Побежденные 7 страница

... Всё позади... Всё было как во сне... Бой был недолгим. Никто нападения не ждал. Они застали полк Держалина врасплох. Бой быстро распался на ряд схваток на улицах, во дворах, даже на крышах. Никакого единого сражения не было. Серега командовал что-то, бежал куда-то, стрелял в кого-то... Но подробностей того боя он никогда не мог вспомнить, будто и не с ним это было. За два часа всё было кончено... Большинство солдат сдались сразу же, не оказывая сопротивления. Те, кто пытались сопротивляться, были перебиты. Потери батальона составили всего лишь двадцать убитых и столько же раненых. По критериям той войны – это ничто. Это было началом братоубийственной бойни...

Бывшие враги уже братались вовсю, обменивались махоркой и знакомились: «ты сам-то откуда? » «С Сибири я, Петропавловский! А ты? » «А я Вологодский! » «Рабочий? » «Та не, с крестьян я! » «А я вот рабочий, токарь! » «Чего ж вы, чудаки, против нас воювать-то задумали! » «А кто нас спросил, приказали, стал быть! » «Приказали! Нам теперь никто не приказывает, мы сами себе указ! » «Наши офицера дюж суровы были, попробуй их не послушайся! »

«Всё, Серег, сделано дело! Большое дело сделано! » Серега вяло пожал протянутую руку. «Что без настроения? Малой кровью же, и рабочей крови не пролили, а ты так боялся! » «Да нет, просто не выспался и устал, братух! » «Я тоже! Пошли, там пленных выстроили, из золотопогонных! » «А че на них глазеть? » «Как что? Надо решать, что с ними делать! » «А что делать? Разоружить и отпустить на все четыре стороны! » «Отпустить, чтоб они опять взяли это оружие и начали в нас стрелять? Ты же знаешь, какой этот Держалин волчара матерый! » «А что с ними делать теперича? » «А что по законам военного времени с врагом делают? » «Ты что, расстрелять их собираешься? » «А что еще скажешь делать?! » Серега резко встал: «Я не палач! » «Брось, не ребячься! Уж стал на путь, так иди до конца! Да если б ты ему попал в плен, он бы тебя сразу кокнул, как офицера, перешедшего на сторону революции! » «Но это я взял его в плен, а не он меня! Я стрелять не буду! » «От тебя стрелять не требуется, но ты был командиром батальона в бою! » «Мы командуем вместе! » «Но в бою руководил ты, я командир от партии, а боевой командир – ты! Тебе и надо слово сказать! » «Я их расстреливать не буду! » - упрямо проговорил Серега. «Экий ты упрямый! Да пойми ты: все равно от этого не уйти! Этих людей не перевоспитать, они всегда останутся нашими врагами, а врага надо уничтожать! Любой живой враг снова возьмет в руки оружие, будет стрелять в твоих же братьев-рабочих, и на чьей совести будет их кровь, а? Не на твоей ли? » Серега с ужасом чувствовал, что снова Леонид его переубеждает. «Ладно, пошли хоть глянем на них! » - проговорил он.

... Пленные офицеры, а также особо яростно сопротивлявшиеся и самые непримиримые, по словам бывших их сослуживцев, рядовые и унтера, были собраны на площади, их было человек тридцать. Держалин выделялся среди всех – он был статный, высоченный человек, бритый наголо, по моде тех лет, вся грудь его была в наградах, которые он одел, как на парад. Он глядел с презрением на победивших его, у него был и сейчас взгляд хозяина, взгляд победителя, хотя он был побежден. Рядом с ним стоял подполковник Кузяев, его заместитель, низкорослый, но кряжистый, похожий на молодой дубок. Были самые разные среди пленных, Серега обежал их глазами. «Красавцы, боевые мужики! » - с восхищением подумал он: «с такими в любой бой можно! » Взгляды были большей частью непреклонные, решительные, ненавидящие, или же безразличные, но ни у одного он не увидел в глазах страха или повиновения. Слишком уж привыкли люди эти глядеть в глаза смерти, Держалинский полк бывал в самых тяжелых боях. «Вот, товарищи командиры! » - рапортовал Андрей Еременко, по привычке прикладывая руку к виску: «вот, захватили красавцов! Что с ими делать будем? » Сергей подошел к полковнику, глянул прямо в его жесткие глаза. Тот насмешливо глядел на него, не отводя глаз. Этот взгляд напомнил Сереге взгляд Терентьева, которого он считал убийцей своей Лены... Так стояли они некоторое время. Наконец Сергей сказал: «ну что, ваше благородие, довоевались? » Он не удостоил его ответом. «Чего молчите? Чего вы добивались? Знали же, что раздавим вас, как клопов! Ради чего кровь солдатскую лить хотели? » Полковник продолжал молчать презрительно. «Молчишь? Ну что ж, вижу нечего тебе сказать! А вы что скажете? » - обратился он к Кузяеву. «Скажу, что ты, молокосос, губы от молока вытри, а потом лезь ко мне вопросы задавать! » «Смело, но неубедительно! Вы хоть понимаете, что от меня сейчас зависит – будете вы жить или нет? » «Понимаю, что уж! » «И не просите пощады? » «И не подумаю просить! » «А вы? » - обратился он к штабс-капитану со шрамом на лице и тремя Георгиями. «Хам! Подлый хам! » - он плюнул в него, Сергей еле успел отстраниться. «Вижу, разговор у нас не получается! » - вздохнул он: «так вы и ни хрена не поняли, мужики! » Он еще раз пробежался по строю. На него глядели опаленные ненавистью глаза пленных. «Волки... чисто волки... Такие убьют, что цыбарку выкурят... » Он развернулся. «Ну, что скажешь? » - проговорил ему Леонид. «Делай как знаешь! » - махнул он рукой. Он отошел в сторону, чтобы не видеть расправы над этими взятыми в плен, но не побежденными людьми... Когда щелкнули первые выстрелы, ему вдруг стало тошно... Он вспомнил, как летал вместе с такими же вот, с Костей, с Наумычем, с Гришей, который тогда заступился за него и пошел на дуэль... Вдруг ком подкатил к его горлу, он обхватил голову руками: «убийца, что же я делаю?! Надо остановить это безумие, пока не поздно! » Но было поздно... Солдаты, рассвирепев, добивали штыками упавших под пулями, причем усердствовали больше те, которые служили под их началом и которые даже успели пострелять немного сегодня по бойцам Серегиного батальона... Он повернулся и пошел прочь... Он шел вникуда по пустым улицам города, не разбирая дороги... Он воевал долго, с первых дней войны... Но только сегодня почувствовал он, что стал убийцей...

«Гуляешь, солдатик? » - услышал он вдруг голос. Обернулся. На него смотрела бледноватая девушка, и на ее усталом лице жалко смотрелась похотливая улыбка, как яркий цветок среди пожухлой от зноя травы... «Гуляю» - проговорил он. «А не хочешь ли отдохнуть малость? Денюжки есть? » «Богат, як твой Ротшильд! » - усмехнулся он. «Да ладно тебе, чего такой грустный? Пойдем, я и так с тобой готова! Разгоню твою жалю-тоску! » Он машинально пошел за ней. Она привела его в какую-то каморку под потолком. «Что, прям здесь? » «А чем тебе не место здесь? У меня выпивка есть! Будешь? » Она налила ему и себе стакан водки, он выпил, не закусывая. Она закурила. «Чего тоскуешь-то? » «Кровь пролил! » «Кровь пролил? » - она неестественно громко засмеялась: «дак ты ж, я так думаю, уж давно воюешь, а кровь только теперь пролил? » «То чужая была кровь, а то свою пролил, русских людей... Не в бою, пленных» «Это тех, с погониками? » «Тех самых! » «Ну и не жалей их! » - махнула она рукой: «туда им и дорога! Всю жизнь они нашу заели, теперь доигрались, их времечко пришло! » - глаза ее вдруг сверкнули. «Ты чего так озлилась-то? » «А ничего? Думаешь вот, наверное, вот я, подзаборная шлюха, телом своим торгую. Думаешь, всегда я такой была? » «Не думаю я ничего такого, не мое это дело, что ты! » - проговорил он. «Нет, думаешь, знаю, думаешь! А я ведь красивая была, хорошая, работала я кухаркой у барина у одного... А он однажды вот возьми да позови меня к себе в комнату, да и силой взял... Всю ночь он имел меня, ажник устал, гад. А потом говорит: «Скажешь кому, придушу, гадюка! » Я тогда три дня ревела, а потом топиться пошла. Кинулась с моста с главного, думаю, пущай все видят, пущай подавятся... А молодой один парнишко как был во фраке, в туфлях лакированных, так и кинулся в воду и меня выудил... Привез к себе, чаем отпоил горячим, вином сладким, говорит: «ты такая красивая, что удумала, топиться! Вся жизня твоя впереди! » Я говорю ему: «не знаю я, как мне вас благодарить! » «А ты узнай! » - говорит: сел поближе, руку мне на грудь положил. И этому, думаю, всё одного нужно... месяц я к нему ходила почитай каждый день, он для меня номерок снимет, и там меня дерет, на постелях шелковых, месяц со мною забавлялся, а потом надоела я ему. И поняла я тогда, как просто можно деньжат заработать, не трудяся, всё одно трудись не трудись, а бедной будешь, всю жизнь рабой бесправной. А тут хоть деньги будут. И были бы, кабы не война» Она замолчала, начала снова наливать водку. Они снова выпили. «Бросала бы ты это дело! » - проговорил он. «А что дальше? Куда мне? только и умею это я! » «Не поздно еще чему-то научиться! Теперь всё по-другому будет, революция всем даст силы для жизни и пути новые! » Она усмехнулась горько: «А даст мне революция забыть прежнее? Даст она мне забвение того, как моим телом юным играли все, кто ни попадя?! Нет, не забыть этого никогда! Конченая я, солдатик! Давай уж, делай, зачем пришел! » Он решительно встал: «я не животное какое, и тебе не дам катиться в пропасть! Пойдем вот, в санбате устроишься, там медсестер не хватает, научишься всему! Я вон за месяц штурманскому делу научился! » Она жалко улыбнулась: «ты хороший, солдатик, добрый, только забавный очень! Как тебя звать-то? » «Сергеем! А тебя? » «Анжела! » «Это что за имя? » «Такое вот! » «Да ладно, как по нашему-то? » «А что тебе мое имя? Меня все Анжелой зовут, и ты называй! Жизня моя безобразная, да хоть имя красивое! » «А мне что, Анжела так Анжела! Ну, ты подумай: я за тебя поручусь, возьмут тебя, будешь при деле! » «А ты что, командир? » «Вроде того! » Она засмеялась снова неестественно, громко. «Чего ржешь-то? » - смутился он. «Да какой же ты командир-то? Ты ж даже и рявкнуть на солдата не сможешь! Ты ж и мухи, думаю, просто так не обидишь! » «Ну, какой уж есть! Что ж командир по-твоему, должен зверем быть? » «Ага! Самым сильным зверем! Как у волков – кто сильнее, тот и командует! А ты же вон, крепкий, а душа у тебя мягкая, слабая, стрельнул вот сегодня в этих – и раскис! » «А ты сама стреляла в человека? Знаешь, что это такое – в человека выстрелить? » «Солдат это легко делает» «Легко это убийца делает, а не солдат! » Она молчала, обхватывая свои обнаженные колени. Эта девушка, беседа с ней вернула его к жизни. Он почувствовал, как к сердцу подкатило что-то упрямое, злое, доселе неведомое, и будто наступило сапогом на его совесть, заставляя молчать, и он уже после беседы с ней не жалел тех, кого сегодня фактически обрек на расстрел. Этот мир, где такие, как она, страдают, вынужденные идти на панель, этот мир устроен неправильно и должен погибнуть. И пусть будет много крови, пусть, но он должен погибнуть, и Серега должен сделать всё, чтобы этот проклятый мир, за который он четыре года сражался, рухнул и не вернулся никогда. Он подсел к ней и положил руку на плечо, нежно погладил: «крепись, Анжела, жить всегда надо! Счастья тебе! А над моими словами подумай. Может, я и плохой командир, а только в беде тебя не могу я бросить! надумаешь – приходи, спроси Сергея Макарова, устроим тебя в санбат наш! » Она вдруг зарыдала. Он растерялся, не зная, что сказать, бормотал только смущенно: «ну, ну... ну не надо... ну что ты... » «Какой же ты хороший, Сергей! » - проговорила она наконец, всё еще всхлипывая: «ты знаешь – никто со мной так не говорил еще, никто так не гладил меня, всем только тела моего хотелось, больше ничего! Какая же твоя девушка счастливая, наверно! » «Да нет у меня девушки! » - махнул он рукой. Она вздохнула снова: «почему же ты мне раньше не встретился? Тогда, когда я еще совсем не превратилась в блядь призаборную?! А теперь поздно уже, Серега, обратно плыть, заплыла далеко, берега не видно... Спасибо тебе, миленький! » Она доверчиво прижалась к нему, он обнял ее за плечи. Так они сидели и молчали... «Ладно, пойду я, Анжела! » - проговорил он: «меня, поди, уже хватились, я ж ушел, никому ничего не сказал! Я к тебе еще зайду! Как тебя найти-то? » «А меня не надо искать! Я, коли надо, сама тебя найду! » - проговорила она. «Ну, смотри! Надеюсь, придешь все-таки к нам! » «Может быть, и приду... Прощай, Сереженька! » Он вышел от нее и пошел обратно, но уже шел он твердой походкой, и знал, куда идет, а не бродил без цели. Он сделал выбор...

... Аэродром под Кошальском был во время войны резервным аэродромом для обучения, но только на бумаге: по факту здесь находилось несколько «Ньюпоров» устаревшей конструкции, которые на фронт уже посылать было нельзя, и на которых даже не была предусмотрена установка пулемета, а это самое обучение практически не проводилось: «Ньюпоры» пылились, начальник аэродрома в основном пил с «инструкторами», которые на самом деле были не особо рвущимися в бой ребятами, после ранения сумевшими попасть не на фронт снова, а в тыл, для «обучения». На деле же они не только не обучали никого, но и сами подниматься в небо хотя бы раз в неделю ленились. Пока страна воевала, они здесь тихонько ждали окончания войны, и втайне даже радовались, что она не спешит заканчиваться: пока она идет, можно спокойно здесь сидеть, о них никто и не вспомнит. Только однажды к ним прислали бравого юнкера, который хотел стать настоящим асом. Горе-летуны крайне ругались, не на него, а скорее на шефа авиации, подложившего им такую свинью, а потом все же провели несколько занятий, научили его держаться в воздухе и отправили в часть с краткой формулировкой: «летать и воевать может! » Юнкер мог бы задержаться у них побольше, но паренек обладал странным желанием поскорее попасть на фронт, участвовать в боях, вдобавок не пил почти и не играл в карты, поэтому-то от него и избавились побыстрее, вовсе не думая о том, сколько он сможет прожить после их «обучения».

Но после революции именно этот аэродром выбрали для формирования первого сводного авиаотряда молодой советской республики. «Инструктора» быстро поняли, куда ветер дует, вовремя смылись вместе с начальником аэродрома, и аэродром совсем обезлюдел, остался один только механик Вася, который с удовольствием принял советскую власть. И теперь аэродром из захолустненького стал вдруг главным военным аэродромом юной республики. На летном поле рядом теснились самолеты самых разных марок, которые пригнали сюда сознательные пилоты или же просто из брошенных после революции. Невиданное зрелище – рядом стояли громадные, неуклюжие Вуазены, труженики войны Фарманы, немного нелепые, с винтом посреди фюзеляжа, Спады, лучший истребитель российских ВВС Ньюпор, монопланчики «Депердюссены», изящные и стройные, также несколько английских машин, не внушавших своим видом особого доверия, имелся в штучном варианте сплошь красный, как у легендарного Рихтгофена[21], и достаточно внушительный бомардировщик «Ансальдо»[22], и даже парочка трофейных немецких машин – истребитель «Альбатрос» одной из первых модификаций и более новый истребитель и бомбардировщик в одном лице «Фоккер», наконец, были два отечественных образца – довольно неуклюжий Лебедевский «тяжелый истребитель», и маленький истребитель Сикорского[23].

Весь этот разнородный парк авиации поручили Николаю Дроздову. Дроздов, не самый великий летчик, который в авиации провоевал всего ничего, воевал на «Фарманах», как и наши герои, успел уже за два месяца один из них разбить при посадке, за что его на полмесяца отстранили от полетов, не одержал ни одной воздушной победы и вообще талантами летными не славился, при этом имел одно важнейшее, с точки зрения новой власти, достоинство: он был старым членом социалистической партии, успешно вел в своей части пропаганду и в итоге добился того, что именно из его части больше всего было Фарманов пригнано в советские вооруженные силы. За такие заслуги, отличное происхождение – рабочий, да еще и пролетарий, его и назначили командовать. Покомандовать он любил, но в душе догадывался, что не понимает ничего ни в пилотировании, ни в тактике, ни в техническом оснащении, поэтому он нашел себе толкового заместителя – Саню Ермолаева, который был раньше ротмистром и к тому же имел не вполне хорошее происхождение: дворянин, пусть и обедневший давно, и принявший революцию с радостью. Зато он был отличным знатоком технической части, разбирался и в тактике воздушных боев, поэтому все серьезные вопросы решал он, а Николай хорошо выступал на митингах, хорошо командовал и красиво говорил о социализме. Третьим был представитель ЧК – Иосиф Бронберг, которому были даны указания сверху: следить за летчиками четко, так как они – народ независимый и, чаще всего, революционно несознательный, но ни в коем случае не усердствовать в репрессиях, пускать маузер в ход, только если другого выхода уже нет. Руководство понимало, что на фронте можно смело расстреливать каждого десятого, так как народа хватит, зато отступать перестанут, можно вообще не стесняться в расстрелах, но летчики – народ штучный и каждый из них представляет ценность. В принципе, Иосиф не был извергом, как многие чекисты – он был человеком наблюдательным, умным, при этом вежливым и даже довольно обаятельным. Он был всецело предан революции и при случае, конечно, не остановился бы перед тем, чтобы за нее, если нужно, расстрелять кого угодно: хоть ребенка, хоть девушку, хоть старика, но, если угроз для революции не было, то с ним было достаточно приятно общаться. Добавим, что сам он частенько путал «Фарман» с «Вуазеном», ни разу в воздух не поднимался, но это ему и не было нужно

Набирали состав летчиков из добровольцев, которых искали по всей стране. Выискивали тех, кто хоть когда-то служил в авиаотрядах, и агитировали ко вступлению в юные воздушные силы республики. Всем было уже ясно, что гражданской войны не избежать, что она, по сути, уже идет, что у контрреволюционеров авиация будет и будет ее немало, и потому надо было как можно скорее укомплектовать аэропланы составом и бросить на фронт. Конечно, первыми были те, кто служил с Дроздовым и вследствие его пропаганды перешел на сторону революции, но их явно не хватало даже на то, чтобы укомплектовать хотя бы половину одних «Фарманов», не говоря уж об остальных самолетах...

... Николай Дроздов с некоторым неодобрением оглядел вошедшего к нему добровольца. «Из интеллигентиков, не наш, не рабочий, и не крестьянин! » - сразу он определил. «Ну, рассказывай, кто ты и чего можешь? » - проговорил он. «Зовут Никита Куницын, бывший фельдфебель, воздушный стрелок, один из лучших стрелков отряда полковника Макушкина, летал на «Фарманах» - бодро отрапортовал вошедший парень. «Ну-ну. Лучший стрелок, говоришь! Проверим, какой ты стрелок! Готов к проверке на полигоне? » «Так точно! » - выпалил тот. «Ты давай, завязывай с этим! » - строго сказал Николай: «эти старорежимные привычки «так точно, никак нет» и прочие «не могу знать» ты забудь, общайся просто, товарищ Куницын. Кем был на гражданке? » «Студент я нищий, на своекоште[24]! » «Студент, говоришь? А чего в авиацию пошел? » «В небо тянуло! » «Ты в чьем экипаже летал? » «Григория Буянова! » Николай повернулся к сидевшему рядом Сане Ермолаеву: «помнишь такого? » «Да, слышал, хороший был летчик! » - проговорил тот: «если не ошибаюсь, это он на дуэли стрельнул вашего лучшего аса? » «Так точно... то есть да, стрельнул и за дело! » «За какое такое дело? » «Он своих бросил в бою и слинял! » «За такое не грех! И где теперь Буянов? » - обратился он к Никите. «Не знаю, его судил трибунал, наверное, сослали в пехоту» «Как думаешь, среди красных он или среди белых? » «Того не знаю, он дворянин! » Николай вздохнул: «ладно! Тут, у нас есть уже один летун с вашего отряда, хочешь к нему в экипаж? » «А кто конкретно? » «Иван Еремеев, помнишь такого? » Лицо Никиты сразу же расцвело: «Ванька-то? А как же, помню его, чертяку! И он здесь? Вот не ожидал! » «Ну вот, видишь! Радость-то какая! А чего не ожидал-то? » «Да так как-то, не ожидал и все тут! » «Ну понятно! Ладно, Иди уж, знакомься с техникой и экипажем! Если у товарища Иосифа не будет вопросов! » Иосиф, сидевший молча всё время, но внимательно слушавший, и следивший за выражением лица говорящего, спросил: «только один вопрос. Почему к нам пошел служить? » «Без неба не могу! Неба же – это... Это же стихия моя! Да что я вам говорю, вы сами знаете, сами летчики... » «Я не летчик, я чекист, и не знаю, каково это – в небе парить! У меня здесь, на земле, дел много. Я ж тебя не про то спросил, почему ты, летавший всё время с Буяновым, дворянином, как ты сам заметил, и твоим большим другом, пошел служить к нам, к рабоче-крестьянской власти, хотя ты и не рабочий, и не крестьянин! » Никита напрягся, он понял, что ему не доверяют: «а что мне с белыми ловить? Я что, дворянин что ли? Я что ли не работал? Все каникулы на стройках вкалывал, чтобы с голоду не сдохнуть! Мне ваша власть по нраву! » «Ну-ну! Поглядим! А вот если такое случится, что ты в бою встретишься со своим другом, с кем летал вместе, ты же стрелок. Будешь стрелять? » «Ну вы с ходу завернули, товарищ чекист! » «Так все же? » «Да я не знаю! Честно, не знаю! » «Как же воевать собираешься, если не знаешь? Ты же стрелок, это твоя обязанность! Если ты не выстрелишь, то по тебе выстрелят! Что я тебе объясняю, ты сам знаешь лучше меня! » «Должно, выстрелю! » - проговорил он, но все ещё не зная точно: «коли он в атаку на меня идет, что ж делать? Значит, судьба такая! Взялся за гуж – не говори что не дюж! » «Ладно, иди покедова! » Никита вышел, козырнув. «Да не козыряй ты, достал уже, когда вы отучитесь! » - сорвался Николай. «Что скажете, товарищи? Каковы впечатления? » - проговорил Николай, когда Никита ушел. «Ну, что тут говорить? Стрелок нормальный, дело явно знает! Ну проверим, конечно, но я уверен в целом, в том отряде не было слабаков! » «Да я знаю! » - поморщился Николай: «я не об его боевых качествах! Я о человеческих! Скользкий он какой-то! А, что скажете, товарищ Иосиф? » «Что скажу? » - переспросил Иосиф: «ну, конечно, сразу видно – от партии и борьбы рабочего класса далек... Очень далек... Безыдейный. Явно интересуется больше всего красивыми бабами и выпивкой. Но большого выбора нет. Явно не враг. Поработать можно с ним, воевать будет, думаю. А нам сейчас это нужно как раз! » «Ну да ладно, поживем-увидим! Поглядим, что он за птица! »

Никита тоже не был в восторге от беседы со своими командирами. Он ждал совсем иного приема, на него же смотрели, как на замаскированного врага. Тоже мне враг, сам, добровольно, приехал, когда услышал о формировании авиаотряда, а тут такая встреча. Ну да ладно! Хорошо хоть Ванька встретит! С Ваньком они, конечно, близко не дружили, но отношения были хорошие.

«Ба, какие люди! Ванек! » «Никита! Какими судьбами?! Каким ветром сюда? » «Да попутным, видать! Здорово, здорово, чертяка, рад тебя видеть! » «Ну, садись, рассказывай, как твоё ничего? За что тебя тогда разжаловали-то? » «А ты не помнишь? А, да, тебя же тогда как раз ранило! Да за что разжаловали? » - он почесался в затылке: «когда тот, из прокуратуры-то, начал копать, что да как, что за человек Гриша был? Я говорю честно: «Замечательный летчик и парень что надо! » «Нет, ты мне расскажи, какие отношения с Терентьевым были! » Я ему еще раз: Терентьев сам виноват, я бы и сам в него, говорю, с удовольствием выстрелил бы! Тот глаза сузил: «Понимаете, мол, что говорите сейчас! » «Понимаю и повторю, если надо! » Зло меня брало, ну чего вот они докопались до Гриши?! Чего им надо, какого черта?! «А ты, говорит, опасный тип! Мы с тобой еще поговорим! » В общем, то да се, приплели еще всякой гадости и в итоге меня – в тыловую команду резервную, крылья обрубили, гады! А тут узнал, что набирают авиаторов, да и поехал сюда» «Да, тогда уж разворошили наше братство по-черному из-за той дуели проклятой! А я, как меня ранило, в госпиталь попал. Там со мной лежал мужичок один, артиллерист, он мне дал книги нужные, правду-матку говорил, и про социализм и про монархию, я и проникся... » «Ну, и как оно тут? как эти, командиры-то? не дюж я им понравился, чую! » «Да по секрету скажу – из Кольки-то летун, как из коровы скакун, он тут так только, командует типа, а всё делает Санек. А вот чекиста бойся пуще всех – наскрозь видит людей. Лишний раз лучше с ним не сталкиваться! У нас с тобой, понимаешь, происхождение не то... » «Да ты посмотри, опять «происхождение не то». А говорили, власть новая всем единые права дает! Что я, виноват, что не в деревне родился? При той власти было не то происхождение, и теперь не то! Чего ж мне, лоб расшибить что ли? » «Да не в том дело... Ну, рабочий или там крестьянин сразу имеет у них преимущество и почет, а нам еще доказать надо, чего мы стоим! А потом, ты помнишь, мы же раньше только пили, да в карты играли, а тут так не получится, тут воевать надо, летать много и каждый шаг свой обдумывать! » «Да уж... Ладно, Ванек, ты вообще не жалеешь, что сюда пришел? » «Не жалею, Никита, ни разу не жалею! Знаю, за что теперь воюю, а то воевал, потому как все воевали! А тут своею волею пришел, никто не тянул! И буду воевать! »

... Сергея окликнул рядовой Микуленко: «эй, командир, вопрос есть! разрешишь задать? » «Да задавай! » - поморщился тот: все-таки такое запанибратство не слишком ему нравилось, но делать было нечего. «Когда уже в бой-то? Слух есть, что на Дону собирается уже всякая контра, а мы тута загораем! » «Ты чего, в бой шибко рвешься? А кто домой хотел больше всех? » «А что, побыстрее бы разбили энту контру – и по домам! » «Шутишь, побыстрее разбить! Тут за две недели не отделаешься, они нами сотни лет управляли, что думаешь, без боя сдадутся? » «Энто да! Но нас же больше, мы ж – весь народ! » «Поглядим... А ты-то откуда про Дон узнал? » «Ставоська гутарил, в газете вычитал! Там такое пишуть, ужасть что в России деется! » «Эххх, я бы почитал, да читать не умею! » «Да и я не умею! » «А что там делается? » «Да страсть-ужасть, везде по всей России друг на дружку идет, контра шебуршится! » «А че там на моем Урале? » «А черт ево знаить! Ты сам у Ставоськи спроси! » «А что, надо бы узнать, что в мире творится, а то живем тут, ничего не знаем! » Он пошел к Ставоське, который был «грамотным» солдатом, за излишнюю грамотность ему еще на гражданке выбили глаз, он с гордостью говорил «За класс свой пострадал», на самом же деле классовая борьба выражалась в том, что он с купеческим сынком не поделил одну девчонку, и сынишка купца выбил ему глаз своим пудовым кулаком. Ставоська считал себя политически подкованным и грамотным человеком, ничего, в принципе, нормально делать не умел, зато умел рассуждать о положении в России, начитавшись газет. «Ставось, ну что там? » - проговорил Серега: «сидим в этом Грибовске, а там, говорят, на Дону каша заваривается! » «Да! » - сказал важно Савоська, довольный тем, что может перед командиром блеснуть своими познаниями: «Контра, конечно, набирает силы, и по всей России неспокойно. Вот, в газете пишут, везде поползновения враждебные. Должно быть, скоро и нас на Дон отправят, давить гадов! » «А что там на моем Урале, что пишут? » «Про Урал вот ничего не пишут, пишут всё больше про Москву, про Казань, про Питер, там основные события! Вот! » - он достал газету и начал читать, придав голосу должную важность: «В Серпухове произошел бой между отрядом контрреволюционно настроенных солдат под командованием штабс-капитана Коренникова, известного своей фанатичной приверженностью временному правительству, и подразделением красной армии... В результате боя отряд ликвидирован доблестной красной армией, потери составили 46 человек убитыми, 37 человек раненными... В Назееве произошел бой между гвардейцами и красноармейцами, гвардейцы, верные рабы павшего крепостнического режима, предательски напали на отряд красной армии, убили семерых красноармейцев и взяли в плен командира отряда Васюлина, которого расстреляли на окраине города... В результате пришлось вводить в бой роту, расположенную в городе, но солдаты, распропагандированные врагами, маскирующимися под социалистов, отказались воевать и перешли на сторону гвардейцев, пытавшийся их остановить комиссар Евгений Черноволос был зверски убит ими... В Неврюеве расстреляны трое офицеров, подстрекавших на бунт солдат, и четверо унтер-офицеров... А, вот: «в Таранцеве расстреляны члены императорской династии – великий князь Николай Викторович, его дети – великий князь Александр Николаевич и великая княжна Наталья Николаевна, повар Максим Голоустов, князь Леонтий Андреевич Муховецкий, великая княжна Екатерина Дмитриевна, ее фрейлина Мария Кулаева, полковник Михаил Чепрашев... » «Что-что? » - перебил его Сергей: «Екатерина Дмитриевна?! Ты прочитал – Екатерина Дмитриевна?! » «Ну да, а что? Екатерина Дмитриевна! » «Читай, что там дальше пишут! » «А что пишут? «Все означенные лица были ярыми контрреволюционными элементами, членами враждебного революции императорского дома, и их верными слугами, матерыми врагами революции» «Дай сюда! » - прокричал Серега, еще не веря. «Да ты чего разволновался-то? » - очень удивился Ставоська: «на, вот и фотография их тут! » Серега глядел... И не верил... На плохоньком черно-белом снимке – осужденные на смерть люди, вина которых была в том, что они родились членами императорского дома... Княжна Наталья Николаевна – совсем еще девочка, лет двенадцати, не более... И среди них – она... Он сразу узнал ее, холодный пот прошиб его... Она была так же красива, очаровательна, как и тогда, той ночью... «Катя, как же ты... Как же... » - только и прошептал он. «Чего с тобой? Выпить тебе, может, а то мне вид твой не нравится! » - проговорил Ставоська. «Где Треньковский? » «Там, в кабинете в своем, отдыхает! » Серега, сжимая газету со страшной вестью, кинулся к Треньковскому в кабинет...

... Леонид лежал на диванчике и дремал, укрывшись шинелью. Сергей ворвался к нему без стука, он тут же вскочил, рука его сразу потянулась к револьверу. «А, это ты! » - проговорил он, позевывая: «напугал, чего так врываешься? Контра, что ли, или что там? » «Да нет, другое тут! » «А что другое-то? Я, брат, вот вздремнуть решил, снова ночь всю не спал! » «Спишь и не знаешь, что в мире деется! » «А что там такое деется? Небо на землю грохнулось? » «На вот, почитай! » - Серега швырнул ему газету: «вот ваше равенство и справедливость, читай! » «Да что такое-то? » - он уставился в газету: «К Назееве произошли бои... белые напали на красных... И чего тут такого? Контра бушует, дело ясное... » «Да срать я хотел на твое Назеево! Ты вон читай, где фотография! Узнаешь?!! » «А, это про расстрел Романовских что ли? Да я это уже читал, и чего? Ну, расстреляли контру, что ж тут такого? » «Контру?! Это княжна Екатерина – контра?! Ты что, забыл, как она к нам приезжала? » «Ну, помню, лазила по самолетам еще, и чего дальше? » «Чего дальше?! Да знаешь ли ты, что она... Она была лучшей девушкой на свете, она была летчицей, хотела летать, жить хотела, за что вы её убили, гады! Что вам девушка эта сделала?! » «А, ты вон про что! Сядь, Серега, и не сепети! Послушай ты меня, сядь уже! » «Я постою! » - с нескрываемой злобой прошипел Серега. «Ну стой, хрен с тобой, и слушай! Ты вот тут о княжне пожалел этой, а ты не подумал, сколько вся Россия на нее работала, воевала за нее, кровь лила, в грязи ползала, чтобы такие, как она, во дворцах балы танцевали с утра до ночи, на наших костях! Ее ты пожалел – а ты пожалел тех девушек, чьи парни на войне поганой погибли, которую за них мы вели, тех девушек, которые на работе гнили, чтобы эта твоя княжна в бархате да в золоте ходила?! Тех, кто на панель шли, чтобы горький кусок хлеба добыть!? Их ты пожалел?! О них подумал?! Ты вот тут не пожалел тех солдат, которых убили в Назеево, нет, ты об этом ничего не говоришь, а вот об этой паразитке, кровь сосавшей из народа, ты пожалел! Не сам ли ты работал с утра до ночи за нее! » «Она была человеком, Леонид! » - горько проговорил Серега: «Ты ее не знаешь, а я знал! Она никому из вас вреда не принесла, она не убивала никого, а вы ее убили! Кому она врагом была, кому?! » «Я ж тебе только что объяснил! » - удивился Леонид. «Объяснил?! А теперь ты меня выслушай, а то всё ты мне говорил, теперь я скажу! Вы вот всех людей разделили, всем навешали табличку, тот враг, тот не враг... И вам плевать, что у человека внутри, какой он, но он все равно – враг, потому что у него происхождение не то, жизнь не та, как вам хочется, он не такой, как вы, а значит, его можно просто так взять и расстрелять. А не боитесь в крови захлебнуться?! » «Не боимся! Ты как хотел – в белых перчатках революцию делать? Через грязь идти да не замараться? А не выйдет, брат! Пока ты про всяких там княжен-паразиток плачешься, твои братья, рабочие гибнут! » «Легко ты о людях судишь, даже не зная их, паразиты они или нет! » «А кому она хорошо делала, какую пользу приносила? » «Она была человеком, понимаешь ли ты это! Человеком! Девушкой, пилоткой! Окрыленной! Она была лучше вас, лучше всех была... Она дорога мне была! А вы ее просто так убили! Просто так оборвали жизнь человечью! » «Ты меня не слышишь, ты слушаешь только свои эмоции! Успокойся! Водки выпей, полегчает! » «Да пошел ты! » - проговорил он с ненавистью. «О, вон как ты заговорил! » - глаза Леонида тоже сверкнули: «крепко задело! Я вижу, так ты и не стал еще настоящим коммунистом! Темный ты еще! Много с тобой еще надо работать, Серега! » «Ты, как я погляжу, светлый! Коли мне надо стать таким, как ты, стрелять людей безвинных, что цыбарку выкуривать, то я не такой! И не желаю таковым становиться! » «Станешь, Серега, время пройдет – станешь! Мало они нашей крови поперелили!? Нашей, рабочей крови! Мало они наших постреляли пленных?! Что мне теперь, поцеловать их за это?! » «А при чем тут она?! » - Серега тоже перешел на крик: «Что ты несешь! » «Мы делаем мировое дело, спасаем весь рабочий класс, всего мира, а ты какую-то девчонку жалеешь! Ты сам подумай, сам-то ты что несешь! » Серега глядел в холодные, уверенные глаза Леонида, но не соглашался с ним на сей раз. Он чувствовал к нему ненависть и вражду. «Тебе дай волю – ты и меня убьешь! » - проговорил он. «Если станешь врагом – то убью! » «Волк ты! » «Какой есть! » Они стояли, глядя в упор друг на друга, и Серега сжимал кулаки. Он еле сдерживался, чтобы не кинуться на Леонида. «Успокоился? » - проговорил тот наконец. «Да пошел ты! » - повторил Серега и вышел, хлопнув дверью...

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒