Побежденные 13 страница

... Вася тоже приподнялся, и вперил взгляд в небо. «Да ну? С чего ты взял? » - проговорил он. «О, даже Васек ожил! А по мне хоть Терентьев, хоть не Терентьев – все равно, кого шмалять! » - проговорил опять Мишка нарочито бодро. «Так, господа, короче говоря – предельная собранность! Это, возможно, лучший «фарманщик» в России! Повторяю – предельная собранность и меткость! » - проговорил Гриша: «Мишель, понял меня? » «Так что тут непонятного? Ясен пень, понял! » - проговорил бесшабашный смельчак. Рация зашипела: «Ау! Старый знакомый, вот я тебя и нашел! Привет с того света! » «Здорово, Терентий! » - ответил ему Гриша: «а что, искал? » «Пятый день ищу! Мне задание дали – тебя уничтожить! » «Ну, попробуй! Многие пробовали, до сих пор во сне являются – как живые! Пожалуй, лучше тебе с чертом сойтись в воздушном бою, чем со мной! » «А ты всё такой же, Буянов! Такой же небитый и самоуверенный! Ладно, погнали, что ли! » «Начнем, пожалуй! » Два смертельных врага разошлись и пошли навстречу. Завязался страшный и великий бой.

... Бой был долгим и утомительным. Оба летчика кидали самолеты в немыслимые виражи, творили, что хотели. На одном из виражей Терентьев применил свой коронный прием, резкий кивок и переброс через крыло, на несколько мгновений он получил преимущество, но Гриша вывел резко самолет броском вбок, и очередь просвистела мимо. У Терентьева было преимущество – больше было боезапаса. «Хорошо жарит, гад! Я уже вспотел! » - проговорил Мишка и дал две очереди. «Не бей в молоко, экономь боезапас! » Мишка удивился: никогда он не видел Гришу таким возбужденным и напряженным. Даже в схватке с пятерыми врагами он ничуть не напрягался и, казалось, играл с врагом, как сокол играет со стаей ворон. Но тут было дело тяжелое. Терентьев, однако, тоже уже вспотел. «Неуловимый, черт! » - проговорил он после очередного безуспешного виража. Они уже не менее пятнадцати минут играли друг с другом в страшную воздушную карусель. Оба устали от напряжения, победителем должен был стать тот, кто первый ошибется от усталости...

... И первым такую ошибку в пилотировании допустил Гриша, он сделал лишнее движение, и тут же длинная очередь вошла в его самолет, вскрикнул Мишка. Гриша быстро вывел самолет из-под огня. «Чего с тобой? » - крикнул Гриша. «Да задели, суки! » - выругался он: «руку подранили и бок! С самолетом-то как? » Гриша кинул его в очередной вираж: «слушается, старичок, что твое перышко! » - одобрительно проговорил Гриша: «ты стрелять-то сможешь? » «Смогу как-нибудь! » - Мишка морщился от боли, но держался, не желая выдавать, как ему тяжко. «Ну, добро! » Бой продолжался. «Этот Терентьев вправду черт, а не человек! » - проговорил Мишка: «братцы, если сознание потеряю, не серчайте! » «Надо выходить из боя! » - проговорил Вася. «Ты чего? Нет, я не привык один на один пасовать! » - проговорил Гриша. «Ты понимаешь, человек сейчас потеряет сознание и мы будем беззащитны сзади! » «Не, дудки, он не увидит моего бегства! Лучше сгореть, чем бежать! » «Для тебя неважна жизнь твоего друга, только твоя репутация! » «Я буду сражаться, и точка! » - проговорил Гриша, кидая опять самолет вбок: «и не отвлекай меня от ведения боя, понял? » «Всё я понял! Не зря тогда Серега от тебя ушел! Наумова помнишь?! » Гришино лицо дрогнуло – он не мог забыть Наумова... Время прошло много, но Наумова он помнил, и совесть по-прежнему ему твердила – это ты был причиной его смерти...

Но Гриша не вышел из боя, на очередном вираже у него была мысль – вот сейчас кинуть вбок самолет и на форсаже уйти вверх, тянуть до своих, если Терентьев будет преследовать, ему помогут его друзья-летчики... Но гордость не позволила ему сделать этого... Он продолжал бой... Из последних сил крепился Мишка, истекая кровью... Он не хотел жаловаться... Вася, наконец, не выдержал: «поворачивай! Выходи из боя! » - заорал он на Гришу. «Голос не повышай! Я не выйду из боя! » - перешел тоже на крик Гриша. «Поворачивай! » Вместо ответа Гриша со злостью предпринял головокружительный маневр, в глазах потемнело от перегрузок, у самолета затрещала обшивка, загудели винты, и все-таки Гриша совершил этот маневр... Терентьев никак не ожидал такого... Гриша оказался сверху... «Ага, сволочь, не ждал такого! » - закричал он в упоении: «давай, Васек! » Вася навел пулемет и открыл огонь, Гриша строчил и из крыльевых пулеметов... Терентьев кинул самолет вбок, но уйти от очередей не смог – самолет подбросило, дернуло, Терентьев еле вывернул его. Вскрикнул раненый штурман. «Димка! Живой? » - крикнул Терентьев. Димка не ответил – он бессильно висел на ремнях...

«Вот так, а ты говорил! » - усмехнулся Гриша: «от нас, брат, не уйдешь! » - он включил рацию: «ну что, Терентьев, разик я тебя убил, и второй разик убью! » «А хрен тебе! » - Терентьев вдруг совершил на израненном самолете маневр и стремительно пошел прочь. Гриша приготовился его преследовать: «уходит, черт везучий! Далеко не уйдет! » «Ты сошел с ума! У нас бензин уже кончается и боезапас на исходе! » - проговорил Вася: «у нас человек умирает! » «Димка, ты живой? » «Живой вроде! » - простонал тот из последних сил. «Вот и славно! » - Гриша пустился в погоню, однако Терентьев прилично оторвался. Гриша сплюнул: «не догоним! Ушел все-таки! Ничего, больше не сунется, теперь понял, кто в небе главный! »

... Они довели «Фарман» до аэродрома, где уже все толпились, ожидая их. Гриша сразу узнал в толпе Ирину. Он посадил самолет и выскочил из кабины. Тут же к нему бросилась Ира: «милый, ты жив! Я так боялась за тебя! Слава Богу! » - и поцеловала его в губы. «Не сейчас, Ириш! » - хмуро проговорил он. За ним выбрался Вася, а потом достали Диму. Он был весь в крови, и пульс его замер навсегда... Веселый, отчаянный Димка был мертв, мертв от потери крови... Вася остановился напротив Гриши: «ну, что ты хочешь мне сказать?! » «Успокойся! » - проговорил Гриша. Их обступали летчики: «что у вас за спор? » «Он знает! Это ты его убил! » - кинул Вася. «Что ты сказал? » «Что слышал! Хочешь – вызывай на дуэль! » - Вася плюнул и пошел прочь, а Гриша сел на крыло самолета и закурил...

... Елена плескалась в ванне, и была на верху блаженства... Она уже давно не верила в то, что всё это существует – ванна, мягкая пенка от шампуня, теплые дома, пуховые перины... Это всё – из другого мира, это просто химера, несбыточная мечта. Долгие месяцы она спала под открытым небом, или в холодных казармах, ютилась на постоялых избах, она пропахла потом и кирзою, ее нежные, красивые ножки были сбиты и стерты от постоянного ношения сапог, а руки были в ружейной копоти, в мозолях... Но всё это для нее кончилось... Всё было позади, вот только надолго ли?..

... Она помнит страшные бои за Екатеринодар... Они упорно рвались в город, теряя лучших, храбрейших, но не сдавались, вели бои на улицах города... Она помнит, как они залегли на асфальте под пулеметным обстрелом... Они – как на ладони, ничем не защищенные от убийственного огня. Какой-то офицер пробовал поднять их в атаку, он вскочил... И тут же рухнул... И тогда она вдруг почувствовала прилив небывалых сил, и она вскочила с асфальта, и закричала: «Ура, братцы!!! В атаку!!! » Тут же, как один, поднялись бойцы и через несколько минут уже смели заслоны красных, уничтожили их пулеметные гнезда, но она этого не видела... Разорвавшаяся рядом граната швырнула ее об асфальт... Она потеряла сознание и очнулась в полевом санбате. У нее оказалась только легкая контузия, и она через два дня мужественно вернулась в строй... Но Екатеринодар не был взят... Потери были ненужными, весь поход оказался неудачным... Был убит Корнилов, легендарный командир, был убит полковник Неженцев[31], его заместитель, войска отступали... Зима сковала землю, не хватало теплого обмундирования... Но бойцы продолжали воевать... Эти люди не собирались сдаваться...

... Бойцы доходили до крайнего остервенения. Елена помнит, как они вошли в какую-то станицу... Бойцы не ели ничего два дня, были злобные и уставшие... В станице начался форменный погром... Кто-то пустил слух, что станичники помогали красным. Добровольцы начали грабеж, у одной женщины отобрали свинью и зарезали, она заголосила: «Ироды! Что же вы творите, кровопийцы!? » «Замолчи, дура! » - прикрикнул на нее один из добровольцев: «Заткнись, а то придушу! » «Будь ты проклят, ирод поганый! » Доброволец в бешенстве выхватил саблю и ударил ее по голове, она рухнула на снег, заалевший от хлестнувшей струи крови... Лена кинулась к нему: «что же ты творишь, гад! » «Ты чего, тоже хочешь?! » - вскинулся чернявый, давно небритый, страшный, на бандита похожий доброволец: «Я и тебя сейчас огрею, гадюка! » «попробуй только! » - она подняла винтовку: «только подойди, убийца – пристрелю! » «Тихо вам! » - явился ротмистр, с которым она недавно провела ночь: «ты чего, капитан, совсем страх теряешь? Это ж Ленка! » «А что она лезет? » «А ты бы саблей поменьше махал! Зачем бабу убил? Баб – их ласкать надо, а не убивать! » - проговорил со сладострастной улыбочкой ротмистр. Тот чего-то буркнул и пошел прочь. «Лен, успокойся, пошли выпьем лучше! » - проговорил ротмистр: «да повеселимся чутка! » «Я не пить с тобой, не веселиться не хочу, я вам не шлюха! » - проговорила Лена с нахлынувшей ненавистью: «всю жизнь вы мне испохабили, гады! » Ротмистр удивленно пожал плечами, она пошла прочь.

... Их часть наконец пришла на отдых. Лену вызвал к себе командир – Вельегорский. «вы хорошо сражались! Вы наша новая Жанна Де арк! » - проговорил он уважительно: «Вы – гордость нашей России! » «Спасибо! » - проговорила Елена равнодушно. «Но вы неважно выглядите! Не хотели бы побывать в отпуске? Вы его заслужили! » «Хотела бы! » Она смертельно устала. Не только от бессонных ночей, от постоянных боев, дорог, недоедания, более всего она устала морально. Добровольцы на ее глазах превращались в холодных, циничных скотов, последними каплями ее терпения стала картина, когда добровольцы изнасиловали захваченную в плен красную санитарку, совсем еще девочку. Елена кинулась тогда к самому генералу Фиронову, требуя остановить это безобразие, но Фиронов ответил ей грубовато: «это не вашего ума дело! Если вам, барышня, что-то не нравится, то мы вас не держим в нашем отряде! » Елена ничего не могла сделать более, она просто села и курила, а перед ее глазами стояла та страшная картина, тот ужас, что случился с ней... Ей хотелось пойти, взять пулемет и перестрелять всех этих животных, именующихся «великомучениками за дело великой России». Но она этого не сделала... Она только курила одну за другой цыбарки, не жалея махры... Потом она достала свою винтовку, зарядила ее, и поглядела в дуло... Оттуда на нее смотрела ее смерть... Как хорошо бы всё завершить! Успокоиться! Но она не смогла... Нет, несмотря ни на что, Елене хотелось жить... Она долго сидела и глядела, как загипнотизированная, на черный немигающий глаз смерти, и выбрала жизнь... Тяжкая, страшная, ненужная, это все-таки была жизнь...

Ей выписали отпуск, но она не знала, куда ей ехать... Она всем была чужая... Лишь бы просто уехать подальше от этой вакханалии, от этой крови и грязи, от людей, ставших зверями... Она отправилась в итоге в Ростов, где сняла себе номер в гостинице. Здесь ничего не указывало на то, что совсем рядом кипела война. Здесь были богатые ресторанчики, в которых танцевали слетевшиеся сюда со всей России танцовщицы весьма фривольные танцы, здесь были чистенькие, прибранные гостиницы, на бульварах попадались упитанные, солидные люди в котелках, в пальто, дамы в мехах, и о войне напоминали только редкие развалины на окраине да большое количество людей, одетых в шинели. Она глядела на это сытое, довольное общество, вспоминала, как они шли в атаку по пояс в ледяной воде под огнем пулеметов, и думала: «ну неужели за этих вот... за это вот богатенькое стадо мы лили кровь? Как глупо, как глупо! » Она ненавидела этот сытый, довольный мир, который не собирался уходить в небытие, несмотря ни на что... Где-то в Петрограде люди питаются сухими корками, а здесь – рекой вино, танцы, дорогие угощения... Лена с тоской глядела на всё это и думала про то, что она что-то неправильно сделала в этой жизни, допустила какую-то страшную ошибку... Страшную и непоправимую...

Но потом, когда она ступила в ванну, и отмыла от себя с накопившейся фронтовой грязью, казалось, весь негатив и злобу, по ее телу разлилась приятная истома, блаженство, и она вспомнила о том, что она, в конце концов – молодая, красивая женщина... Она плескалась в ванне и думала, какой нелепый она путь себе выбрала, когда можно же жить так... Какое счастье – теплая вода, хорошее кушанье, крепкий сон на мягкой кровати... Ну что еще надо для счастья? Зачем ей возвращаться в эту фронтовую грязь?! Ради чего?! Нет, хватит, Лена, навоевалась ты, настрадалась! Надо бросить всё, забыть и начать жизнь сначала!

... Лена льстила себя надеждами, что всё еще не так плохо, всё еще будет у нее, и жизнь можно еще наладить, но в где-то в самой глубине души маленькой, но острой иглою колола мысль: нет, время вспять не повернуть, и ничего вернуть нельзя...

... Хорунжий Прохор Бушуев ненавидел службу в пехоте лютой ненавистью. Он проклинал тот проклятый бой с какой-то небольшой бандой красных, тот проклятый осколок, который искалечил его ногу, проклинал неумелого доктора, который вылечил его так, что в итоге он остался хромым на всю остальную жизнь. Он, лихой рубака, кавалерист от Бога, с тоской думал о том, что теперь он – жалкий пехотинец, под команду которого отправили всех худших. Лучшие казаки служили в коннице, в пехоте же была беднота, иногородние, разные калеки, старики, и, наоборот, необстрелянный молодняк. Бушуев пил и ругался, срывал на подчиненных злобу, а уж если брали пленных, то все знали – Бушуев, в соответствии с фамилией, бушевал вовсю – он собственноручно рубил их шашкой.

... Серега ему сразу не понравился. «Ну и какого хрена ты к нам? » «Так распорядился атаман ваш! » «Атаман, блядь! » - ругнулся Прохор: «А что ты могешь-то? » «Да всё могу! » «Ой ли? А слабо со мной на кулаках, а? Давай так – ты меня на кулаках поборешь, я тебе дам командовать взвод, а если я тебя – будешь у меня нужники чистить! » «Не боишься зубы потерять-то останние? » Прохор искривился: «шутить будешь, сука! Ну, давай пошуткуем трохи! Становись! » Серега решительно встал. Бушуев был огромен и страшен, обросший клочковатой бородой, с пудовыми кулаками, вмятым носом, с подгнившими зубами. Но Серега его не боялся. Он таким громилой не был, но был ловок и знал немало приемов рукопашного боя. «Ну что, давай что ли, поручик, наседай! » «А сам стремаешься трохи? » «Я стремаюсь? Да я тебя, комара! » Огромный Прохор надвинулся на него, нанес удар, другой, Серега уклонился, он уходил, выжидая, и, найдя момент, нанес могучий удар под дых казаку. Тот пошатнулся, но тут же ударил сам, однако Серега снова ушел от его удара, и все-таки казак его достал, как молния ударила Серегу, он зашатался, но успел оправиться и уйти от нового удара. Лицо заливала кровь, но он снова увернулся и нанес свой удар, прямо в страшное лицо противника. На них уже собрались поглазеть казаки, они кричали шумно: «давай, бей его! » «Прохор, сади! » «Во дають! » «А паренек молодец, держится! » «Наш, видать сразу! » Наконец, все-таки Серега смог ударом повалить казака, тот резко встал и снова надвинулся на Серегу, всё вдруг мелькнуло и пропало... Прохор резко выпрямился, но лицо и борода его была в крови – Серега крепко его отделал. «Со мной не забалуешь! » - сказал он довольно: «А паря молодец, служить могет! » «Слышь, Максимыч! » - обратился к Прохору его друг – тоже бывший кавалерист Микола Прокофьев, по казачьему обычаю, называя его по отчеству: «А ты не убил паренька-то? » «А я почему знаю, убил али нет? Не будет с Бушуевым спор спорить! Хде лекарь Гринька? » Гринька – сутуленький молодой паренек из иногородних, быстро подбежал: «я туточки, господин Хорунжий! » - с долей подобострастия сказал он. «Поглянь, че он тамо? » Гринька нагнулся над Серегой: «живой! Только оглушен сильно, шо твоим снарядом! » «То-то же! Нехай знаить наших! » Серега постепенно приходил в сознание. «Очухался? Ну, слухай, про нужники я трошки пошутковал, иди, служить будешь во взводе Матвея Бульбина! И готовься – завтра мне покажешь, как ты обращаешься с оружьем, а то мне про тебя напели сказок, сам тебя в деле глянуть желаю! На кулаках вижу, могешь, если с винтарем и с пулеметом так же – будет тебе здеся уважение и почет! »

... Несмотря на шибко горячий прием, вроде встречи Тарасом Бульбой своих сыновей, Серега почувствовал здесь себя в своей стихии. Матвей Бульбин оказался веселым, бойким казачком, лишившимся в какой-то драке глаза, но незлым. Другие вояки здесь были тоже людьми простыми и с виду незлобными. Серега в их глазах был человеком, который заслуживал уважения, так как эти люди силу уважали больше всего, а слабости не терпели. Хуже всего здесь жилось иногородним, которых было немного, и держались они особняком. Казаки с ними особо не общались и обычно заставляли: «эй, желторотик, принеси то, принеси сё, дай махры! » «Так я не курю! » «А мне то неинтересно, куришь ты аль нет, сказано – принеси махры, дык принеси! » И иногородний покорно исполнял волю казака. Казаки любили пить, играть на гармонике, плясать, причем некоторые мастерски отплясывали с двумя шашками, соревновались в том, кто лучше швырнет нож, устраивали драки «стенка на стенку», причем двое дрались, а другие охотно делали на них ставки, а иногда так спорили, поддерживая своих, что дело заканчивалось общей потасовкой. Часто в таких потасовках им доставалось серьезно, но через некоторое время казаки мирились, и еще недавно садившие друг друга казаки пили вместе и распевали казачьи песни...

... Матвей к Сереге благоволил, как и сам Прохор. Серега показал, что он отлично стреляет, обращается с пулеметом, орудует и шашкой, и штыком. «Знатный боец! » - проговорил Прохор: «с такими не пропадем! » Серега сразу понял, что здесь особняком, как в белой армии, долго не продержишься, и потому постоянно участвовал в казачьих посиделках, разучил ихние песни, и даже иногда дрался с ними. Серега чувствовал, как становится таким же казаком.

... Война на время затихла. Пыл красных иссяк, белые собирали силы, изрядно потрепанные, для грядущего удара. Зима приостановила военные действия, в холод никому – ни белым, ни красным, вылезать из теплых землянок не хотелось, война шла где-то на Кавказе, где было не так холодно, там она кипела вовсю, и, судя по слухам, заканчивалась полнейшей победой белых. Серега чувствовал отдохновение от боев, от убийства, пил самогон, пел песни, разучивал казачьи пляски и думал, как хорошо бы было, чтобы война и совсем закончилась. Казаки тоже не горели особым желанием воевать, хотя и обладали все бесшабашной храбростью и лихостью, но их война и дела в России не трогали никаким образом. Серега иногда наведывался в близлежащую станицу, где он познакомился с красивой казачкой Дуняшкой. Дуняшке было всего двадцать четыре года, тем не менее, у нее уже было двое детишек. Ее муж погиб еще в Германскую, и Дуняшка была бабой «дюж веселой», как говорили про нее казаки. Хозяйство у нее было небольшое, она жила одна и по хозяйству ей никто не помогал, она вынуждена была в одиночку тащить хозяйство и воспитывать детишек. Несмотря на это, она сохраняла веселость и молодую привлекательность. Серега с огромной охотой приходил к ней порой, и она отдавалась ему со всем пылом темпераментной южанки-казачки. Серега привязался к ней всем сердцем. Однажды он сказал ей: «послушай, Дуняш, хорошо-то как мне с тобой! » «И мне с тобою! Чудной ты, Сергунька, не такой, як все! » «А какой я? » «Ты и на казака мало похожлив, и на рабочего, и на офицеря! Особливый ты якой, хороший... » «Я просто люблю тебя! » Она улыбнулась: «мне никто ишо такого слова не говаривал! Я и знать не ведую, як энто – любить! » «А муж? » «Муж-то? » - она засмеялась: «муж-то мой со мной не шибко гутарил – весь день то в работе, то на рыбалке, то в карты с друзяками играл да трубку курил, приходил только ночью, а то и не приходил – по жалмеркам путался! Бывало, и поколачивал крепко! Яка уж тут любовь! » «А ты что ж? » «А шо я? Я ж жинка, мне гутарить не положено шибко! Он по жалмеркам гуляить, а я дома сижу, по хозяйству бегаю! » «Ну, а вышла-то за него по любви? » Она засмеялась: «шо ты гутаришь-то глупостя! Яка уж там любовь! Хто меня спрашивал-то? Отдали – и всё! » «Бедная... » - он погладил ее по спине. Она вдруг заплакала. «Ты что? » «А нишо... Сергунюшка... первый ты меня пожалел, первый мне слова хорошие сказал... Никогда еще я такого не слышала ни от кого! » «давай мы с тобой век проживем, а, Дуняша! » - он крепко обнял ее: «детишек растить будем, горя не будем знать! » Она улыбнулась невесело: «Брось гутарити глупостя! Ты не казак, Сергунюшка, мои не поймут меня, коли я за тебя выйду! Да и не нужна я тебе! Вот весна настанет, пойдешь воевать, и меня забудешь! Только сейчас будь со мной! » - она впилась в его тело своими цепкими, сильными пальцами... Серега вздохнул... Между ним и этой несчастной, но сильной девушкой лежала огромная пропасть... Кто он? Рабочий, воюющий против рабочих, офицер, стрелявший в офицеров, казак без капли казачьей крови, летчик, покинувший небо... И впереди его ждут еще долгие месяцы тяжелых и бессмысленных боев, братоубийственных и страшных...

... На полях уже таял снег, сквозь рваные тучи проглядывало еще не теплое по-весеннему, еще холодное, зимнее солнце. Черные грачи, вестники весны, прыгали по ветвям, мрачно каркало воронье, певчих птиц еще не было... Только воронье вилось над землей, на которой таял снег, обнажая прошлогоднюю грязь и бурьян... Выступала казачья запасная сотня в поход... Снова начиналась война... Серега уходил, не простившись с ней, не успел... Не было в его сердце любви, только туповатая тоска, которая скоро пройдет, после первых же боев... Кровь, смерть, война сотрет лицо этой девушки, как стерло лица других, встречавшихся ему на дорогах войны простых русских девушек... Каждая из них могла бы дать ему счастье, но оставила лишь следы тоски по себе... Тоски о несбыточном счастье, которое так близко, но которое нельзя ухватить...

... Ермолаев опустился рядом с Терентьевым, который курил в одиночестве. Молча протянул ему стакан: «держи! помянем! » Налил из фляги тяжелого неразбавленного спирта. Летчики выпили не чокаясь. «Хороший был парень! » - проговорил Саня Ермолаев. «Это я его не уберег! Я ошибся! Понимаешь, я ни разу не терял стрелков... » «Понимаю... Не вини себя... » «Я всегда был лучше его, всегда! Но я не просчитал его маневра... Он совершил невозможное... » «Послушай, Терентьев... Спасибо тебе за всё... Я освобождаю тебя от этого задания... Придумаем что-то другое... » «Нет! » - проговорил Терентьев спокойно: «я убью его! Димка перед смертью тоже попал по нему, кажется, его стрелка ранил... Я убью его! » «Зачем это тебе? » «Я докажу ему, что я лучший! » Ермолаев вздохнул: «Ты всё доказываешь, что ты лучше всех... Не за то ты воюешь, Терентьев... Ох, не за то... » «Как умею, так и воюю. Разреши доделать начатое! Разреши за Димку расквитаться! Он был счастлив со мной летать, верил в меня, как в лучшего аса в мире! » «Ну, что ж, Терентьев... Летай, машину дадим новую! Только с кем теперь полетишь? Штурман твой ранен и в госпитале теперь... » «штурман мне не пригодится, я не на бомбежку иду! » «ты что, в одиночку лететь собрался? » «Нет, я предлагаю облегчить самолет и взять стрелка только! » «Что ж, дело, брат! Только тогда у тебя на пулемет меньше будет! » «Да ладно, справлюсь крыльевыми! » «Ну гляди. Кого же в стрелки теперь возьмешь? » «Есть одна думка... » «Никиту, что ли? Он не будет стрелять по Буянову, и я его понимаю! » «Нет, не Никиту. Таню! » «Таню под пули подставить хочешь? » «Это не повторится! Я клянусь тебе! Отдай под трибунал, если я вернусь с ее трупом! » «Хорошо, Терентьев! Я попробую ее уговорить! » «Спасибо, Саня! » - они пожали друг другу руки крепко...

... Войдя к Ермолаеву, Таня крепко затворила дверь. «Я пришла! » - проговорила она и расстегнула верхнюю пуговичку. «Таня... Я тебя позвал не для того... » «А для чего же? » «Таня... Послушай меня, только не перебивай... Ты знаешь, что сегодня произошло... Терентьев потерял в бою стрелка, своего друга... Ему нужен новый стрелок... Я кривить не буду – он воюет с Буяновым, с опаснейшим асом белых... Так вот... Я знаю, что ты не любишь его, даже ненавидишь, и понимаю тебя... Вместе с тем хотел бы тебя просить... Ты меня понимаешь, о чем... Поверь мне, Таня, это очень нужно! » «Я согласна! » - тихо проговорила Таня. «Что? Я не ослышался?! » «Я согласна! Кроме меня, только Никита может попасть по нему в воздушном бою, но он не будет стрелять! » «А ты будешь? » «А я буду. » Таня глядела ему прямо в глаза, и ни один мускул не дрожал на ее лице. «Спасибо тебе, Танюша... » - проговорил он. «Я пойду... » «Да... иди... » Она встала... Он поглядел на нее и вдруг просто проговорил: «останься, Таня... Я не хочу, чтобы ты уходила» «Как скажете... » - она равнодушно села и начала расстегиваться...

... Когда Таня садилась в кабину, ее окликнули. Она обернулась. Это был Никитка, ее дружок Никитка, с которым они уже три дня не разговаривали... «Таня... Вот, узнал, что ты летишь... Зачем тебе это? » «Кроме меня, никто с этим не справится! » «Там же Вася, твой друг, твой парень бывший... Там Гриша... Подумай, он за тебя стрелялся... » «Так надо! Они враги, и я буду стрелять! А ты, кажется, это еще не понял! » «Не понял, черт меня дери, не понял и понимать не хочу, мне Гришка не враг, мы с ним огонь и воду прошли, он меня от смерти спасал не раз! » «Поэтому доверили мне, а не тебе! » «Никита, хорош базар вести, нам пора лететь! » - проговорил строго Терентьев. «А я с тобой базар не веду и вести не собираюсь! » - грубо отрезал Никита. «Что, и победы не пожелаешь нам? » - проговорила Таня иронично. «Нет, не пожелаю! Вася и Гриша – мои друзья! » «Значит, хочешь, чтобы я погибла? Так ведь, Никитка? » «Нет, я хочу, чтобы вы вернулись домой и они вернулись! » «А так не получится, Никитка! Одному из нас сегодня не придется вернуться! Так жизнь сложилась! Ну, до свидания, дружок! »... Он долго глядел вслед ушедшему в небо самолету... Подошел Саня Ермолаев. «Что, переживаешь, братец? » Никита посмотрел к его прямые, честные глаза, ненависть перекосила его: «ты мне не братец, я тебя ненавижу, гад! Ты у меня Таню украл, сволочь! Снова с ней ночь провел?! Завидно на чужое счастье стало?! » «Успокойся, Никита! Никого я у тебя не уводил, сама она ко мне пришла! А знаешь, почему? А потому что ты безыдейный, воюешь, а не знаешь сам, за что воюешь! И до конца идти не готов, если что! » «А ты готов, как я погляжу! Небось, и мать и брата бы убил, коли они бы белыми были! » «Может быть, и убил бы! Мои братья вот» - он кивнул на летное поле: «вот кто сейчас мои братья и родные! А ты этого всё никак не поймешь! » «Разные мы с тобой, командир! » - проговорил Никита: «врезал бы я тебе, да под трибунал идти неохота, и так Макарка про меня трубил особисту! небось, я уж на подозрении! » «Так врежь, Никит, хочешь, отойдем, и ты врежешь, я же не обижусь, коли тебе от того лучше будет! Врежь, жалится не буду, вот слово летчика! » «Да руки марать неохота! Жизнь тебе врежет, командир! Разрешите идти, что ли? » «А я тебя и не вызывал! »

«Непривычно вдвоем на «Фармане», без штурмана лететь! » - проговорил Никита. «Ага! » «Слушай, Тань, спасибо тебе... » «Да ты не меня благодари, ты Ермолаева Саню поблагодари! » «Но ведь ты согласилась все-таки... Скажи, а ты все также меня ненавидишь? » «Да, Терентьев, ненавижу! » «И правильно... Я сам себя за тот поступок ненавижу порою... Не знаю, что на меня нашло тогда... Понимаешь, я спасти своих хотел! » «Да всё я понимаю, не надо слов, Терентьев! Слова ничего не изменят. Ты скажи лучше: знаешь, где его искать-то? » «Знаю! Я знаю, он опять туда прилетит! Он теперь не успокоится, пока меня не ссадит! Я его хорошо знаю! » «Да и ты ведь не успокоишься! » «И я не успокоюсь! » Они продолжали полет молча. Таня снова замкнулась, ушла в себя, и попытки Терентьева ее разговорить уже не имели успеха. Она знала, что ничто не сможет уже изменить ее мнения об этом человеке, даже если он спасет ее от верной гибели, рискуя собой, она не сможет простить его...

... Гриша Буянов тоже теперь рыскал по небу без штурмана. Вася отказался с ним летать. Гриша плюнул и решил, как и Терентьев, временно полетать на «Фармане» в варианте чистого истребителя. Но ему не давали покоя слова Васи: «теперь я понимаю Серегу, почему он с тобой летать не захотел! » «Брось, Вася, он бы все равно умер! » «Нет, он бы не умер, был шанс спасти его! Ты выбрал собственное тщеславие! Ты ради победы над Терентьевым угробил человека! » «Это война, если ты еще не понял, тут каждый день кто-то да погибает! » «А я устал от этого! » - проговорил Вася: «я всегда мечтал просто спокойно работать, трудиться, заниматься живописью, хоть у меня и не было таланта. Я не хотел никого убивать, а в итоге только и делаю, что убиваю, и добро бы чужих – а то своих! » «Вот ты как запел?! Устал он?! Ну, давай, дезертируй из нашей армии, живи себе спокойненько, пока другие за тебя кровь льют! » «Слыхал уже, не пронимает! И за меня лить кровь не надо – того я не прошу! А только я с тобой больше летать не буду! » «Да на здоровье! Только я тебе честно скажу – ты тут держался, покуда я был за тебя! А теперь хрен кто с тобой захочет летать! » «Не захотят и черт с ними! Переведусь в пехоту! » «И подохнешь ни за грош в первом же бою! » «Ну и подохну, тебе-то что? Моя жизнь, моя и смерть! » «Дурак ты! Думаешь, мне просто будет друга своего потерять? Я ж о тебе переживаю! Хороший ты парень, но дурак! » «Какой есть! »

На Гришу гнетуще действовала размолвка с Васей. Все-таки он уважал Васю, и не только как отличного штурмана и стрелка. Он еще уважал его за то, что в нем было нечто, чуждое Грише. Какая-то своя внутренняя правда, цельность и убежденность. Тем более, теперь и на Гришу летчики смотрели искоса, и в стрелки никто не хотел к нему теперь идти. «А еще вчера все мечтали об этом, черти» - думал он. Согласился только бравый Женька Тихонов, но Женька был не самым лучшим стрелком и Мишку заменить собой не мог... Одним словом, Гриша понимал, что рассчитывать ему придется лишь на себя, на Женьку, несмотря на его хвастовство, расчет небольшой...

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 121314 15 Следующая ⇒