Побежденные 1 страница

Предисловие: Про гражданскую войну написано немало, снято много разных фильмов, и, кажется, всё про нее давно понятно, однако до сих пор гражданская война остается белым пятном в российской истории. Даже известные историки, посвящающие всю жизнь изучению гражданской войны, не могут сойтись между собой во мнениях и дать однозначный вопрос, за что же все-таки воевали люди в той войне, кто воевал и на чьей стороне была правда, и была ли она вообще?

Создавая свой роман, я не ставил цели, как Михаил Александрович Шолохов или Алексей Николаевич Толстой, описать исторические события и личности, дополняя их вымышленными персонажами. В моем романе вы встретите лишь отголоски событий, происходивших в действительности – здесь присутствует ряд вымышленных сражений, мест, персонажей, командиров красной и белой армии, и даже описание техники дано не таким, какова она была в действительности. Сделано это не случайно. Шекспир, создавая свои творения, вводил намеренно анахронизмы, вымышленных персонажей и смешивал эпохи, делал это он с целью показать, что его произведения имеют вненациональный и вневременной характер. Так и я – в своем произведении я не старался воспроизвести исторические события той эпохи. Я хотел показать судьбы простых людей, попавших в водоворот гражданской войны, и то, как по-разному каждый из них делает свой выбор. Я хотел показать простого человека на гражданской войне. Получилось или нет – решать вам. Представляю вам на ваш суд сей скромный роман.

Добавлю, что ради достижения эффекта подлинности в романе встречаются неоднократно сцены насилия, жестокости, секса, а также присутствует нецензурная лексика, посему чтение романа не рекомендуется для моралистов, старых дев, для лиц моложе 18 лет и, добавлю от себя, для ярых сторонников каких-либо политических течений.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: АВИАОТРЯД

... Если бы Сергею Макарову, простому рабочему парню, который с восьми лет вкалывал на заводе, не умея ни читать, ни писать, зато умея не хуже взрослых обращаться со станком, сказали бы четыре года назад, что он станет поручиком, заместителем командира роты, он бы просто рассмеялся. А если бы сказали, что он станет еще и штурманом воздушного корабля, будет прокладывать маршрут, вести фотосъемку и бомбометание, то он бы вообще счел это злобной насмешкой и, скорее всего, попросту начистил бы предсказателю морду «за балабольство»[1].

... Ему было девятнадцать лет, когда грянула Первая Мировая. Он попал в пехоту. И за два года боев он получил два георгиевских солдатских креста, проделал путь от рядового до поручика[2], и был на редкость удачлив. Уже никого из тех, с кем он начинал войну, не осталось, а он жив и даже ранений серьезных не получал. Как-то обходила его стороной смерть. Он начал всерьез верить в свой фарт. Он носил с собой образок, который подарила ему его мама, говоря, что он освящен у святых мощей, и действительно, молитвы ли матери, образок ли или просто везение то было, но... факт есть факт – он жил и воевал. Но вот однажды их рота держала оборону, враги шли на их позицию, шли хорошо, умело, редко залегая, и в том бою вражья пуля ударила его прямо в грудь. Он только успел подумать: «вот и всё... жаль... » перед тем, как потерять сознание...

... Но он не погиб. Он очнулся в госпитале, где провел три месяца, после чего его неожиданно отправили на обучение штурманскому делу. Два месяца обучения, в ускоренном режиме – и вот он уже едет на место своей новой службы.

... Эскадрилья состояла из неуклюжих, выглядевших как летающие чемоданы самолетов марки «Фарман»[3], которые использовались на фронте во всех качествах. Они использовались и как фоторазведчики, и как штурмовики, для чего устанавливали на них мелкокалиберную пушку и кассеты с мелкими бомбами[4], которые представляли собой массу небольших шариков, начиненных взрывчаткой, и при падении эти шарики разлетались во все стороны, засыпая окопы врага, сея панику и смерть, а для вылетов на серьезное бомбометание кассеты и пушка снимались и подвешивались увесистые фугасные бомбы. Поскольку истребителей явно не хватало, обычно ходили без прикрытия, выполняя задание и в тылу врага, и в прифронтовой полосе, отбивались от наседающих истребителей врага бортовыми пулеметами[5]. «Фарман» выглядел куда более убого, чем ладные, стройные «Ньюпоры», «Спады» или монопланы «Депердюссены», но при этом был на редкость живуч, и часто возвращался благополучно, имея более 20 пробоин, за это его летчики любили[6]. Экипаж состоял из трех человек – пилота, который был одновременно командиром экипажа, штурмана и воздушного стрелка.

Пилотом в экипаже Сергея был румяный, веселый ротмистр[7] Гриша Буянов, который попал в авиацию из кавалерии. Он был лихим рубакой, дуэлянтом, картежником, в свое время не раз брал призы в скачках. Увы, ранение в ногу поставило на его службе в кавалерии крест, и он поначалу крепко приуныл. Его собирались списать в запасную часть, как ограниченно годного, но он настоял на том, чтобы его оставили служить, и в итоге его занесло в авиацию. Он здесь быстро нашел себя, и стал одним из лучших пилотов в эскадрильи. Его мечтой было превзойти хмурого, немногословного штабс-капитана[8] Терентьева, который был лучшим из лучших, всегда уходил на самые сложные задания и блестяще с ними справлялся. Терентьев носил густую «скобелевскую» бороду, имел пудовые кулаки и угрюмый, чуть презрительно-насмешливый, не внушающий расположения взгляд, близко ни с кем не сходился, но был безусловно создан для неба.

Стрелком-радистом был фельдфебель Никита Куницын. Он был в свое время веселым студентом, учившимся на юриста. Но, впрочем, он учился не очень уж прилежно – больше он любил разные гулянки, попойки, танцы, посиделки, любовные приключения, которые иногда оканчивались тем, что ему крепко доставалось, один раз даже сломали нос, но он не унывал. Сессии он благодаря студенческой смекалке, шпаргалкам и бомбам благополучно сдавал на «трояки», и смог так продержаться два курса. Ему, выходцу из захолустного городка Кашин, другого пути в столицу не было, однако было ясно, что третий курс, который студенты именовали «переходом через Альпы», он вряд ли осилит. Но этого уже никто не узнал – грянула война. Он отправился добровольцем на фронт не от излишней храбрости, а скорее от бесшабашности, да еще и угодил в пулеметную команду, поначалу правда был вторым номером, но неожиданно показал отличное умение в пользовании пулеметом и стал одним из лучших. В авиацию он попал, как большинство, после ранения и госпиталя, где успел завести роман с медсестричкой. Авиация было как раз то, о чем он мечтал, и служба ему здесь нравилась. Он, будучи даже моложе Сереги, корчил из себя бывалого асса, небрежно бросался авиационным жаргоном и любил вспоминать опасные вылеты, воздушные бои, рассуждать небрежно о разных типах самолетов и об их вооружении. Надо сказать, он и вправду уже летал достаточно долго и воевал отлично.

В основном весь народ здесь был такой – бесшабашный, веселый и отчаянный. Сергей быстро здесь почувствовал себя своим. Здесь практически не было распределения на бывших дворян, крестьян, рабочих, интеллигенцию, казаков и пролетариев – здесь было самое настоящее пресловутое «фронтовое братство». Здесь не было фронтовой грязи, вшей, артобстрелов, грязных портянок – жили все в удобных отдельных номерах, спали крепко и вдосталь, кормили здесь нормально, каши, которая прилипала к тарелке, как клейстер, и просроченных консервов здесь не было. Чего здесь еще не было, так это оскорблений, не было муштры и офицерского произвола, все были на равных, несмотря на звания. Если заданий не было, то командование особенно с дисциплиной не перебарщивало, хватало и выпивки. Как будто ты и не на войне вовсе...

... Своего первого вылета Сергею пришлось ждать три дня. Самолет был основательно потрепан до того, и механик – здоровенный бывший рабочий Евгений Михалыч, по прозвищу «Репа» долго его чинил. Но вот наступил тот день...

Серега и Никита Куницын сидели и играли в картишки, изнывая от зноя. «Скукота» - сетовал Никита: «хоть бы в небо скорее, там хоть не так жарко! » «Не говори! » - проговорил Серега в ответ, словно совершил уже минимум двадцать боевых вылетов. «Хорошо здесь, жаль вот девчонок маловато! » - мечтательно протянул Никита чуть погодя. «Это да... С девчатами куда веселее было бы... » «Истребителям вон повезло – там у них под боком село, там такие крали, а мы здесь в глухомани, кроме медведей, никого нет в этой глуши... » «Да не говори, а всё лучше, чем на фронте» «на фронте хоть скучать некогда, а здесь такая скука бывает... Как-то недели две без полетов жили, только учебные вылеты, я думал, сдохну или сбегу отсюда к чертовой матери! » «А что, часто бывают вылеты? » «Да бывает иногда, что и часто... Помню как-то целый месяц летали туда-сюда, каждый день по нескольку раз, под Гниловщиной когда мясорубка была[9]. Было чего вспомнить. Станцию ихнюю подчистую в одном вылете смели к чертям собачьим. Вот тогда было веселье! » - Никита был рад случаю пощеголять своими рассказами: «а вот еще, помнится, на обратке на нас насели ихние «Альбатросы». Нас – восемь, и то две машины латанные-перелатанные, а их целая стая, штук двадцать, не меньше. Ну, думаю, кранты! Мы строем идем, думаю, пусть под «Мадсены»[10] наши залезут, они окружили, шпарят со всех стволов, мы – в ответку. Строй наш разорвали-таки. Видим – уходить надо, наш Буян потянул вверх, уже двигатели сипят, еще немного – и каюк, сорвемся в штопор. Трое за нами увязались. Калыгин, который до тебя был вот, из переднего пулемета садит, я от двоих отбиваюсь, которые сзади. А сам думаю – всё, долетался! Хрен те было! Один, смотрю, отворачивает, посек его крепко, видать, тот, что спереди лез, тоже пострелял-пострелял да отвернул, Калыга его видать зацепил. А один настырный такой – прет и прет, садит и садит, самолет наш уже изрешетил совсем. Ну, думаю, так тебя, постой же! Приметился и кааак врежу! Он задымил враз и дай Бог ноги, вряд ли до своих дотянул, дымил как печка. Но и наша птичка не летит, а туда-сюда переваливается, еле держится в небе, как решето вся, движок один забарахлил. В итоге дотянуть дотянули, а как стали садиться, так оказалось, одно колесо еще повредил, гад. Сели, самолет каааак закружится, как на карусели. Думали всё, списывать придется. Ан нет – починили, летал еще долго. Наших тогда четверо «Фарманов» не вернулось... » - голос Никиты на миг стал грустным: «штурман с одного из них мировым был парнем, Санька Голиков, земляк мой, только я с Кашина, а он со Старицы, бывало, вечером соберемся, он гитару в руки и давай наигрывать наши студенческие... Такие вот дела, братан! »

К ним подошел Гриша Буянов, их командир. «Здорово, пацанва! Как оно ничего? » «Да ничего вроде! » - проговорил вяловато Никита. «Гляжу, без настроения! Ничего, сейчас подыму! По коням, парни! Серега, сегодня твое боевое крещение! » «Дай угадаю! » - проговорил Никита авторитетным голосом бывалого летчика: «фоторазведка под Крусовицами? Опять искать иголки в стоге сена? » «Вот и не угадал! Лагонин уже обустроил гнездышко! » Серега вздрогнул – Лагонин был монтировщиком вооружения, а «гнездышком» назывались блоки кассетных бомб на летном жаргоне. Значит, предстоял вылет на штурмовку, а это было самым сложным и опасным делом. Самолет идет на бреющем, расстреливает из пулеметов и пушки живую силу противника, стараясь в первую очередь уничтожить боевую технику, и сбрасывает прямо в окопы смертоносные кассеты. «Штурмовка? » - вскипел Гриша: «Они че, охренели вконец, нашему «тигру» только шкурку залатали кое-как, он еле прыгает, а они его в пекло? Они не понимают что ли, что на такой высоте правый движок наш попросту откажет?! » «Да я говорил Бороде (так за глаза называли командира эскадрильи, который действительно носил замечательную окладистую двойную бороду, как у покойного адмирала Макарова, однофамильца Сереги), что нашего хищника, пока новый движок не поставят и обшивку не обновят, только на фотовылет можно, он уперся: «ты асс, ты справишься! Репа говорит, что всё нормально, летать можно! » Ну, я махнул рукой, что делать, ему не втолкуешь! » «Ладно, черт с ними, прорвемся! Не в таких переделках бывали! » - проговорил Никита: «Че, Серег, как ты? » «Как штык! » - проговорил бодро Серега. «Это радует! Ну, тогда давай в кабину, что ли? »

«Тигром» назывался «Фарман» не случайно, так как на нем штурман Вася Чехнин из экипажа штабс-капитана Корнеева, по совместительству художник, ужасно гордившийся своим талантом, хотя в свое время его и выгнали из художественного училища как раз за недостаток этого самого таланта, намалевал тигра, который выглядел не так чтобы очень красиво и реалистично, зато устрашающе, Вася для пущего страха сделал ему огромнейшие когти и клыки, каких у нормальных тигров и не встретишь. Кроме того, за каждого сбитого врага Буянов малевал на самолет по карточной пике. Таких пик у него скопилось уже семь штук, хотя Никита говорил, что реально было сбито раза в три больше, да кто их там считает? Задымил, пошел прочь, а там упадет или нет – уж неизвестно. Скорей всего, даже если дотянет чудом, спишут как поломанный, но в счет сбитых все же не идет. А вот немцы-то, как он объяснял авторитетно Сереге, как раз наоборот – все подбитые и даже легко подраненные самолеты записывали без всяких сомнений в списки «сбитых». Поэтому-то у них и был такой внушительный список побед[11]. Вообще в эскадрилье каждый самолет нес на себе картинку, иногда еще и поясняющую надпись, порой не совсем цензурную, и имел прозвище, а бесшабашный летун Костя Торгашов вообще заказал как-то Васе похабное изображение – тот изобразил на его самолете голую жопу и надпись: «поцелуйте, немчура! » Жопа продержалась на его самолете целую неделю, пока не прибыл со смотром собственной персоной великий князь Александр Михайлович[12], шеф авиации. Александр Михайлович очень любил такие спонтанные наезды, вот и тут его принесла нелегкая совершенно неожиданно. Князь, обладавший чувством юмора, долго ржал, когда увидел творение Васи, пока командир полка сзади синел от стыда. Потом Александр Михайлович велел позвать к себе Костю, который, нимало не пугаясь, бодро вышел и козырнул. «Кавалерист? » - только и спросил его великий князь. «Так точно, ваше высочество! » - лихо ответил тот. «Да, до такого только кавалерист мог бы додуматься! Я сразу так и понял! Как воюешь? » «Отлично, ваше высочество! » «Молодец! Только вот картинку-то ты бы заменил все-таки... Я-то ладно, а вот если Николай Николаевич захочет пожаловать, или командарм наш, то я, боюсь, он не оценит художественный замысел. Не говоря уж о нашей великой княгине Екатерине Дмитриевне. Хотя задумка мне лично понравилась! » «Есть заменить, ваше высочество! » - снова проорал тот. Командир полка, который сам же и закрыл глаза на эту картинку, так как сам был большим любителем разных непристойностей и даже втихомолку почитывал порнушку, о чем все делали вид, что не знали, на сей раз накричал на Костю, и вместо жопы на самолете красовался с тех пор кулак, а надпись чуть переделали: «понюхайте, немчура». Но за самолетом так и осталось прозвище «жоповозка», а за Костиным экипажем – «жопошники». Добавим, что Екатерина Дмитриевна[13], о которой упомянул великий князь, была едва ли не самой эксцентричной особой из дома Романовых, она еще до войны увлеклась авиацией, научилась управлять самолетом, и, когда она на Ньюпоре сделала по примеру Нестерова «мертвую петлю»[14], то наблюдавшего за этим великого князя Кирилла Владимировича чуть не хватил инфаркт. Ей пытались запретить полеты, но где уж там! Проще было запретить Францу-Иосифу напасть на Сербию, чем что-то запретить Екатерине Дмитриевне. Она при этом была достаточно женственной, очень даже красивой, замечательно всегда танцевала на балах, замуж не спешила, но ходили слухи об ее многочисленных романах. По-видимому, ее общественное мнение интересовало мало. Александр Михайлович не лукавил, говоря, что она может нагрянуть: она и вправду любила разъезжать по авиачастям, знакомиться с разными типами самолетов и осваивала каждый из них, в итоге умея пилотировать как тяжеленный бомбардировщик, так и легкий истребитель. Такова была Екатерина Дмитриевна.

... Серега на взлете ощущал новое, еще неизведанное чувство. В первый раз, когда он поднялся в небо, он ощутил чувство восторга, легкости, радости. Но то был тренировочный полет. Он совершил всего лишь три таких полета – особенно долго обучать не было времени, да и учителей толковых еще не было: учились прямо в бою. Теперь он ощущал иное чувство: какая-то смутная тревога, напряжение проникло в его сознание. Гриша и Никита, как всегда, весело шутили, он тоже шутил в ответ, но тревога не пропадала. Он привык уже в бою быть хладнокровным, не бояться гибели, но здесь было иное. Иной бой... Штурмовик, идущий над вражескими позициями на бреющем полете, страшен, сеет ужас в рядах врага, как неотвратимая смерть, однако и сам он – отличная мишень. В него палят даже из пистолетов, кто из чего может, и тут уже лотерея, от тебя мало что зависит. Выигрыш в этой лотерее – жизнь. В воздушном бою решает твое пилотажное мастерство, меткость, хитрость, здесь же от тебя мало что зависит. Ты должен хладнокровно под шквалом огня выполнять свое задание, сбрасывать смертоносный груз точно и вести прицельно огонь из пушки и пулеметов. Вдобавок, Никита не зря говорил о том, что один движок может отказать. Движок, действительно, был сильно поврежден, и, хотя его и отремонтировали, барахлил он здорово, а в те времена на таких низких высотах и вполне исправные движки порой отказывали. В общем, смутно Серега понимал, что они идут на задание, из которого все шансы не вернуться...

... Серега понял, что, по мере подхода к фронту, и у его друзей нарастает волнение. У Гриши это выражалось в том, что он начал напевать какую-то бравурную мелодию, как делают многие люди, чтобы успокоить себя и внушить себе и другим, что они ничего не боятся. А Никита начал рассказывать пошловатые анекдоты, и в его речи сразу прибавилось мата и непристойности. Приближалась их цель...

Целью их были войска, сосредоточенные западнее Головского. Шли втроем – сзади шли экипажи Наумова и Колесова, самолет Буянова был ведущим. Вообще планировалось послать шесть самолетов, но, как часто бывало в то время, оказалось, что, видите ли, шесть самолетов послать нельзя, так как кассетных бомб слишком мало, что обнаружилось как раз в последний момент, а две пушки неисправны. Бардак был везде, в авиачастях его было не намного меньше, чем, скажем, в артиллерии. Уже людьми овладевало некоторое безразличие, война начинала надоедать, и поэтому особого энтузиазма уже никто не проявлял. Обещали прикрытие в виде двух истребителей. «Они всегда обещают» - объяснил Никита. Как и следовало ожидать, никакого прикрытия не было...

... На подходе к цели Серега почувствовал, как предательски застучало с перебоями его сердце, вырываясь из груди. Стремительно приближалась цель... Уже видны маленькие, словно игрушечные, фигурки, суетящиеся внизу, квадраты броневиков, транспортеров, пушки, тоненькие, как тростинки... К самолету потянулась очередь пулемета – первая, судорожная, прошедшая далеко в стороне. Она еще пока неопасна. но скоро они войдут в зону действия пулеметов, и тогда... Главное, сразу засечь их пулеметные гнезда и подавить из пушки или закидать кассетными бомбами. Самолет нес шесть смертоносных кассет, каждая из которых при удачном попадании могла вывести из строя целую роту противника...

... Серега напрягся до предела, побарывая дрожь... Уже различима форма на бегающих внизу солдатах, уже близко просвистела очередь вражеского пулемета. Самолет стремительно выходит из полупике и идет на бреющем. Серега стискивает зубы до боли... «Ну, ваш выход, господин штурман! » - Никита находит силы в себе шутить в такой момент, он весело улыбается, но глаза выдают его – они лихорадочно горят, ему тоже страшно, но он себе не признается в этом никогда. Серега вдруг ощущает и сам с каким-то лихорадочным восторгом: «пора! » - и первая кассета летит вниз, и через несколько секунд она вспыхивает ярким пламенем, покрывая огромное пространство, он швыряет вторую и тут же начинает вести огонь из пушки. Прежде всего он строчит по зенитному пулемету, из которого немцы ведут огонь торопливо, неумело, затем переносит огонь на броневик, тоже задравший свой сдвоенный пулемет до предела и пытающийся зацепить штурмовик. На то, чтобы поразить броневик, есть несколько секунд, пока штурмовик летит над ним. Это сделать не удается, он стреляет по другим броневикам и транспортерам, но ни один из них не поражен им. Самолет подпрыгивает, как будто натолкнувшись на препятствие, но тут же вновь выравнивается: попали, но ничего серьезного. они набирают высоту. Первый заход сделан, впереди еще один заход... Сергей смутно понимает: первый блин комом. Он это видит и по не особо довольным лицам своих товарищей. «ничего, для первого раза неплохо! » - говорит Гриша, но Серега понимает по его тону: это он говорит только для того, чтобы его успокоить немного. Впереди еще заход...

... Всё позади... Они идут обратно... Серегино сердце еще колотится бешено, но уже в голове радостная мысль: живой! Не так уж это и страшно. На втором заходе двигатель заклокотал, самолет забился, и вот тогда Серегу пронзил леденящий ужас, но тут же Григорий сделал какой-то резкий маневр, и благодаря подобной встряске движок снова заработал, хотя самолет чуть не свалился в штопор. Серега не успел даже ощутить, как близко они были от смерти. Одна из очередей пулемета прошила крыло, вырвала из него куски обшивки, и теперь самолет идет, покачиваясь, припрыгивая, но все-таки идет. Правда, врагу едва ли эта штурмовка нанесла большой урон, Серега не подбил ни броневиков, ни транспортеров, не поразил огневые точки и, кажется, нанес весьма небольшой урон противнику. Ну да ладно, главное, живой! Потерь нет, вся троица благополучно возвращается. Вдруг над ними появляются две черные точки. «Истребители! » - внутренне похолодев, думает Серега. Он снова чувствует себя в роли необстрелянного новобранца, он, не вылазивший два года из окопов! Воздушный бой – совсем другое. Да и отвык он в госпитале от войны. Но Никита тут же успокоительно замечает: «Оппа, «Ньюпоры» пожаловали! Вовремя, как всегда! » Действительно, через несколько секунд становится ясно – свои. Махают крыльями в знак приветствия и идут вверху, охраняя...

... Тот первый вылет надолго запомнил Серега. Потом было много вылетов – успешных и не очень, опасных и не слишком, сложных и простых, но тот вылет ему запомнился на всю жизнь. Потом были вылеты на фоторазведку, когда они снижались и фотографировали позиции, на бомбежку, когда они сбрасывали с полупике бомбы (полностью пикировать тогда еще не могли), снова на штурмовку. Однажды во время такого вылета, именно на штурмовку, в их «тигр» вонзилась очередь пулемета. Самолет подпрыгнул и завилял, Серега почувствовал, что всё, но Гриша был спокоен, он уверенной рукой вывел самолет из боя. Один из двигателей дымил, но они решили тянуть до своих. «Фарман» никогда не вспыхивал сразу, благодаря протектированным бакам[15], он горел долго и медленно, в отличие от сходного с ним «Вуазена», движки которого при попадании мгновенно вспыхивали, как сухая солома. Поэтому более вместительный и современный «Вуазен» летчики меньше любили. «Фарман» дымил, его болтало, но он шел, шел, наперекор всему. Они все-таки дотянули тогда до аэродрома. Тогда все трое напились вдрызг, а их верный «Тигр» был списан на запчасти, и им выдали новенький «Фарман», у которого были некоторые изменения в конструкции. Сделавший на нем несколько кругов над аэродромом Гриша с удовольствием отметил некоторые улучшения в маневренности и усиленное шасси. Но по верному «тигру» он явно скучал, новый самолет художник Вася украсил изображением крокодила, добросовестно вывел на нем семь пик, и самолет назвали «крокодилой» - в женском роде, как тогда частенько говорили.

Истребители врага их долго не тревожили. В те годы у немцев было не так уж и много истребителей, и в основном они воевали на западном фронте. Первый раз столкнулся Серега с ними после рядового вылета на фоторазведку. Вылет был неплохой, на обратном пути шутили и травили анекдоты. Вдруг Гриша, который не терял бдительности в полете ни на секунду, насторожился. «Таубе справа» - проговорил он коротко. И точно: справа в облаках можно было различить четыре еле заметных силуэта машин-монопланов, но на таком расстоянии вряд ли можно было понять, «Таубе» ли это или наши «Депердюссены» или «Мораны-Солнье», однако Гриша своим наметанным глазом определил сразу. Действительно, самолеты пошли на резкое сближение. Скоро было ясно, что это действительно «Таубе», что особого оптимизма не внушало – от бипланов «Фоккер» или «Альбатрос»[16] еще можно было уйти, если позволяло расстояние, так как их скорость не так существенно превышала скорость «Фармана», но вот «Таубе», хотя и были достаточно старыми, легковооруженными и маломаневренными, однако за счет моноплановой системы развивали высокую скорость. Приходилось принимать бой. Один против четырех, новый «Фарман-крокодила» готовился столкнуться с врагами. Они разошлись веером и попробовали зажать в тиски, но Гриша совершил головокружительный маневр, задрав самолет почти вертикально, а затем резко перебросив через крыло, от чего у Сереги даже потемнело в глазах. «Вот это я понимаю! Лучше «чертовой карусели! » - в восторге закричал бесшабашный Никита. Самолеты врага оказались обманутыми, один из них проскочил вниз. «Давай! Давай! » - закричал Гриша Сереге, и тот торопливо застрочил по нему, однако враг ушел. Серега выругался. Враги заходили на новую атаку, один из них торопливо застрочил из единственного пулемета, установленного на «Таубе», высадил очереди в белый свет как в копейку. Они нападали без слаженности. Несколько очередей дал Никита. «Погоди-погоди, сейчас подраним им шкурку! » - кричал он, но, видимо, тоже не попал. Гриша резко притормозил, Серегу рвануло вперед, в глазах снова на миг потемнело, Гриша сделал рывок вбок. Снова один из «Таубе» подставился, Серега дал по нему длинную очередь. Попал или нет, было точно неясно, однако «Таубе» предпочел свернуть вбок и пошел вверх, выходя из боя. То ли боезапас кончился, то ли и вправду попали, то ли не хотел рисковать. В третей атаке очередь звякнула по обшивке, самолет слегка тряхнуло, но тут же Никита дал короткую, но точную очередь: «есть! » - закричал он: «один готов! » «Таубе», трясясь, как будто в припадке, выходил из боя, его товарищи еще покружили немного, постреляли для проформы и тоже позорно отступили. «Как мы их! Молодца, парни! » - проговорил Гриша, который радовался иногда после боя, как ребенок. «Ага! Тот, которого я подранил, вряд ли до аэродрома дотянет! » - проговорил хвастливо Никита: «ты, Серег, молодец, тоже кажись зацепил одного! » «Да хрен его знает, может и зацепил». Воздушный бой был не так страшен, как думал Серега.

... Так прошел примерно месяц с лишним, когда произошло событие, изменившее мерный ход жизни летчиков. Вечером летчики сидели, играли по обычаю в карты, попивали коньяк и беседовали, когда к ним ввалился «жопошник» Костя Торгашов, уже изрядно навзводе. «Парни, прошу минутку внимания! » - проговорил он торжественно. «Валяй, не томи, че там стряслось? Наши Берлин взяли? » - проговорил Борька Наумов, пилот, который чаще всего летал в звене с Буяновым, бывший разночинец, карточный шулер, выпивоха и поэт-декадент. «Неа, парни, ни за что не угадаете! » «По твоей довольной роже я могу предположить, что как минимум к нам в гости приехала бабья дивизия! » - заметил стрелок унтер Крапивненко. «Ну ты пророк! Почти в цель! Как угадал-то? » «А что еще тебя может интересовать? Бухло и бабы, бухла хватает, а баб нэма, значится, бабы к нам едут! » «Ну, ты логик, однако! так вот, парни, я сейчас от Бороды, он мне рассказал, что завтра к нам в распоряжение прибывает дивизия не дивизия, а бабий экипаж, будут летать на новеньком «Фармане», который позавчера к нам привезли» «Мать твою за ногу, а мне говорили, что этот «Фарман» мне отдадут, моя «акулка» уже на ладан дышит! » - проговорил недовольно пилот Ваня Еремеев, бывший воздушный акробат в цирке. «Кто о чем, а Еремей об авиации! » - усмехнулся Никита Куницын: «слушай, а хоть кто они? Не знаешь? » «Как же, знаю! Ни кто иная, как знаменитая княжна Вихровская Настька! » «Ого! Нехило! Помню такую! » - сказал довольно штурман Андрюха Белобоков, который, вместе с Еремеевым, считался главным знатоком в области техники и авиасостава: «Одна из первых авиатрисс! » «Ну и как она? Красива? » - оживился художник Вася. «Красива, но не про твою честь! » - осадил его Андрюха. «Ну-ну, конечно, она же княжна! А мы люди простые! » В общем, разговор перешел на баб, ребята стали делиться предположениями, как она в постели, какие позы любит, кому даст, а кому нет, рассуждая с типичной армейской циничностью.

... Анастасия Вихровская была действительно княжной, правда, ее род порядком обеднел за последнее время, но у ней оставались аристократические черты в лице, оно отличалось особенной, изысканной красотой, которую не встретишь у простых девушек, у дворянок из «новых родов», а только у тех, кто ведут свои родословные от древних, славных витязей: красота эта генерировалась веками. Она, правда, была невысокого роста, и не отличалась особенной субтильностью: ее тело было крепкое, подкачанное, лицо ее, несмотря на аристократическую красоту, не было надменным, глаза были открытые и располагающие, и в то же время в лице было что-то властное, мужественное, независимое, видно было, что девушка обладала железным характером и была непокорной и смелой. Ее походка была твердой, мужской. За ней шли два члена ее экипажа. Штурманом была Елена Кустова, подпоручик, которая явилась «при полном параде» - в отличие от княжны, она подвела бровки, накрасила губки, и вдела в уши красивые сережки, а на руке ее было два золотых колечка. Елена была выше княжны ростом и объективно красивее ее: ее глаза, небольшие, но очень бойкие, казалось, метали огненные стрелы, ее черные волосы были заплетены в красивую, густую косу, ремешок туго обхватывал ее талию, сапожки блестели на солнце, ярко начищенные. Третьей шла небольшая, рыженькая девчушка, тоже достаточно миловидная, несмотря на веснушки, рассыпанные по ее личику, на отсутствие всяких украшений, она была улыбчивая, простая и привлекательная, в погонах унтера – стрелок Таня Белькевич.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒