

Царица часто отпускала насмешки и колкости в мой адрес, и фрейлины, также прислуживавшие ей, услужливо заливались дружным смехом. То были молодые, знатные девушки в изысканных одеяниях, остроумные и веселые, и по большей части жутко высокомерные. Только одна фрейлина выделялась на фоне прочих; та рыжеволосая, кругленькая девушка, в день нашей первой встречи облаченная в голубое платье и с жемчужным арселе на голове (так, оказывается, называется тот причудливый головной убор). Ее звали Катериной, и она была невестой Константина. Свадьбу собирались сыграть осенью, когда жениху исполнится шестнадцать. Катерина, заядлая хохотушка и шутница, отмалчивалась, когда фрейлины, следуя примеру госпожи, пускались в унизительные издевательства и позволяли себе шутить низко и злобно. Казалось, Катерина понимала, как жестоки ко мне царица и ее дамы, и не позволяла себе опускаться до такого. Она порой бросала на меня сочувствующие взгляды, а один раз даже потрепала по плечу с доброй улыбкой.

Вскоре прибыл Константин вместе с остальными гостями. Мать вместе с фрейлинами встретила его в парадной зале. Ясное дело, меня не позвали, но я незаметно спустилась вслед и юркнула за одну из колонн. Мне хотелось хотя бы мельком посмотреть на Константина до того, как Лизавета посвятит его в детали нашего вечернего, рокового разговора. Я хотела запечатлеть в памяти те последние минуты, когда его лицо не будет искажено маской ненависти. К тому же вряд ли выпадет еще шанс увидеть царевича, ведь я была уверена: Лизавета, едва ее сын ступит во дворец, все сделает для того, чтобы я с ним не пересекалась.

С ночи Пасхи он не так сильно изменился, но бледнота кожи стала болезненнее, а тело исхудало еще больше. Константин и до этого не отличался здоровым видом, а сейчас и вовсе стал походить на тяжело больного. Лизавета обняла его, нежно коснулась щек, провела ладонью по черным волосам. Я рассмотрела других гостей. Все были одеты в дорогие суконные однорядки, на головах – легкие бархатные шапки. Белые, ухоженные руки в колечках изящно сняли головные уборы, и юноши в почтительном поклоне склонились перед Лизаветой, едва она отпустила Константина. Я перевела взгляд с царицы на ее сына, чуть опустила голову в знак приветствия и слабо, через силу улыбнулась, когда он заметил меня. Лизавета, как хищник с острым взором, заметила, как я выглядываю из-за колонны, сжала губы и шагнула вперед, закрывая Константина от моего взора.

В этот момент двери негромко распахнулись, и в залу вошел высокий, стройный юноша с черными глазами. Моя улыбка увяла, все во мне заледенело. Эти глаза и острые черты я бы узнала везде угодно, ведь именно их показало мне зеркало в ночь святочных гаданий. Перемена на моем лице не укрылась от Константина, и он с недоумением обернулся к тому юноше. Последний, не замечая ни моего испуга, ни удивления царевича, любезно поклонился Лизавете.

- Рада видеть тебя, Александр из Басмана, - донесся до меня вежливый голос Лизаветы. – Рада видеть всех вас, - обратилась она уже ко всем. – Отдохните, умойтесь, и мы вместе поужинаем, вы наверняка проголодались.

Я с трудом оторвала взгляд от черноглазого юноши, которого царица назвала Александром, но вовсе не потому, что была очарована. Я смотрела на Александра, рассматривала его черты, и никак не могла поверить, что неподалеку от меня стоит живой человек, из плоти и крови, а не то бесплотное видение из зеркала. Александр, заметив, что я смотрю на него, недружелюбно нахмурился, и я быстро отвернулась, после чего на ватных ногах покинула залу. «Оно еще и посмотрело на меня», - подумала я, и холод разлился в груди.

Девочки легли спать, засопели. Я без остановки ворочалась в постели, нервные судороги пронзали меня, и, не выдержав, я вылезла из постели, распахнула окно и села рядом на стульчик. Обдало приятной, ночной прохладой, лихорадочный жар выветрился из тела и головы, и я облегченно выдохнула. Сердце болезненно сжималось от печали и тревоги. Я высунула голову из окна, подставила лицо ветерку и подумала с грустью: «Константин, наверное, ненавидит меня в эту самую минуту». Взгляд упал на сад, погруженный в сон, а затем скользнул по фонтанчику, на котором я беседовала с Константином в Рождество. После глаза наткнулись на ту самую беседку, я испустила тяжелый вздох, и вдруг злоба и усталость тяжелой ношей сдавили плечи. Я воспылала ненавистью к этому месту, к этой ночи, безмятежность которой порождает печальные мысли, ко всему миру, что причинил мне так много боли. «Сбегу! – решила тотчас. – Сбегу, пока никто не видит».

Я закрыла окно и снова опустилась на стульчик. Прижала ноги к груди, запустила руки в волосы, лихорадочно выдумывая план побега и дальнейшие шаги к выживанию. «Обоснуюсь в глухой деревне, где меня никто не найдет, - решила я. – Найду работу, буду зарабатывать на жизнь, откладывать… Наверное, - продолжила неуверенно свою мысль, - все-таки придется выйти замуж, одной мне будет очень сложно». Перспектива брака с драгорийцем, а в особенности с бедным драгорийцем, пугала меня, но в глубине души я понимала, что, если решилась на побег, от замужества не деться. Сияние луны напомнило мне цвет глаз Кадира, и я тоской обратилась к нему: «Я могла бы быть вполне счастлива с тобой, в каком-нибудь огромном дворце, со множеством слуг, но нет же, ты умер, и вместо тебя моим мужем станет какой-нибудь крестьянин, и вполовину не такой замечательный и добрый! » Этот отчаянный крик утонул в дебрях сознания, растворился в сердце, выступил на лице слезами. Я прижалась лбом к окну, и взгляд привлекло сияние пруда. Луна отражалась в глади воды, как в зеркале. Словно вернувшись в прошлое, я снова ощутила тот холодок суеверного страха, когда впервые увидела черные глаза Александра. «Может, зеркало не врет? – осмелилась я предположить. – Сын боярина, пусть и хмурый, лучше, чем крестьянин». Я восстановила в памяти все черты Александра, попыталась проникнуться к нему симпатией, но ничего не почувствовала. Он мне просто не нравился, я не вольна над своими чувствами. «Зато вполне могу повлиять на чувства других, - размышляла я. – Как же мне тогда завоевать Александра? » С виду он был неприступен, и мне хватало трезвости ума сообразить, что мои чары, не действовавшие даже на кухонных мальчишек, бессильны против надменности боярского сына.

Позади меня раздались шаги. Вздрогнув, я обернулась.

- А, это ты, - облегченно выдохнула я.

- Не спится? – Таня улыбнулась.

- Как видишь.

Я подвинулась, и Таня села на стульчик.

- Какие думы мучают? – поинтересовалась она.

Ее заботливое, милое лицо повернулось ко мне, я заглянула в простодушные глаза. Но ни честность в ее взгляде, ни доверчивость, не побудили меня выложить все как на духу. Я лишь решила, заметив добродушие Тани, воспользоваться этим.

- Да так, - протянула я скучающе. – На Иван Купала очень хочется… А тебе?

Я задела нужную струну; Таня энергично кивнула.

- Очень!

Помолчала для вида, а потом медленно повернула к Тане голову, словно меня только что осенила гениальная мысль.

- Знаешь, что…

- Что?

- Может… - Я осеклась, осознав, что только что чуть не пошла на поводу своего отчаяния. «Какая глупость, - подумала с досадой. – Таня бы ни за что не согласилась сбежать, даже ради спасения своей души».

- Ну что? – нетерпеливо переспросила Таня.

- Нет, нет. – Я вздохнула, сетуя на нерешительность, чувствовавшуюся в каждом движении Тани, даже в самой черточке ее лица. – Неважно.

- Как знаешь.

Недолго царило молчание. Я спросила:

- Зеркала на святки говорят правду?

Таня с изумлением кивнула.

- Обычно да. А что?

Я вспомнила бездонные черные глаза, небрежность в манерах и высокомерный взгляд, которым Александр смерил меня с высоты своего роста и положения.

- Кто отец Александра из Басмани? – спросила я. – Знаешь?

Таня кивнула с улыбкой. Светлые глаза задорно заблестели.

- Так кто он?

- Зачем тебе знать? – поддразнила она меня. – Или приворотить хочешь, чтобы замуж выйти?

«Неплохая идея, - подумала я, но в следующий миг тряхнула головой. – Нет, бред».

- Мне не нужно колдовать, чтобы влюблять в себя кого-нибудь, - отозвалась я уверенно.

Таня ехидно приподняла брови.

- Ну, так бы дело пошло быстрее, - прыснула она.

Я не удержалась от смешка.

- Так скажи, кто он, - попросила снова.

Наконец, она ответила:

- Судя по всему, он сын нашего боярина, которому здесь принадлежит вотчина Басман и много-много деревень, в том числе и моя родная. Жена боярина Басмана (мы так его и зовем) – родственница батюшки-царя. Если все так, то твой Александр – родственник царской семьи.

- Он не мой Александр, - возмущенно шепнула я, а сама подумала: «Знатный и богатый… А если действительно зеркало не врет? » Отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи, и повторила твердо: - Александр не мой.

- Не твой, не твой, - ребячливо отозвалась Таня. – И ты не его Василиса.

- Конечно, не его, - подхватила я и добавила с достоинством: - Я никогда не буду принадлежать мужчине… даже если выйду замуж.

Таня оценила гордость, с какой были сказаны эти слова, но с некоторым сомнением сказала:

- Наверное, только богатые девушки могут не принадлежать мужчине.

- Всякая девушка имеет право не принадлежать, - отозвалась я, но уже не так уверенно. – Я ничем не хуже.

- Не хуже, - кивнула Таня. – Но ты ведь хотела быть богатой. А нам очень сложно будет разбогатеть, даже у мужчин не получается.

- Я ничем не хуже, - повторила я. – Вот увидишь, жизнь наша сложится, и мы еще…

- Но как? – перебила меня Таня.

- Как-нибудь! – уверенно произнесла я, хотя внутри меня терзали страхи и неверие в счастливую судьбу. – Будем служить кому-нибудь, заслужим денег и похвалы.

- У меня не получится, - обреченно вздохнула Таня.

- Почему это?

- Я страшненькая и глупая.

Слова Тани неприятно шокировали меня. Очевидно, они были несправедливы. «Как же можно так плохо о себе думать? » - подумала я с непониманием.

- Я бы поняла, если бы ты сказала о ком-нибудь другом, но говорить так о себе… Нельзя же так к себе относиться.

Таня помолчала, глаза стали задумчивы.

- А ты что думаешь о себе?

Право, я не самый хороший человек на свете, у меня есть недостатки, и за всю жизнь я совершила много ошибок. Да, я во многом виновата, и, возможно, за гранью жизни, на последнем суде, где мы все когда-нибудь окажемся, бог укорит меня за грехи, но я отвечу ему, что мое истинное призвание не заключалось в том, чтобы быть идеальной и святой. Да и возможно ли это – выжить в таком жестоком мире, ни разу не запятнав души? Глупо ненавидеть и унижать себя – единственного человека, который, несмотря ни на что, всегда будет с тобой.

- Я не ангел, - ответила я. – Но мне и не нужно быть ангелом, чтобы принимать себя такой, какая есть. К тому же, - улыбнулась я, - даже ангелы иногда бывают не безгрешны.

Побег не был мимолетной прихотью уставшей души, и я не отказалась от него даже спустя несколько спокойных дней. Константина я не видела, но и мне нужно было встречаться с ним, чтобы понять: с каждым злым словом Лизаветы он отдалялся от меня все больше, и теперь у меня не имелось верного союзника. С каждым днем мне было все сложнее выносить месть царицы, и однажды, под конец служебного дня, я вернулась в комнату, нырнула под одеяло и дала волю слезам. Когда плач утих, я нащупала под подушкой холодную рукоять ножа и сжала со злостью и уверенностью: сбегу, как только представится шанс.

И вскоре это случилось. Настал день Ивана Купала, в воздухе витала атмосфера легкости и праздника, но я все была на иголках, чувствуя всем существом: должно произойти что-то. Я оказалась права. Мы меняли простыни, когда в комнату влетела одна из служанок со словами: «Люди царя едут! » Я застыла. Девочки встали у окон, но оттуда не было ничего видно. Они толпились, толкали друг друга, пытаясь что-то разглядеть, а я тихо села на кровать, опустив руку на карман с ножом, судорожно размышляя: «Удастся ли Лизавете мне помочь? »

Дверь распахнулась, я чуть не попрощалась с жизнью. Это оказалась Грета. Она подбежала ко мне, наклонилась и прошептала торопливо:

- Царица велела на два дня покинуть дворец. Идите к родителям Тани, в ее родную деревню. Быстро!

Мы с Таней сложили в корзинку самые необходимые вещи, переоделись в удобную одежду, и быстро, слетая по ступеням вниз, вышли из дворца. Я постоянно торопила Таню, она не понимала ничего, но радость от встречи с семьей и праздничный отдых затмили всю подозрительность ситуации.

Мы направились в родное село моей подруги, находившееся на опушке леса, что плотным кольцом окружал дворец Лизаветы. Миновали лужайку, ступили на дорогу, протоптанную множеством лошадиных копыт, я обернулась в последний раз на царский дом, взгляд скользнул по голой зелени травы, по обширному парку, даже отсюда видному, как на ладони, и меня вдруг охватили сожаление и смутная злость; ни крепостей, ни рва, никакой преграды для врагов; дворец Лизаветы – дом, который невозможно защитить, и его хозяйка практически бессильна перед опасностью, какой может подвергнуться знатная, богатая женщина в беспощадном, несправедливом мире, где правят мужчины и бедность.

Лес остался позади, и мы прямиком вышли к миленькой деревушке, усеянной небольшими деревянными избами, которых разделяли обширные полосы урожайной земли. Старые и молодые, мужчины и женщины трудились, сгорбившись над полями. Полотняные рубахи резко выделялись на смуглой, загорелой коже. Крестьяне обращали к нам обветренные лица, легко кланялись и снимали шапки.

- Они тебя знают? – изумилась я.

- Моя семья уже много лет служит боярину, - пояснила Таня, дружелюбно улыбаясь деревенским людям. – И я долго служила, но уже двум царицам.

Еще издали, на окраине деревушки, я заметила высокие ворота из тесанных бревен. Из-за них выглядывали деревянные крыши и красные, маленькие окна. Мы остановились перед богато украшенными воротами с сияющим крестом. Я заметила пару глаз, наблюдающих за нами из смотрового окна. Раздался звонкий свист, и ворота со скрипом распахнулись. Мы ступили внутрь.

Несколько деревянных особняков, соединенные крытыми переходами, высились внутри двора. Кружочки, ромбики, разные домашние животные были вырезаны на стенах и лестницах хором. Скрипнула дверь одного из особняков, и оттуда на площадку высыпали юные девочки. Белые платки развевались в воздухе, когда они, с дружным воплем: «Таня! », бросились к моей подруге. Я отошла в сторону, и, пока девочки поочередно обнимали Таню, к нам неторопливо подошла женщина в коричной накидке. Зеркальное отражение Тани, только намного старше; ее мама.

- Неужто тебя отпустили? – спокойно сказала она, держась на расстоянии нескольких шагов. – Как поживает наша царица?

Таня с почтением поклонилась, и я запоздало повторила вслед за ней.

- Хорошо, мама, - ответила она с вежливой улыбкой. – Все так же прекрасна и добра.

Женщина кивнула, и только сейчас посмотрела на меня.

- Чья ты дочь? – спросила она вдруг.

Я растерялась, бросила быстрый взгляд на Таню, надеясь на помощь, однако та боязливо молчала.

- Ну?

- Я сирота, - призналась все-таки. – Родителей не знаю. – Вот это уже была ложь, но во благо.

Мать Тани сочувствующе улыбнулась, но не отстала.

- А где ты родилась, девочка? У тебя странный акцент. Неужто сама царица воспитала тебя?

- Нет, увы. Я из других земель. – Ответила на настойчивый взгляд женщины: - Из Демирского султаната.

Маленькие девочки возбужденно зашушукались, в их глазках засветился неподдельный интерес. Мать Тани удивленно приподняла брови, но ничего не сказала. Кивнув мне и слабо улыбнувшись, она развернулась и направилась обратно к хоромам.

- Скоро покушаем, - бросила женщина через плечо. – А пока отдохните.

Те маленькие девочки оказались сестрами Тани. Они щебетали то на греческом, то на драгорийском, так ловко соединяя выражения на совершенно разных языках. На меня они бросали заинтересованные взгляды, но заговорить не решались. Впрочем, я даже была рада этому; в компании чужих людей я всегда предпочитала молчание, но не из высокомерия или застенчивости, просто я предпочитала общаться с теми, кто мне искренне нравился. А говорливые, не отличающиеся тактом девочки, и их холодная, строгая мать не вызывали у меня ни капли симпатии.

Мы миновали невысокие, неуютные коридоры, небольшую столовую и множество дверей, прежде чем мама Тани оставила нас в маленькой, темной комнатке с тремя кроватками. Я опустила корзинку на пол, рассмотрела спальню и, не найдя ничего красивого и дорогого, тихо вздохнула. В углу стояла божница с иконами и лампадкой. Свет проникал через одно маленькое, наглухо запертое окошко. Таня быстро разложила вещи по полкам, подошла к божнице и перекрестилась. Я мельком бросила взгляд на иконы и тут же отвернулась, едва мои глаза скользнули по желтому лицу Богоматери.

На обед нам подали ломоть ржаного хлеба, порцию яичницы и кружку молока. За столом сидели только мы с Таней, да ее сестры с матерью. Все ели в полном, смиренном молчании, и даже Таня, что бывало очень редко, не отличилась разговорчивостью. Но к концу трапезы она, будто не выдержав, спросила:

- Куда делись все остальные?

Мать смерила ее строгим взглядом, и Таня виновато опустила голову.

- Когда я ем, я глух и нем, - проговорила одна из сестер назидательным тоном. – Правда, мама?

- А ты не кривляйся, - бросила ей мать. – У тебя словно шило в одном месте.

Таня незаметно прыснула в ладонь, а я нахмурилась. «Не мама, а тюремщица какая-то», - заметила я про себя.

- Когда возвращаетесь к царице? – спросила мать Тани после обеда.

«Никогда», - подумала я.

- Послезавтра, - ответила Таня. – Матушка, мы с Василисой собирались повеселиться, праздник все-таки, - робко добавила она. – Можно?

Мать Тани не торопилась с ответом. Я глядела на эту серую, толстую женщину с изможденным, строгим лицом и властным, суровым взглядом. Ее неухоженные, дряблые руки смирно покоились на столе. Между бровей и на лбу легли глубокие морщины, в волосах уже видны седые волосы, хотя по тонким чертам ей не дашь больше тридцати. Моя мама, которая могла быть ее ровесницей, выглядела намного моложе и лучше. Тяжелая жизнь в вечных заботах и многочисленные роды измотали эту бедную женщину, рано лишили молодости. Мне вдруг стало ее жаль. «Наверное, у нее не было выбора», - подумала я.

- Хорошо, - кивнула женщина. – Но возьмешь с собой сестер и брата.

Таня с едва заметным, усталым вздохом глянула на веселую, непослушную ораву из пяти девочек и пятилетнего мальчишки.

- Матушка, давай лучше Мишку оставим, - взмолилась Таня. – Он ведь совсем маленький еще.

Но ее мать осталась непреклонна.

- Некому присматривать за ним, а девочки, эти дуры, не управятся. – Таков был сухой приговор. – Мне некогда, я работаю всю ночь. – Она заметила унылое лицо дочери и вдруг усмехнулась, отчего светлые глаза – глаза Тани – блеснули с задором. – Или ты хочешь, чтобы я оставила тебя дома?

Таня замотала головой, девочки скривились. А я чуть ли не с ужасом смотрела на их мать, и мое сочувствие к ней как ветром сдуло. В моем понимании только жестокая, бессердечная мать могла назвать своих детей глупыми, да еще в их присутствии. Я с тоской вспомнила свою дорогую маму, такую любящую и добрую, и вдруг подумала: «Вот бы все матери были милыми, как ты! »

Я в грустной задумчивости сидела перед иконами, пока младшая сестра Тани, Илина, крутилась перед настенным зеркалом. Я краем глаза заметила, как она подошла к корзине Тани и принялась копаться в нем. «А я-то еще думала, что у меня сестра была очень вредная», - подумала я, и тоска по Айлин на минуту охватила меня.

Таня, забавно сузив глазки, с явным раздражением следила за махинациями пакостной сестры, а я размышляла над тем, что делать дальше. Побег больше не казался такой заманчивой и гениальной идеей. Куда мне удастся бежать? Люди в деревнях не примут меня, чужеземку, сиротку, без гроша за спиной, и мало кто, кроме таких же нищих сирот, захочет взять жениться на мне. А жизнь в бедности не прельщала меня. При мысли о работе в поле и рождении детей, мне не нужных, грязных и крикливых, я дрожала, словно собиралась заживо сойти в гроб. Конечно, всегда можно найти работу, но где же тогда жить? Может быть, какая-нибудь женщина согласится взять меня к себе, но найдется ли такая? А делить кров с чужим мужчиной, даже седым стариком, я решительно не собиралась; не брезговала, а просто боялась. «Кто знает, какие мужчины попадаются, - подумала я с опаской. – Вдруг потребуют платить за помощь, но не деньгами», - передернулась с отвращением и страхом. Размышляла долго и мучительно, но пришла только к одному верному решению: оставаться на службе у Лизаветы. Пусть она и Константин ненавидят меня, сколько хотят, все лучше, чем мучиться в ужасной бедности.

Я вздохнула, отрываясь от размышлений и возвращаясь в реальность. Илина перемерила почти все, что можно было бы напялить на себя, а Таня все так же сидела рядом со мной. Увидев маленький, поблекший аленький цветочек на подоле платья Илины, я вспомнила спящие под лунным светом свежие луга и подумала о празднике. «Все-таки стоит пойти, - решила в ту же минуту, - мне нужно отвлечься».

- Скажи, - обратилась Таня к сестре, - почему мама сегодня работает всю ночь?

- Так ведь хозяева приехали, глупенькая, - ответила противная Илина. – Прибыли с рассветом, уже весь день все на ногах, готовятся к гостям. Мама будет обслуживать боярыню.

Мы с Таней дружно переглянулись. Мне вспомнился блеск черных глаз.

- Боярин Басман с семьей? – изумилась я.

- Нет, леший, - усмехнулась Илина. – Боярин, его жена и дети. А еще с гостями едет сам царевич! – объявила она с сияющей улыбкой. – Хочу на него посмотреть.

«Константин, - промелькнуло в голове. – И почему именно здесь, именно сегодня? » Я вздохнула с досадой, медленно пересела на кровать, подтянула ноги к груди и опустила голову на колени, и усталость постепенно вытеснила выматывающие переживания и противоречивые чувства. «Увидит он меня или нет, не имеет значения», - заключила я.

Девочка снова отвернулась к зеркалу и вздохнула с мечтательным восхищением. Золотистые кудри упали на лицо, и в моей голове промелькнуло: «Все же красивая».

– Сыновья боярина уже выросли, - протянула Илина, и с ехидством посмотрела на сестру через отражение. –Почему бы тебе не приукраситься, Татьяна? Может, влюбишь в себя боярского сына и выйдешь за него замуж? – Она подбежала к нам и накинула на плечи Тани белоснежный платок. – Ты станешь богатой, и тебе не придется много работать!

Таня бросила на меня веселый взгляд и с головой выдала мой секрет:

- Младший сын уже в чужих руках.

Я швырнула в нее подушкой и сказала с обидой:

- Доверяй тебе после такого.

Таня пригнулась, прильнула ко мне с теплотой и извинениями. Илина оглядела меня с головы до ног, нахмурилась и вдруг залилась насмешливым смехом:

- Васю боярыней? – Успокоившись, она сказала: - Ты ужасно некрасивая, Вася, просто страшненькая. Волосы кучерявые и цвета грязи, кожа черная, как у крестьянок в поле, а глаза самые что ни на есть обычные.

Таня замерла, растерянно глядя то на Илину, то на меня. Кровь хлынула к моим щекам, мне стало жарко. Я сглотнула, часто задышала и застыла, чувствуя, как дрожат руки, но все еще пытаясь сдержать себя.

- Еще и из другой страны, - безжалостно продолжала Илина. – И говоришь, как пьяный крестьянин, слов даже не разобрать.

Девочка не успела завершить своей жестокой речи. Со злорадным смехом она поскакала к двери, когда я резко вскочила на ноги. Илине не удалось убежать безнаказанной. Я догнала ее в два шага, схватила за волосы на макушке, наклонилась и прошипела прямо в ухо:

- У меня хватает ума не оскорблять человека за то, на что он не в силах повлиять. – Повернула к себе и с удовольствием заметила слезы на глазах. – Так просто от меня не отвертишься. Вот увидишь, я стану госпожой, а ты – моей служанкой на побегушках. – Я с силой бросила ее на пол, отчего она тут же зарыдала. –Я все твои волосы сбрею, и у меня в услужении ты будешь мыться слезами!

Таня бросилась к сестре, приобняла ее, взглянув на меня с шоком и укором, но я только равнодушно пожала плечами. За дверью послышались быстрые шаги, и в комнату влетела мать девочек. Она посмотрела на плачущую навзрыд Илину, успокаивающую ее Таню, на меня, что в упор глядела в ответ, тут же сообразила, что к чему, и спустя несколько минут меня, несмотря на уговоры Тани, вместе с вещами вышвырнули из двора.

В самых расстроенных чувствах, брошенная и никому не нужная, я стояла одна за забором. Солнце нещадно палило спину. Перед глазами стремительно пронеслись все обидные, унизительные шутки Лизаветы и ее фрейлин, в ушах прогремели резкие слова Илины, и мне вспомнилась вся та жестокость, с которой я постоянно сталкивалась после гибели моей семьи. В груди остро защемила боль. Непрошеные слезы заструились по щекам, и, обессиленная и всеми покинутая, я плюхнулась на землю, уже не сдерживая рыданий. Прохожие с удивлением смотрели на меня, но, к счастью, никто ко мне не приставал с расспросами. Жалость и утешения – последнее, что мне сейчас было нужно.

Меня все еще сотрясали рыдания, когда слух уловил приближающийся топот копыт и ржание лошадей. Я медленно поднялась, дрожащими, непослушными руками оправила юбку, но в попытках убрать грязь задела корзину, и та упала на землю вместе со всеми вещами. Проклиная этот воистину кошмарный день, я быстро и неаккуратно бросала упавшее обратно в корзинку, но на секунду замерла, когда за спиной послышались гомон мужских голосов и звук упряжей. До меня донеслись ворчание лошадей, негромкий звон стремян и смешки. Я сжала ручку корзины, выпрямилась и быстро обернулась.

Шесть-семь всадников – некоторые с насмешкой, другие с изумлением – глядели на меня с высоты лошадей. Задрав голову и щурясь от солнца, я быстро, за долю секунды, оглядела всех мужчин и заметила среди них Константина с Александром. Последний смотрел с равнодушием и даже скукой, а на лице первого, как ни странно, отражалась задумчивость вперемежку с беспокойством, как если бы Константина, после всего, что ему наговорила Лизавета, до сих пор могла волновать моя судьба.

- Что ты тут делаешь, девица? – спросил мужчина средних лет.

Я коротко поклонилась.

- Уже ничего, - бросила в ответ и развернулась, чтобы уйти.

- Какая наглость! – прилетело мне в спину, и я озадаченно, нерешительно повернулась обратно к всадникам. «Что за день сегодня! – подумала с усталостью и раздражением. – И почему я вечно делаю что-то не так? »

Незнакомый мужчина нахмурился, и я ощутила угрозу, исходящую от его крупной фигуры. Снова поклонилась, но уже более учтиво, и произнесла так мягко и вежливо, как могла:

- Извините, если чем-то обидела, но мне пора.

Послышались изумленные, насмешливые смешки, а взгляд мужчины сделался еще суровее. Видимо, я опять сделала что-то не так.

- Пусть идет, - вдруг вмешался Александр, и, услышав его голос, я вздрогнула. – Всего лишь невоспитанная девчонка, не стоит задерживаться из-за нее.

- Это служанка моей матери, - подал голос Константин. – Она отправила ее сюда.

Меня задело то пренебрежение, с каким они говорили обо мне, но вместо злости пришли лишь усталость и слезы. «Почему же людям так нравится надо мной насмехаться? – вопросила молча, с грустью. – Может, потому, что я правда глупая и некрасивая? » Но я решительно отвергла последнюю мысль, подумала твердо, взывая к своему достоинству: «Ну уж нет, ни за что не дам другим влиять на свое мнение о себе».

Я поклонилась уже в третий раз. Всадники начали спешиваться. Ворота скрипнули, открываясь, и из двора торопливо вышел незнакомый мужчина в коричневом зипуне. Пока он суетливо приветствовал гостей, я поспешила скрыться, однако меня пригвоздил к земле непривычно властный голос Константина:

- Ты куда? Тебя никто не отпускал.

С лица Константина исчезли задумчивость и тревога, теперь он смотрел на меня с равнодушием, таким неприсущим его глазам. Глубоко уязвленная властностью и безразличием, я выпалила резко:

- Я сама себя отпустила.

Несколько мужчин, услышав мои слова, обернулись с недовольным изумлением и с настороженностью, даже испугом взглянули на Константина. Все ждали, что же он ответит. Несколько секунд Константин неотрывно смотрел на меня, но я не могла различить эмоций на его лице, настолько они были непонятны. Но, как я того и ожидала, губы Константина изогнулись в приятной улыбке, и он произнес со смешком:

- Ну-ну. – Передал лошадь конюху, вновь посмотрел на меня, я встретила его взгляд. – Возвращайся во двор, сама себе госпожа, злых людей сегодня много, слетятся, как мухи, на грандиозность твоей персоны.

Казалось бы, просто насмешка, но сквозь пренебрежение я почувствовала искреннюю тревогу, которую Константин осторожно, незаметно вложил в свои слова. Мы словно разговаривали на другом, выдуманном языке, который не понимал никто, кроме нас. Я будто услышала: «Не уходи, твои враги – люди Василе – поблизости, ты можешь попасться». Константин, бросив на меня последний взгляд, вошел во двор, и, делать нечего, я проскользнула за ним.

Вся дворовая челядь и боярин с женой и дочерями радушно встречали во дворе гостей. Я тихонько отошла от веселой толпы, нырнула за толстые перила ближних хором и притаилась. Мое повторное проникновение не осталось незамеченным, и, когда гости с боярской семьей скрылись в светлых хоромах для торжеств и пира, мать Тани настигла меня, как коршун, и схватила за ухо.

- Наглая девочка, - ругалась она. – Я же тебя выгнала! Чего опять приперлась?

Сердито сопя, я пыталась вырваться из ее хватки.

- Царевич приказал вернуться, - выкрикнула я.

Женщина недоверчиво сузила глаза.

- Врешь?

- Нет!

Мать Тани отпустила меня, велела извиниться перед Илиной и погнала в хоромы, к остальным девочкам. Таня встретила меня с радостной улыбкой, сердечно обняла, и мы помирились. Илина выжидающе глядела на меня, но я только показала ей язык. «Умру, но не извинюсь! » - сказала я невоспитанной девочке.

Я умылась, причесалась и сменила испачкавшееся платье на Танин синий сарафан с белыми узорами на подоле. Чуть ближе к вечеру мы собирались покинуть двор, но мать Тани вдруг приказала дочерям остаться до ночи. Что-то нехорошее стряслось с барином, и теперь все гости и слуги суетились, а пир был сорван. Таня сказала, что я могу отправиться одна, она присоединиться позже, но я не решалась в одиночку выходить за пределы двора. Я слонялась по сеням в одиночестве, напевая песни, прижимая к груди горшочек с ячменной кашей, которую ранее всучила нам мать Тани и наказала ею накормить всех нищих, которых мы встретим по пути, однако после беды, случившейся с барином, женщина напрочь забыла забрать кашу.

Из конюшни вышли Константин с Александром, конюх выводил их лошадей. Я безуспешно делала вид, что не заметила их: деловито поправила платок на волосах, потерла крышку горшочка, и, продолжая все так же петь, неторопливо направилась к нижним хоромам, решив все-таки отсидеться там до ночи. Но скрыться не удалось; Александр вдруг окликнул меня, и я, озадаченная и застигнутая врасплох, неловко замерла на месте.

- Я заметил, ты уже час как праздно шатаешься, - недовольно сказал он. – Заняться нечем?

- Нечем, - ответила я честно.

- Иди помоги барыне, - махнул рукой Александр, - раз тебе скучно.

- Но мне не скучно, - возразила я. – И я не прислуга барыни, чтобы ей помогать.

Прикусила язык, но было уже поздно; Александр устремил на меня хмурый, строгий взгляд. Константин, не торопясь вмешиваться, уже оседлал свою лошадь, но Александр продолжал стоять, держа животное за уздечку.

- Да кто ты такая вообще? – воскликнул Александр. – Я видел, как ты дерзила у ворот. Ты государыня у нас?

«Началось», - подумала я с раздражением и досадой.

- Нет.

- Барыня?

- Нет.

- Почему тогда важничаешь?

- Извиняюсь, - произнесла, с трудом скрывая гнев, - если тебя оскорбила.

- Нечего просить прощения, - отрезал Александр. – Иди работай.

- Не пойду, - покачала я головой. – Я жду подругу, мы идем на праздник.

На наших лицах отражались примерно одинаковые эмоции, только Александр был вдобавок неприятно удивлен моей дерзостью. Но я ничего не могла с собой поделать, слова вылетали из меня прежде, чем я успевала себя остановить. Если с почитанием царственной и взрослой Лизаветы не имелось проблем, то в этих юношах я не видела господ. Они были лишь на два-три года старше, держались с не меньшим, чем у меня, достоинством, и я просто не могла найти причины, чтобы обращаться к ним, как к хозяевам.

Константин встрепенулся после моих последних слов, коротко взглянул на меня и вдруг вмешался в нашу перепалку, грозившую перерасти в ссору:

- Отстань от нее, это просто вредная девочка. – Он слабо улыбнулся и обратился ко мне: - Пойдешь с нами, сама себе госпожа? Все равно тебе делать нечего, а твоя подруга нескоро освободится.

- Вы собираетесь на праздник? – изумилась я. В моем понимании юношам, столь надменным и досадливым, в дорогих нарядах, нечего было делать среди простого народа.

- Ты меня удивляешь, Константин, - отозвался Александр. – Что, девушка понравилась? – усмехнулся он, но его слова не были предположением, а просто шуткой. Видимо, для этого юноши симпатия к простой служанке принадлежала к числу невозможных, невиданных чудес света, и в этот миг моя слепая, призрачная надежда на брак с ним, предсказанная лживыми гаданиями, окончательно обратилась в пух и прах. «Больно надо, - подумала я с неприязнью, - жить с таким ослом».

Константин ничего не ответил. Александр по-дружески потрепал его по плечу, взобрался на седло и спросил с усмешкой:

- Все-таки не поедешь со мной?

- Нет. Наверное, на празднике интереснее.

Александр хмыкнул и поскакал прочь из двора.

- Увидимся позже, - бросил он на прощанье.

К Константину подошло несколько десятков слуг в зипунах и с саблями; судя по всему, его сопровождение и защита. «Лучше дождаться Таню», - решила я и, коротко поклонившись, развернулась, чтобы уйти.

- Ты же хотела пойти, - раздался за спиной голос Константина. – Идем.

Он слез с седла и приказал конюху отвести лошадь обратно в конюшню. Я повернулась к нему, замерла, не зная, что делать, что сказать. Константин сегодня удивил не только Александра. Я не могла взять в толк, почему же он до сих пор великодушен ко мне, хотя ему следовало, как минимум, охладеть, окатить меня презрением и высокомерием. Но нет же, Константин, как будто я была самым замечательным человеком на свете, предлагал пойти с ним на праздник.

Константин отпустил большую часть слуг и оставил с собой только двоих. Вместе с ними он направился к воротам, но остановился и хмуро глянул на меня с немым вопросом: «Ну, ты идешь? » Черные кудри выглядывали из-за шапки, густые брови, выделявшиеся на бледной коже, напряженно сомкнуты у тонкой переносицы, зеленые глаза с ожиданием смотрели на меня. Мне вдруг показалось, что он идет не на празднование Ивана Купала, а на казнь, такой мрачной и неподвижной была его фигура. Я крепко держалась обеими руками за теплый горшочек, бросала взгляды на хоромы, умоляя, чтобы кто-нибудь вышел и избавил меня от необходимости принимать решение. Я разрывалась; с одной стороны, мне очень хотелось отправиться вместе с Константином, провести с ним время, но с другой - я считала, что это будет очень неприятное времяпрепровождение; наши беседы, если они и будут, не отличатся теплотой и искренностью, и Константин наверняка захочет обвинить меня в предательстве, а такого я точно не выдержу, и, зная свою натуру, наговорю много лишнего. Или, что хуже, вдруг Константин выведет меня на чистую воду, поймет, что я просто хотела запугать Лизавету, и доложит обо всем матери, после чего я потеряю одно-единственное, на чем держится моя безопасность и стремление царицы меня уберечь – ее страх.

Я подняла глаза на Константина. Наши взгляды встретились, и внезапно понимание, такое светлое и доброе, промелькнуло в его глазах. Он улыбнулся, слегка наклонил голову, и темные кудри задорно упали на белый лоб и скулы. «Все будет хорошо», - говорил его теплый, понимающий взгляд, и в ту же секунду все мои сомнения как ветром сдуло. Я собралась с духом, удобно перехватила другой рукой горшочек и двинулась к Константину. Подойдя, сказала с короткой улыбкой:

- Что ж, идем.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒