Глава VIII

Весна 1541

Слуга, пришедший в нашу каюту рано утром, смерил меня недовольным взглядом, но ничего не сказал. Видно, Константин как-то задобрил его. «Интересно, как ему это удалось, - изумилась я. – Тогда неудивительно», - подумалось мне, когда я секундой позже вспомнила, что Константин – сын Василе, султана, которого Темные величают царем.

На следующую ночь после нашей с Константином встречи я, опять лежа без сна, внезапно заметила, что глаза то и дело норовят скользнуть к дверям в поисках бледного лица, излучающего неизменную расположенность, а уши внимательно ловят каждый шорох, будто надеясь услышать звуки знакомой, мягкой поступи. Проклиная себя, отвернулась к стене, однако невольно продолжила прислушиваться. Тишина. Из груди вырвался разочарованный вздох, и я напомнила себе: «Не придет больше». Отчего же я так ждала появления Константина? Скорее всего, во мне так откликалась его милосердие. Он ассоциировался у меня с летним деньком, когда ветер нежен и спокоен, а небо – светлое и мирное. Можно погреться в лучах ласкового солнца, побегать, ступая босыми ножками по мягкой траве. Так же, как в подобный день ощущаешь свободу и радость, рядом с Константином я не чувствовала себя такой одинокой и брошенной. В его чертах отражалась доброта, такая же яркая, как в глазах моей матери, которые, увы, уже погасли навсегда. Он не был столь жесток и равнодушен, как другие Темные. Грамотная, богатая эпитетами речь, в которой лишь слегка слышен акцент чужеземца, выдавали в нем человека умного и, видно, весьма старательного. Он не был похож на других Темных, и, скорее всего, именно это мне и нравилось.

В общем, Константин так и не пришел; ни в эту ночь, ни в другую. Как будто его никогда не было в нашей каюте. Только лампада и яблоки, которые я спрятала, напоминали о его визите. Слабое воодушевление, посеянное Константином, быстро и бесследно исчезло, едва дни потекли все так же мрачно и однообразно. Я будто вновь стала самой одинокой душой во всем мире.

Ни с кем из девочек-гречанок я не общалась. Конечно, они были для меня чужачками, несмотря на то, что я знала их язык. Большей части из них едва ли исполнилось пятнадцать. Девочки старались отвлечься: играли в какие-то известные только им игры, делились историями, просто болтали. Я молча наблюдала за ними со стороны. Часто девочки молились, и тогда я увидела, как обращаются к богу христиане: сложив ладони, закрыв глаза, сев на колени. На шеях висели крестики. Видя, как примерно они молятся по нескольку раз в день, я вспоминала себя. Рука нащупала никаб, брошенный на пол много дней назад и с тех пор так и не одевавшийся. «Знала бы Хафса…» - подумала я виновато. Она всегда старалась привить мне набожность, да вот, судя по всему, у нее ничего не получилось. Понятное дело, на корабле никто не читал намаза, но я сама особо не следовала Корану. Я не чувствовала вины, когда не закрывала лица в присутствии чужих, не просила Аллаха простить меня. Мне было все равно. Правда, мои неприкрытые ничем щеки загорелись огнем в ночь разговора с Константином, уже после его ухода, когда до меня вдруг дошло, что он только что видел мое лицо.

Нас кормили строго два раза в день, но довольно скудно; всегда выдавали только сухари да свиные окорока. Я с праведным ужасом смотрела, как гречанки и другие девочки поглощают мясо свиньи – грязного животного, которого не съел бы ни один примерный мусульман, находись он хоть на грани от голодной смерти. Мне никак не удавалось осознать, что для них свиное мясо – самая обычная еда. Когда слуга прознал о том, что я окорока не ем, он перестал выделять мне порцию, что очень расстроило одну девочку-гречанку, которая съедала его за меня. Так что два раза в день мне давали только несколько сухарей: пресных и твердых, как камень. Иногда мне удавалось поесть, но остатки аппетита быстро испарялись всякий раз, когда в этом подобии пищи я замечала личинки насекомых. Потому я только равнодушно кивнула, когда одна из девочек еще до завтрака спросила несколько робко, мол, могу ли я отдавать ей все свои порции, раз уж я их не ем. Остальные девочки с завистью и злобой взглянули на нее.

- Не слишком ли жирно для тебя? – возмутился кто-то на греческом.

- Кто успел, тот успел, - пожала плечами девочка.

Я с жалостью и некоторым презрением посмотрела на этих детей, для которых каждый лишний кусок был предметом жарких споров. В отличие от меня, они обладали обычным для своего возраста аппетитом, который не могли утолить пара тонких сухарей и жалкий кусок мяса. Их худые, бледные лица просияли, когда я незадолго до завтрака достала яблоки, спрятанные на всякий случай от взора слуги. Не без опаски девочки спросили, откуда они у меня, но я промолчала. Удивительно, но, похоже, мой ночной разговор с Константином остался полностью незамеченным. Яблок на всех не хватило, а разрезать фрукты на дольки мы не могли, ничего острого у нас не имелось. Я и та девочка, которая выпросила все мои порции, остались без яблок.

Я сидела в своем уголке, когда чья-то тонкая загорелая рука протянула мне несколько сухарей. Я подняла глаза и увидела перед собой девочку примерно моего возраста. С ней мы никогда прежде не общались.

- Поешь, - узнала я греческую речь. – Ты совсем ничего не ешь.

- Не хочу.

К моему неудовольствию, девочка не отстала. Усевшись рядом, она вложила мне в руку сухари.

- Поешь, пожалуйста, - повторила она. – Это ведь несложно.

- Какая тебе с этого польза? – вырвалось у меня.

Блестящие, черные глаза девочки наполнились обидой, и я поняла, что ответила резче, чем следовало бы. Мне вдруг стало совестно.

- Поем, - буркнула я, принимая сухари. – Не обижайся. – Спросила вместо извинения: - Как тебя зовут?

- Димитра, - ответила девочка. – А тебя?

- Селин.

Димитра недоуменно приподняла брови.

- Имя не греческое, - заметила она.

- Исламское. Я из Демира.

Димитра кивнула с пониманием. Мы еще немного помолчали. Она не торопилась уходить. Взглянула на меня украдкой, смущенно улыбнулась. «Что-то ей надо», - поняла я.

- Язык чешется? – хмыкнула я.

- Нет, - ответила Димитра, непонимающе нахмурившись.

Все-таки мои сомнения в ее умственных способностях оказались оправданны.

- Что-то хочешь сказать?

Улыбка Димитры стала шире. Быстро посмотрев по сторонам, она наклонилась к моему уху и промолвила вполголоса:

- Видела тебя и того юношу.

Я не почувствовала ничего, кроме неприятного удивления. «Неужели, - подумалось мне, - кто-то на чужом корабле, вдалеке от родины, будет озабочен подобным? »

- Разболтаешь?

- Нет, ты что. – Димитра забавно округлила глазки. – Просто интересно, о чем вы болтали.

- Ни о чем, - отрезала я. – Тебя это не касается.

Димитра разочарованно отстранилась.

- Как скажешь, - вздохнула она, после чего снова улыбнулась. – Юноша красивый.

Я вспомнила болезненно-бледное лицо Константина, его ничем непримечательный оттенок волос и самые обычные глаза.

- Наверное, - равнодушно ответила я, а про себя отметила: «Душа красивая, а не глазки».

После мы с Димитрой еще немного поболтали. Она оказалась неплохим собеседником. Когда я спросила, насколько сильна ее тоска по родине, Димитра с грустью в голосе ответила, что считает каждый день, проведенный на «этом адском корабле». По ее словам, прошло уже шестьдесят два дня. Сначала я даже испугалась этой внушительной цифры, а затем меня охватила тоска, черная и тяжелая. Разговор после того оборвался, так как я, погрузившись в печаль, стала упорно молчать, намеренно игнорируя Димитру, чтобы та поскорее ушла. Ее утешения меня раздражали, а прикосновение к плечу и вовсе разозлило. Заметив гнев в моих глазах, Димитра торопливо попрощалась и вернулась к своей лежанке.

Но, как ни странно, Димитра продолжала со мной общаться. То ли я ей настолько сильно понравилась, то ли она просто хотела отвлечься от чувства одиночества. Однако много позже, уже после нашей разлуки, я, прокручивая в голове все моменты с ней, пришла к осознанию, что я была очень интересна ей, но не столько как человек, сколько как кладезь разных историй и мнений. Я врала, что служила султанше во дворце в Демире, потому могла без опаски рассказывать ей о жизни в султанском доме, о моей маме, которую Димитра называла императрицей, об обычаях, о моей вере. Но за несколькими словами правды всегда следовала ложь, иногда ради забавы, но чаще – во спасение. Мол, греческому меня обучила сама Фатьма, настолько сильно я ей нравилась, и тому подобное. Димитра, судя по всему, верила мне с большой охотой. Гречанка тоже много всего рассказывала о жизни на острове Родос, ее родины. Она дочь простого торговца, жила с семьей в маленьком домике, грамоте не училась, но зато много играла с другими девочками, чего я, выросшая в четырех стенах, была лишена. Димитра описывала природу, улицы, дома, а я жадно слушала, в красках представляя это обилие зданий и зеленые пейзажи. Я же о таком не могла поведать.

Мои впечатления о мире ограничивались лишь дворцовым садом, а воображения на то, чтобы сочинить воспоминания, мне не хватало. Порой мне даже становилось завидно. Тогда я впервые задумалась о свободе, которой нас, жителей гарема, несправедливо лишили. Я вышла за пределы дворца только раз, когда Темные вели меня к кораблям. И то мои глаза были завязаны. Я практически ничего не знаю о жизни на улице. Все умения, все знания посвящены дворцу, его традициям, правилам. Теперь же это навсегда осталось в прошлом. По сути, я никогда не знала свободы. Димитра выживет, остальные девочки, выросшие на просторах, много работавшие руками, тоже. Зрел вопрос: выживу ли я? Ответ на него был один: только смерть, очень скорая, ждет меня.

Мы с Димитрой избегали тем о будущем – того, что мы не в силах предугадать. Но она проводила дни на корабле в томительном, тяжелом ожидании, а я – с готовностью и даже спокойствием. Я пережила самое страшное, что могло случиться, и теперь меня не пугала даже смерть. Да, я кричала от страха, когда кошмары врывались во сны, но все они связаны, так или иначе, с прошлым. Что может предложить мне будущее, если я уже потеряла самое ценное – семью и себя?

Я и сама не заметила, как полюбила те уютные минуты, наполненные теплым, пылким голосом Димитры. Из ее уст нежным, непрерывным потоком лились слова о жизни, что, несмотря на тяжелые утраты и боль, продолжал ее восхищать. Она обладала редкой остротой чувств и зрения, позволявшей замечать все мелочи существования и радоваться им, как настоящему чуду. Меня же природа этим обделила, и я порой задавалась вопросом: ее сердце действительно так чувствительно и благодарно, или же оно всего-навсего лживо? Однако счастливый блеск темных глаз был свидетельством чистоты и непомерной жизнерадостности и чуткости ее личности.

- Как было бы чудесно сейчас погулять под дождем, - улыбнулась Димитра. – Надеть на голову венок из цветов, скинуть башмачки, смеяться и играть… Ты когда-нибудь играла под дождем, Селина?

Меня Димитра ласково звала Селиной, на католический лад. Я не возражала, имя действительно звучало красиво.

- Нет, конечно.

- Почему?

- Хафса отругала бы меня, - отозвалась я на своем языке.

- Что? - не поняла Димитра.

- Кафтан бы намок, - ответила я на греческом.

- Жаль, рассказала бы, - сказала Димитра со вздохом. – Хотя оно и к лучшему. Первое впечатление от игр под дождем самое лучшее, а оно у тебя еще впереди.

- Не думаю.

- А зря! Целое упущение – игнорировать творения Зевса. – Она спросила с энтузиазмом: - Хочешь, расскажу, кто такой Зевс?

- Я знаю, верховный бог. – Добавила, взглянув на нее, и спросила внезапно: - Как тебе удается выглядеть такой радостной? Мы на вражеском корабле, совсем одни, и неизвестно, что ждет нас. Я же не могу даже улыбнуться.

- На самом деле мне очень тяжело, ты же знаешь, - грустно улыбнулась Димитра. – Но я не хочу впадать в тоску. Так еще хуже будет.

- Какая разница? – угрюмо пробормотала я. – Мы уже в печали. Все равно, что мертвы.

- Но, Селина, мы живы, - возразила Димитра. – Будущее еще не наступило, а в настоящем и прошлом всегда можно найти хорошее. Например, вспомнить, как собирал васильки. Или насладиться съедобным куском сухаря. Или поблагодарить бога за новый день. Что ты можешь вспомнить хорошего?

- Семью, - произнесла я. – Но они мертвы.

- Тогда вспоминай, как любила их, - сказала Димитра. – Живи любовью.

Постепенно мы с Димитрой начали общаться с другими гречанками. Не сказать, чтобы я была очень рада такой компании, но Димитре вроде нравилось с ними. Обаятельная и милая, она почти сразу стала их другом. Я же всегда держалась особняком. Толком беседовать с другими людьми я не умела и не хотела, но чисто из интереса к беседам чужестранок не возвращалась в свой уголок. Гречанки всегда знали, о чем рассказать; делились с хихиканьем мифами о похождениях Зевса, с трепетом молвили о судьбе Медузы Горгоны, которую я нашла очень печальной и несправедливой, восхищались красотой Елены Прекрасной. Большую половину из историй я уже знала, но все равно слушала с большим интересом. Мне казалось, предания, рассказанные пылкими греческими устами с искренностью, обладали особой красотой.

Но меня не хотели принимать исключительно в роли безмолвной слушательницы. Гречанки упорно настаивали на том, чтобы и я поделилась чем-нибудь. Я опосмотрела на лица, полные любопытства и упорства, и все-таки согласилась. Однако выбрала самую темную из сказок. Попросила дождаться, пока погасят свечки и наступит ночь.

Несколько гречанок отправились спать, испугавшись, что нас застукают. Оставшиеся девочки сели небольшой кучкой, а я вышла на середину каюты. Густой мрак заполнял пространство. Не желая разрушить мрачную атмосферу, я старательно не показывала своей боязни темноты

– Есть на свете женщины, - начала я. - Лица у них белые, как у самой смерти, а глаза – красные, как у дракона. Зубы острые и длинные, как у самого демона. Кости выпирают из-за тонкой кожицы. Желтые волосы ниспадают на страшное, злое лицо. Груди обвислые, так как ими они кормили детей демона. Третий глаз выслеживает очередную жертву, а когти пронзают грудь, вытаскивают сердце. Зовут их албастами... Эти женщины уродливы, жестоки, кровожадны. Но знаете, каков их любимый ужин? – вопросила я тихо, поочередно глядя на каждую из девочек.

Испуганно смотря на меня, они быстро покачали головами.

- Им подавай девичьих сердец! –воскликнула я устрашающе. – Таких же маленьких, но пугливых, как у вас! – Я резко подалась вперед, к гречанке, что сидела ближе всего, пропев жутким голоском: - Гляди, придет и съест твое сердце! Бу!

Самая младшая из гречанок завизжала от ужаса, другая закрыла лицо руками, третья и вовсе расплакалась. Остальные девочки неотрывно смотрели на меня со страхом и негодованием. Серые, вытянутые от испуга лица показались мне забавными, и я не удержалась от злорадного смеха.

- Злодейка ты, Селина, - заявила та, что постарше.

- Значит, албаста давно съела мое сердце, - весело отозвалась я. – Ну, зато теперь знаете, как выклянчивать у меня истории.

После того мы все вернулись к своим лежанкам. Вскоре я услышала сопение; девочки заснули. У меня же сна не было ни в одном глазу. Я сидела на лежанке в своем уголке, прижимая к груди масляную лампадку, оставленную Константином. Огонь в ней, к моей удаче, оказался негасимым.

- Селина, - вдруг раздался в тишине пронзительный девичий шепот, - поди сюда.

Я подняла глаза от слабого света в лампадке и увидела, как светловолосая гречанка торопливо подзывает меня к себе. «То ли Анна, то ли Анастасия», - пыталась я вспомнить ее имя. Не отпуская из рук лампадки, бесшумно подошла к ней и села рядом.

- Что надо? – настороженно спросила я.

Гречанка смерила меня долгим, задумчивым взглядом, после чего осторожно достала из-под своей подушки нечто небольшое. В свете лампадки я разглядела пузырек с прозрачной жидкостью.

- Яд! – догадалась я.

- Откуда ты?.. – Гречанка с подозрением сузила глаза.

- Не сироп же тебе хранить под подушкой, - усмехнулась я. –Где ты его взяла?

- Неважно, - раздраженно отрезала гречанка.

Она поджала губы, с явной нерешительностью поглядывая на пузырек с ядом. Я же давно поняла, что девчонка хочет с собой сделать, но отговаривать ее не собиралась. Может, потому, что ясно знала: я бы тоже на такое решилась, будь у меня для того такая же возможность.

- Сегодня ночью выпьешь? – осведомилась я.

Гречанка с тяжелым вздохом пожала плечами.

- Я побуду с тобой, - заверила я ее. – Ты же меня для этого позвала, разве нет?

Я взглянула в чистые зеленые глаза, и вдруг имя гречанки наконец-то пришло на ум.

- Анна, о чем еще размышлять? – вырвалось у меня. – Смерть не страшна, страшна печальная судьба.

- Знаю, - ответила Анна тихим, слабым голоском. – Я все обдумала, наконец-то набралась храбрости… собиралась еще вчера, но не решилась… сегодня тоже… поняла, что не хочу одна умирать, но слишком тяжело – так подруг мучить… они еще зарыдают, вдруг привлекут внимание… - Она бросила на меня печальный взгляд. – А ты кажешься такой холодной, невозмутимой… Маленькая Селина, - промолвила она мягко, даже ласково, - ты не разрыдаешься?

- Нет, - ответила я твердо. – Смерть – лучший для нас исход.

Анна медленно кивнула. Опустив пузырек на пол, она закрыла глаза и сложила ладони. Ее губы тихо затрепетали, и до меня донесся отчаянный шепот последней в жизни молитвы. Закончив, она вынула крест, висевший на шее, и поцеловала его, после чего кончиками пальцев прикоснулась сначала ко лбу, а затем к груди и обоим плечам. Анна на секунду замерла, и я осторожно прервала ее:

- А что ты только что сделала? Ну, вот так вот. – Я повторила ее размашистое движение.

- Перекрестилась, - пояснила Анна.

«Захватывающе, но странно, - отметила я про себя. – И зачем? Кто поймет христиан…»

Анна закончила свою короткую молитву. Ее взгляд метнулся к яду. Неровным, дрожащим движением она взяла пузырек в руки, откупорила его и приложилась губами к горлышку. За медленным вздохом последовал глоток, другой. Анна выпила совсем немного. Ее мутный взгляд начал блуждать по каюте, останавливаясь на спящих силуэтах гречанок. Бледные щеки загорелись красным, и из нее вырвался негромкий, хриплый кашель. Она приложилась холодным лбом к моему плечу, я обняла ее. Еще несколько минут в тишине слышалось ее усталое, размеренное дыхание. Затем оно утихло, и Анна замерла.

Я осторожно уложила Анну обратно на лежанку и накрыла одеялом. Поправила крестик, закатившийся куда-то в сторону, коротко погладила по волосам, мысленно попрощалась и забрала пузырек, в котором еще оставалось немного, но достаточно яда.

О смерти Анны узнали только утром. Подумав, что она спит, гречанки тщетно пытались ее разбудить. Лишь секундой позже до них наконец дошло, что их подруга уже никогда не проснется. Но они не успели ее толком оплакать. В каюту зашел слуга, и, хмуро сдвинув брови при виде плачущих, уже открыл рот, чтобы разразиться руганью, когда я воскликнула на греческом:

- Девочка умерла!

Слуга меня не понял, но, видимо, почувствовал, что произошло нечто очень скверное. С настороженным видом он подошел к телу Анны, растолкал девочек, некоторое время рассматривал мертвую, после чего недовольно пробормотал что-то под нос.

После того, как слуга, бросая на нас мрачные, полные подозрения взгляды, торопливо вышел из каюты, я поняла, что нас, скорее всего, будут обыскивать. «Тогда сейчас или никогда! » - решила я, однако мне не удалось выполнить задуманного. Я едва успела спрятать пузырек обратно в рукав платья, когда в каюту вошли трое мужчин. Двое унесли тело Анны, а третий раздал нам порции завтрака. Он отвернулся ненадолго, и я быстро вылила весь оставшийся яд на свой сухарь. Мужчина того не заметил. Он обратно повернулся к нам и принялся внимательно наблюдать за нами.

Я ошиблась, думая, что абсолютно готова к смерти. Отравленный сухарь лежал у меня на ладонях, однако я медлила. Мне нужно было всего лишь съесть один маленький сухарь и умереть, как я того хотела, но в последний момент я подвела себя, вдруг разразившись громкими рыданиями. Слезы против воли лились из глаз. Мое тело содрогалось от плача, руки дрожали, и я медленно опустила сухарь обратно на тарелку.

Сквозь пелену слез я увидела, как грек пальцем подозвал меня. Все еще мучимая плачем, я поднялась и подошла к нему.

- Не грусти так из-за подруги, она сейчас в лучшем мире, - сказал он и протянул мне толстый кусок окорока. – Держи.

Я бросила слова благодарности и вернулась к своему месту, твердо решив несмотря ни на что довести до конца свой замысел. Однако, опустив глаза на тарелку, заметила неладное. На ней лежали два крупноватых сухаря, вполне съедобных на вид, но не моих. Не отравленных. «Подменили! » - дошло до меня. Мои глаза метались от одной девочки к другой. Они непонимающе глядели в ответ. Все, кроме Димитры. Она как раз сидела ко мне ближе всех. Димитра ласково улыбнулась, когда наши глаза встретились, и в ее взгляде блеснули светлые лучи, как бы говорившие: «Не за что, Селина». Я не успела остановить ее. На моих глазах она отправила в рот последний кусок отравленного сухаря.

Димитра, сама того не зная, поменялась со мной судьбами. Я прочила себе смерть от яда, но вечером, хрипя и плача, скончалась она, а не я. Она заменила мой тоненький сухарик на два своих. Димитра всего лишь хотела обо мне позаботиться, утешить, но вместо того наслала на себя гибель.

Голова Димитры покоилась на моих коленях. Я обнимала ее, целовала, просила прощения. Однако мои слова были бесполезны; она уже умирала. Вокруг царила страшная тишина. Девочки столпились около нас, но не плакали, не кричали. Грек, всмотревшись в стремительно бледнеющее лицо Димитры, выкрикивая проклятья, выбежал из каюты. Уже в коридоре я услышала его голос:

- Еще одна девочка умирает!

- Какая из них? – ответил ему другой, но уже раздраженно и устало.

- Темноволосая и черноглазая!

- Неужто та истеричка, что вечно по ночам кричала?

- Не знаю!

Голоса греков утихли. Они ушли.

Жизнь стремительно покидала тело Димитры. В ее глазах отражался страх. Она открывала рот, силясь сказать что-нибудь, но надрывный кашель перебивал ее.

- Я не хотела! Не хотела, моя милая! – плакала я, целуя щеки Димитры. – Прости меня!

- Селина, что с ней? – спросила какая-то девочка.

- Что ты наделала! – с ужасом воскликнул кто-то.

В каюту вбежал незнакомый слуга. Брезгливо сморщив нос, он оглядел Димитру, не приближаясь к ней.

- *Cine moare? – осведомился слуга.

Девочки испуганно отшатнулись от нас с Димитрой и, перебивая друг друга, стали восклицать:

- Это все Селина!

- Селина убила ее!

- Мы не виноваты! Это Селина!

- *Celina? – переспросил хмуро слуга. - E pe moarte?

Гречанка, что стояла к нему ближе всех, кивнула.

- Селина виновата! – заверила она его.

Слуга вздохнул, но совсем не печально, а устало. Он еще походил немного, взглянул на Димитру пару раз, и, недовольно цокнув языком, вышел.

Тут Димитра проговорила слабо:

- Я умираю, Селина?

Ей не потребовался ответ. Она прочла его в моих глазах.

- Мне страшно, - прошептала Димитра. – Я не прожила долгой жизни.

Я поцеловала ее в лоб со всей признательностью и любовью, которые питала к ней, и ответила:

- Я с тобой. Я здесь.

Димитра шумно выдохнула и закрыла глаза. Ее грудь остановилась, и она на миг перестала дышать. Я уже решила, что Димитра умерла, но она вдруг пролепетала едва слышно:

- Поживи за меня тоже.

То были ее последние слова.

За дверями послышался звук шагов, дверь со скрипом отворилась. Перед носом остановились две пары сапог. Я опустила Димитру на пол, поднялась и отошла в сторону. Темные легко подняли ее худенькое тело и, не говоря ни слова, направились к выходу. Мой взгляд случайно скользнул по порогу.

Константин, бледнее обычного, стоял у дверей. Его грудь неровно вздымалась, как после бега, а глаза неотрывно смотрели на мертвое тело. Во взгляде Константина промелькнуло облегчение, словно до того он боялся увидеть кого-то другого. Но затем жалость заполнила его глаза.

Заметив меня, Константин тепло улыбнулся, и облегчение вновь отразилось на его лице. Я поняла, что это значит; он думал, что умерла не Димитра, а я. Но ведь так и должно было случиться. Я представила, как мое тело выносят из каюты под печальным взглядом Константина, и нечто среднее между удивлением и непониманием кольнуло меня, так, как будто даже слабая скорбь Константина являлась чем-то немыслимым и, быть может, невероятным.

Константин ненадолго подошел ко мне. Он произнес все с тем же облегчением:

- Жива.

- К сожалению, - пробормотала я, опустив глаза.

Константиннеотрывно смотрел на меня пару долгих мгновений, но я упорно не поднимала глаз. Я вздрогнула, когда он мягко потрепал меня по плечу. Развернувшись, он направился к выходу. Я смотрела ему вслед, до тех пор, пока его тонкая фигура не исчезла за дверью.

*Кто умирает?

*Селина? Это она умирает?

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒