Побежденные 11 страница

... Серега не спал третьи сутки, их роту и другие полудобровольческие роты мотали туда-сюда который день... Казалось, враг был всюду... Люди чертыхались, воевать не хотели... В роте осталось всего лишь человек тридцать – почти все остальные либо погибли в боях, либо просто сбежали к красным, и таких перебежчиков было большинство. Витя Гусаров погиб в одном бою на его глазах. Ему оторвало ноги разрывом, он просил добить его, но Серега не смог этого сделать. На глаза его впервые надвинулись скупые слезы... Другой его друг, Ваня Губницын, бежал к красным. Он предложил Сергею тоже бежать. «Ты чего?! Бросить нас хочешь?! » - проговорил Серега. «А что мне тут ловить?! Ты сам видишь, наши все воевать не хотят! Да и за что?! » «Месяц назад ты другое говорил, было за что, а как солоно стало – так бежать собрался?! » «Да ты сам подумай – за что мне тут гинуть?! » «Сам говорил, большевики стреляют да под пули бросают людей! » «Так-то так, да хоть там все наши, рабочие, а здесь что? Генералы да офицерье нами владеют! » «Ну, и иди! От меня-то чего хочешь? » «А то хочу – пошли-ка со мной, а? » «Легко ты говоришь! После того, как я белой ротой командовал и побил ихних столько! » «Ну и что! Искупишь в бою! » «Нечего мне искупать, я ни в чем не виноват! » «Ну гляди, бывай! » - он протянул ему свою могучую, мозолистую руку. Серега пожал ее, и почувствовал, как снова в сердце закрадывалась тоска: «Оставайся, Ванек! Вдвоем мы сила! » «Нет, Серега, подурил – и баста! Пора к своим возвращаться! » «Смотри, не шлепнули бы тебя! » «А шлепнут – значит, так на роду написано! Пятый год смерти в лицо смотрю – не впервой! » «Жаль, Ванек! » «И мне... » Они обнялись на прощание, и он ушел в темноту...

... Наконец они отошли на отдых, Сергей уже лег и провалился в сон... Будят... Он долго не просыпался... «А... Что такое?! » - наконец проговорил он. «Серег, там это... » - к нему обращался его ординарец Колька: «там это, к себе полковник Васильев вызывает! » «Какого черта?! Ты бы ему сказал, что я три дня не спал! » «Серег, да с ним хрен поговоришь! Ругается, орет, сука! Совещание, вишь ли, срочное! » «Пропади он пропадом! » - проговорил Серега. Колька не скрывал своего пренебрежения к проклятому офицерью, и все же воевал в белой армии. Хотя не сказать, чтобы он был лучшим военным в роте – далеко нет. Его отослали в роту из тыловой службы, где он, видать, устроился хорошо и слегка проворовался. Как он объяснил Сереге, сам он не воровал, но на него списали растраты его непосредственного начальника – подполковника Ильина. Колька смог быстро стать его ординарцем, впрочем, обязанностей у него не было особенно никаких. Под пули он старался не лезть и предпочитал лучше побегать по разным «связным делам». Серега наскоро оделся и, чертыхаясь, поплелся в командирский блиндаж...

... Полковник был грузным, усатым человеком, с хмурым, неприветливым взглядом. С ним рядом примостились еще два старших офицера – один из них имел лицо горького пьяницы и глаза убийцы, звали его Никита Перелыгин, второй – обладатель «золотого оружия»[29], довольно известный среди белых рубака и приличный самодур Бакуров. Перед ними сидело несколько командиров «полудобровольческих» рот – ротмистр Вакуненко, корнет Вылузгин, поручик Минаков, штабс-капитан Рогозов. Серега нехотя доложился, войдя. «А, явился, орел! » - саркастично проговорил полковник: «где тебя носит?! Ждем тебя уже полчаса! » Сереге хотелось ему плюнуть в лицо, но он сдержался и процедил, сжимая зубы: «виноват, господин полковник! » «Садись уж! » он присел. «Ну, что я вам скажу, господа? Для чего я вас тут собрал, как вы думаете? » «А хрен тебя знает, дурак потому что! » - думал Серега. В серах лицах других командиров, тоже не спавших по нескольку суток, он увидел примерно такое же выражение, как у него. Всем нестерпимо хотелось побыстрее пойти спать. «Вижу, никто не догадывается! Думаете, «Георгиев» вам принес за ваш героизм?! А вот и нет! Как раз наоборот! Хочу вам сказать: вы все просрали наш левый фланг! Вы не смогли даже немного задержать врага, вы при первом серьезном ударе рассыпались и не смогли заставить сражаться ваш сброд! Я ведь знаю, что половина ваших молодцев перешла на сторону красных! И как это объясните?! » - бушевал полковник. «Вы нас собрали за тем, чтобы прорабатывать? » - тихо, но твердо проговорил пожилой штабс-капитан Рогозов. «А вы мне не дерзите! Пока наши офицерские части стоят, как стена, и горстка наших офицеров разгоняет толпы красной нечисти, вы позорно бежите и не сопротивляетесь толком! Вы хоть понимаете, что делаете!? Почему солдаты не хотят воевать? » «Устали стрелять в своих братьев. Наши солдаты – такие же крестьяне и рабочие, как красные... » - проговорил Вакуненко, человек, которого все уважали: он в свое время получил ранение, еще в шестнадцатом, после которого его хотели списать навсегда, но он попросился на фронт и вернулся обратно. А всего он был трижды тяжело ранен на той войне. Но полковник, очевидно, не знал об этом. Он злобно поглядел на него и прошипел: «это красные для них – братья!? А почему вы, ротмистр, не объяснили им, что они им никакие не братья, а враги, которых надо стрелять, рубить, колоть штыком, уничтожать, как сорную траву!!! Эти братья... церкви, села посжигали... расстреляли стольких наших, замучили, девушек наших сильничали... А вы мне тут что-то лепечете про то, что они братья!!! Может, и вы считаете их братьями? » «Нет, не считаю, потому и с вами! И я думаю, что сейчас не самое лучшее время для выяснения того, кто в чем виноват! Можно и до утра отложить! » «Да вы... Как вы смеете... » - полковник побагровел: «здесь я решаю, когда и для чего время! Устали, что ли? Отступать устали!? » «Что с него взять, быдло! » - проговорил Перелыгин: «быдло и есть, и будет отступать! Казарва и мужичье воевать не будут, только настоящие добровольцы способны воевать с красным сбродом! » «Слушай, ты! » - Вакуненко резко встал. «Сядь, Леш, не стоит! » - попытался его успокоить не склонный к конфликтам Минаков. «Нет, как раз стоит! Тут господин майор изволил заметить, что я есть быдло! А что вы называете быдлом?! То, что мой батя всю жизнь пахал на заводе, и я эти погоны... » - он постучал по ним пальцем: «я их добыл своим потом и кровью на войне – это так! Для вас я быдло, стало быть, коль во мне голубая кровь не течет! Так, что ли? » «Не так! » - проговорил Перелыгин: «воевали бы нормально, вас бы никто не трогал, а вы не воюете, а только бегаете! » «Я бегаю?! Да?! А это ты видел?! » - он начал остервенело расстегивать шинель. «Вы что, ротмистр, а ну прекратите истерику! » - проговорил полковник: «а ну застегнитесь! » «Нет, уж, посмотрите! » - бушевал ротмистр. Перелыгин чувствовал, что перегнул, и что-то неубедительно бормотал, полковник рявкал, но скорее от изумления, он никак не ждал такого взрыва негодования. А раздолбаистый Бакуров улыбался и глядел на всё происходящее с любопытством, его, казалось, просто интересовало, чем это кончится. «Вот, глядите! » - проговорил Вакуненко, напирая на офицеров, показывая им грудь, на которой был огромный, страшный шрам: «вот видите, как я отступал?! Пока вы там, в штабах сидите... винцо пьете... мы тут по месяцам из окопов не вылазим!!! Вас бы сюда! На денек на передовую! В грязь бы, да в дождь, да под пули, я бы посмотрел, чем бы от вас завоняло! » - ротмистра прорвало. Перелыгин посерел от злобы и неожиданности, Бакуров одобрительно улыбался, а полковник Васильев поначалу совсем потерял дар речи, но наконец овладел собой. «Сядь, и не истери, не институтка, чай! У нас не меньше твоего ранений, нечего свои шрамы тут выставлять! Сядь, тебе сказано! » - рявкнул он снова. «А ты на него не ори! » - вдруг проговорил Серега. Ему стало стыдно, почему именно ротмистр нашел смелость выступить против полковника, а не он, Серега, такой же рабочий, такой же выслужившийся офицер, а оскорбление нанесли и ему тоже. «Чего?! » - проговорил полковник: «вы чего, охренели, вы бунтовать вздумали! » Все обернулись на обычно твердого, но сдержанного Серегу с удивлением: он обычно был немногословен и не любил конфликтов с начальством, да и на привалах, когда начинали перемывать косточки штабным, он обычно молча курил и не принимал участия в подобных беседах. Но сейчас Серегу прорвало. Он не хотел более скрывать своей ненависти к этим хозяевам жизни, которые считают его быдлом, которые поднимают его ночью только ради того, чтобы прочитать ему лекцию, как плохо он работал со своими солдатами, которые были понадерганы из сел и из перебежчиков, и, конечно, не желали гибнуть за непонятные идеалы «единой и неделимой России», которая им как шла, так и ехала. И он проговорил, с ненавистью глядя на полковника: «вы не пугайте, господин полковник, пуганые уже! С четырнадцатого года пуганы! И язычок придержали бы – не то время, чтобы нас быдлом называть! По делу есть что сказать – так говорите, и мы пойдем спать! Мы не спали три дня, и слушать ваш бред не намерены! » Полковник был туповатым служакой, привыкшим, чтобы ему все подчинялись. Более умный человек не собрал бы это ночное «совещание», на котором он вообще-то изначально хотел просто поставить определенные задачи по обороне командирам «полурезерва». Но он, мало того, что не дождался утра, еще и дал волю эмоциям, начал вместо постановки боевой задачи «пропесочивать» боевых офицеров, чего делать как раз не следовало. Подлил масла в огонь тоже туповатый Перелыгин, который ни к месту употребил слово «быдло». И вместо совещания получилась выше описанная, весьма оживленная дискуссия, грозившая перерасти в открытый бунт. И все же, если б полковник сейчас внял проснувшемуся в нем на миг голосу разума, и спустил бы всё на тормозах, по-быстрому объяснив задачи и отпустив людей спать, то инцидент был бы исчерпан. Но он снова дал ход ярости, допустив самую главную ошибку: «Ты чего, поручик, охренел вконец?! » - переходя на грубую лексику и на «ты», заорал он: «да я тебя за такие слова шлепну, как муху! Ты... Да ты контра поганая! Я всё про твое большевистское прошлое знаю, я тебя шлепну, красная тварь! Ты, небось, и развалил дисциплину! » Серега, побагровев, проговорил: «Возьмите ваши слова обратно, пока не поздно! » «Тихо, ротмистр! » - вдруг вмешался Бакуров: он уже не улыбался, понимая, что положение становится угрожающим: «сядь и успокойся! Погорячились оба, пора и честь знать... » «Что?! » - полковник уже не владел собой: «мне чего, извиниться перед ним! » «Предлагаю просто всё списать на недопонимание! » - проговорил быстро Бакуров. «Ага, они тут выступать вздумали, а мы всё проглотим! » - снова влез Перелыгин. «Кто выступать вздумал, куриная твоя душонка! А не твой ли поганый язык слово «быдло» выговорил!? » - снова влез Вакуленко. Это было последней каплей. Перелыгин схватился за пистолет, но его схватил за руку дюжий корнет Вылузгин. «Не рыпайтесь, ваше бродь! » Полковник отшатнулся: «да это бунт! Вы поплатитесь! » «Смотри, как бы тебе не поплатиться! » - проговорил Серега с ненавистью. Перелыгин вырывался, Вакуленко кричал: «чего, стрельнуть решил?! А не хошь я проверю, какого цвета у тебя кровь! » - и он зарядил со всего размаху его по носу. Удар был силен – Перелыгин упал навзничь, кровь брызнула во все стороны. «Красная, как и у нас у всех, брехня, стало быть! » - проговорил Вакуленко удовлетворенно. Бакуров, до сих пор не лезший в драку, внезапно выхватил револьвер и открыл огонь. Вакуленко, пожилой Рогозов и Вылузгин упали под его выстрелами. Серега успел быстро отпрыгнуть в сторону, пригнуться, в мгновение ока выхватить свой револьвер – выручила молниеносная реакция. он выстрелил прямо в лицо лихому Бакурову, затем всадил пулю в грудь Перелыгину. Полковник отскочил к дальней стене. Его лицо уже выражало ужас. На него глядел ствол в руке Сереги: «страшно, сука!? » «Не... Не стреляй... » - проговорил полковник: «давай поговорим... это глупо... в городе мои части... » «А закончились разговоры! » - Вылузгин поднялся, у него было пробито пулей плечо. Его правая рука бессильно повисла, но он левой навел на полковника свой пистолет и выстрелил...

«что же вы, братцы, натворили!? » - проговорил оставшийся невредимым поручик Минаков, миролюбивый и добрый: «что же будет!? » «Медлить некогда! Сейчас сбегутся сюда на выстрелы, надо наших поднимать! » - проговорил Серега. Вакуленко лежал на полу, и вместо правого глаза зияла страшная, черная дыра. «Столько миловала его судьба, и вот... » - горестно подумал Серега. Пожилой Рогозов лежал на боку и не шевелился, он тоже был убит. «Да уж, не получится поспать! » - проговорил Вылузгин. В блиндаж ожесточенно уже стучались ординарцы и охрана. «Похоже, придется пролить кровь! » - проговорил Серега. «Не впервой! Давай! » они распахнули дверь, в блиндаж тут же ввалились солдаты из охраны. Серега и Вылузгин встретили их огнем из револьверов, те тут же повалились на пол, пятеро было убито наповал, прочие побежали прочь. Минаков же не стал стрелять. «Ты чего?! » - спросил его Серега. «В своих не хочу стрелять! Что ж вы делаете, братоубийцы! » «Чего?! » - прохрипел Вылузгин: «это мы братоубийцы!? А кто первый стрелять начал?! » «Не время собачиться! » - проговорил Серега: «надо идти к нашим! »

Будить их было уже ни к чему – солдаты наскоро хватали винтовки, чертыхаясь, полуодетые выскакивали из домов, где стояли на постое. Серега знал – подошедшие с полковником резервные части были собраны из идейных, и с ними неизбежен бой. Но он знал, что, как только его солдаты и солдаты из других недобровольческих рот узнают, что приезжие «офицера» убили Вакуленко и Рогозова, любимых командиров, то они просто рассвирепеют, и прибывшим добровольцам не позавидовать. Так и случилось. Солдат было уже не удержать. Они ринулись, как шторм, на расположившихся в казармах бывшей здесь до революции резервной воинской части добровольцев. Конечно, среди них были и бывшие юнкера, студенты, гимназисты, однако они либо за время тяжелых боев тоже стали такими же солдатами, как те, с кем бок о бок они воевали, ожесточенными и яростными, либо просто боялись идти против большинства. Те, толком ничего не понимавшие, были захвачены врасплох. Тем более состояли в основном из тех же юнкеров, студентов, гимназистов – идейных, но без боевого опыта. Прошедшие ни один десяток боев бойцы покончили с ними за один час, почти не понеся потерь. Они на них, на этих чистеньких «буржуйских детках, которые в тылу забавлялись, пока мы за них воевали», выместили всю накопившуюся за месяцы боев злобу, и пленных кололи штыками, забивали насмерть прикладами. Серега пытался остановить остервенелых бойцов. Увы, его не слушали, и он понял, что лучше не вмешиваться. Вылузгин, смелый и предприимчивый боец, вел их в атаку, кричал, возбуждая в них боевой дух, несмотря на то, что одна его рука не работала, а кровь течь не переставала, даже не перевязался, стрелял левой, но после боя он потерял сознание от большой потери крови, и его унесли внутрь казармы, над ним колдовали медики. Минаков же куда-то пропал...

... К рассвету всё было закончено... Бойцы заснули мертвым сном, свалил сон и Серегу... Наступил тот период, когда было уже всё равно – пусть налетает враг, пусть режет их сонными, но сил воевать, сил бодрствовать уже нет... Последний бой, последний выплеск разрушительной энергии отнял у бойцов все жизненные силы, и их сон был так похож на смерть... А рядом, на улицах и в казарме, раскинув руки, лежали мальчишки-юнкера, убитые ими... И мертвые, и живые не видели снов...

... В то утро над горизонтом впервые за долгое время встало солнце, разогнало тучи, оно грело своими лучами землю, но не могло согреть холодные тела убитых мальчиков, и холодные сердца людей, еще не убитых в бою...

... Терентьев не брал на свой самолет бомб – его «фарман» был максимально облегченным, зато у пулеметов был повышенный боезапас. Он был великим асом, но сейчас он чувствовал свое бессилие. Буянов был неуловим. Сколько ни пытался его Терентьев перехватить, тот появлялся там, где его не ждали. Так продолжалось уже третий день. Налеты Гриши Буянова приносили огромный ущерб наступающей красной армии. В воздушных боях он тяжело повредил еще три самолета, очереди его самолета ранили насмерть одного из стрелков «Вуазена». Про него начали ходить легенды среди красных летчиков, его самолет внушал ужас. А в это время Терентьев рыскал по небу, зазря прожигая топливо, а вечером чувствовал огромную усталость от бесчисленных и неудачных вылетов...

... Вчера вечером Ермолаев снова вызвал его к себе. «Ну, что, Терентьев, ничего мне сказать не хочешь? » «Пока не получается... Этот Буянов всегда был везучим» «Слушай, а может я зря так на тебя понадеялся, а? Сколько уже ты за ним охотишься? Ты в курсе, что он уже успел два наших броневика за это время уничтожить, батарею тяжелых арторудий и вывести из строя три наших самолета?! Что, по-твоему, у нас слишком много броневиков?! » - в голосе обычно спокойного Сани звучала угроза. «Я уничтожу его! » - сказал Терентьев уверенно. «И сколько тебе еще надо времени? » «Думаю, дня три-четыре... Это опытный ястреб! » «Ну, гляди, Терентьев, верю в тебя! »

... Когда Ермолаев уже лег спать, в дверь постучали. «Кто так поздно? » «Это я, отворите! » - услышал он нежный девичий голос, который заставил его вздрогнуть. Он открыл дверь... На пороге стояла рыженькая Танюшка. «А, Таня... Заходи... С чем пожаловала? » Она ничего не говорила, только сердце ее стучало. «Ты чего дрожишь? » «Холодно... » Она вошла, затворила дверь. Он смутился от ее горячего взгляда. «Что такое, Таня? » «Я пришла к тебе» - просто сказала она. «В смысле?! » - не понял он, чувствуя, как предательски краска заливает его лицо. «Я пришла к тебе, потому что вижу, какими глазами ты смотришь на меня которую неделю, как ты страдаешь, летчик, когда видишь меня! » У Сани в горле застряли слова. Она коснулась его своей нежной рукой: «Я прекращу твое страдание» И она начала, ни слова более не говоря, раздеваться. Саня проговорил смущенно: «Ты... Ты что, Танюшка? Ты что, так вот, запросто? У тебя же, все знают, есть парень... » «Я – птица вольная... » - проговорила Таня: «ты же хочешь моего тела? Скажи честно – хочешь?! » «Да! » - смущенно проговорил Саня. «Так возьми его и не задавай мне вопросов! Будем счастливы сегодня ночью! » Он, махнув рукой, думая, что всё это, наверное, сон, тоже начал лихорадочно раздеваться. Она нежно стонала, обхватывая его член рукой, она уже не могла ждать... И он с облегчением нырнул в эту бездну... Он так давно мечтал о ней, она была права. Но он и не мог в мыслях допустить, чтобы отбить ее у боевого товарища, у стрелка Никиты...

... Наутро Никита, отправляясь в полет, подошел к Тане, которая тоже готовилась к вылету. «Таня, ты мне ничего сказать не хочешь? » «А что? » «Я знаю, где ты была ночью! » «И что? » - снова ответила она ему вопросом – спокойно и безразлично. «Значит, всё? » «Значит, так, выходит! » «Зачем? » - проговорил Никита грустно. «Я тебе уже говорила. Вспомни и сам ответь. Да, мне кажется, ты всё сам понимаешь» «Послушай, Таня, я люблю тебя, я... » «Не надо лишних слов, Никитка! » - проговорила спокойно Таня: «всё уже сказано. И нового ты не услышишь! » Никита побрел к самолету. Макарка довольно подцепил его: «Ну, что, стрелок, знатно тебя девка отшила! То-то же, антильгентик, я сразу грил – баба она правильная! » Никита в бешенстве схватил его за ворот: «слушай, ты, ошибка природы, еще раз на меня что-то болтнешь – я тебе твою морду раскровавю так, что ты недели три будешь кровью харкать! По-пролетарски так! Ты меня понял?! » «Ты... ты чего?! Контуженный?! А?! » - прохрипел Макарка. «Я сейчас тебя контужу! » Он отшвырнул Макарку и пошел к самолету. Макарка прохрипел: «сука буржуйская, обидел, гаденыш! Ничего, друг, я те устрою счастливую жизню! » Он поймал взгляд чекиста Иосифа, наблюдавшего за всей этой картиной со стороны. «Вернемся из полета, загляну к чекистику! Погутарим трошки! »

... Враг напал неожиданно и слаженно. На четыре «фармана» налетела целая стая вражеских самолетов – тут были и «спады», и «ньюпоры», и английские «беконы» новенькие, гладкие и скоростные. «Черт! » - выругался Ваня Еремеев: «уходить надо! » Но уйти не было шанса. Ваня, который был командиром звена, начал вызывать подкрепление по рации. Враги умело окружали красноармейские машины. Никита сжал крепко пулемет, готовясь к страшному бою, и, возможно, последнему. Шедший впереди «Спад», причудливо разрисованный (Таня с горькой усмешкой сразу узнала творения Васи), видимо, принадлежавший какому-то белогвардейскому асу, сделав горку, пошел в атаку первым. Таня дала длинную очередь по нему, тот отвернул. Завертелась страшная, смертельная карусель. Четыре «фармана» боролись против стаи врага, для облегчения веса сбросив бомбы, но врагов было много, и он был искусен. «Хорошо идут! асы! » - с завистливым уважением сказал Никита. «Мы тоже не лыком шиты! » - проговорил Ваня, а Макарка злобно молчал. Один из «Ньюпоров» попал под его пулемет, но Макарка промазал. «Чертов мазила! » - выругался Ваня. «Да пошел ты, урод! » - огрызнулся Макарка. «нашли время собачиться! » - фыркнул Никита. «Тебя не спросили! сиди себе и целуйся со своим пулеметом! » - прокричал Макарка и ему. Никита усмехнулся. Макарка так и не стал настоящим летчиком, хотя столько времени провел с ними, но другого штурмана им не давали. Макарка ведь был идеологически правильным...

... Один из вражеских самолетов вышел из боя – Таня дала меткую очередь, посекла ему крыло. Но вскоре и «Фарман» Прохорова задымил, его воздушный стрелок, убитый очередью со «Спада», бессильно ткнулся в пулемет лицом... Самолет Тани тоже тряхнуло, и летчик с трудом удержал его на вираже, они чуть не свалились в штопор. Третий «Фарман» тоже получил серьезные повреждения. Они проигрывали бой. Один Ваня Еремеев успевал уходить от атак врагов, а Никита посылал меткие очереди, отгоняя их и нанося некоторый урон. После одной из таких очередей новый «Бекон» вдруг клюнул и сразу же загорелся. «Молоток, Никит! » - крикнул Ваня и снова бросил самолет в бок, уходя от очередной атаки...

... Спасение пришло неожиданно... Как коршун, «Фарман», так хорошо знакомый всем летчикам, вывалился из облаков. Он был один, но стоил многих... Сразу же два «Ньюпора» вышли из боя, посеченные его меткими очередями, а остальные потеряли строй. Терентьев пришел на помощь вовремя. Он в одиночку утянул на себя четверых «Ньюпоров» и «Спад», ведомый асом. Закрутилась бешеная карусель, но четверка «фарманов» была уже почти в безопасности. Они вскоре отогнали врагов пулеметным огнем, тем более те утратили боевой пыл. Когда уже опасность миновала, самолет Прохорова вдруг загорелся и пошел к земле... Горестно было сознавать гибель друзей... А Терентьев уходил на вертикаль, всё выше, тянул самолет на разрушительных для двигателя режимах, но он знал, что делает, и враги его один за другим ложились в виражи, не выдерживая этой гонки. Тянул лишь «Спад». «Эй, семерка! » - прокричал в рацию Терентьев: «с кем имею честь? » «Штабс-Капитан Мартынов, слыхал о таком? » «Не, не слыхал! А я – Терентьев, думаю, не надо расшифровывать! » «Терентьев!? Молись, Терентьев, скоро конец тебе, красный сокол! » «А я атеист! » - Терентьев вдруг рванул самолет вбок, и они пошли на высоте кружить фигуры высшего пилотажа, вскоре «спад» подставился, и стрелок Терентьева, подобострастный, но меткий Димка тремя очередями прошил его... Забарахлил движок, самолет задымился. «Прощай, Мартынов! Зря ты со мной поиграть решил! Не тот фасон у тебя! » - усмехнулся в рацию Терентьев. «Будь ты проклят, все равно и на тебя найдется ас! » - прошипела рация в ответ, и «Спад» понесся вертикально к земле. После гибели командира оставшиеся белогвардейские самолеты спешно и позорно бежали к своим, понеся серьезные потери.

«Спасибо, Тереха! » - проговорил в рацию Ваня Еремеев. «Да ладно, даже весело было! Хоть взбодрился немного! » Бой был закончен, однако задание не было выполнено, один «фарман» был сбит, другой до аэродрома дотянуть должен был, но безусловно подлежал списанию, и потому настроение было у всех немного подавленное, и добавляли подавленности собственные проблемы – разрыв Тани и Кости, ссора Макарки с членами экипажа, Терентьеву же надоели бесплотные поиски Гриши...

«Ну, с чем пожаловал, товарищ Дубин? » Макарка вытянулся перед чекистом. «Не вытягивайтесь так, не при старом режиме. садитесь и говорите свободно! » «Хорошо, товарищ Бронберг» - Макарка сел, но видно было, что он волнуется сильно. Мелкая дрожь пробегала предательски по его рукам и лицу. «Не волнуйтесь вы так, попейте водички» Он выпил воды. «Закуривайте! » «Спасибо» Он немного успокоился. «так я слушаю вас! » «Я пришел рассказать вам о том, о чем давно должен был... намерение имел... Но как-то смелости не доставало... » - он сбивался: «простите, я не обучен красному словцу! » «Ничего, говори, как умеешь, я всё понимаю! » «Так вот... Никита Куницын... наш стрелок... Он – бывший друг контрреволюционера Григория Буянова... Они в одном экипаже летали всю войну... » «Спасибо, конечно, это всё, что вы хотели сказать? Представьте, но я об этом осведомлен! » «Это далеко не всё... Он не раз высказывал жалость... К врагам Родины... ТО есть революции и рабочего народа... Вот... Простите, я попью! » «Пейте-пейте! » - проговорил Иосиф, и глаза его несколько насмешливо сузились. «Ну вот, значится... Никита этот... Он не любит рабочий народ... Белых жалеет... Когда сбил белого летчика, он мало того что стрелял не сразу, потом еще и переживал по нему. Говорит – он был настоящим героем... Это про контру-то кровопийцу! а еще он... ещё он смеется, когда я ему про идеалы социализма говорю... Наглый, насмешливый... Сегодня меня оскорбил... А Иван Еремеев тоже позволяет старорежимные выходки, всегда на стороне Куницына, не понимает руководящей... Это, как сказать... роли партии, вот! А еще Никита Куницын, вместо того чтобы... ну, образовываться, свободное время проводит в неупорядоченной связи с Татьяной Белькевич... Сегодня в бою был трусоват, не проявил должного героизма, не раз высказывал еще, что война эта ему надоела, и жалеет, что пошел на нее! » - Макарка уже забыл о своей робости, набирал ход, словно паровоз: «такие, как он, дискредитируют роль партии и коммунизма! Я так мыслю! Если что, он может спокойно перебежать к белым, да и Еремеев тоже! Вот, значится как... » «Ты все сказал? » «Да... всё вроде как... » «Спасибо, товарищ Дубин, за честность, за то, что выложили всё, как есть! Будем разбираться! » «Спасибо, товарищ Бронберг» - лицо его просветлело. «А мне-то за что спасибо? » «За понимание и доверие! » «Какое уж тут недоверие! На таких, как ты, вся советская власть держится! На бдительных! » «Стараемся! » «А теперь, товарищ, скажите, как вы сами-то понимаете задачи нашей партии? » «Борьба до последнего за права рабочего класса и крестьянства! Борьба, не щадя сил! И без всяких жалостев! » - бодро выдал заученную фразу штурман «Молодец! Грамотен политически! А я было засомневался! Еще было бы лучше, если б вы свои прямые обязанности так же хорошо знали! » «А я что? Я стараюсь! » «Бросьте вы! » - голос Бронберга изменился, в нем зазвенел лед: «Знаю я, какой вы штурман! Других вот только нет! А Еремеев и Куницын – профессионалы своего дела! Если мы их расстреляем, как ты бы хотел, с кем воевать будем? А, Как ты думаешь? » «Ну, найдутся люди! » «Найдутся! Они найдутся, но, пока их нет, такие люди, как они, на вес золота! Ты должен бы гордиться, что летаешь в одном из лучших экипажей, а ты, сам будучи никаким штурманом, еще имеешь наглость стучать на своих товарищей, и при этом врать мне! » «Я не врал! » «Да брось ты! » - перешел на «ты» особист: «ты думаешь, что я не знаю, кто что говорит? И не знаю образ мысли твоих одноэкипажников?! Да я прекрасно всё это знаю, мне было просто интересно понаблюдать, как ты будешь врать, с каким лицом! » «А где я врал, товарищ чекист? » «Про трусость его в бою, про то, что он смеется над социализмом! Он не социалист, ты верно сказал, но для социализма делает куда больше, чем ты! Ну, что скажешь? Трусил он в бою? » «Ну, я не знаю... » - проговорил Макарка, смущаясь. «Пожалуй, я тебя за твое вранье должен бы расстрелять. Конечно, штурманов у нас мало, но выхода нет! » - Иосиф потянулся за бумагой. «Товарищ Иосиф, не надо, прошу вас, я всё осознал! » «Что значит не надо? Надо, ты слишком ненадежный элемент! Друзей предал, а завтра и партию продашь! » «Прошу вас, я всё осознал! » «Ладно, черт с тобой! Убирайся с моих глаз, даю тебе последний шанс. Еще раз замечу за тобой что-то – расстреляю без всякого суда! » - глаза чекиста сверкнули: «от полетов отстраняешься, иди и доложи, что ты переводишься в резервный экипаж Делягина, а от него штурман Быстриков переходит к Еремееву! » «Товарищ чекист, так ведь... разрешите сказать» «Ну, говори, только подумай сначала! » «Так я подумал... Ну ведь Быстриков... ну что он за штурман? » «А ты считаешь себя хорошим штурманом? » Макарка, конфузясь, промолчал. «Всё, больше нет вопросов? » «Никак нет! » «по старорежимному выражаешься! Нет, ты точно контра скрытая! » «Вырвалось, простите! » «Да шучу я, шучу, успокойся! Ладно, иди, и сделай так, чтобы я поскорее забыл об этом разговоре! И да, постой! Расскажешь Делягину, за что тебя к нему перевели! пусть знают люди, с кем служат! Лично проверю потом, всё ли рассказал! Подробно расскажешь, не дай Бог, что-то забудешь сказать или приврешь! » «Товарищ Иосиф... Разрешите хотя бы... » «Я всё сказал! » - повысил голос Иосиф: «надеюсь, ты меня понял! Теперь иди! » Он вышел, дрожа, как осиновый лист. Иосиф хлебнул воды, закурил... Он невесело думал о том, какие порой гниловатые люди бывают и в авиации, как этот Макарка... Сам ничего не умеет, но зато настучать в себе сил нашел, да еще и приврал! И таких, как он, много... Да, много еще надо работать, чтобы наш народ изменить, титаническая работа предстоит...

... Серегу разбудил его ординарец Витька. «Что случилось? » - проговорил Сергей. «Беда, красные на подходе! часа через два будут тут! Что делать будем? Ты один командир остался! » Серега сидел на постели, отупело моргая глазами. «Как это – я один командир? » «А так! Минакова нашли застрелившимся на улице, а Вылузгин в бреду, у него заражение и большая потеря крови, скорее всего, не жилец! Там митинг собирается, тебя зовут! » Серега чувствовал себя отдохнувшим, точно заново родившимся. Давно он так не высыпался. Но пробуждение, как видно, ничего хорошего не несло ему. Он быстро оделся, вышел на улицу, где гомонила собравшаяся толпа солдат. «О, командир появился! Командир, скажи слово! » «А что говорить-то? » - пожал тот плечами. «Мы тут собираемся к красным передаться, ты как? » Серега плюнул: «вы охренели, мужики! » «Ну, давай на трибуну! » Он влез на сооруженную наскоро трибуну. Солдаты шумели, кричали, спорили, и кое-кто уже успел передраться, понаставив фингалов друг другу. «Слушайте, мужики, я говорить не обучен, я военный, а не агитатор! » - проговорил он. «Как мыслишь – надо нам к красным или идти у белых прощения на коленях просить? » - кричали из толпы. «А я почем знаю? Сами решайте! » - махнул рукой Серега: «лично мне к красным пути нет! » «А нам – есть! » - загомонили те наперебой. «Мы че, дворяне али купцы, чтобы за кадетиков воевать? » «А и то верно! » «Что верно-то? Вот посмотрите, как вас красные приголубят! » «Церкви Божии поразрушали, девок сильничають, какая это народная власть? » «А ты сам видал? » «Люди гутарють! » «Люди говорять, что у Рязани кур доять, а у них сиськов нету! » «Дурак слыхал звон, а не чует, про что он! » «Дурака в воде увидишь, как наклонисся! » Так переругивались между собой солдаты. Кое-где уже начали снова бить друг другу морды. Серега соскочил с трибуны, так ничего и не сказав. «Ты чего энто?! Ты командир, говори линию свою! » «У вас своя голова на плечах! К белым нам теперь пути тоже нет, но и к красным неохота! » «А что делать? Третьего не дано! » «В леса уходить, партизанить будем! » «Ты сбрендил, зима на носу! » «И то ить верно! » Серега протиснулся сквозь толпу. На трибуну вскочил какой-то говорливый фельдфебель, он яростно агитировал за вступление в красную армию, толпа его поддерживала. Сергей понял, что выхода нет. У него не было иного пути, как вместе со всеми перейти к красным, от которых он бежал в свое время, с надеждой, что его и его товарищей примут и простят им службу за белых.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒