Глава IV. Глава V. Глава VI. Часть II. Рабыня

Глава IV

Осень-зима 1540

Я невольно сравнила вежливого, умного, живого Мехмеда с тем истерзанным телом, которое наяву видела перед собой. Мое сознание отказывалось верить, что все это происходит взаправду. Может, я сейчас застряла в мире кошмарных снов, но сейчас, стоит мне чуть подождать, очнусь, проснусь в своей светлой комнатке, где нет ни крови, ни тел, ни плачущей навзрыд Айлин? Мне так хотелось верить, что и эти незнакомцы – мстители и вестники горя, убийцы, принесшие Мехмеда и его семью в мешках, будто это был мусор, а не людские тела – лишь плод моего воображения, измученного постоянным страхом и тяжким ожиданием.

Но секунды шли, а я не просыпалась. Сон плавно перетекал в явь, и осознание того, что в наше убежище спустились восставшие с победой, постепенно дошло до меня, пронзило своей истиной, невероятной и чудовищной. Белые, неподвижные тела лежали на полу, а над ними, как коршуны, невозмутимо возвышались незнакомые мне люди с холодными, равнодушными глазами. Мутная пелена заполонила мое сознание. Все вокруг стремительно начало темнеть, терять четкость. Стены убежища и лица слуг и восставших закачались, как будто я не сидела на полу, а веселилась на качелях.

Мамина теплая рука удержала меня от падения. Ее бледное, худое лицо появилось перед взором. Мама погладила меня по щеке, слабо улыбнулась. Я хотела пережить эти мгновения в ее мягких, нежных объятиях, но она, быстро поцеловав меня в нос, передала в чужие, грубые руки.

Мой взгляд вновь упал на мертвое тело Мехмеда. Дыхание затруднилось, из груди вырвался хриплый всхлип.

- Тише, тише, - прошелестел над ухом голос Хафсы. Она обняла меня покрепче, прямо как в далеком детстве, и я умолкла, хотя и продолжала хрипло, шумно дышать.

Айлин тоже стихла. Она отстранилась от тела Мехмеда, посмотрела на трупы его родных, тряхнула головой. Одна из рабынь, подойдя к сестре, осторожно обняла ее за плечи и отвела к Айше-хатун.

- Мне нужно поговорить с самым главным здесь, - заявил темноволосый мужчина с жестокими черными глазами.

Он изумленно приподнял брови, когда моя мама, поднявшись, шагнула в его сторону. Видимо, мужчина ожидал увидеть кого угодно, хоть самого слабого из янычар, но не наложницу вдвое ниже и худее него самого. Однако мамин смелый взгляд, гордо поднятая голова и решительность в каждом ее шаге давали понять, что именно она - руководительница здесь.

- Только вы? – усмехнулся мужчина. –Вы – женщина, а не визирь и даже не янычар.

- Пусть вас не смущает мой пол, - невозмутимо ответила мама. – Отсутствие у меня мужского достоинства ничуть не уменьшило моего ума и значимости титула. Я – хасеки султана, значит, султанша и ваша госпожа.

Мужчина ничего не ответил на ее слова, лишь глаза его стали холоднее. Он держался с надменностью повелителя, высокомерно и презрительно глядя на мою маму, будто быть женщиной в его понимании означало не быть человеком вовсе.

- Где шехзаде? – спросил он спустя несколько секунд размышлений.

Едва мама раскрыла рот, чтобы ответить, как Селим вышел из-за спины Айше-хатун и сделал несколько шагов к мужчине. Глаза брата испуганно мерцали в полумраке, его руки чуть дрожали.

- Это я, - негромко отозвался Селим.

Мама притянула брата к себе, положила руки ему на плечи, решительно сказала:

- Он еще ребенок.

Мужчина не обратил на нее никакого внимания.

- Сколько вам лет? – обратился он к Селиму.

- Тринадцать, - ответил он.

Мужчина кивнул, склонился в поклоне. Хотя я дрожала от страха рядом с Хафсой, мне вдруг захотелось заступиться за мою маму. Она ведь тоже госпожа и повелительница, к ней следует относиться не с меньшим почтением.

- Мне нужно с вами поговорить. – Мужчина бросил короткий взгляд на маму: - И с вами, если вы в силах.

Они отошли в угол. Остальные восставшие все так же стояли позади своего вожака. Мама не отпускала Селима ни на миг. Слова мужчины не были мне слышны, хотя говорил он уверенно и много. Мама и брат внимательно и напряженно слушали его, лишь изредка подавая голос. Я неотрывно наблюдала за ними, готовая в любой момент броситься им на помощь. Все внутри меня дрожало от подозрения и напряжения. Сабля в руках мужчины поблескивала в свете от факелов. Крик подступал к горлу всякий раз, как я представляла, как мужчина неожиданно взмахивает рукой и пронзает этой саблей грудь мамы, а потом и нападает на Селима. «Это ловушка, ловушка! » - бешено кричало мое сознание, но внешне я оставалась вполне спокойной.

Наконец их разговор кончился. Мама и Селим отошли от мужчины. Я вглядывалась в их лица, гадая, какую нам судьбу уготовили восставшие. Они нас убьют? Пощадят? Или оставят здесь, без еды и воды, чтобы мы сами умерли здесь или поубивали друг друга? Но если бы нас собирались убить или дать умереть, то почему вожаку восставших понадобилось говорить с Селимом и мамой?

Я чуть расслабилась, тихо выдохнула, когда темноволосый мужчина, поднявшись по лестнице, вышел из убежища. Вслед за ним нас покинули и другие восставшие. Мама с мрачной задумчивостью на лице смотрела им вслед. Вот тоскливо скрипнула дверь, шаги за стеной утихли, и в убежище воцарилась тяжелая тишина.

Айлин, снова плача, кинулась на Селима с объятиями. Он успокаивающе поглаживал ее по спине, пока она не стихла. Вдвоем они подошли к Эсме. Девочка не проронила ни звука за все время, что восставшие находились в убежище. Она не дрожала, не плакала, только молча смотрела в пустоту. Мне даже подумалось, что Эсма, должно быть, потеряла слух от ужаса, но, стоило Селиму поцеловать ее в лоб, сестра, негромко всхлипнув, спросила его о чем-то. Селим кивнул. Он с Эсмой на руках подошел ко мне. Темно-карие глаза посмотрели на меня с большой теплотой и любовью. Я уткнулась в его грудь, взяла за руку.

- Что с нами будет? – спросила я тихо.

- Нас не убьют, - ответил Селим. – Мы будем жить.

Убийство семьи Тюркпенче, их слуг и стражи, гибель всех янычар, что охраняли султанский дворец – страшная, серьезная беда и вместе с тем последнее предупреждение. Если султан посмеет, вернувшись с войны, отомстить народу за восстание или продолжить несправедливую политику, подданные начнут настоящую кровавую битву за свои права. Они обязательно отомстят за годы нищеты, за обман со стороны султана, за его жестокость, за то, что он пролил много невинной крови рядом с воротами дворца. Такова суть разговора между Селимом, мамой и черноглазым мужчиной. В конце он поклялся, что в случае неповиновения султана народной воле, его имя, Мурат Шахин, станет олицетворением смерти для всех жителей дворца, а он сам - злейшим врагом султана Хасана и холодящим его душу ужасом.

Мурат Шахин, его жестокие черные глаза и усмешка, темные волосы, не отражающие солнечного света, и блестящая сабля, лезвие которой пропитано кровью Мехмеда, его семьи и янычар – новый участник моих кошмарных снов. Каждую ночь он убивал Мехмеда, и вновь и вновь из пустоты, веющей холодом и мраком, до меня доносился отчаянный крик Айлин.

Я не видела ни одного тела в коридорах дворца, но знала: их было много. После того, как восставшие ушли, мама приказала всем, кроме нас, детей, и Хафсы, оставшейся с нами в качестве няни, покинуть убежище и помочь в наведении порядка во дворце. В то время, пока мы послушно ждали вместе с Хафсой, я полагаю, коридоры расчистили от трупов и крови. Когда мы вновь поднялись на верхний этаж, везде царил порядок, будто никакого вторжения и не случилось.

Селим первым из нас пришел в себя. Если это можно так назвать. Его болтливость, так ярко проявившаяся ближе к концу нашего пребывания в убежище, исчезла без следа. Он много помогал маме, часто навещал нас, быстро вернулся к своим обязанностям и прежнему укладу жизни. Селим выглядел здоровым, проблем со сном и принятием пищи у него наблюдалось. Но улыбчивость, всегда отличавшая его, пропала, а доброта в глазах угасла. Он больше не делился со мной своими чувствами, ничем больше. Он стал молчалив и скрытен. Я пыталась разговорить его, напоминала о том, что у него есть я, сестренка, которая всегда внимательно выслушает и, если ему захочется, поддержит. В ответ Селим лишь кротко улыбался, но ничего не говорил.

Но Айлин беспокоила нас больше всего. Хотя бы потому, что она стала молодой вдовой. Для нее самой было бы лучше, не люби она так сильно Мехмеда. Но Айлин любила и мужа, и его родственников, это было очевидно. Она горевала. Скорбь стала частью жизни Айлин. Она носила траурную белую одежду, отказалась от украшений, ни с кем, кроме Селима и матери, не разговаривала, покидала свои покои лишь при необходимости, практически весь день могла провести, лежа на подушках, отрекшись от всякого вида активности. Ложилась спать, как обычно, но просыпалась очень рано, в два-три часа ночи. Одно хорошо: ела Айлин исправно. Правда, ей, похоже, было все равно, что есть. Как-то раз, слуга, забыв, что Айлин-султан не переносит и вида креветок, принес ей их во время ужина. Сестра как ни в чем не бывало доела блюдо до конца, потом без каких-либо жалоб легла обратно на подушки. Ее состояние не ухудшалось, но и не становилось лучше. Айлин походила на живую, но безвольную куклу. Лекарь поставил ей диагноз – меланхолия. «Слава Аллаху, не столь тяжелая, как иногда бывает», - добавил он напоследок и назначил лечение в виде ежедневных прогулок в тишине и принятии специального сиропа. Айлин усердно лечили, но пока изменений не было.

Малышка Эсма все еще пребывала в состоянии шока, когда сознание до конца отвергает все трагические события. Девочка веселилась, как обычно, играла, общалась, но едва кто-то при ней упоминал о восстании, она замирала, все эмоции сходили у нее с лица. Требовался целый день, чтобы вновь привести ее в более-менее нормальное состояние. Мама запретила всем касаться темы восстания или гибели семьи Тюркпенче, пригрозив суровым наказанием.

Я же не считала себя раненой ментально. Лишь чуть позже Селима я вернулась к старому порядку жизни во дворце. Правда, аппетит у меня пропал совершенно. Абсолютно любая еда вызывала у меня отвращение, настолько сильное, что я могла не есть целый день. Вместе с голодом постепенно исчез и сон. Кошмары – главная причина моей бессонницы. Бывало, я просыпалась с криками, вся в поту и слезах. Всю оставшуюся ночь я, абсолютно бодрая, бесконечно ворочалась в постели или бездумно стояла у окна.

Мои вспышки гнева стали происходить все чаще. Я срывалась на любую мелочь, которая даже не расстроила бы меня раньше. Служанка слишком громко положила на столик кувшин? Я, как коршун, налетала на нее с бранью. Кто-то посмотрел на меня якобы с презрением? Или кто-то, кроме мамы и Селима, посмел давать мне совет? Я тотчас выходила из себя и на повышенных тонах принималась выяснять отношения. И притом меня очень редко мучили угрызения совести. Да к тому же, даже если такое случалось, чувство вины длилось максимум несколько минут, после чего я возвращалась к угнетению невинных и открытому выражению своего гнева.

Дворец спустя неделю пришел в прежнее состояние. Слуги до блеска отмыли все углы, выбросили все, чем пользовались в убежище, привели в абсолютный порядок комнаты. Лекари осмотрели всех: членов султанской семьи, слуг, рабынь, бастанджи, некоторых оставшихся в живых янычаров. У большинства со здоровьем, физическим и психическим, все было в порядке. Эсме и Айлин назначили лечение сиропами и отдыхом. Селим не оказался так сильно травмирован, как они. Я думала, что тоже, как он, отделаюсь вполне легко, но мама вдруг настояла на более глубоком обследовании. В итоге лекарь выписал мне успокоительные, снотворные и сироп с длинным, сложным названием. Лекарства я принимала каждый день по несколько раз, и, впрочем, не протестовала.

С маминого лица не сходило беспокойство. Напряженная, как струна, она улыбалась редко, говорила мало, но много обнимала и целовала нас, будто боясь потерять. Слез в ее глазах я не видела, но печальный, мрачный взгляд говорил о многом. Она много трудилась, стараясь ослабить последствия восстания. Мама, к неудовольствию визирей и советников, также занималась государственными делами; она пыталась облегчить жизнь народа и вернуть хотя бы столицу в более-менее мирное и нормальное состояние. Восстание охватило огромные числа людей; так, восстали столица Фасулак и пятнадцать провинций из семнадцати. Мама, пользуясь своим авторитетом, рвалась улучшить ситуацию, заслужить прощение народа, очистить города от крови. Здесь она уже не в первый раз столкнулась с пренебрежением и наглым высокомерием. Подавляющее большинство государственных мужей считали маму, Фатьму-султан, недостойной управления государством из-за того, что она – женщина. Они открыто выражали свое недовольство, утверждая, она очень быстро приведет Демир к краху. По их словам, все достижения «этой девушки, неопытной и надменной» - лишь рождение мальчика. Но мама оставалась непреклонна. Ей приходилось воевать с визирями каждый день.

Я и Селим знали о всех событиях в Демире. Мама посвящала нас в дела, делилась со своими тактиками хода, даже поносила визирей на чем свет стоит. Мы верили в свою маму, и, в отличие от ее недругов, ни за что не сомневались в ее силе и уме.

Отец, конечно, уже знал обо всем. Он выслал в столицу несколько десятков янычар и письмо, в котором своим заместителем во время отсутствия султана и его великого визиря назначал шехзаде Селима, а в качестве регентши и советницы – Фатьму-султан. Визири не осмелились пойти против воли падишаха. С указом султана их отношение к маме хоть и не смягчилось, но они больше не восставали против нее так яро.

Гнев народа начал постепенно, медленно утихать. Мама выделила подданным десять тысяч алтын и пятнадцать тысяч кюмаш керм – огромной суммы денег, направленных на улучшение уровня жизни. Также она уменьшила размер налогов, слишком высоких, учитывая доход населения. За очень короткий срок успела положить начало строительства мечети и открытие двух новых рынков. Три десятка дворцовых лекарей по ее приказу отправились сначала с столицу, затем в остальные провинции. Мама планировала открыть лечебницы для подданных, первые в Демире.

Я вдруг заметила, что, слушая рассказы матери и Селима, сама тоже начинаю интересоваться этим делом – управлением государством. Мне нравилось видеть, что чей-то приказ может иметь такую огромную силу. Подумать только, воля одного человека способна улучшить жизни сотни тысяч людей. Как-то раз я даже представляла себя вместо Селима и матери. Одна я, в роли могущественный и мудрой султанши, восседаю на троне, открывая совет Дивана. В отличие от мамы, я не сижу в стороне, за ширмой. В моем воображении я действую самостоятельно. Визири боятся меня, а простой народ – уважает и ценит. Но мечты значительно омрачал один факт: мне ни за что не стать султаншей. Моя судьба – лишь быть супругой Кадира. Его родовой дворец – вот и вся территория, которая будет мне принадлежать. Впервые я ощутила, что такое зависть, когда поняла, что Селим – будущий султан, единственный и неповторимый. Я стыдилась своей зависти, но никак не могла с ней справиться. Скрывала свои чувства, улыбалась успехам мамы и Селима, и в тайне печалилась, понимая, что никакой моей заслуги нет. Я, Селин-султан, только слушательница и всего лишь одна из дочерей падишаха. Не старший сын, даже не шехзаде.

Осознание своего места в этом мире породило во мне такую странную и непонятную черту, как властолюбие. Я никогда не думала, что захочу другой судьбы. Меня прежде устраивала будущая роль супруги. Сейчас же я осознала, что хочу стать неотъемлемой частью государства. Но подобные мысли под запретом даже для дочери султана. Я понимала это, старалась выкинуть их из головы, но всякий раз, когда Селим и мама уходили на совет, сгорала от зависти и желания пойти с ними.

Однако, каким бы сильными ни были обида и разочарование, они вскоре отступили на второй план, когда с фронта начали приходить плохие вести. Все во дворце, начиная от матери и заканчивая рабом, в страхе ждали исхода воины. «Чем она для нас кончится? » - судорожно размышляли все. Слепая, глупая вера в могущество султана стремительно иссякала, и люди впервые за многие годы осмелились взглянуть в глаза правде и признать: падишах, которого величали тьмой Аллаха на земле, тоже может проиграть.

Мы втроем сидели в маминых покоях. Селим выполнял одно из своих домашних заданий; я, наблюдая за ним и иногда давая подсказки, принимала лекарства и обедала; мама, задумавшись о чем-то, молча смотрела в окно.

Скрипнули двери, в комнату вошел евнух со свертком в руках. При виде него меня охватила непонятная тревога. Я отложила чашу с сиропом, навострила уши. Евнух поклонился. Мама, не глядя, небрежно махнула рукой.

- Слушаю, - сказала она.

Евнух медлил. Когда мама бросила на него раздраженный, холодный взгляд, он, чуть помявшись, наконец сообщил:

- Госпожа, пришла весть о поражении войска султана в битве с Темными.

Внутри меня словно натянулась невидимая струна; казалось, стоит хоть немного шевельнуться, она разорвется, высвободив наружу все эмоции, которые я изо всех сил сдерживала в себе в тот момент: шок, недоверие, гнев, даже ужас.

Евнух развернул сверток. Его громкий, но чуть дрожащий голос озвучил слова султана:

- «Второе послание предназначено для моей хасеки Фатьмы-султан и нашего шехзаде Селима». – Он умолк, бросив на меня короткий взгляд.

Мама не терпящим возражений тоном приказала:

- Она останется здесь. Читай дальше.

Я ничего не сказала, хотя внутри меня все клокотало от разочарования и ярости. Мама взглянула на меня, и я быстро опустила голову, пряча от нее горькую усмешку. Я узнала одну очень обидную, но очевидную правду: отец не берет в расчет нас, своих дочерей, и, очень вероятно, мы так и останемся тенями для него и всего остального государства. Евнух нахмурился, но все-таки повиновался.

- «Дорогие мои супруга и сын, я вынужден сообщить, что волей Аллаха наша армия потерпела поражение под городом Хайнедан в провинции Хавма. Я видел, как от мечей Темных гибли мои верные воины. Я, султан Хасан, мой великий визирь Халиль-паша, и избранные мной государственные мужи лишь благодаря милосердию Аллаха остались в живых. Но несколько сотен тысяч янычар пали на поле боя. Мне очень жаль сообщать вам эти вести, но я и визири мои с малым количеством воинов были вынуждены отступить в Аскандирскую провинцию, ближе к Паллии. У врагов же, неверных Темных, погибло гораздо меньше бойцов, что сильно усложняет нашу миссию. Право, милая моя супруга и дорогой сын, лишь вас одних да моих визирей я посвящаю в хранители этой горькой правды. Демирский султанат, наше светлое государство, под угрозой поражения. В руки неверных Темных попал Хайнедан и значительная часть провинции Хавма. Практически все мои воины погибли во время сражения, а я же отступил самым позорным способом. Я недостоин роли повелителя этой святой земли, но клянусь до последнего своего вздоха сражаться до конца, как бы мы ни были далеки от победы. Я, ваш султан, несмотря на все мои поражения, обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы враг не подобрался близко к Фасулаку и дворцу Золотой Гюйнеш, где под покровительством Аллаха обитает моя семья».

Я вмиг оценила все наши потери и пришла в настоящий ужас. Перед глазами пронеслось все то, что попало в руки Темным: влиятельный, огромный город Хайнедан с его знаменитыми дворцами и библиотеками; сотни тысяч людей; внушительные суммы денег, хранившиеся в казнах; обширные территории с сельским и животным хозяйствами. Провинция Хавма – вторая по территории и значимости в султанате. Захват даже небольшой его части – уже настоящая катастрофа для Демира, не говоря уже о большей его половине…

Мама поднялась с подушек. Ее лицо мрачное, напряженное, но взгляд решителен и суров. Она забрала у евнуха послание и передала Селиму.

- Никому ни слова, не то попрощаешься с головой, - пригрозила она евнуху.

Тем же вечером мама объявила девушкам в гареме о поражении султана, кратко и сухо, не упомянув об огромном числе падших янычар и захваченных городах. Наложницы и рабыни испуганно переглянулись друг с другом, посерели от ужаса. Прежняя мама, мягкая и добрая, обязательно облегчила бы их страх какой-нибудь вдохновляющей речью, даже устроила бы свободный вечер, с танцами и музыкой. Но после того, как ей пришлось стать главной во всем дворце после ухода отца на войну, после тяжелых дней в подвале, когда она днями и ночами, практически без сна, охраняла спокойствие подданных и своих детей, когда она самостоятельно взяла в качестве регентши бразды правления и боролась с визирями, не воспринимавшими ее всерьез, ее личность, такая нежная и милосердная, стала грубее, холоднее, жестче.

- Это… это ведь, - обратился ко мне Селим спустя несколько дней, - не так страшно, верно, Селин?

Я посмотрела на него, решив, что он, верно, шутит. Но нет, мой братец выглядел не столько напуганным, сколько полным веры в самое лучшее.

- Наш отец – великий султан, - старался он утешить себя. – Он справится. Мы победим.

Не мне осуждать его за слепоту, учитывая, что я и сама недавно была такой же. Но и не мне кормить его пустыми надеждами и подпитывать детскую наивность.

- Нет, Селим, - возразила я. – Это страшное поражение. Конечно, мы будем дальше верить в нашего падишаха, но продолжать считать, что он непобедим и велик – как минимум глупо.

Брат ничего не ответил. Он отвернулся от меня, уставился куда-то в пустоту, видно, задумался над моими словами. Я примерно понимала, что у него сейчас внутри творится. С одной стороны, ему хочется продолжать верить в отчасти мифическое могущество падишаха, потому что это привычно и довольно-таки удобно. Но с другой, то, что я сказала, больше походило на правду, нежели то, во что он верит. Однако признать, что ты ошибался практически всю свою жизнь, не всегда легко. Селим колебался, и тогда я, не удержавшись от улыбки, спокойно, негромко заговорила, прикрываясь желанием помочь брату, но на деле лишь намеренно сыпнув соль на его раны:

- У отца много грехов, мы ведь знаем. Он морил голодом своих подданных на протяжении многих лет, жестоко убил их, когда они просто захотели быть услышанными. Ты разве уже простил ему это? Я – нет. И называть его великим после всего, что случилось, включая это поражение Темным, которые и наполовину не так развиты, как наше государство, тоже равнодушие, не менее жестокое и циничное. – Не дождавшись ответа, я невозмутимо продолжила: - Признать, что такой правитель велик, значит, одобрить такие методы и самому стать его подобием. Ты – будущий султан, но твои мысли уже определяют ход твоего правления. Неужели ты будешь таким же тираном, позволяющим врагам захватить часть твоей страны?

Селим наконец обернулся ко мне. Моя улыбка угасла, когда я увидела слезы в его глазах и обиду на лице. Он молчал несколько секунд, потом, тряхнув головой, быстро вышел из комнаты. Я пожалела о том, что вообще открыла рот. Мне-то думалось, он воспримет мои слова с доброй, снисходительной улыбкой. И тем не менее, искорка злорадства кольнула меня, и я вновь не удержалась от улыбки. Мне просто хотелось отомстить за то, что именно ему повезло родиться мальчиком. Все-таки я ненамного не лучше отца, раз мщу брату за то, в чем он невиноват.

Поражение под Хайнеданом оказалось лишь началом целого ряда сокрушительных проигрышей. Плохие новости с войны так и сыпались на нас. Одна за другой Темные захватывали провинции: Аскандир, Арен, Нераива, Фисси, всю Хавму… Вражеское войско стремительно приближалось к сердцу Демирского султаната – Васеллийской провинции с султанским дворцом в Фасулаке.

С каждой ночью мои кошмары становились все кровавее. Я все больше разговаривала во сне и все чаще просыпалась вся в слезах и в поту. Успокоительные, выписанные мне лекарями, помогали мне засыпать, но не избавляли от кошмарных снов. Труп Мехмеда Тюркпенче, Айлин, бьющая меня по лицу, обвиняющая в убийстве своего супруга, Селим, мстящий мне за свои обиды и неуважительные слова в адрес султана, отец, погибающий под копытами лошадей Темных, мама, превратившаяся в тирана, не узнающего никого, кроме Селима, и целая вражеская армия, разрушающая все на своем пути, - вот самые частые участники в играх моего подсознания.

Вот и сегодня ночью я лежала без сна в постели. Мелкая дрожь била все тело, слезы застилали глаза, а ночное платье неприятно липло к коже. Плач, будто бы не мой, тихой мелодией разливался в ночной тишине. Нечто внутри, посильнее страха и ужаса, острыми иголками пронзали сердце, отчего дыхание затруднялось.

Лунный свет просачивался в комнату сквозь решетки на окнах. Стоило мне чуть шевельнуться, как новая волна дрожи охватила всю меня. Несмотря на это, я поднялась с кровати и на ватных ногах шагнула к окну. Темное небо, щедро усыпанное звездами, и величавая, одинокая луна, своим светом озаряющая путникам дорогу в ночи... Разве не это чудо природы заслуживает большего преклонения, нежели Аллах, которого мне и видеть-то не довелось?.. Испугавшись своих мыслей, я быстро посмотрела по сторонам, будто кто-то мог проникнуть в мою голову. Я воздела ладони к потолку, шепотом извинилась перед Всевышним за такие думы и попросила у него спасения.

- Пожалуйста, - шептала я отчаянно, чувствуя, как слезы мешают мне дышать, - спаси меня и всех-всех моих подданных от государства Темных… Спаси и сохрани нас, Аллах.

Звезды лишь спокойно, равнодушно продолжали мерцать на ночном небе. Луна скрылась за тучами. Очарованная красотой, я приложила ладонь к губам и поцеловала небосвод, столь величественный и спокойный. Затем легла обратно в постель и вскоре уснула. В ту ночь кошмарыбольше не посещали меня.

Глава V

Весна 1541

Поздний вечер. В центре комнаты сидела приглашенная матерью шахерезада – умная женщина, веселящая слушателей сказками и легендами. Вокруг нее расселись наложницы и Эсма с Селимом. Мама куда-то отлучилась, и ее место на роскошных подушках заняла Айлин. Я же молча сидела рядом с ней, не испытывая никакого интереса к рассказам шахерезады.

Непонятная тревога снедала меня последние несколько дней. Я буквально не находила себе места, ничем не могла заняться, так как руки у меня тряслись и были непослушны. Не желая вызывать чье-либо подозрение и отвечать на расспросы о здоровье, я, стараясь не привлекать внимания, все эти дни избегала участия в беседах и посиделках, однако сегодня, побоявшись, что мое поведение слишком подозрительно, отважилась появиться в покоях матери. Для всех это обычный развлекательный вечер, но для меня – лишние траты и лицемерие; слишком красочный, пестрый фасад, за которым скрываются страх и слезы. Тогда как за стенами города идет сражение, решающее наши судьбы, а подданные едва начали вылезать из нищеты, для меня времяпрепровождение на таких вечерах было слишком мучительным. Но я не хотела винить ни матери, которая и устроила праздник, ни тех, кто его посетит. Несправедливо осуждать кого-либо за желание хоть немного повеселиться и расслабиться.

Однако, несмотря на свое презрительное отношение к таким вечерам, я решила, что подобное времяпрепровождение в компании веселых девушек и музыки поднимет мне настроение и избавит от тревоги. Честно, я сделала все, чтобы отогнать плохое предчувствие: вдоволь нагулялась в саду в компании гордых и красивых павлинов, приняла баню, где мою кожу натерли ароматными маслами и мылом, привела себя порядок. Перед глазами мелькали новые кашемировые кафтаны, шелковые платки, белоснежными энтари, кушаки с драгоценными камнями, платья-елек, расшитые цветочными узорами, золотые украшения. Впрочем, мне было все равно. Уставшая от непрерывного переживания последний дней, я мало на что реагировала. Пожалуй, то были самые спокойные деньки в жизни моих прислужниц. Месяцами ранее, когда у меня хватало энергии и нервов и когда я только начала принимать успокоительные, я то и дело прикрикивала на них, обрушивала свой гнев. Конечно, потом мне было очень стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. Но сейчас во многом благодаря лекарствам мои вспышки гнева случались все реже, и я безмерно тому была рада.

Я покрутила локоны в пальцах, полюбовалась золотистыми нитями, которые Хафса с моего разрешения вплела мне в волосы. Вздохнула несколько устало, спрашивая себя: «Зачем же она так меня нарядила? », однако, вспомнив озабоченное, заботливое лицо Хафсы, почувствовала благодарность, а затем и вину за то, что часто не отношусь к ней с должным уважением. «Служанка служанкой, но она ведь тоже человек», - подумалось мне.

Мелодичный голос шахерезады на миг утонул в звуках музыки и смехе наложниц. Несколько девушек, блистая золотыми серьгами, грациозно вздымая руки в браслетах и кольцах, кружилось в танцах. Очарованная пестрыми чарами праздника, я на миг провалилась в сонное беспамятство. Возможно, так бы и уснула, если бы краем уха не уловила беспокойный, громкий шепот. Вздрогнула, тряхнула головой, возвращаясь в реальность, и увидела в стороне ото всех Селима и Айлин, обсуждающих что-то. Брат выглядел встревоженным, а на сестре и лица не было.

Я поднялась с подушек и подошла к ним. При виде меня они мгновенно смолкли, с беспокойством поглядывая по сторонам.

- Что случилось? – спросила я вполголоса. – Скажите мне, я умею хранить секреты.

Айлин недоверчиво сузила глаза. От очередной колкости ее удержал Селим, мягко коснувшись ее плеча. Он с некоторой робостью взглянул на нее, будто спрашивая разрешения, а потом, когда Айлин слабо кивнула, привлек меня в их уголок и начал:

- Неделю назад Темные достигли ворот города. Об этом никто, кроме мамы и визирей, не знал. Даже мне не сказали…

- Мы могли догадаться, что так будет, - заметила я слабым от ужаса голосом. Один из моих главных страхов сбылся.

- Здесь я с тобой соглашусь, - сухо отозвалась Айлин.

- Царь Темных предложил сдаться, - продолжил Селим мрачно. – В случае, если мы впустим их, они сохранят жизни народу, а править будут справедливо и разумно.

Я вздрогнула, когда услышала последние слова. Сквозь пелену испуга и тревоги до меня дошла страшная, жестокая истина: царь Василе не помилует нас, детей султана. Мы, как часть правящей династии, которую он пытается свергнуть, давно стали его врагами. Может быть, Темные пощадят мою мать, но не нас. «А хотя, - шепнул голосок надежды, что умирает последней, - вдруг он убьет нас? Оставит в живых, если мы обещаем вести себя хорошо …»

- Неизвестно, что с отцом. В последней битве под стенами города не выжил никто, кроме пары визирей. Сейчас они в плену у Темных.

- Что решила мама? – Мой голос дрогнул.

- Она приставила дополнительную защиту, велела укрепить ворота. Она приказала сражаться до конца. Мама… она три дня назад отправила послание с ответом, но Темные пока молчат.

- Скоро начнется битва, - заключила Айлин шепотом. – Остается только молиться Аллаху.

Я не желала мириться с таким положением.

- Что-то же наверняка можно сделать, - сказала я. – Знаете, сколько у них флота? Сколько полегло воинов? Все еще сильны эти Темные?

Селим и Айлин синхронно покачали головой в ответ.

- Триремы, биремы, галеры… Не знаю, сколько именно, но достаточно. А еще, на совете слышал, драгорийцы владеют специально отлитой для войны огромной пушкой.

- Но… но всего одной, - уже более неуверенно продолжила я. – Шанс на победу еще есть.

- Возможно, - вздохнула Айлин. – Но мы ничего не можем сделать. Все зависит от янычаров, визирей и Фатьмы-султан. Ну и тебя, - бросила она в сторону Селима.

Дни проходили в страхе и ожидании. Дворец затих, и праздники перестали устраивать. Мама проводила с нами все меньше времени. Вместе с Селимом она исчезала в бесконечных советах с государственными мужами, а после запиралась с ними в кабинете, где, по словам брата, заполняла свитки и отправляла множество посланий Темным, содержание которых нам было неизвестно. Селим вообще не знал никаких деталей. Мы и сами не заметили, как мама и визири постепенно отстранили его от дел и лишили той власти, что султан возложил на него, как на наследника.

Но беда явилась оттуда, откуда ее не ждали. Могли ли мы знать, что не в битве Темные ступят в город, а по воле нашего же народа? Ни мамина справедливая политика, ни ее милосердие, как мы увидели, не растопили сердец подданных. Они так и не сумели простить нас. Демировцы снова восстали против султана и его семьи, но на этот раз их ненависть вылилась не в нападения на дворцы и знатные семьи, а в предательство – неожиданное и вероломное. Мама и визири решили оборонять город, но все, даже янычары, которые до этого дня охраняли стены крепости, по своей воле нарушив султанский приказ, отворили ворота Темным и впустили их в город.

Во дворце, едва узнали об этом, наступил самый страшный из дней, что когда-либо выпадал на мою долю. Слуги метались из одного коридора в другой, донося до всех вести, прислужницы, совершенно растерявшись в суматохе, бросились к дворцовым подругам и покинули меня, все до одной. В тот день я поняла, каким ложным может быть верность подданного слуги. Селим, я и Эсма бродили по коридорам в поисках мамы и Айлин. Их нигде не было. Хафса, вынырнувшая из-за поворота, заметила нас, подбежала, сгребла в свои могучие объятия и повела в материнские покои, комнаты, которые мы покинули, чтобы найти Фатьму. Никак не реагируя на наши протесты, она заперла покои, кое-как подозвала испуганных прислужниц и велела быстро собирать наши вещи. «Фатьма-султан приказала переодеть детей и отправить их во дворец Пророка, - объявила она громко. – Живее, девушки! »

Мне сменили кафтан и шаровары, спрятали лицо в никаб и накинули на плечи длинный ферадже. Прислужницы быстро разложили одежду и другие принадлежности в сундучки, которые сейчас стояли у дверей в ожидании. Хафса посадила нас на подушки и, велев немного подождать, вышла из покоев. Но пролетали минуты, а мы продолжали томиться в неизвестности. Нас переодели, однако не торопились отправлять в другой дворец на окраине. Мама не появлялась, и моя тревога возрастала с каждой секундой.

Двери распахнулись, и в комнату вошел евнух. Я вздрогнула, когда он всунул мне в руки маленькую записку. «Прошу о встрече. В том же месте. Кадир», - гласили строки. Сначала я не поверила, ведь в моих мыслях Кадир давно был мертв. Решила, что это какая-то ошибка или плохая шутка. Но, засомневавшись, вновь развернула записку и присмотрелась к строкам. Я узнала аккуратный, тонкий подчерк Кадира. Посмотрела по сторонам, убеждаясь, что никто не заметил записки, смяла бумажку и спрятала в воротнике кафтана.

Этой запиской Кадир лишь усилил мои волнения. Кадир выжил после сражения, значит он был в плену, из которого сумел сбежать, судя по записке. Но зачем ему встречаться со мной? Что ему нужно сказать? «Наверняка что-то важное, - решила я. – Однако стоит ли мне идти?.. » Я не знала, смогли ли нас защитить бастанджи и те янычары, что остались нам верны. Из коридора не доносилось ничего, кроме торопливого, нескончаемого топота шагов и суетливых голосов. И я решилась. «Дура же я, дура», - проклинала себя, однако все равно встала и направилась к дверям.

- Ты куда? – воскликнул Селим. – Нам сказали сидеть здесь.

- К Кадиру, - ответила я негромко. – Он отправил записку. Мне нужно сходить.

- Это опасно, Селин, ты ведь сама понимаешь.

- Я быстро вернусь, все будет хорошо. Темных пока во дворце нет, и я успею…

Селим колебался. Противоречивые чувства отразились на его лице. С другой стороны, он понимает, что нельзя отпускать меня, но в то же время он верит мне и Кадиру, и эта вера вперемежку с тревогой за жизнь друга борется со страхом. Наконец, он отрывисто сказал:

- Возвращайся, Селин, я буду тебя ждать. – Он приобнял меня за плечи. – И возьми несколько бастанджи.

- Конечно. –Я с теплотой коснулась его щеки. – Скоро вернусь.

В сопровождении двух бастанджи, никем особо незамеченная, я вскоре сбежала из дворца. Уже темнело, первые звезды проступили на небе. В странном, тревожном порыве тщательнее обычного спрятала волосы за капюшоном, а лицо прикрыла никабом, оставив открытыми только глаза.

Я разглядела наше дерево и небольшую, укрытую кустами полянку – постоянное место наших встреч. Но Кадира пока не видно. Вместе с прохладным вечерним ветерком меня снова, но уже с большим холодом, охватила тревога. Я украдкой посмотрела по сторонам. Темные силуэты кустов и деревьев, тусклый свет, исходящий от одинокого фонаря, тускло мерцающие звезды, ни одной души, кроме меня и бастанджи… Будто здесь, в саду, наступила самая одинокая и тревожная из ночей.

Шли минуты, но Кадир не появлялся. Воздух становился все холоднее, а страх внутри меня – острее. Размышляя о судьбе Кадира, я уже не в первый раз за этот вечер заметила с изумлением, что по-настоящему, не преследуя какие-либо цели, волнуюсь за него. Усмехнулась с иронией. Прошлогодняя я ни за что бы не догадалась, что в недалеком будущем я буду, терпя холод и муки страха, поздним вечером ждать Кадира, чтобы просто узнать, что с ним случилось.

- Госпожа, - произнес бастанджи, - не пора ли нам возвращаться?

- Еще немного подождем.

Земля была все еще влажной после недавнего дождя. Плотнее укутавшись в ферадже, я вынула из-за воротника записку Кадира, еще раз пробежалась глазами по размашистым строкам. Вспомнила вдруг доброе лицо будущего супруга и впервые за все то время, что он воевал с Темными, задалась вопросом: как ему там пришлось? Сколько всего он вынужден был вытерпеть? Мне даже стало стыдно за то, что я ни разу не интересовалась состоянием жениха. Однако чувство вины быстро угасло, когда я вспомнила о том, что вообще-то Кадир – не мой выбор, значит, я его не люблю. С чего тогда я должна о нем тревожиться?.. «Но, - вступился за юношу внутренний голос, - сейчас-то ты ведь волнуешься…» Я тряхнула головой, отгоняя подобные мысли.

Долгое ожидание наконец-то подошло к концу, когда, нарушив тишину, до меня донесся негромкий зов:

- Селин?..

Кадир вышел из-за лабиринта. Его белое, как снег, лицо очень заметно в полумраке. С нашей последней встречи он не столько вырос, сколько похудел. Очень напряженный, мрачный взгляд, нахмуренное лицо, изношенная военная форма и длинный меч в руке; ничего в нем больше не напоминало того застенчивого мальчишку.

При виде меня радость пробежала по его напряженному лицу. Он подошел ко мне, взглянул в глаза и легко поклонился.

- Зачем вы меня звали? – спросила я торопливо. Время поджимало, к тому же я и так долго его ждала.

Кадир не успел ответить. Внезапно один из бастанджи с силой толкнул меня в спину, и я с треском провалилась в кусты.

- Прячьтесь, - скомандовал бастанджи.

Кадир нырнул в кусты вслед за мной. Ветки оглушительно хрустели под моим телом, когда меня, еще не пришедшую в себя после больного падения, Кадир быстро оттаскивал в центр полянки. Тени деревьев и высокие кусты закрывали нас от чужих глаз.

«Темные, Темные…» - гремела в голове лишь одна мысль.

Кадир осторожно приблизился ко мне на четвереньках, сел рядом и пальцем указал вперед, туда, где высился дворец и где по идее сейчас должны патрулировать бастанджи. Я чуть приподнялась, присмотрелась. Несколько секунд я недоуменно выискивала глазами бастанджи. Мой взгляд наткнулся на темную, незнакомую фигуру в странных одеяниях, с мечами в ножнами. Некто шагал туда-сюда, посматривая по сторонам. Вскоре к нему присоединился еще один мужчина, а потом и второй, и третий. Я глухо вскрикнула и тут же закрыла рот рукой, когда увидела на руках одного из мужчин мертвого бастанджи. Длинная стрела торчала из его груди.

Я в страхе быть замеченной отползла от кустов, зажмурилась, желая забыть страшную картину, свидетельницей которой стала. Второй раз в жизни я видела труп. В затуманенной ужасом голове мимолетно промелькнуло: «Как хрупка жизнь». Неужели все бастанджи, дежурившие у выходов в сад и входов, и те, кого я взяла с собой, убиты Темными? Я поразилась тому, как быстро и тихо провернули все убийства. «Темные во дворце! » - снова прогремело в мыслях.

Меня бросило в холод. Стало трудно дышать, будто весь воздух в мире исчез, закончившись. «К маме! К брату! » - отчетливо промелькнуло в мыслях, и я раскрыла глаза. Встретившись с обеспокоенным взглядом Кадира и оглядев себя, лишь сейчас поняла, что сижу, схватившись за голову.

Тишину резко пронзили чьи-то стоны: хриплые, слабые. Голос, словно моля о помощи, но так и не получая ее, угасал все с большим отчаянием. Я замерла, прислушиваясь. Сквозь стон я расслышала мужские голоса, переговаривающиеся на неизвестном языке. С каждой секундой они становились громче. До меня донесся топот шагов.

Мы на четвереньках приползли к деревьям, спрятались за ними и прижались друг к другу, затаив дыхание. Сердце бешено и отчаянно колотилось в груди, когда я, закрыв глаза, прислушивалась к шагам и голосам. Вот они поравнялись с нами. Укрытые за кустами и деревом, мы ждали с мольбой, что сейчас Темные пройдут мимо, так ничего не заподозрив и не заметив. Вновь воцарилась тишина. Я сидела, не шевелясь, не дыша, гадая: обманчива ли эта тишина? Скрывается ли враг в вечернем полумраке? В затишье прошло несколько долгих минут, и я уже чуть расслабилась, когда вблизи нас кто-то негромко, словно играючи протянул:

- *Vă d.

До моих ушей долетел тонкий, почти неслышный свист. Краем глаза я увидела, как темная стрела, рассекая воздух, летит в нашу сторону. Я припала на землю и зажмурилась. Рядом прошелестел тихий, короткий стон, и нечто теплое брызнуло мне на щеку. Распахнув глаза, я увидела Кадира, неподвижно сидящего на дереве. Глаза устремлены в пустоту, руки безвольно лежали на земле. Из живота выпирал острый конец стрелы.

Холод ужаса разлился в груди. Я не могла ни крикнуть, ни даже выдохнуть. Отшатнувшись от Кадира, я посмотрела по сторонам. Казалось, вот-вот снова раздастся повторный свист, и в этот раз уже меня стрела лишит жизни. Я привстала, чтобы побежать и спрятаться за другими деревьями, когда меня остановил громкий шепот. Обернувшись, я увидела, как все тело Кадира беззвучно сотрясает кашель. Из его рта хлынула струйка крови.

Некто досадливо выругался. Я приобняла Кадира за плечи, закрыла рукой его рот и припала к дереву. Он продолжал что-то шептать, словно зовя кого-то. До меня долетали неясные обрывки слов.

- Тише, тише, - шепотом взмолилась я.

Я слышала, как Темные о чем-то переговариваются неподалеку. Из вереницы быстрых, незнакомых фраз я выделила лишь два голоса: один – пониже, погрубее, другой – звучнее, мягче, словно бы даже моложе. Очевидно, людей было двое, и они о чем-то спорили. Может, о том, убить им все-таки Кадира или нет?.. Я лишь могла молиться, чтобы они махнули на него рукой и наконец-то ушли.

Голоса замерли, и до меня донеслись неторопливые шаги, под которыми хрустели камешки. Хруст, еще раз, и еще – Темный неосторожно переступал через кусты. Насколько это было возможно, я вжалась в дерево и спрятала голову в волосах Кадира. Он вздрогнул, прохрипел что-то неразборчивое и вдруг разразился оглушительным кашлем. Нечто теплое и жидкое заполнило ладонь. Отняв руку, увидела, что это кровь стекала изо рта Кадира. Кашель, за которым скрылся звук шагов Темного, наконец стих, но и тогда я не смогла что-либо расслышать; Кадир беспрестанно шептал что-то, да так громко и с такой быстротой, что, казалось, будто он и не ранен вовсе. «Если бы ты молчал! » - с отчаянием подумала я, вновь накрывая рот Кадира ладонью, смыкая его трепещущие губы.

Секунды шли, шаги приближались. Кадир умолк, будто почуяв: наша смерть близко. Когда передо мной замерли черные сапоги, я снова зажмурилась, уже готовая к гибели. Так и сидела, не открывая глаз, в ожидании удара и боли, которая, пронзив тело, лишит меня жизни. Я мысленно попрощалась с мамой и с остальными членами семьи, поблагодарила Аллаха за тот короткий, но вполне спокойный отрезок жизни, что мне был дан.

Но Темный не спешил расправляться со мной. Он словно ждал чего-то. Тогда я открыла глаза и подняла голову. Передо мной стоял совсем еще молодой, бледнолицый юноша, почти ровесник Селима, разве что чуть старше. Сначала я подумала, что, верно, у него нет оружия, чтобы прикончить меня, однако в следующий миг увидела в его руках тонкий меч с блестящим лезвием. Он мрачно смотрел на меня, почему-то не нападая.

- Вы меня не убьете? – спросила я с отчаянной надеждой в голосе.

Это был бессмысленный поступок, однако я все-таки осмелилась. То ли мне так повезло, то ли все Темные знали наш язык, но юноша понял меня. Самые разные эмоции блеснули в его глазах, но лучше всего я различила в них сочувствие. Я уже подумала, что он все же пожалеет меня и оставит в живых, однако холод, скользнувший в его голосе в следующий миг, смел все надежды.

- Ты дочь султана? – спросил он тихо, почти не размыкая губ.

Я как никогда пожалела, что так пестро нарядилась в этот вечер. Будь на мне одежда попроще, возможно, Темный и не догадался бы. Или, может, это даже хорошо, что он все понял?.. Не станет убивать члена султанской семьи. «А вдруг все же убьет? » - подумала я.

- Нет, - решилась я соврать, однако голос дрогнул, а руки, обнимавшие Кадира, задрожали, предательски выдавая ложь.

Юноша нахмурился еще сильнее, еле слышно вздохнул. А затем вдруг слабая усмешка тронула его губы, и он, нервно взлохматив рукой волосы, торопливо и несколько дергано посмотрел по сторонам. Вина и тревога ясно отразились на его лице. Он словно бы боролся с собой. Я с замиранием сердца ждала, что же он предпримет. Наконец юноша снова посмотрел на меня, но сейчас в его глазах читалось лишь напряжение. Он так резко наклонился ко мне, что я, испуганная его напором, отшатнулась, невольно выпустив из рук Кадира.

Темный схватил меня за руку и шепнул в ухо:

- Снимите украшения.

Я послушалась, так как ничего другого мне не оставалось. Отвернувшись, дрожащими руками опустила никаб, убрала с шеи и ушей подвески и серьги, с пальцев стянула кольца и отцепила с животы кушак. Откинула с головы капюшон и попыталась снять с прядей золотистые нити, однако руки плохо меня слушались, и вместо того я лишь взлохматила волосы.

- Достаточно, - остановил меня юноша.

Он быстро собрал все украшения в кулак, бросил их вместе с кушаком в карманы кафтана, а его спрятал в кустах. Я молча закрыла лицо никабом и прикрыла волосы капюшоном, параллельно наблюдая за юношей. «Он собирается солгать о том, кто я», - поняла я. Осознание этого ввергло меня в еще больший ужас. Мрачность, с какой юноша смотрел на меня, когда понял, что перед ним – часть семьи султана, и его дрожащие от напряжения руки, прятавшие все то, что могло выдать меня, дало ответ на мучивший меня вопрос: убьют Темные мою семью или сохранят жизнь. «Но, - вмешался голос веры в мои размышления, - они ведь пока их не убили, да? А вдруг они передумают? Конечно, передумают». Я очень хотела верить в то, что этот довод – единственно правильный, настолько сильно хотела, что заставила себя проникнуться верой, обретя уверенность, что так оно и будет.

Склонившись над Кадиром, юноша несколько долгих секунд вглядывался в его лицо. Я тоже посмотрела на Кадира, ища в его распахнутых глазах жизнь, надеясь увидеть, как трепещут его губы и вздымается грудь. Но рот его был неподвижен, как и грудь. Глаза, пустые и бесцветные, смотрели на небо. Прежде светлое лицо Кадира тронула мертвая синева. Я осознала, что уже слишком поздно, чтобы надеяться на что-либо. Черты лица Кадира заострились, а золотистые – я наконец нашла их красивыми, но было уже слишком поздно! – волосы тусклым веером лежали на земле. Я взяла его за руку, погладила пальцы. То был жест, исполненный вины и грусти, своеобразный акт прощания. Я словно говорила, но не словами, а сердцем: «Спасибо за все, увидимся позже, по ту сторону». Я словно вживую почуяла аромат цветов, дуновение теплого ветра, снова увидела, как Селим и Кадир гуляли по лабиринту сада. Вновь, но в последний раз, голубые глаза, уже навсегда пустые и неподвижные, глянули на меня застенчиво и влюбленно. Глянули, чтобы встретить равнодушный, ничего не значащий взгляд темных глаз – моих глаз. Теперь же я ответила бы ему теплом, благодарностью, расположенностью. Но было уже слишком поздно. Я тронула Кадира за щеку, провела пальцами по волосам. Какими прекрасными могли бы быть эти черты лица, как радостно мог улыбаться этот рот, как его руки могли одаривать меня теплом. Этот лоб мог задумчиво хмуриться, а глаза – читать трактаты и ученые книги. У Кадира было светлое будущее, но сейчас он даже не здесь, не в мире, где живые любят друг друга и исполняют мечты. Я еще раз провела указательным пальцем по его щеке. «А ведь я могла его полюбить», - подумалось мне. Но судьба забрала Кадира у нас, у меня. Я уже никогда не стану его женой.

Что же именно чувствовал Кадир в свой последний день здесь? Несомненно, боль и страх. Я не встретила его с таким жаром и любовью, с какой он рвался ко мне, отец и брат его наверняка умерли. Как же он был одинок. Надеюсь, в мире, куда попала его душа, он счастлив и окружен любящими его людьми.

Из мира скорби меня вырвал голос юноши:

- Пора.

Он убрал волос с лица Кадира, опустил ладонь на его глаза и закрыл их. Я отпустила его бледную руку и поднялась. Юноша схватил меня за локоть и повел к выходу из нашего с Кадиром уже бывшего укрытия. Я с трудом волочила замершие, влажные от росы ноги, и тогда юноша, чуть сильнее сжав мою руку, ускорил шаг. Мелкие камушки и трава, огрубевшая от холодного воздуха, хрустели под моим весом.

Юноша вел меня по лабиринту. Посмотрев по сторонам и сориентировавшись, я поняла, что мы направляемся в сторону дворца. Мы шли уже несколько минут, прежде чем я заметила впереди крупный мужской силуэт, на которого не падал свет от фонарей. Увидев нас, он махнул рукой и воскликнул:

- *Î n sfă rș it!

Мы приблизились к нему, и я смогла его разглядеть. То был статный мужчина с суровым видом. Он окатил меня внимательным, пронзительным взглядом из-под тяжелого лба и обратился к юноше:

- *Cine e?

Конечно, я не поняла ни слова, но, судя по вопросительному тону и тому, с каким еще большим напряжением юноша стиснул пальцы на моем локте, он спрашивал, кто я.

- *Un servitor, - ответилюноша. – Tot ce mi-am dat seama din discursul ei.

Мужчинакивнул, оглядываяменя.

- *Probabil o servitoare a fetelor sultane, - пожалонплечами, усмехнулся. – Bine î mbră cat, deș i murdar. - Онперевелвзглядсвоихпронзительныхглазнаюношу, чутьизогнулвопросительнобровь.

Как и я, юноша понял его жест. Мужчина спрашивал о Кадире.

- *Mort, - произнес юноша.

Мужчина снова кивнул, но на этот раз с шумным вздохом. Его глаза опять обратились ко мне, и он подал голос, обращаясь ко мне, сейчас смысл его слов был мне понятен:

- Повезло тебе, девица. – Слова звучали коряво и грубо, не так хорошо и мелодично, как у юноши. – Моя стрела в тебя не угодила.

«Зато попала в другого», - подумала я, но ничего не сказала.

- Что ты делала, спрятавшись в саду рядом с тем янычаром? – поинтересовался мужчина с насмешкой. – Не слишком ли ты мала для свиданий? Или вы секретничали, считая, что вас никто не обнаружит?

Под его тяжелым и острым взглядом я чувствовала, как стремительно испаряются все остатки смелости. Как немая, лишенная языка, я молчала, глядя на мужчину, силясь произнести хоть что-нибудь. Смотря в эти холодные, высокомерные глаза, я вновь и вновь переживала тот момент, когда на землю глухо упало тело Кадира, а мне на щеку брызнула кровь.

- Что ж, - сказал мужчина, так и не дождавшись ответа, - видно, стрела в тебя все же попала, но не убила, а отрезала язык. – Он хохотнул, довольный собой. – И имя свое не скажешь?

Не сказала. Продолжала молчать под гнетом ужаса.

- Ну-ну. Может, оно тебе больше не пригодится, имя твое, - заявил вдруг мужчина. – Кто знает, может, ты скоро умрешь. - Уголки его губ насмешливо и с удовольствием опять поползли вверх, когда я вскинула на него глаза. – А может, мы просто заберем тебя, поплывешь на… гм… - Он взглянул на юношу, озадаченно сморщив лоб.

- Корабле, - подсказал тот.

- Да, точно, корабле. – Он продолжил злорадно упиваться моим страхом. – Приплывешь в Эдиале, будешь рабой, и тогда всем все равно на твое имя будет.

Я представила, как на судне, наполненном чужими людьми, плыву во вражескую страну, как я, скованная цепями, в грязной рубашке, в окружении таких же рабынь и Темных, сижу на полу, питаюсь несвежей едой. Ощутила ту боль и одиночество, осознала, каким жестоким может быть мир, а моя жизнь – невыносимой, наполненной страданиями, и, вновь обретя голос, воскликнула:

- Лучше умереть!

И утихла, ужаснувшись своей выходке. Но мужчина вместо того, чтобы разозлиться и тут же прикончить меня, залился громким хохотом. Он склонился ко мне и сквозь смех произнес:

- О да, лучше смерть, чем все то, что с тобой может произойти.

На этот раз испуг лишил меня не только дара речи, но и разума. Я отшатнулась от мужчины, готовая вот-вот дать деру, однако юноша остановил меня, сильнее сжав локоть. Но вместе с яростью, ударившей в голову, меня охватили мысли о матери. Ее лицо пронеслось перед глазами, и я даже почувствовала спасительное прикосновение ее теплой ладони к своей щеке. Стараясь высвободиться из хватки юноши, я со всех сил вонзила зубы в его руку. Укусила, как бешеная собака, но, в отличие от той же собаки, от меня не убежали, отпуская. Юноша негромко вскрикнул, но скорее от удивления, нежели от боли, но так и не ослабил хватки. Ярость и ужас, обрушившиеся на меня, поутихли, когда я встретилась с сердитыми глазами крупного мужчины. «Что же я натворила! – с дрожью подумала я. – Меня теперь точно убьют! » Жар отхлынул от щек, и страх ледяным ветром окутал меня.

- Душевнобольная девица, - прошипел мужчина. – Ты хоть знаешь, на кого ты покусилась?

Нет, конечно, я не знала. Что я могла знать? Мне лишь хотелось спастись.

- Угомонись, - вмешался юноша. – Нечего было так ее запугивать, Михай.

Похоже, юноша, как ни удивительно, являлся значимым человеком. В то время как Михай испепелял меня гневным взглядом, юноша спокойно смотрел на меня с легкой улыбкой. Похоже, я лишь искренне позабавила его, не больше, а значит, мне пока не грозит смерть.

После этого они ко мне не обращались. Юноша продолжал держать меня за локоть, так что я все еще не могла сбежать. Перекинувшись парой фраз на своем языке, они наконец пошли дальше. Я не решалась спросить у юноши, куда мы направляемся. Оставалось лишь гадать. Однако я все равно не могла думать о том. Внутри меня все разрывалось от мыслей, я пыталась из всеобщего хаоса вопросов, предположений, сомнений отыскать истину, найти решение. «Где моя семья? Они в безопасности? Как же я их отыщу?.. – непрерывный поток мыслей был оборван одним внутренним криком: - Надо сбежать! Бежать! Только так…» Однако, почувствовав, как крепко меня удерживает юноша, увидев, как сильны эти Темные, я, чуть ли не задыхаясь в кошмарных грезах, случившихся наяву, осознала, что здесь я совершенно одна. Мне никто не поможет.

Вскоре я увидела впереди знакомый вид – запасной вход во дворец. Около дверей я разглядела силуэты пяти-шести мужчин. Юноша и мужчина направились прямо к ним.

Мы подошли к Темным достаточно близко, чтобы они нас заметили. Рассматривая их, про себя подметила, что зловещие слухи о них оказались вымыслом. Мне с детства твердили, что без исключения у всех Темных красная кожа, покрытая шрамами, черные, как смоль волосы, и жуткие, злые глаза, залитые кровью. Конечно, вырастая, благодаря книжкам, которыми зачитывалась, я все больше понимала, что эти слухи – только попытка очернить образ Темных. Однако все равно неведомый страх, ужас, отвращение не покидали моего представления о них. Теперь же я воочию видела Темных перед собой. Они разительно отличались от нас, жителей Демира. Те мужчины, что шагали рядом со мной, отличались от большинства людей из моего окружения бледной кожей и яркими глазами. Я даже изумилась, несмотря на испуг, огненному цвету волос одного из Темных. Прежде мне не доводилось видеть столь яркие, как у пламени, волосы.

Мы приблизились к Темным. К счастью, те не особо удостаивали меня вниманием. Однако я все равно пониже опустила капюшон и покрепче закрепила никаб.

Один из Темных, воин с весьма смуглым и грозным лицом, взглянув на меня, обратился к мужчине:

- *Cine?

- *Servitoare, - ответил тот.

Грозный Темный нахмурился с подозрением. Я почувствовала, как напряженно замер юноша.

- *Eș ti sigur?

- *Exast, - твердо сказал юноша. – Sunt sigur că nu-ț i face griji.

Грозный Темный коротко посмотрел на него, прислушиваясь, а потом снова смерил меня подозрительным взглядом. Наконец, он кивнул юноше и отвернулся.

Потемнело. Бледная, круглая луна царствовала на небосводе. Сырой, прохладный ветер налетел на меня, и я спрятала озябшие руки в ферадже. Юноша наконец отошел куда-то в сторону, и я могла чуть расслабиться. Но мое тело все еще было натянуто, как струна, я ни на минуту не позволяла себе потерять бдительность. Кто знает, что они могут со мной сделать? Воображение, запомнившее все истории рабынь – похищенных и проданных в гарем девушек, подкинуло мне страшные варианты развития событий. Поежившись, я украдкой, поочередно посмотрела на всех Темных, что дежурили рядом со мной, готовая при малейшем намеке на опасность скрыться в защитных глубинах сада.

Однако время шло, и меня пока никто не трогал. Но мне не становилось спокойнее. Я все время глядела по сторонам: сначала на Темных, словно пытаясь угадать их мысли, а потом – на стены дворца. Вспоминала мамино лицо, сестер, брата, размышляла об их судьбе, умоляя Всевышнего о снисхождении. Я представляла, как они сейчас сидят в убежище, поддерживают друг друга, тревожатся обо мне. Никакой другой мысли, иного исхода я старалась не допускать. Сама мысль о том, что они могут быть сейчас мертвы, казалась мне невероятной и вместе с тем такой черной, ужасающей, словно с их смертью неминуемо наступала и моя погибель.

Обрывки фраз Темных доносились до меня, однако я не могла понять ни слова. Их речь звучала быстро и звонко, даже если они говорили полушепотом. Я задавалась вопросом, обсуждают ли они то, что сейчас происходит во дворце или переговариваются о том, что случилось с моей семьей. Сколько раз в ту ночь, силясь понять их слова, я пожалела о том, что не учила язык Темных!.. Даже бранила себя за то, что уделяла время итальянскому, греческому и другим языкам, которые в минуту опасности оказались бесполезны.

Ожидание с каждой минутой становилось тягостнее. Возможно, прямо сейчас моей семье угрожает опасность, а я даже не могу войти во дворец! Меня по какой-то причине никто не собирался впускать внутрь. Задавать вопросы я слишком боялась, размышлять над этим – тоже. Темная, трагическая, страшная мысль вертелась на краю сознания, готовая вот-вот пронзить меня озарением, окрашенном в кровавые тона, однако я не подпускала ее слишком близко. Я до последнего хотела надеяться на самый лучший исход, не признавая того, что было слишком жестоко для меня и выше моего понимания. Вместо этого я предпочла ждать. Не могут же они вечно держать меня снаружи, верно?.. И, едва оказавшись внутри, я сумею сбежать и найти маму, брата и сестер. «Обязана! – сказала себе. – Обязана и точка».

Я размышляла о своем пути и судьбах близких мне людей. «Что с нами будет? » - вопрошала я мысленно, тщетно ожидая ответа, будто была провидицей, умеющей видеть все наперед. Если бы я действительно обладала таким даром!.. Но я была простой девочкой, умеющей лишь занимать себя чтением и с легкостью поддающейся вспышкам гнева и печали. Затем мои мысли впервые за день обратились к отцу. Он, должно быть, сейчас в тронном зале. Я представила, как Темные, словно хищники, окружили его. Что они собираются с ними сделать? Низложить султана? Аллах, лишь бы что угодно, кроме убийств!.. Пусть лишат титула султана, пусть заберут у нас все богатство и знатность, но, пожалуйста, пусть оставят нас в живых и отпустят на волю. Все, чего я сейчас хотела, - остаться с близкими людьми и в спокойствии дожить свой век. Амбиции, властолюбие, жадность оставили меня перед лицом опасности. К тому же уже ясно, что моя династия больше не имеет власти. Теперь в Демире воцарятся Темные. Кто знает, может, это обернется счастьем для подданных, столько лет по воле моего отца проживших в нищете и голоде? Если это будет так, мне не о чем жалеть. У меня на душе скребли когти, когда я вновь и вновь высчитывала в уме, сколько людей полегло в этой войне: кровавой, с черным, как смерть, лицом. Вообще, я пришла к выводу, что все войны не несут ничего, кроме гибели и разрушения. Кому они нужны? Может, от них и есть польза, да только она никак не окупит человеческих жизней. Люди Демира заслужили счастья. С таким султаном, как мой отец, они прозябали в черной печали и скорби. Ни отцу, ни Селиму, ни его детям не суждено больше править. Вдруг победа Темных – благородное вмешательство Всевышнего в дела нашей страны и наказание отцу и нам за то, что мы были столь равнодушны? Конечно, это никак не оправдывает жестокости и невинных жизней, но иногда большая трагедия – самый короткий путь к процветанию.

Вновь посмотрев по сторонам, я случайно перехватила взгляд ярких светлых глаз. Это оказался бледнолицый юноша. Встретившись со мной глазами, он быстро отвел их в сторону, хотя по его виду не скажешь, что он смутился. Из всех Темных, что дежурили около дверей, этот юноша казался мне наименее опасным, даже добрым. Я не сомневалась, что в нем таится милосердие. К тому же он – ребенок, а я привыкла думать, что дети неспособны на жестокость. Однако, глядя на него, подмечая безукоризненность сидящей на нем военной формы и блеск лезвия, я все больше сомневалась в своем убеждении. «А что, - подумалось мне, и на миг я похолодела от ужаса и отвращения, - если он уже убивал людей? » Но и в этой мысли я сомневалась. Юноша был бледен, худ, выглядел слабым, даже истощенным. Я не могла поверить, что подросток, к тому же болезненный на вид, может убивать. Однако все же он здесь, среди воинов, и он – тоже убийца.

Юноша заметил, взглянул на меня в ответ и вдруг бледно, но мягко улыбнулся. По его лицу пробежала светлая тень доброты, расположенности, и я, набравшись чуть смелости, отважилась коротеньким жестом подозвать его к себе. Однако секунду спустя испуганно осеклась, вдруг осознав, что этот юноша – мне не слуга, и я не могу просто звать его к себе в подобной повелительной форме. Он смерил меня задумчивым, долгим взглядом, однако, сказав что-то воину рядом, все же подошел, неторопливо и будто бы с неохотой.

Приблизившись, юноша вопросительно приподнял брови.

- Почему меня не впускают во дворец? – спросила я негромко. – Я здесь уже долго.

Юноша нахмурился, недолго помолчал.

- Во дворце сейчас суматоха, - ответил он наконец. – Лучше вам быть здесь, *crede-mă.

Несмотря на то, с какой уклончивостью был дан ответ, я все поняла. И это знание обернулось для меня новой причиной для тревоги. Конечно, я догадывалась, что сейчас происходит во дворце, однако до последнего отвергала это. Я похолодела от ужаса на секунду. Но, чувствуя на себе взгляд юноши, не желая показаться напуганной, я постаралась взять себя и свои эмоции в руки.

- Вы знаете, как там семья султана?

Юноша обратился к воинам.

- *Î ncă nu se ș tie ce se î ntă mplă cu familia sultanului?

- *Nu, - ответили ему.

- Не знаем, - сказал юноша. – Думаю, это хорошо, - добавил он, словно стремясь меня успокоить. – Если бы с ними что-то случилось, мы бы знали.

«Верно», - старалась я утешиться предположением юноши.

- Но меня ведь отведут к семье, верно? – с надеждой спросила я.

- Как же иначе? – Таков был ответ.

Я кивнула, поблагодарила юношу. Скользнув взглядом по его руке, подумала, что надо бы извиниться, однако промолчала. Юноша еще стоял рядом со мной. Мне показалось, он хочет мне что-то сказать, но, откланявшись, он все-таки отошел, лишь произнеся:

- Пожалуйста.

Не знаю, как долго я томилась в ожидании. Ночь становилась все беспощаднее. Я старалась согреться, приобняв себя за плечи, встав ближе к пламени в факелах, но все тщетно: я стучала зубами, дрожа как осиновый лист. Но мне было плохо не только от ночного холода. Я смотрела на то, как возвышается дворец рядом со мной, и сердце в груди печально, тревожно ныло, забирая у меня все силы. Казалось, я могла чувствовать, как отчаянно и испуганно оно ударяется о ребра. Голова гудела от количества предположений и вопросов. Чужие, равнодушные лица, словно уродливые маски, за которыми прячутся чудовища, окружали меня со всех сторон. Куда ни глянь – Темный с мечом в руке.

Но самое страшное и жестокое – тишина, прерываемая лишь голосами Темных, топотом их шагов. Сам же дворец, окутанный тьмой, хранил загадочное молчание. Что же именно происходит? Бастанджи и янычары сражаются с Темными? Тогда почему до меня ни разу не донеслись крики, лязг металла?

Измученная бесконечными вопросами и событиями длинного дня, я уже начала уставать. Глаза жгло, а холод, мучивший меня, постепенно отступал. Вот, стены дворца уже начали тонуть в мраке сна, когда до меня донеслось восклицание одного из воинов. Сонливость как рукой сняло, и я тут же выпрямилась, взглянула по сторонам. За то недолгое время, что я находилась в полусонном состоянии, Темные собрались кучкой около своего соратника, но уже в другой форме – в темных, более толстых доспехах. Его шлем тускло блестел в свете огня в факелах. Прежде этого воина я не видела, потому догадалась, что он пришел только что.

Вскоре Темный в доспехах вышел из круга и направился ко входу во дворец. Я смотрела на то, как он уходит, и что-то будто перевернулось во мне, и я бросилась к Темному. Тот остановился, посмотрел на меня удивленно.

- Фатьма-султан, - произнесла я, молясь, чтобы он меня понял. – Султанша, я ее… - С языка чуть не выскользнуло «дочь», однако я вовремя осеклась. – Она моя госпожа. Я пойду с вами.

Воин обернулся, и из тьмы, куда не доходил свет, вышел юноша.

- *Ce vrea, prinț esă? – спросил у него воин.

- *Servitoarea sultanshi, - сказалюноша. – Doamna vrea.

Воин вновь посмотрел на меня и внезапно улыбнулся, но не столь мягко и доброжелательно, как юноша. Его глаза хитро, даже хищно сверкнули в полумраке. Я попятилась назад, пожалев об этом отчаянном приступе смелости.

- *Atunci lasă -l să meargă, - проговорил воин. – Eș ti sigur că nu te duci, prinț esă? Trebuie să te duci la rege, - добавил он, глядя на юношу.

Во взгляде воина, обращенном на него, читалось почтение, такое, с каким относятся только к кому-то выше по титулу. Неужели юноша, одетый так обычно, весь вечер простоявший рядом с такими же простыми воинами, может быть главнее воина в дорогих доспехах и со столь командирской выправкой?

Юноша, задумчиво сдвинув брови, медленно кивнул после недолгого молчания. Он подошел к нам, посмотрел на меня и сказал:

- Идемте.

*Вижу.

*Наконец!

*Кто она?

*Прислуга какая-то. Все, что я понял из ее речи.

*Наверное, служанка султанских девушек. Хорошо одетая, хотя и грязная вся.

*Мертв.

*Кто?

*Служанка.

*Точно?

*Точно. Я в этом уверен, не беспокойтесь.

*Поверьте.

*Еще неизвестно, что с семьей султана?

*Нет.

*Что она хочет, царевич?

*Прислужница султанши. К госпоже хочет.

*Тогда пусть идет. Вы точно не пойдете, царевич? Тебе уже пора к царю.

Глава VI

Весна 1541

Сначала я не увидела ничего. Коридоры утопали во тьме, так как факелы почему-то не были зажжены. Воин, шедший впереди нас, наклонился, подобрал что-то с пола. Я разглядела факел. Миг – и слабый свет озарил стены и пол. Но прежде, чем я успела рассмотреть что-нибудь, чья-то холодная рука легла на глаза.

- Прошу, не смотрите, - прошептал юноша. – На такое не надо смотреть.

То ли я была так сильно напугана, обескуражена, то ли мольба в его шепоте так на меня подействовала, но я невольно, послушно кивнула. Пыталась что-то сказать, однако словно онемела. Вспомнились мои рассуждения о том, как много тел янычар лежало в коридорах дворца, прежде чем их убрали, и мы, дети, вышли из убежища.

- Подождите, - произнес юноша, не отнимая руки, и вскоре на мои глаза легла плотная повязка.

- *De ce, alteț ă? – донесся до меня изумленный голос воина. – De ce ată ta grijă?

- *E doar un copil, - твердым тоном ответил юноша. - Sunt prea multe cadavre.

- *Ea este inamicul!.. – В его голосе прозвучали негодующие, недоуменные нотки.

- *Nu e vina ei, - властно оборвал его юноша.

Судя по тону их разговора, они спорили. Видно, воину очень не понравилось, что юноша закрыл мне обзор на коридоры, которые, как я чувствовала, утопали в крови и трупах. Воин хотел, чтобы я все увидела. Скорее всего, именно поэтому он и взял меня с собой.

Я шла, опираясь на руку юноши. Часто из темноты до меня доносился его тихий голос, просивший меня прыгнуть, свернуть куда-то, иногда сообщавший, куда мы именно мы направляемся. Промежутки между его словами заполняла гнетущая, мрачная тишина, будто весь дворец был погружен в скорбь и уныние. Но я верила – или хотела верить – что где-то там, далеко или близко, за стенами, не пропускающими ни звука, сидят мои близкие, переговариваются, надеются на лучшее и ждут меня, живую и невредимую. Именно эта вера в то, что сердца моей семьи бьются, несмотря ни на что, подпитывала меня энергией, придавала сил и удерживала от слез и истерик.

К тому же я не смела расплакаться или проявить гнев к кому-либо из Темных. Я внутренне содрогалась при мысли, что они с легкостью могут прикончить меня, если я разозлю их. Я боялась даже юноши (хотя, может, не столь сильно), что так бережно держал меня за руку, осторожно ведя по коридорам дворца. Он оставался Темным, врагом моей страны, а значит, и мои врагом, который, обернувшись другим человеком, скинув с себя маску, мог с легкостью обречь меня и мою семью на позорное, нищее существование в какой-нибудь темнице или насмерть пронзить клинком. Однако, несмотря на все страхи и подозрения, я все же была благодарна за проявленное великодушие, даже если оно могло быть лживым. Странная смесь чувств – предубеждения, враждебности, ужаса и некоторой признательности – окутывала меня всякий раз, когда я слышала его негромкий, светлый голос, иногда переходящий в добрый шепот, и сильнее прежнего ощущала прикосновение его руки к моей.

- Спасибо, - сказала я. – За то, что так добры.

- Не стоит.

Немного помолчав, я все же решила узнать его имя, хотя и была уверена, что оно мне ни к чему.

- Константин, - назвался юноша.

Я бы не смогла даже мысленно повторить его длинное, сложное имя, не изучай я историю.

- Необычно. – Заметила вдобавок: - Вы тезка Константина Великого.

В ответ на это я услышала приглушенный смешок.

- До него мне далеко, - сказал Константин. – Однако я польщен. – Спустя некоторое время он спросил: - А ваше имя? Я никому не скажу, можете мне верить.

Учитывая, что он и так знает, кто я на самом деле, я назвалась, но очень тихо, почти беззвучно.

- Тоже необычно, - отозвался Константин. – Вы почти тезка богини Селены. Слышали про нее?

- Читала. Богиня Луны, «сверкающая глазом ночи».

- Видимо, вы очень начитанны, - сказал Константин, и я про себя заметила, что только что его голос прозвучал приятно, даже мило.

- Вы, думаю, тоже, - улыбнулась я, подумав: «До чего же приятно, когда тебя называют умной». – Странно, что Темный может знать другие языки. – И тут же испуганно и стыдливо умолкла, едва ляпнув это.

Несколько долгих мгновений Константин молчал, потом переспросил спокойно, но несколько холодно:

- Темный? Вы называете нас Темными?

- С языка сорвалось, - пыталась я оправдаться. – Я имела ввиду… Странно, что некто из другой страны может говорить на демирском, честно, не думала, что он распространен.

- Верно, демирский малоизвестен, но мне он интересен.

Ответ прозвучал вполне нормально, без гнева или презрения, так что я незаметно выдохнула. Однако в следующую секунду вновь насторожилась.

- Вы усомнились в умственных способностях… как вы сказали? Темных? – донесся до меня ледяной голос Константина. – Что же, все ясно.

Больше он ничего не сказал. Я тоже промолчала. Константин перестал казаться мне приятным собеседником, потому я больше не имела никакого желания продолжать разговор, и так бессмысленный, хотя и немного отвлекший от всего, что происходило и произошло. Но, к счастью, я не была эгоистичной, круглой дурочкой, повернутой на любви к своей стране, нетерпеливой по отношению к чужеземцам, и поэтому понимала, как неприятно и мерзко прозвучали мои слова. Но, шепнул мне другой голос, тоже посланник разума, то, что они вообще выскользнули с языка, в полной мере демонстрирует ограниченность моего ума и черствость сердца. Я тряхнула головой, отгоняя доводы разума. Я не привыкла думать о себе плохо, потому мне казалось невероятным, что я, самый главный человек в своей жизни, могу быть плохой или глупой.

Однако в следующий миг размышления о моей истинной сути были прерваны сердитым, громким голос Константина:

- *Ce se î mtă mplă?

Затем я услышала то, что до этого не замечал мой слух: стремительно нарастающий топот тяжелых, решительных шагов. Некто быстро направлялся к нам.

- *Cine-i acolo? – дошел до меня грубый голос воина.

Звук шагов стих вблизи от меня.

- *Tu eș ti! – воскликнул кто-то облегченно. –S-a î ntă mplat ceva. Trebuie să -i spun regelui.

- *Ce anume? – воскликнул воин требовательно.

Незнакомец, видимо, не решался ответить. Несколько мгновений царила звенящая напряжением тишина. Я прикоснулась к руке Константина, хотела спросить, что происходит, но осеклась и вздрогнула, когда воин резко прикрикнул:

- *Spune-mi!

- *Familia sultanului e moartă, - наконец ответил незнакомец.

И снова – мучительная тишина. В груди тяжко заболело от острого, темного предчувствия. Я умирала от страха, страдала в неизвестности и мраке, которыми была заполнена тишина, наступившая после слов незнакомца.

- *Atunci mergem î mpreună, - быстро сказал воин. – Vii, prinț esă?

- *Maită rziu, - ответил Константин. – O duc pe fata la celelalte slujnice ș i vin.

- *Nu te juca cu ea, - промолвил воин. - E mai bine ca un rege să nu aș tepte

Затем раздались их с незнакомцем торопливые шаги. Едва топот их ног замер вдалеке, руки Константина вдруг мягко и осторожно приобняли меня за плечи. Я тотчас поняла, что жест, преисполненный сочувствия, шептавший: «Мне жаль», был не порывом поддержки, а признаком страшной вести. Я оттолкнула Константина и слабыми от ужаса руками попыталась развязать повязку. Однако Константин сделал это за меня, и я вновь смогла видеть. Мы находились посередине коридора, погруженного в густой полумрак. Я узнала эти стены; в роковой вечер, когда подданные восстали против султана, жуткие, расплывчатые тени, припечатанные к этим стенам, в страхе следовали за нами в укрытие. Впереди нас, на расстоянии нескольких десятков шагов, возвышались высокие двери, те самые, за которыми находилась лестница в убежище. Я была уверена: мама и брат с сестрами там.

Константин встал передо мной, преграждая путь к дверям. Он опустил голову, сцепил руки за спиной и, твердо, но печально глядя на меня, произнес:

- Мои сожаления, но семья султана мертва.

Лицо Константина поплыло перед глазами. Ноги ослабли, я пошатнулась. Константин удержал меня, приобняв за плечи. Я отпрянула от него, прислонилась к стене. Крик подкатил к горлу, но я не смогла не произнести ни слова. Будто лошадь, встав на дыбы, скинула меня с седла. Животное, прежде казавшееся мне надежным другом, олицетворяло практически такую же неуемную и сильную, как лошадь, веру в то, что мать – всегда рядом со мной, живая и вечная. А земля, холодная и мертвая, - земля, комья которой со стуком падают на крышу гроба. Так же, как после падения в далеком детстве, из меня вышибло дух, и я стояла неподвижно, онемевшая, со слезами на глазах.

- Быть может, - нарушил тишину Константин, - вам лучше…

Голос Константина вывел меня из онемения. В полумраке его лицо отличалось еще более мертвенной бледнотой. Я представила, как мои руки стискивают его тонкую шею, душат, пока бледность не сменяется мертвенной синевой. Глаза, прежде сочувствующие и поддерживающие, потемнели. Сначала в них отражалась грусть, даже печаль, но затем – лишь настороженность и холод. Я вдруг увидела, как чьи-то маленькие кулаки яростно бьют Константина в грудь. Замерла, отстранилась, когда до меня дошло, что Константин, перехватив эти руки, остановил не кого-то другого, а именно меня.

- Пойдемте, я отведу вас к семье, - сказал Константин и, взяв меня за локоть, двинулся в сторону убежища.

Меня будто подменили. Мне, шокированной и напуганной, не хватило бы смелости прошипеть в лицо Темному:

- Это вы их убили.

Не я устремилась к дверям, оттолкнув Константина, не я, распахнув их, начала спускаться вниз, проклиная Темных, приказывая не приближаться ко входу в убежище. Будто не под моими ногами, одна за другой, проносились ступени. Не мои руки со всех сил забарабанили в двери, пока чужой – отчаянный, дрожащий, - голос кричал, требуя:

- Откройте! Откройте!

И двери со скрипом распахнулись. На пороге стояли два Темных с настороженными лицами. Они нависли надо мной, - точнее, над дьяволом, что в печали и ужасе крушил все на своем пути, - презрительно и непонимающе оглядывая.

- Пусти!

- *Cine e? – вопросил один из Темных.

- *Doar o fată, o servitoare, - прозвучал позади твердый, властный голос Константина. - Lasă -ne să intră m sî să ieș im puț in.

Темные переглянулись, с подозрением глянули на Константина, но, повинуясь ему, все же вышли. Двери захлопнулись за ними.

Я ступила в знакомый зал с низким потолком и серыми стенами. Но в этот раз здесь царила совсем иная атмосфера. Казалось, все в этой зале дышит страхом и скорбью. На полу в беспорядке валялись подушки, некоторые столики лежали на боку, поломанные и исцарапанные. Прислужницы и евнухи тихо прижимались друг к другу, смиренно опустив головы.

Мои глаза метались по зале в поисках родных лиц. Но я никого не узнавала. Все здесь были мне чужими. Я, задыхаясь, уже выбегала из этой залы в другую, когда меня остановил оглушительный скрип дверей и тяжелый топот нескольких десятков сапог. Я обернулась. Чуть больше десяти Темных вошли в убежище с носилками, накрытыми белыми одеялами. Увидев бледную руку, свисающую из-за тканей, я абсолютно точно, сразу, безо всяких сомнений, поняла, что это значит. Кто-то обхватил меня за плечи, когда я, дрожа, обессиленно опустилась на пол. Ноги не держали меня, пламя в факелах окутали своим жаром, и меня будто со всех сил ударили по голове.

Носилок было шесть. Темные опустили их на пол и, не говоря ни слова, вышли из убежища. Некоторое время после их ухода царила гробовая тишина. Я отгоняла от себя видение мертвых матери и брата с сестрами. Кто-то осмелился первым шагнуть к носилкам. Это был Константин. Он подошел к ближайшей из них, откинул одеяльце. До меня дошел женский крик какой-то прислужницы. Странно, но именно так же кричала Айлин, когда из мешка вытащили Мехмеда Тюркпенче. Я мыслями перенеслась в тот миг, и холод, окутавший меня тогда, пронзил с новой силой. Но сейчас вместо мешков – носилки, а вместо Мехмеда – Хафса-хатун. Она точно была мертва.

Я скользнула взглядом по остальным носилкам. Мои глаза узнавали все очертания тел. Тонкие одеяла прятали от моего взора людей, которых я сразу распознала, потому что любила их всю жизнь. Взгляд, метавшийся с одной носилки на другую, остановился на той, что находилась посередине, около Хафсы. Одеяло покрывало сравнительно небольшое тело: средний рост, тонкие руки и ноги. Константин хотел убрать одеяло, но я криком остановила его. Я догадывалась, кто там лежал. Отвернулась, прислонилась головой к стене. Лицо стало мокрым от слез. Рядом со мной прислужницы тихо оплакивали Хафсу. Я ударяла лоб о стену, плача. Горе тягучим свинцом заполнило разум и чувства.

Потом я повернулась обратно, снова посмотрела на тело, накрытое одеялом, и медленно подошла к нему. Сев рядом, я некоторое время изучала изгибы тела, убеждая себя, что это не она. Не Фатьма, моя мама. И тут такая огненная ярость обуяла меня, что я быстрыми, неточными движениями взъерошила волосы, зарылась в них руками, насылая на себя проклятия. Чья-то рука погладила меня по плечу. Открыв глаза, я увидела Константина. Он посмотрел на одеяло. И в следующий миг, несмотря на мои крики и плач, отдернул его. Я оказалась права.

Со стороны казалось, что мама спит. Она лежала, раскинув руки, закрыв глаза, красивая и спокойная, как всегда. Я ждала, что вот-вот поднимется и опустится ее грудь, что веки, вздрогнув, раскроются. Мама сейчас проснется, поднимется, улыбнется мне и впустит в свои теплые, ласковые объятия. Но она оставалась неподвижна. Прежде румяные щеки захватила серо-синяя бледнота, а губы, дарившие мне нежные поцелуи, высохли, истончали. Потускневшие волосы обрамляли заострившие черты лица. Свет, исходивший от матери, изгнал мрак из царства мертвых. Она теперь в его власти.

Я коснулась маминого лица, но вместо тепла ощутила мертвый холод, словно бы рядом со мной лежала безмолвная статуя. Убрала со лба кудрявые локоны и провела пальцем по закрытым глазам. И в этот момент осознание того, что мама, моя дорогая мама, уже мертва, и ничто больше не вернет ее к жизни, ударило в голову, пронзило с такой силой, что я раз и навсегда поняла: мама не со мной. Я спрятала свое лицо в ладонях. Мои крики, как раскаты грома, резко и оглушительно прорезали тишину, обожгли горло и грудь. Сквозь всхлипы и рыдания я выкрикивала ее имя, звала, будто она могла ответить на мой зов. Нечто жидкое и теплое тонкими струями медленно потекло по щекам и подбородку. Я отняла руки от лица и увидела, что ладони испачканы в крови. Почувствовала обжигающую боль, подушечками пальцев провела по ногтям. Я и не заметила, как ими только что исцарапала все лицо.

Холодные руки обхватили меня, подняли на ноги и потащили в сторону. Евнух вновь накрыл маму одеялом. Дьявол во мне вновь очнулся, и я крикнула в ухо тому, кто держал меня:

- Вы убили их! Вы!

- Ее услышат, - раздался рядом с моим лицом шепот Константина. – У вас есть снотворное?

Я продолжала биться до последнего, насылая проклятия на Константина, приказывая ему отпустить меня. Перед глазами мельтешили носилки, накрытые белыми одеялами.

- Дайте увидеть брата! Сестер! – кричала я, надрывая голос. – Я с мамой не попрощалась!

Я не умолкла даже когда мой рот накрыла рука с платком, а в нос ударил неприятный, резкий запах какого-то лекарства. Хриплые крики продолжали отчаянно вырываться из меня до тех пор, пока грудь не сдавила удушающая тяжесть. Глаза отяжелели, и постепенно сознание накрыла тьма.

Неизвестно, сколько времени я пробыла под оковами тяжелого забытья. Я очнулась от того, что кто-то поднял меня на ноги. Голова закружилась, и я чуть не упала, но незнакомая прислужница удержала меня от падения.

- Извините, госпожа, - пролепетала она шепотом. – Пришлось.

На пороге стоял высокий мужчина, весь в мехах и золоте. В его руке – длинный посох, а на голове – странная шапочка, богато украшенная драгоценностями, меховой опушкой и увенчанная крестом. Мертвые, пустые, черные глаза неторопливо смерили нас высокомерным, безжалостным взглядом. Брови хмуро сдвинулись к переносице, рот был сжат, уголки губ опущены. Нечто зверское, беспощадное и вместе с тем пугливое, испуганное и слабое, виднелось в каждой резкой тени на белом, как смерть, остром лице.

Позади незнакомца толпились люди, среди которых я узнала Константина. Его глаза напряженно и тревожно взглянули на меня. Он слабо, не очень заметно покачал головой, как бы предупреждая, призывая к молчанию и послушанию. Я перевела взгляд на мужчину в богатом наряде. Мрачное торжество на его лице, властный блеск глаз – и земля словно ушла из-под ног. Мне чудом удалось выстоять. Он повернул голову к одному из мужчин позади и спросил:

-*De ce sunt ată t de puț ini?

Тот что-то тихо ответил ему, и мужчина с посохом кивнул. Лишь мельком удостоив нас взглядом, он посмотрел на носилки около стены. Мужчина медленно подошел к ним. Я наблюдала за тем, как он склонился над носилками, но закрыла глаза, когда он начал поочередно приоткрывать лица. Мужчина спросил что-то у остальных, ему быстро и коротко ответили. Наконец он отошел от тел, и одна из прислужниц вновь прикрыла их лица.

- Моей милостью я похороню семью султана здесь, на их родине, - сообщил он. – Пусть старший из вас сообщит князю Михаю их имена и даты жизни. – Он кивнул в сторону того воина, к которому я бросилась с просьбой впустить меня во дворец.

Тот поклонился и громко объявил:

- Поблагодарите царя нашего, Василе Первого, за проявленную милость. Кланяйтесь.

Один за другим, все в убежище, покорно опустились на колени. Я же стояла, замерев. Василе отвернулся от нас и направился к выходу из убежища. Он и не заметил бы, что я не поблагодарила его поклоном, если бы не властный голос воина Михая, обратившего на меня всеобщее внимание:

- А ты не хочешь?

Я молчала, не двигаясь, не находя в себе хоть искры признания. Сил, чтобы соврать, было слишком мало, а гордости и ненависти за все причиненные Василе беды – слишком много. Сам царь медленно обернулся к нам.

- Вижу, девочка, ты просто обезумела от страха, - усмехнулся он, коротко взглянув на меня. – Не стой, как истукан, - добавил напоследок.

Бросив короткую фразу князю Михаю, Василе удалился вместе с двумя-тремя своими подданными. Константин, коротко поклонившись и негромко произнеся что-то, не последовал за царем.

Михай тем временем шагнул ко мне, и я вздрогнула. Схватил за плечи, заглянул в глаза и прохрипел в лицо:

- Благодари царя!

- Нет, - шепнула я.

Тогда Михай резко бросил меня на пол. Конечности больно ударились о пол. Вновь кровь хлынула по коже, укрытой за марлей. Но этим гневом, этим криком он вызвал не только кровь; он также разбередил все раны, причиненные нападением на мою страну и семью, причинил боль, куда более глубокую, нежели от падения. Я посмотрела в бушующие глаза Михая и крикнула:

- Тираны!

Его щеки побагровели, глаза наполнились жгучей яростью. Громко дыша, он наклонился ко мне и прокричал в ухо, да так, что я чуть не потеряла слух:

- Склонись перед нами!

И с большой силой дернул мою голову вниз, к полу, но я лишь прокричала вновь:

- Ни за что!

Михай ухватился за шею и крепко стиснул руки, лишая меня дыхания. Его лицо, красное от бешенства, начало стремительно утопать в темноте.

- Остановись! Это ни к чему не приведет!

Это был Константин. И Михай наконец отпустил меня. Кашляя и громко дыша, я упала на пол. Хриплые всхлипывания вырывались из горла. Тяжелый, пламенный жар горячил шею.

- Не ту ты защищаешь, царевич, – тем временем обратился к Константину Михай. – Сломить крылья злой птице, чтобы она не была опасна – то, чему я тебя учил…

Полумрак, охвативший взор, начал расступаться, и я повернула голову. Михай, стиснув плечи Константина, кивнул одному из своих подданных. И то, что предстало затем моим глазам, оказалось в тысячу, в миллион раз страшнее, кровавее того, что сотворил Василе и его подданные.

Я видела отца. Но не его тело. Он было передо мной, однако уже не тот, каким я его помнила. Один из воинов держал в руках обрубленную голову султана; темные, кудрявые локоны спадали вниз, глаза закатились, язык вывалился наружу. Из обрубка шеи каплями на пол стекала кровь. Я смотрела на лицо, синее и окровавленное, силилась закричать, однако ужасу, пожиравшему меня, так и не нашлось выхода. Горячие слезы брызнули из глаз, и словно со стороны я услышала свой отчаянный, но такой жалкий и тихий хрип. Затем темнота приняла меня в свои объятия.

*Это вы! Случилось кое-что. Я должен сообщить королю.

*Что именно?

*Говори же!

*Семья султана мертва.

*Тогда идем вместе. Идешь, царевич?

*Позже. Отведу девицу к остальным служанкам и приду.

*Не нежничай с ней. Лучше государя не заставлять ждать.

*Кто она?

*Просто девочка, служанка. Впустите нас и выйдите ненадолго.

*Почему их так мало?

Часть II. Рабыня

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒