ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ 20 страница

«Мне известно одно — если Лиз потребует для себя миллион, то я потребую миллион и еще десять тысяч, — горячился он. — Я всегда был убежден в том, что муж должен зарабатывать больше жены».

Супруги часто дразнили друг друга, спорили, кто из них удостоился первой строчки в титрах, хотя в конечном итоге почетная строка неизменно доставалась Элизабет. Когда снималось «Укрощение строптивой», Ричард по чистой случайности удостоился в одном из первоначальных вариантов афиши первой строчки и, обрадовавшись, отправил афишу жене, приложив следующую записку: «Дорогой снимочек! Я не удержался. Честное слово. Мне сказали, что деньги должны стоять первыми. Любящий тебя главный герой Ричард (первая строчка) Бертон».

Элизабет расхохоталась и нарисовала шуточную афишу, аршинные буквы которой сообщали: «Элизабет Тейлор, обладательница награды киноакадемии в фильме «Укрощение строптивой»... с участием Ричарда Бертона».

Элизабет нравилось напоминать о том, что она первой получила предложение сняться в «Вирджинии Вульф». Ричард в пику ей вспоминал, что она лишь по счастливой случайности снялась в «Докторе Фаусте». Позднее это шутливое соперничество при обрело иные, уродливые формы. Во время съемок ленты «Хаммерсмит» закрыт» Ричард сделал попытку развлечь сынишку актрисы Бо Бриджес. Подозвав своего одноглазого пекинеса, Бертон на валлийском языке велел собачке трижды перекувыркнуться. Мальчик пришел в восторг, рассмеялся и захлопал в ладоши.

«Подумаешь, и я бы так смогла, — крикнула Элизабет с другого конца площадки. — Если бы я умела говорить по-валлийски».

Позднее, во время эпизода с участием Элизабет и Бриджес, Ричард сделал движение не в ту сторону.

«Ради Бога, Ричард, — вырвалось у Элизабет. — Только не сюда. Ты загораживаешь меня и Бо». Согласно воспоминаниям одного из очевидцев, Бертон отреагировал на оклик с «покорностью прирученного льва».

В самом начале супружества Элизабет прикладывалась к рюмке на равных с Ричардом. Тогда алкоголь был развлечением, средством общения и веселья, и краснобай Бертон вовсю развлекал и приобщал к питию свою жену. Она была для него самой подходящей аудиторией.

«Ричард как океан, — говорила она. — Он как закат. Он безграничен как личность».

Правда, иногда, когда пристрастие супруга к спиртному выходило из-под контроля, Элизабет пыталась оттащить Ричарда от стойки бара. Правда, это редко когда ей удавалось, особенно если вокруг были другие люди, с полными стаканами, готовые слушать его красноречивые валлийские монологи. Элизабет страшилась этих приступов «черного настроения», как она их называла, прекрасно понимая, что стоит Ричарду пропустить чуть больше двух кварт водки, как из обаятельного краснобая он превратится в навязчивого грубияна. А такое случалось уже не раз. Однажды на официальном обеде в Лондоне он пил весь вечер подряд, а затем набросился на одного из почетных гостей: «Ты у меня уже в печенках сидишь! » — рявкнул он.

«Нам придется вывести Ричарда, — сказала Элизабет хозяйке. — Он ужасен. Вы слышали, что он сказал? »

Однако прежде чем они успели препроводить его до двери, Бертон успел наговорить гадостей хозяйке — в первую очередь за то, что та пригласила их на этот обед.

«Ты дура, — заявил он. — Да мне начхать на все эти вонючие привилегии — тоже мне, радость — распоряжаются, где кому сидеть и все такое прочее».

На следующий день Элизабет послала цветы, а также потребовала от Ричарда, чтобы тот лично извинился за свое поведение.

«О'кей, Бочонок, кажется, я снова хватил лишку», — ответил он с виноватым видом.

«Еще бы, послушал бы ты себя, Алкашик».

Обычно Элизабет неплохо справлялась с запоями мужа. «По-моему, браток, тебе стоит проспаться, — говаривала она. — Ты опять пьян. Я хочу сказать, что ты опять малость перебрал».

И Бертон с добродушным ворчанием, шатаясь, отправлялся спать. На публике же уговорить его было не в пример труднее. Как-то раз в Беверли-Хиллз он так накачался, что, повернувшись к ней в присутствии всех гостей, обозвал ее «Елизаветой Жирной».

«С меня хватит, с меня хватит этого пьяницы, — закричала Элизабет. — Я ухожу! » — и выбежала из дома.

Вскочив во взятый напрокат лимузин, она на всей скорости понеслась назад, в отель «Беверли-Хиллз». Спустя какое-то время Ричард добрался до двери их люкса, но Элизабет не пожелала его впустить.

«Ты сюда не войдешь, — кричала она из-за двери. — Я не желаю спать с алкоголиком. Ступай к портье. Пусть тебе дадут номер».

«Да пошла ты к дьяволу, — взревел Бертон и едва не выломал дверь. — Я буду спать там, где пожелаю».

Тогда Элизабет вышла вон и велела шоферу отвезти ее к Эдит Гетц. Заявившись к подруге в три часа ночи, она объяснила это так:

«Он пьян, глаза бы мои его не видели. Пусть отоспится один».

На следующее утро она отправилась назад, в отель, где застала Ричарда за рюмкой в компании одного из его приятелей. Элизабет с решительным видом направилась к их столику, и, что было сил, врезала Ричарду по физиономии так, что тот едва не свалился со стула.

Позднее она обвиняла мужа в том, что он, дескать, опустившийся алкоголик. Бертон отрицал это. Тогда, заявила Элизабет, она готова поспорить, что Ричард не протянет без спиртного и трех месяцев.

«А вот посмотрим, протяну», — возразил Бертон.

«Что ж, прекрасно, начинай прямо сейчас».

Ричард принял пари. Он держался изо всех сил, да и Элизабет стала реже прикладываться к рюмке. Единственное, в чем она не могла себе отказать, так это в двойной порции «Джека Даниэльса».

«С какой стати? — пожимала она плечами. — Пьянство никогда не было моей проблемой. Разве кто-нибудь когда-нибудь приводил меня домой в бесчувственном состоянии из бара? Так почему я должна отказывать себе в маленьком удовольствии только потому, что Ричард завязал. Что ж, он держится молодцом, и это вызывает восхищение, но всякий раз, как я заказываю себе спиртное, он косо посматривает на меня. Можно подумать, я буду это делать втихаря, как Рей Милланд в «Потерянном уик-энде».

Бертон был убежден, что Элизабет пьет не меньше, чем он, однако, если верить ее утверждениям, она делала это просто за компанию, чтобы не портить себе настроения. Тем не менее, когда Ричард «завязал», она даже не подумала последовать его примеру, и их скандалы продолжались с прежней силой.

Оказалось, что Бертону трудно играть на трезвую голову. Он лично признался Люсиль Болл, что ужасно нервничал во время работы над телеспектаклем «Я люблю Люси».

«Я впервые работал, не пропустив предварительно рюмашки. Я не делал этого с тех пор, как мне стукнуло шестнадцать», — рассказывал он.

Хождение в гости стало более трудным делом, особенно если учесть, что Элизабет ни в чем себе не отказывала. На протяжении всего вечера Ричард бросал в сторону жены хмурые взгляды, а затем, не выдержав, хватал ее за руку: «Пойдем-ка, киска. Пошевеливайся, а то как бы мне потом не пришлось тащить тебя на себе».

Элизабет это приводило в бешенство, и скандалы вспыхивали с новой силой.

«Он превратился в такого ханжу, что просто противно, — рассказывала она. — Стоило мне перед обедом пропустить рюмку бурбона, как он говорил: «Господи, да от тебя за версту разит спиртным».

Превратившись на время в трезвенника, Бертой выкуривал в день по четыре пачки сигарет. Нервы его были натянуты как струна, руки тряслись. Казалось, что он утратил способность к сопереживанию, особенно в том, что касалось многочисленных хворей его жены. Он вообще не переносил вида любой болезни, при виде шприца его начинала бить мелкая дрожь, а жалобы Элизабет на то или иное недомогание никогда не принимал всерьез.

«Помню, как однажды в Париже во время съёмок «Кулика» Элизабет пожаловалась, что ей нехорошо, — рассказывал Майк Миндлин, вспоминая те времена, когда Ричард еще пил. — Она сидела у себя в гримерной, и когда я вошел к ней, у нес действительно была температура. Она стонала, поскольку ей впрямь было худо. Я побежал в гримерную к Ричарду и сказал: «Элизабет заболела».

«Да мне плевать».

«Ричард, но ведь она твоя жена, и ей действительно плохо. Я бы на твоем месте сходил ее проведать».

«Да как вообще она смеет прерывать меня, когда я еще не дорассказал мою историю! »

Когда он, наконец, закончил свой рассказ, я заставил его пойти к ней, однако он отказался помочь Лиз дойти до машины и по пути в отель не обращал на нее ровно никакого внимания. Он не проявил ни заботы, ни даже малейшего участия. Я был вынужден сам позвонить врачу, чтобы тот встретил нас в дверях отеля, но Ричард сказал, что мы можем подождать и в вестибюле — таким образом, он смог пойти в бар и еще выпить. Он проявлял к ней вопиющую черствость».

Главной темой всех разговоров Элизабет были ее физические недомогания. Она снова живописала мелодраматические подробности своих хворей и операций. «И когда мой глаз едва не вылез из орбиты... и когда я едва не умерла... и когда они уже почти решили ампутировать мне ногу... и когда мои позвонки срослись... »

«По-моему, Ричарду было куда легче выслушивать всю эту дребедень, как следует накачавшись, — вспоминал один из знакомых. — Он совершенно не мог терпеть какой бы то ни было физической слабости. Могу представить, каково ему было выслушивать все это на трезвую голову».

Зная отвращение мужа к болезням, Элизабет неизменно утверждала, что с тех пор, как влюбилась в Бертона, она не болела ни единого дня. Хотя на самом деле она то и дело простужалась, подхватывала грипп, ложилась в больницу на операции — включая две по случаю геморроя и еще одну — удаление матки, что явилось для нее серьезной эмоциональной травмой.

«Я бы отдала за это все на свете, — заявила она. — Я согласна жить в лачуге — если бы только могла подарить Ричарду ребенка». Утратив способность к зачатию, Элизабет начала делать публичные заявления о своих намерениях усыновить еще одного ребенка. Сначала она говорила, что хочет усыновить еврейского мальчика, затем африканского или вьетнамского ребенка. Бер-тон не разделял восторженного настроения жены.

«Усыновление ребенка требует гораздо большей взвешенности при принятии решений и больших приготовлений, нежели подчас случайный факт зачатия, — заявил он. — У нас достаточно денег, чтобы окружить себя собаками и кошками, но мы не имеем права рисковать судьбой ребенка, которому собираемся дать наше имя».

В то время с Бертоном вообще было лучше не говорить о детях, поскольку у него возникли серьезные проблемы с пятнадцатилетним Майклом Уайлдингом-младшим.

«Давай посмотрим правде в глаза, — сказал он Элизабет. — Наш сын — хиппи. Он отрастил себе волосы до плеч, и его ни за что не удержишь в школе. Я говорю Элизабет, что нам надо предпринять одно из двух — либо не обращать на него внимания, либо устроить ему хорошую взбучку, чтобы он по гроб жизни ее помнил. Элизабет тоже переживает, но она предпочитает рассуждать вроде: «Он имеет право носить волосы так, как ему нравится. Это его право как личности». Мы постоянно из-за этого спорим, и, как ни странно, единственный, кто полностью со мной согласен, это Майкл Уайлдинг, его родной отец. Он одобряет мои строгие меры».

Колеся по свету, Бертоны препоручали заботу о своих детях другим. Когда юного Майкла выставили из Миллфилда, самой дорогой подготовительной школы в Англии, Бертоны отправили его к Говарду, брату Элизабет, на Гавайи. Там он и повстречался с Бет Клаттер. В 1970 году, в завершение своего романтического путешествия по Ближнему Востоку, Майкл и Бет решили пожениться. Ему было семнадцать, ей девятнадцать.

Получив это известие, Бертон взорвался. У Майкла даже не было ни школьного аттестата, ни работы, ни профессии. А вот Элизабет, наоборот, пришла в восторг, заявив, что женитьба поможет ему остепениться. По ее настоянию, гражданская церемония состоялась в лондонском Кэкстон-Холлс, том самом, где в 1952 году Элизабет вышла замуж за отца Майкла.

«По-моему, именно это событие снова подтолкнуло Ричарда к рюмке, — вспоминал один из знакомых Бертонов. — По-моему, ему для уверенности в себе требовался глоток-другой, чтобы выстоять шафером рядом с юным пасынком, одетым в бархатный малиновый кафтан и с волосами ниже плеч».

На виду у сотен фоторепортеров Элизабет, вся в белом, встала рядом с сыном. Невеста же, также в белом платье, на собственной свадьбе оказалась как бы в тени.

«А вот и мать жениха! » — вещали на следующий день аршинные газетные заголовки.

Элизабет устроила в честь молодых прием с шампанским в отеле «Дорчестер», а также сняла специальный номер «люкс» для молодоженов. Позднее она подарила им «Ягуар» и чек на внушительную сумму, «чтобы встать на ноги». Ричард от своего имени купил для них в Лондоне особняк стоимостью 70 тысяч долларов.

Через несколько недель Бет Уайлдинг объявила, что ждет ребенка.

«Я хотела малыша, — рассказывала она. — А вот Майк не очень-то хотел стать отцом. Он вообще не знал, чего ему хочется... Я не знала, что мне делать... Я обратилась за советом к Элизабет, и она сказала мне, что просто счастлива, что у меня будет ребенок. У меня возникло такое чувство, будто она сейчас со мной и держит меня за руку. Она уверяла меня, что все будет хорошо, что мне не стоит волноваться, и надо готовиться к появлению на свет малыша. Она сказала, что как только мне понадобится ее помощь, она тотчас ко мне приедет». На протяжении последующих девяти месяцев Элизабет щедро одаривала невестку. В числе подарков было дорогое кольцо с бриллиантом.

«Ей нравилось делать мне подарки, и она не скупилась на них. То она присылала ко мне какого-нибудь модельера, чтобы подобрать для меня коллекцию одежды, то иногда сама выбирала для меня и себя наряды, а иногда доверяла это дело мне. Она купила мне несколько прекрасных вещей — роскошных шифоновых платьев».

Когда Бертоны отдыхали на своей яхте в Монте-Карло, Бет Уайлдинг произвела на свет девочку, которую назвали Лейла. Они тотчас вылетели к ней в Лондон. Элизабет прибыла в аэропорт в белых кружевных шортах, открытой кружевной маечке и белых сапогах до колен на шнуровке. В ушах у нее болтались громадные круглые серьги, разумеется, золотые.

«Я так взволнована, — заявила она репортерам. — Я до сих пор не могу в это поверить — это тот самый ребенок, которого так недостает нам с Ричардом».

«Верно, — подтвердил Бертон. — Мы уже давно подумывали о том, чтобы усыновить еще кого-то».

«Эй, Лиз, — крикнул кто-то из репортеров. — Ну и как чувствовать себя бабушкой? »

«Вы знаете, почему-то все думают, что это должно меня пугать. Глупости. Уж если быть до конца честной, было куда страшнее, когда мне исполнилось тридцать, чем сейчас, когда я стала бабушкой».

На следующий день газеты уже кричали, что тридцатидевятилетняя красавица — самая потрясающая бабушка в мире. Однако в глубине души Элизабет считала себя скорее матерью девочки, чем бабушкой.

«Элизабет была ужасно счастлива, когда родилась Лейла, — вспоминала Бет Уайлдинг. — Она покупала малышке одежду от Диора и любила брать ее с собой. Тогда она могла возиться с Лейлой до бесконечности».

Чтобы не расставаться с малышкой, Элизабет настояла, чтобы Майк Уайлдинг-младший получил в ее фирме «Зи энд Ко» место ассистента фотографа. Однако тот не любил рано вставать, чтобы вовремя успеть на работу, и поэтому скоро бросил это занятие. Тем не менее, Элизабет продолжала материально поддерживать его семью. А вот людей, которых он приводил домой с улицы, содержать отказалась. Майк решил оставить свой лондонский дом, стоивший 70 тысяч долларов, мечтая основать «коммуну» в скалистых горах Западного Уэльса.

«Я не хочу жить так, как живет моя мать, — объявил он. — Для меня, как, наверное, и для других людей, это кажется чем-то фантастическим. Мне просто по фигу все эти бриллианты и прочая дребедень. По-моему, я всегда в душе восставал против всего этого».

Элизабет умоляла его одуматься, однако сын даже не желал ее слушать. Забрав жену, ребенка, три матраса, цветной телевизор и на 40 тысяч долларов электронного оборудования, включая колонки, ударную установку и гитары, он удалился в Интервуд, глухую деревушку в горах Уэльса.

Ричард Бертон со злостью воспринял тот факт, что пасынок бросил Лондон ради убогого существования в Уэльсе.

«Я изо всех сил выбивался в люди, а этого парня потянуло назад в дерьмо, — заявил он. — Я стараюсь не вмешиваться и все равно никак не могу успокоиться. Подумать только, чего мне стоило выбраться оттуда! »

Обязанности Бет Уайлдинг в коммуне включали стряпню и уборку за шестерыми плюс заботу о собственном ребенке. Через пару месяцев она оставила Майкла одного, а сама переселилась с Лейлой к Бертонам в отель «Дорчестер».

«У меня там была спальня — наверно, комната Лизы или Марии, — рассказывала она, — в какой-то момент Элизабет подыскала для меня работу в Италии в качестве ассистентки фотографа, а сама на время забрала Лейлу с собой в Швейцарию».

Однако Бет Уайлдинг скоро потеряла работу у фотографа, отчего почувствовала себя еще более несчастной. Юный супруг ее отверг, а царский образ жизни Бертонов и та властность, с какой ее свекровь относилась к малышке, ее просто пугали, запуганная и одинокая, она возвратилась к себе домой в Портленд, штат Орегон, где и подала на развод. На этом этапе Элизабет прекратила всякую материальную помощь, потребовав также, чтобы Бет регулярно привозила к ней малышку, например в те дни, когда вся семья собиралась вместе.

«Я пыталась начать для себя в Орегоне новую жизнь, и поэтому мне не хотелось мотаться туда-сюда, и я ответила отказом. Элизабет осыпала меня проклятиями. Она орала на меня: «Бет, никто не имеет права приказывать мне, когда я могу увидеть собственную внучку! » Но когда ей стало ясно, что я от своего не отступлюсь, что я и не собираюсь менять свое решение — она выпалила: «Тогда не жди от меня никакой помощи».

«Элизабет — очень властная и привыкла, чтобы все было так, как ей того хочется, — вспоминает бывшая невестка кинозвезды. — А уж если ей чего захочется, она добьется этого обязательно. Лейла была для нее чем-то вроде игрушки, и ей не хотелось с ней расставаться. Не думаю, чтобы ей кто-то когда-либо осмеливался перечить. И когда я сказала ей: «Нет, ребенка я вам не отдам. Лейла останется со мной, она единственное, что у меня есть», Элизабет действительно огорчилась. Ей хотелось, чтобы Лейла оставалась при ней, чтобы в любой момент она могла сказать; «Я хочу, чтобы эту неделю девочка была со мной». Но я не желала расставаться с дочерью».

Несмотря на свою бедность, Бет Уайлдинг не хотела, чтобы ее дочь получила то же воспитание, что и ее отец.

«Вряд ли ей пойдет на пользу, если она будет окружена вещами, но не будет знать, что такое настоящая семья, — заявила она. — Элизабет отсутствовала так часто, что вместо матери рядом с Майклом всегда была или няня, или секретарша, или шофер. Он в пятнадцать лет бросил школу и жил на то, что давала ему Элизабет».

Определив остальных детей в интернаты, Элизабет провела следующие два года, сопровождая Ричарда с одной съемочной площадки на другую. Она оставалась с ним рядом во время съемок «Сутьески» и «Убийства Троцкого», переезжая из одного гостиничного люкса в другой. В январе 1972 года Бертоны расположились в президентском люксе отеля «Интерконтиненталь» в Будапеште, где Ричард начал работу в «Синей бороде» со своими восемью прекрасными партнершами, такими как РэкелУэлч, Вирна Лизи, Натали Делон, Джои Хезертон. Элизабет каждый день сопровождала мужа на съемочную площадку. В свободное время она составляла планы трех отдельных приемов в честь своего сорокалетия.

«Будапешт не видел ничего подобного со времен последней гулянки императора Франца Иосифа, устроенной накануне Первой мировой войны, — рассказывает режиссер фильма «Синяя борода» Эдвард Дмитрык. — Это наделало больше шуму, чем революция 1956 года».

Пролетарская атмосфера коммунистической Венгрии вряд ли отвечала взглядам Элизабет. Вот почему она была вынуждена позвонить дизайнеру Ларри Барчеру, оформлявшему парижский бутик Викки Тиль.

«Я был готов прыгать от радости, когда она позвонила мне в Париж, — вспоминал он. — В то время я сидел без гроша, и хотя Элизабет в конечном итоге так и не заплатила мне за работу, впоследствии она подарила мне симпатичную безделушку — медальон за две с половиной тысячи долларов. Все мои разъезды оплачивались, меня возили на лимузинах, и я тотчас стал чем-то вроде члена их семьи. Я закупил в Париже три тысячи золотых шаров, и к тому же имел доступ буквально ко всему на студии».

Элизабет отправила по всему миру двести поздравительных телеграмм, в которых, в частности, говорилось: «Мы были бы рады принять вас 26 — 27 февраля в Будапеште в качестве нашего гостя для празднования моего сорокового дня рождения тчк Отель очень даже Хилтон но есть и куда пойти повеселиться тчк На субботу наденьте темные брюки для посещения какого-нибудь темного погребка и что-нибудь веселое и симпатичное в воскресенье тчк Темные очки для похмелья между первым и вторым тчк Огромный привет Элизабет и Ричард тчк P. S. Желательно как можно скорее дать нам ответ в отель «Интерконтиненталь», Будапешт, чтобы мне знать заранее, сколько заказывать номеров».

«После того, как телеграммы были отосланы, Ричард захотел вдогонку отправить еще одну, со словами «Никаких подарков», — вспоминал дизайнер. — По его мнению, со стороны Элизабет было бы некрасиво устраивать для себя торжество и при этом требовать подарков».

«Но ведь я пригласила ювелира Джанни Булгари», — стонала Элизабет.

Тем не менее, несколько дополнительных телеграмм ей все же пришлось отправить прекрасным партнершам Ричарда. Она пришла ко мне со списком гостей и сказала: «Ой, Ларри, по-моему, набирается слишком много народу. Видимо, мне придется отменить приглашения его бабам». И она послала таковое каждой из них, однако это кое-кого не остановило, например, РэкелУэлч».

Элизабет велела дизайнеру заново оформить некоторые из номеров-люксов для самых почетных гостей, таких, как княгиня Грейс. Элизабет даже договорилась о том, чтобы он смог обойти некоторые дома в Будапеште и на время позаимствовать необходимые ему антиквариат и картины.

«Мы не можем освободить наш номер, потому что у нас уйдут недели на то, чтобы перетащить все наши вещи, поэтому прошу вас как следует постараться для княгини Грейс, — сказала Элизабет. — Сделайте все так, как нужно, Ларри, но не забывайте при этом, что она такая же, как все мы».

В Будапешт на празднование прибыли такие знаменитости как Ринго Старр, Майкл Кейн, Дэвид Наивен, Сюзанна Йорк, Джозеф Лози, Виктор Спинетти, Стивен Спендер и даже семь дипломатов. Чтобы ублажить репортеров и фотографов, Ричард Бертон созвал пресс-конференцию, на которой объявил о своем подарке ко дню рождения жены: граненый в виде сердца бриллиант стоимостью 50 тысяч долларов, на котором было выгравировано обещание в вечной любви.

«Я бы с удовольствием купил для Элизабет Тадж Махал, — заявил Бертон. — Но мне слишком дорого обойдется транспортировка».

Ричард даже попозировал перед фотографами, приложив ко лбу чудо-камешек. В оставшуюся часть пресс-конференции эта бесценная безделушка болталась на шее у семилетнего венгерского мальчишки, который по случайности забрел в зал.

Подобное капиталистическое самолюбование в социалистическом Будапеште вызвало возмущение в венгерских средствах массовой информации, а также среди некоторых юных знакомых Бертонов. Майкл Уайлдинг-младший отказался приехать к матери на день рождения, а сын Эмлина Уильямса раскритиковал Элизабет за ее страсть к излишествам и показухе.

«Вы хотите сказать, что Венгерская революция для вас ровным счетом ничего не значит? » — заявил он, отозвавшись об Элизабет как о «симпатичном пончике, увешанном бриллиантами и покрытом слоем косметики». Элизабет от обиды расплакалась, а Бертон тотчас поспешил заявить, что сколько бы они с женой не истратили на празднование ее дня рождения, точно такая же сумма будет пожертвована Детскому фонду ООН. «Мы с Элизабет делаем это ради того, чтобы наша совесть оставалась чиста», — заявил он.

Ричард, все еще избегавший алкоголя, умудрился пережить торжества, потягивая исключительно содовую. Однако вскоре после этого события до него дошла весть о смерти его брата Айвора. За несколько месяцев до этого, когда оба брата вместе находились в Швейцарии, Айвор упал и сломал себе шею. Оставшуюся часть жизни он провел, будучи полностью парализованным.

«Ричард относился к своему брату, как к отцу, — рассказывал Эдвард Дмитрык. — И смерть Айвора тяжело на нем отразилась. Ричард на несколько дней уехал на похороны в Уэльс. Когда он вернулся, то оказалось, что свое воздержание он оставил где-то в горах Уэльса».

Теперь Бертон пил с тоски и от злости, пил, можно сказать, не просыхая.

Чтобы ответить Бертонам взаимностью на их приглашение, британский посол и миссис Дерек Додсон устроили в их честь обед, который приурочили к восьмой годовщине их супружества. Туда были также приглашены швейцарский посол с супругой, Эдвард и Джин Дмитрык, Джои Хезертон и атташе американского посольства с супругой. Все вспоминают, что Ричард — и его пьянство — загубили вечеринку и огорчили буквально всех присутствующих, превратив ее в шокирующую пародию картины «Кто боится Вирджинии Вульф».

«Это был какой-то кошмар, — вспоминала супруга американского атташе. — Казалось, он затянулся на целую неделю, а не всего лишь на одну ночь. Ричард напился до чертиков. Он принялся строить из себя идиота и оскорблял всех присутствующих, в том числе и Элизабет. Между супругами завязалась настоящая словесная перепалка. Это был какой-то ужас! »

Ричард, прибыв в резиденцию посла, тотчас потребовал у лакея чего-нибудь выпить. Тот принес ему аперитив на серебряном подносе.

«Зачем совать мне это дерьмо! — возмутился Ричард. — Мне хочется выпить. Есть у вас что-нибудь покрепче? »

Элизабет схватила атташе за рукав. «Пожалуйста, помогите мне, — взмолилась она. — Я не знаю, что мне делать».

Пока подавали коктейли, Ричард пил без передышки, читая при этом дочери Додсонов стихи Дилана Томаса. Все присутствующие, затаив дыхание, слушали его глубокий, мелодичный голос, однако когда гости перешли к обеденному столу, Бертон оставил без внимания специально приготовленную для него куропатку и налегал исключительно на спиртное. Положив руку на бедро супруги атташе, которая сидела с ним рядом, он драматическим шепотом произнес:

«Надеюсь, ты ужасно рада, киса, что познакомилась со мной? »

«Только не с пьяным», — прозвучало в ответ. «Знаешь, а ты бы здорово смотрелась в кино». «Неужели? »

«Я бы повторил еще раз, да боюсь подавиться», — процедил Бертон сквозь зубы.

«Он беспрестанно повторял, как ему надоело быть актером, как это унизительно, — вспоминала его соседка по обеденному столу. — Казалось, что он ненавидит самого себя».

Без всякого предупреждения, Ричард повернулся к атташе и заявил:

«А ты ничуть не похож на американского дипломата. Зато похож на греческого».

Атташе в душе возмутился, однако, не желая оскорблять сидевшую рядом с ним Элизабет, промолчал. Супруга швейцарского посланника нервно заерзала и в результате оказалась следующей жертвой.

«Вы явно напоминаете мне голодного стервятника, — заявил ей Бертон. — Чего хорошего ждать от вас, швейцарцев».

«Ричард! » — одернула его Элизабет.

«Если у вас не найдется хороших слов ни о ком из присутствующих, то, боюсь, остаток вечера будет вам мало приятен», — сказала хозяйка.

«Совершенно верно», — ответил Бертон, громко рыгнул и вышел вон.

Оскорбленная пьяными выходками мужа, Элизабет извинилась перед каждым из присутствующих и всю оставшуюся часть вечера пыталась загладить вину тем, что старалась поддержать непринужденную беседу.

«Ее самообладанию можно было позавидовать, — вспоминал один из гостей. — Она оживленно разговаривала со всеми присутствующими и откровенно делилась своими проблемами. Помню, она обратилась ко мне с вопросом о том, как, на мой взгляд, следует воспитывать детей: «Как вы это делаете? » Она рассказала мне, что ее сын недавно ушел в коммуну, и она не знала, как к этому относиться. А еще она много говорила об антиквариате и хрустале — по всей видимости, у нее целая коллекция. Позднее Элизабет призналась мне, что она первая в семье, кто когда-либо разводился, и поэтому чувствует себя довольно униженно, но, по ее словам, она была просто не в силах оставаться замужем за Ники Хилтоном, потому что он ее нещадно бил».

На следующий день британский посол и его супруга получили огромный букет цветов, после чего последовал телефонный звонок от самого Бертона. Он извинился за свое вчерашнее поведение и пригласил их вместе с дочерью посетить съемочную площадку, чтобы посмотреть, как он работает. На их счастье, приглашение не распространялось на вечер — в противном случае Додсонам пришлось бы стать свидетелями повторения старой истории. Ричард, которому по плану предстояло допоздна сниматься на улицах Будапешта, прибыл в очередной павильон уже на взводе. Схватив Натали Делон за руку, он затолкал ее в «роллс-ройс» и укатил прочь.

«Это было начало долгого кошмара, — вспоминал режиссер. — Бертон нередко по утрам прибывал на студию уже будучи пьяным и всегда бывал пьян днем, когда съемки заканчивались... Но все его партнерши за исключением, пожалуй, одной мисс Лиззи — все равно влюблялись в него, и когда Элизабет уехала из Будапешта, он отвечал на их знаки внимания... »

Приближенные Элизабет поставили ее в известность о том, что происходит, и она перестала ежедневно сопровождать Бертона на съемочную площадку, появляясь только тогда, когда у него по графику стояла любовная сцена.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒