Рыцари Грааля 22 страница

— Ты чего мучаешься? — спросил Сергей. — Людей давно не видел?

Молчун покосился на Михаила, но тот куда-то исчез, и понял он, что должен сам отвечать и налаживать связи с новыми знакомыми.

— Да необычно всё. Вроде сплю у костра, в пещере, потом летаю, потом снова у костра. Может, я всё сплю и сон это у меня длинный такой?

— Ну, по большому счёту, все мы спим, но если оставить всю эту философию, то ты не спишь и вполне реально сидишь с нами у костра. Ты зачем сюда пришёл или прилетел? У тебя цель есть? — улыбнулся Сергей.

— Да я всю жизнь в страну эту попасть стремился. Если бы я сам себе мог поверить, то уже давно бы всё бросил и ушёл сюда. А впрочем, нет, ничего бы не бросил, матушку бы не оставил да молодость свою ни на что не променял бы. Эх, таких друзей, что у меня были...

Тут он замолчал и стал снова вглядываться в рыцарей.

— Чего-то ты, брат, плетёшь непонятное. Надо Михаила расспросить. Ну-ка давай раскалывайся, что

с человеком сделал и куда его привёл? — спросил Фёдор у Михаила.

— Его Молчуном зовут. Он в Беловодье шёл, а я его и проводил, — Михаил потупил глаза.

— Так... — протянул Иван. — Значит, ты его к нам в Беловодье в гости к столу пригласил? А почему сразу в Шамбалу не отвёл?

— Мне туда, наверное, рано, — сказал Молчун. — Я о Шамбале в Тибете слышал.

— Так ты и в Тибете побывал? С Татьяной Андреевной потом на эту тему поговоришь. А на Сириус тебя случайно Михаил ещё не сопровождал? — съязвил Иван, укоризненно глядя на Михаила.

— Да нет, мы сразу сюда, в Беловодье. Если, говорит, моё сознание вырастет, то я потом эту страну увижу такой, какая она есть по-настоящему.

— Ага, — сказал Сергей. — Понятно. А сейчас она ненастоящая?

— Нет, сейчас она как раз по моему сознанию.

— Так чего же ты его сразу на самолёт не посадил да в Петербург не отвёз? — повернулся к Михаилу Сергей.

— А зачем мне снова в Питер? Я год как оттуда. Или уже два? Запамятовал. Посчитать надо.

— Ладно, брат, не трудись. Что ты в Питере-то делал?

— Я садовником у императрицы был, а потом она меня во дворец определила, так там меня поедом эти барчуки ели...

— Постой, погоди, — уже еле сдерживаясь от смеха, проговорил Иван. — О какой императрице речь?

— О нашей, о российской. А до этого я во Франции жил...

— Понял, — серьёзно сказал Сергей.

— С Наполеоном встречался? — широко улыбнулся Фёдор.

— Нет, не слышал о таком.

— А об Александре Македонском знаешь?

— Знаю, нас граф истории обучал.

— Стоп, — сказал Сергей. — Ну-ка, Михайло, отойдем-ка в сторонку.

Пока они разговаривали, Татьяна Андреевна расспрашивала Молчуна о Тибете, а тот с удовольствием рассказывал ей о горшечной мастерской. При этом он всё время переводил взгляд на Ивана, вглядываясь и пытаясь что-то связать в голове, в которой конечно же всё перепуталось.

Вернулись Сергей и Михаил.

— Михайло тут ситуацию прояснил. С Наполеоном Молчун действительно не встречался. Однако
человеку нужно освоиться. Он дня через три к энергетике нашей привыкнет и, думаю, сам во всём раз
берётся. Давайте посидим ещё. Хорошо здесь.

У Молчуна была цель: он хотел как можно быстрее познать этот мир и, расширив сознание, увидеть его реальным. Для этого он решил не задавать вопросов, а больше слушать, проникая в токи нового мира сердцем. Разговоры, которые вели Иван с Сергеем, казались ему чудными, а когда речь заходила о заводах, производстве, политике, он и вовсе терял канву и смысл ускользал от него. Но вместе с тем к нему возвращался его дар ясновидения, хотя по-прежнему он не мог добраться до истинной сути вещей — будто невидимая преграда стояла на пути.

Молчуна потрясли свет, электрический чайник и радио. Слава Богу, что в доме не было телевизора, а то он бы долго ломал голову над этим изобретением. Но палец в розетку он всё же ткнул, желая удостовериться, не засветится ли таким же ярким светом, как лампочка.

По вечерам все собирались у костра на берегу озера и слушали треск огня в абсолютной тишине.

— У меня даже уши от этой тишины закладывает с непривычки, — сказал Иван. — Этот бесконечный московский грохот в городе вроде и не заметен, а здесь сразу ощущается.

— Я в Москве не бывал, — проговорил Молчун. — Мне жить всё больше приходилось в поместьях, в аббатствах и монастырях — а там тихо. Но бывалые люди рассказывали, что в Москве действительно шумно. Домов уж очень много, лошади взад и вперёд снуют, кареты дороги заполонили, а человеку и места не осталось. Разве это дело? Нужно о людях сначала подумать, а у нас думают, как дорогу для конки пошире сделать. Вот в Амстердаме — там дело другое.

— Ты и в Амстердаме бывал?

— А как же? Когда меня барин продал...
Сергей схватился за голову.

— Уймись, Христа ради. Давай лучше об императрице расскажи.

— А чего рассказывать? Она умная, мудрая. Чему учил её — всё на лету схватывала. Только бесы её окружили и кольцо сжимали. Интересно, как там сейчас матушка?

— Да ничего, в порядке она, — сказал Иван. — Реформы проводит, воз с места сдвинуть пытается.

— Трудная задачка, одной не справиться, — задумчиво проговорил Молчун и впервые после большого перерыва погрузился в Безмолвие.

— Вы, рыцари, свободно ходящие по небесному своду, должны точно так же свободно передвигаться по сферам земным. Для вас не существует понятия времени, и связь, налаженная с плотным телом, должна быть лишённой всяких преград. Плоть, живущая на Земле определённый отрезок времени, умирает и рождается вновь. Отсюда вы можете наблюдать за любым отрезком вашей жизни во времени. Научитесь свободно проникать в тело, воплощённое в любой эпохе, и мгновенно адаптироваться в окружающем вас пространстве. На то вы и воины, чтобы вовремя выхватить шпагу или взлететь на самолёте. Умению вашему не должно быть предела. Всё по силам бессмертному духу.

Молчун, вернувшийся из мира горнего, впервые ясным взглядом обвёл всех присутствующих.

— Титурелъ! — вдруг вскричал он. — Как я сразу не узнал вас? Боже мой, Фердинанд, что за наваждение нашло на меня? Правильно мне говорили: всё дело в сознании. Когда-то в молодости я уверял себя, что сколько бы лет ни прошло, я всегда узнаю вас. Вот, пожалуйста, минуло тридцать лет, и я с трудом признал вас на третий день.

— Ой, — сказал Сергей, — то ли ещё будет? Что же нас ждёт на четвёртый?

Но Молчун, поглощённый радостью встречи с вновь обретёнными друзьями, не обратил внимания на слова Сергея. Его обуревали чувства, и он перестал замечать что-либо вокруг.

— Да как же так? Что за наваждение? — повторял он.

— Отведи господина садовника в мою дворянскую избушку, — сказал Фёдор. — Пусть передохнёт малость.

— Пошли, — буркнул Михаил. — Вот взял на себя задачку с тобой нянчиться!

— Ой, Михаил, ничего ты не понимаешь! Радости в тебе нет, радости за друзей своих. А у меня душа поёт. Летать охота!

— Ты мне тут порхать не вздумай! — пригрозил Молчуну Михаил. — И думать про это забудь! Летать ему, видишь ли, охота! Дома летать будешь. Здесь работать надо. Спи лучше.

Через полчаса Михаил вернулся назад.

— Ну что? Успокоился?

— Нет. Всё ходит по избе да причитает. Да, трудная оказалась задачка!

— Будем теперь знать, что это такое — обретение рыцарем рыцарского достоинства. Он облик меняет каждый день: то садовник, то рыцарь, то горшечник. Господи, — взмолился Иван, — хоть бы больше он ничего не вспомнил!

Не успел он произнести эти слова, как на дороге показался Молчун, мчащийся к ним с неимоверной скоростью. Он бросился перед Иваном на колени:

— Прости Христа ради! Думаю, кого ты мне напоминаешь? Уж не родственник ли матушки-то нашей? Тут мне всё и распахнулось, и увидел я тебя во всей красе.

— Люди, уведите пьяного домой, — сказал громко Иван, потому что невдалеке показались местные рыбаки. — Проспаться ему надо, а утром — рассольчику хлебнуть.

— Пошли все, — скомандовал Сергей.

Дома Молчун успокоился и заснул крепким сном, после того как Иван напоил его своим зельем.

— Да что вы удивляетесь? — говорила Татьяна Андреевна. — Вы забыли, что я заболела после нашей поездки? Вы шутили, а я слова о приёме в рыцарский клан восприняла сердцем. Так у меня же предынфарктное состояние было. И вы меня, Иван, откачивали. Помните?

— Как же, помню. Но вы в такой раж не впадали.

— Человек через два столетия скакнул! Вас бы сейчас на престол да в самый разгар высшего приёма. Что бы с вами сделалось?

— Нет, только не это. Увольте.

— Тогда пожалейте рыцаря и не судите сурово.

— Кто же его судит? Мы же любя!

— Знаю я ваши штучки. Совсем заморочили ему голову. Всё, хватит, я ему сама теперь объясню ситуацию. Оставьте мне ваши успокоительные травы. Через два дня он будет в полном порядке.

— Только вы к нам, Татьяна Андреевна, в нашу палату никаких царей и полководцев не приводите. У нас уже всё есть. Пусть он садовником остаётся.

— Ох, ну пороть вас некому, шутники! — сказала она и закрыла за мужчинами дверь.

Весь следующий день Татьяна Андреевна не отходила от Молчуна ни на шаг и постоянно давала ему успокоительный отвар.

— Да не нужно мне питьё это, — отмахивался Молчун. — Я лучше пойду пройдусь.

— Я с вами.

Они пошли бродить по берегу. Молчун был не столько спокоен, сколько удручён.

— Нравится мне здесь, но чудно как-то. Вот ты мне всё выкаешь, а что это такое? Не привык я так разговаривать. По-человечески говорить умеешь? Вот и говори.

— Хорошо, Молчун. Ты где родился?

— Я-то? Да на Волге. Но то давно было, как будто вечность прошла. Вспоминать неохота. Ты мне, Татьянка, лучше скажи, чего они надо мной смеются? Они, впрочем, и раньше такими были. Всё им проказничать да шутки шутить. Постарели, а ума не набрались. Неужто так всю жизнь шутя прожили?

— Что ты, Молчун. Они все люди серьёзные, наукой занимаются, лекции в университете читают.

— Это кто таким делом увлекается? Не думал я, что лекарить в университете учат.

— Лекции читать — это значит рассказывать о науке, истории. Это Иван там работает.

— А он про Москву говорил. Неужто и там успели университет сделать?

— Ты ведь. Молчун, знаешь, что мир открывается человеку по сознанию. У этих шутников сознание огромное и дух высокий, поэтому они видят больше.

Ты лучше ничему не удивляйся. Чудесам нет предела. Ты когда привыкнешь, увидишь здесь то, чего раньше даже представить не мог. Как с новым столкнёшься — радуйся, что мир ещё дальше перед тобой двери распахивает.

— И то верно. Я бы на всё нормально смотрел, если бы передо мной пелена не стояла. Привык я мир сердцем ощущать, а здесь не получается.

— Это оттого, что нервничаешь. Астральные вихри не дают тебе себя же услышать.

— А ты с сердцем своим разговариваешь?

— Конечно. Я в Индии приучилась. Раньше тоже умела, но не так. Мне нужно было сесть, сосредоточиться, а теперь я всегда как бы в сердце нахожусь и оттуда на мир смотрю, оттуда и с людьми разговариваю.

— А тут людей мало. Да, говорили мне — достойных немного.

— Да это потому, что мы от города далеко. А там столько людей — ступить негде.

Молчун остановился и удивлённо посмотрел на Татьяну Андреевну. Она тоже спохватилась, хотела было объяснить, но Молчун махнул рукой и сказал:

— Всё, не буду удивляться. Мне главное связь с сердцем своим на/гадить, а там всё на место станет.

Уже ближе к вечеру они пришли домой. Мужчины сидели за круглым столом и что-то бурно обсуждали.

— Что это у вас? — спросила Татьяна Андреевна.

— Сергей карту старинную привёз. Здесь места отмечены, а сбоку надписи на непонятном языке. Он говорит, что места эти сам исследовал — они особые. Кто же тогда карту составлял да в те места забирался?

Они опять склонились над картой. Татьяна Андреевна тоже посмотрела, но ничего не поняла, а Молчун и говорит:

— А чего тут читать-то? «Я, Вышнею волею направленный в места дикие и отдалённые, довожу до
сведения людей то, что было открыто мною».

Все уставились на Молчуна.

— Ты откуда это знаешь?

— Чего знать-то? У нас в аббатстве всё на этом языке писано было. Вы же тоже его знаете. Запамятовали? А я, вишь, помню.

— А я забыл, — сказал Сергей. — Читай, Молчун, дальше.

Молчун перевёл все надписи, объяснил все знаки, символы и рассказал ещё много из того, о чём друзья и понятия не имели. А он, увлёкшись и радуясь тому, что приносит хоть какую-то пользу, и не замечал их растерянного удивления.

— Молчун, ты сколько языков знаешь?

— Ну, русский, немецкий, датский, тибетский, санскрит. Может, и ещё какой, но сейчас не помню.

— Клад! Это клад для науки. Нужно его в отдел по изучению древних рукописей пристроить. Он-то знает языки древние.

— Ну прежде ему придётся документы сочинять. А потом, ты его собрался в Москву на поезде везти или на самолёте? Ты представляешь, что там будет? А когда он телевизор увидит и по телефону поговорит?!

— Я ничему удивляться не буду, — твёрдо сказал Молчун. — Я так решил. А документы у меня есть. Мне матушка грамоту дала. Молчун полез в свою котомку и достал оттуда указ императрицы о наделении его особыми полномочиями. Рыцари глаз не могли отвести от такой красоты, боясь даже тронуть бумагу.

— Ей цены нет, — сказал Иван.

— Точно, Софи так и сказала: «Береги, говорит, от чужого глаза да в руки никому не давай. Показывай в крайнем случае», — пояснил Молчун.

— Да, Молчун, ты у нас экземпляр, каких поискать, — сказал Фёдор. — Поздно уже, давайте чаю
попьём и спать.

Утром Молчун уже был совершенно спокоен, сам выпил успокоительный отвар и пошёл к озеру. Там он, глядя на зеркальную поверхность воды, без особых усилий начал разговор с собственным сердцем. Никогда ещё он так долго не беседовал с ним — всегда его отвлекали какие-то дела. Тут же, впервые в жизни, он просто бездельничал уже три дня да к тому же находился в крайне возбуждённом состоянии. Он попытался выяснить всё до последней точки, но это «всё» ему до конца не давалось. Но даже того, что он понял, было достаточно, чтобы в целом уяснить происходящее. «Вот это да! — думал он. — Кто бы мог представить такое? Какому разумному существу может в голову прийти такое путешествие? А мужики-то, тоже мне, друзья, называется... Впрочем, узнаю знакомый метод: решай всё сам, без подсказки. Без подсказки чокнуться можно. Интересно, кто такой Наполеон? »

К обеду Молчун вернулся, достал грамоту из котомки и положил на стол:

— Я так понял, ни к чему мне она. Её продать можно, верно? Деньги-то хоть сейчас какие?

Михаил молча достал из кармана бумажки.

— Да их сделать-то пара пустяков. Я думал, золото нужно. С ним, конечно, посложнее будет, забыл я многое, но всё равно вспомнить можно. Ты-то должен лучше меня про это знать, — Молчун повернулся к Ивану.

— Я ничего не помню. Да и ни к чему это сейчас. И делать что-либо, кроме необходимых для жизни документов, мы тоже не имеем права. Живём на одну зарплату. Среди нас один только бизнесмен — Михаил. Он-то нас и подкармливает в случае необходимости. Поэтому грамота твоя пригодится. Но мы её

музею продадим, чтобы в стране она осталась, а там деньги дают небольшие.

— Делайте, как знаете. Что ты там давеча про телефон говорил?

— Телефон — это когда тебя на расстоянии большом слышать можно. Ну, к примеру, отсюда можешь с Питером говорить.

— А чего тут удивительного? Я и с Индией могу говорить. Вот сейчас свяжусь с монастырём тибетским и поговорю с настоятелем. Тоже мне, удивил!

— Прав ты, Молчун. Мы с этой цивилизацией и техникой забыли о собственных способностях. Зачем нужно в трубку кричать, деньги платить, когда куда проще в себя погрузиться и сосредоточиться. Ты, я вижу, уже всё понял?

— Нет ещё. Я наконец-то сердце услышал, с ним побеседовал. Оно мне многое объяснило. Теперь нужно через сердце в Безмолвие погружаться, а там уж я быстро освоюсь. У меня способности большие, а они не умирают. Что им от того, что я несколько дней не в себе был? Подождите, завтра-послезавтра всё про вас узнаю, все ваши мысли и помыслы. Попробуйте тогда посмеяться!

Длинная речь Молчуна всех снова развеселила.

— Молчун, ты почему вопросы не задаёшь?

— Слово себе дал сам всё выяснить.

— А ты со своим «сам» гордыню случайно не вырастишь?

— Не выращу, — буркнул Молчун, а потом, подняв голову, вдруг спросил:

— Наполеон — это кто такой?
Его слова поглотил взрыв хохота.

— Рыцари Мои верные! Вам по Земле идти и человечество падшее к звёздному небу вести! Мудрости
семя сейте, наполняйте Любовью сердца. Благословеньем деяний над вами рука Творца. Души свои не жалейте, сердцем творите добро! Подвигом вышним украсьте земное ваше чело! Рыцари Мои верные! Любовь Моя с вами всегда. Благословляю на подвиг земные ваши сердца!

Молчун сидел задумавшись на полюбившемся ему пригорке. К нему подошёл Иван:

— Ты грустишь?

— Совсем нет. Диву даюсь, как всё чудно складывается. Сколько уже по земле прошёл, сколько на своём веку повидал, а удивляться не перестаю! И никакие мне клятвы не помогают.

— Хорошо ещё, что ничего не отрицаешь. Большинство людей ведь как к новому и удивительному относятся? Они говорят: «Не может быть! » Они себя в рамки собственного узкого сознания заперли и оттуда на мир смотрят, да ещё и судят его, и объяснить пытаются из темницы своей. Ты же, как и все мы, приучен смотреть на мир широко, не ставя себе заслонов в виде собственной неразвитости. У нас как принято? То, что не понимаю сегодня, — пойму завтра. А у людей как? То, что не понимаю сегодня, понимать не собираюсь, потому что этот взгляд на вещи неправильный. Я с такими узколобыми на каждом шагу сталкиваюсь. Но что делать? Привык уже. Потихоньку, помаленьку пытаюсь их расшевелить, чтобы они из своей каморки голову высунули и на мир посмотрели. Это очень трудно на самом деле — и мне, и им.

— Я тебя по двум воплощениям знаю, — сказал Молчун, — но ты внутри уже тогда таким был: всё новое искал, хотел широко мир видеть. Ты хоть знаешь, кем был-то?

— Нет, особенно не интересовался. Хотя поначалу, когда только в Безмолвие проникать начал, очень любопытство брало. А потом понял, что бесполезное это занятие — только энергию отнимает, а толку от самовольного влезания в свои жизни никакого. Если нужно из воплощения взять что-то полезное, тебе говорят об этом прямо, но тогда держись — столько сего обрушивается!

— У меня по-другому. Смотрю на человека — и он весь раскручивается, и жизни его вихрем проносятся, но не целиком, а какие-то ситуации, как картинки. Но мне это сильно мешало, и я стал учиться видеть по-другому, без картинок, сердцем. Правда, если надо, я и картинки могу посмотреть.

— А я так вообще ничего не вижу, — сказала подошедшая Татьяна Андреевна. — Я больше ощущаю.

Нового человека как бы по вибрациям чувствую и глазами сердца смотрю. Потом у меня знание о нём внутри рождается.

— Это самое верное. Человек должен развивать в себе чувствознание и духоразумение. И никто ему

помочь здесь не в силах, а научить — тем более. Сам должен стараться, в действиях каждого дня.

— Не думал я, что человек даже к своим способностям привязаться может, — вдруг вставил Молчун. — Я всегда знал о своих талантах, но считал их делом обычным, иной раз и не замечал. А вот на
три дня их лишился, так мир будто рухнул: не мог концов связать. Оказывается, даже за свои способности нужно Бога каждый день благодарить.

— Да, да, воистину так, — сразу согласилась Татьяна Андреевна. — Я не устаю благодарить Создателя а то, что он свёл меня с такими людьми. Ещё я благодарю Его за своё умение ладить с неразумными созданиями и поддерживать их. Иной раз люди идут ко мне со своими болезнями, а у меня откуда что берётся? Знаю я, как и чем их лечить, а всего-то у Ивана насмотрелась, чем он больных потчует.

— Ну вот ещё! — Молчун махнул рукой. — Тебе граф всё это показывал, и его ты, — Молчун указал на Ивана, — сколько выхаживала! Такое разве забудется?

— Какой граф? — удивилась Татьяна Андреевна.

— Эх вы, — Молчун с досадой отвернулся. — Память куриная, — тихо пробормотал он.

— Молчун помнит то, что нам знать не дано, — сказал Иван.

— То есть как это не дано? Ты что это говоришь такое? Я сам на тебя сколько трудов положил, втолковывал, разъяснял, учил даже! «Знать не дано! » Тоже мне, рыцарь учёный! Лекарит он где-то в университетах, а графа — забыл?! Ну-ка, вспоминай быстро!

Молчун опять было разошёлся, но подошли Сергей с Михаилом, и он почему-то успокоился.

— А почему ты при мне тише становишься? — спросил Сергей.

— Ты здесь ни при чём. Я наставника своего уважаю. Он столько для меня сделал! И для человечества!

— Ты, Молчун, сам себе противоречишь. А Иван что, для человечества ничего не сделал?

Рыцари стояли в Храме, в сосредоточенном молчании взирая на алтарь. Творилась неслышимая молитва, и сердца их напряглись в ожидании. Вдруг всё засияло непередаваемым светом, и взору явилась Чаша.

— Прими Чашу, Один!

Один подошёл к алтарю и исчез в ослепительном Свете. Не стало рыцаря, а только его сердце, ставшее единым с Чашей, видели воины. Семь Лучей неожиданно пронзили пространство, и Чаша-Сердце засияла Изумрудным светом.

— Скрижаль Изумрудную подаришь людям, Сын Мой!

— Да будет воля Твоя!

Семь Лучей стали невидимыми и вдруг засияли с новой силой. Чаша-Сердце осветилось Синим светом.

— Скрижаль Сапфировую в дар принесёшь, Сын Мой!

— Да будет воля Твоя!

Снова исчезли Лучи, и на безмолвное пространство обрушился Огонь. Всё заполыхало немыслимыми огненными красками, и вновь раздался Голос:

— Скрижаль Огненную оставишь человечеству, Посланник Богов!

— Обет, Вечности данный, исполню! Да будет нераздельное естество моё творить во Славу Единого Сущего!

— Прости ты меня, я ещё не всё до конца по местам расставил, — проговорил Молчун. — Смотрю на тебя, а сам то аббатство вижу, то скамейку в парке, то Луизу, склонившуюся над умирающим.

— А это кто? — спросила Татьяна Андреевна. — Мою дочку так зовут.

— Это ты себя увековечила. Тело не помнит, а дух знает. Знала бы, сколько раз его от смерти спасала.

— Что вы тут делаете? — спросил подошедший Фёдор.

— Матушку твою вспомнить прошлое хочу заставить, а она ни в какую.

— Кто тут мама моя? Сергей? — засмеялся Фёдор.

— Нет, Татьяна.

— Да мы с ней почти ровесники!

— Ну что делать? Духу же не прикажешь под тебя работать. Он свою линию гнёт, свой узор составляет.

— Ничего не попишешь, признаю я в вас, Татьяна Андреевна, матушку свою, — Фёдор поклонился.

— Чего расшаркался? Она тебе потом женой была, ты столько её крови выпил, распутник!

— Господи прости, так у нас тут сплошное кровосмешение!

— Это человек всё путает, плоть его необузданная. Дух — свое, а тело — своё. Я вот сколько его
предупреждал, — Молчун ткнул пальцем в Ивана, — что с энергией нужно осторожно обращаться, потому что она личностей не знает, всё равно своё возьмёт. Начудил он, видно, с распутством своим много, а теперь вишь какой строгий! Лекарит!

Все с большим интересом слушали Молчуна. Хоть и уверяли они в отсутствии любопытства по поводу своих воплощений, а всё равно было очень интересно узнать о себе нечто новое.

— Интересно, где же ты двести лет болтался? — дивился Молчун, вглядываясь в Ивана. — Почему-то не вижу ничего.

— Это немудрено. Та область, где он был, — запредельная. На ней печать особая стоит.

— Я с таким однажды столкнулся, помнится, — сказал Молчун. — Глупый я был, дурак сопливый, а захотел на графа взглянуть — и не могу: пелена перед глазами. И тут почему-то так же.

— А ты подумай, Молчун, — сказал Михаил. — Мы пока костёр разожжём.

Молчун отошёл в сторонку и сел думать. Минут через пять он вскочил и подозвал Ивана:

— Я тут на интереснейшие вещи натолкнулся. Ты мне можешь кое-что разъяснить?

— Давай походим, — сказал Иван. — Когда-то ты мне втолковывал прописные для духа истины, теперь я тебе расскажу.

— Так ты всё помнишь?

— Не всё, но многое. Но мой взгляд на события от твоего отличается. Слава Богу, мы все приучены не спорить и принимать разные точки зрения. Так вот, после того воплощения, когда все накопленные несбалансированные энергии вылезли наружу, мне нужно было пройти очищение.

— Знаю, я сам в деревне год жил.

— Нет, это совсем другое. Ты очищался от атмосферной грязи, если можно так выразиться, а я должен был привести в порядок энергетику. Я был воплощён учеником в одном далёком монастыре. Я, будучи в теле, прошёл полный курс духовного развития, был обучен методам самодисциплины и многим техникам, испокон веков известным Великим Мастерам. В меня были вложены все Истинные Знания. Они усваивались через дух и плоть и потому достижимы только в процессе трансмутации организма. Даже я сам могу пользоваться ими, лишь открывая сердце и жертвуя собой во имя эволюции.

— Вот это да! — сказал Молчун. — Теперь мне всё ясно. Понятно, почему пелена висит. Зовут нас, пошли к костру.

— Ну что, Молчун, освоился? — спросил Михаил.

— Почти. Но я вам это попомню. Через сто, двести лет — всё равно отыграюсь.

— Ты что, собрался на Земле надолго остаться?

— Я бы хоть сейчас ушёл, да не могу — долг не пускает. Много дел незавершённых осталось. Как же мир без меня будет? А люди? Они — неразумные, как дети малые, за ними глаз да глаз нужен. Нет мне пути, ещё порядок наводить и наводить. Вас вот снова нашёл. Хоть и вредные вы, а без вас тоскливо. Одиночество мучает. Мне необязательно, чтобы рядом сидеть и друг за дружку держаться, — мне знать надо, что вы неподалёку обитаете и я до вас добраться на ковре-самолёте могу.

— А ты знаешь, ковры-самолёты на самом деле существуют. Только они больше на летающие ящики похожи.

— Что, сделали уже? Видел я их, показывали мне достижения науки, только странно всё было, не верилось, что такое сотворить можно. А вот нате-ка, уже придумали. Год-то какой на дворе?

— Конец двадцатого века.

— Да вы что?! — Молчун подскочил от удивления. — Уже? Сроки близятся. Время на исходе. Вы людей-то хоть готовите? Разъясняете им, что к чему?

— Вот ты иди в город и сам их готовь. А мы посмотрим, что из этого получится. Первым делом, на

площадь центральную выйди и скажи, что ты прямиком из восемнадцатого века. Шёл, шёл — и свернул по дороге. Потом начни рассказывать о конце мира, о сроках. Ты не бойся, мы тебя не бросим — неподалёку стоять будем. Как очень много народу соберётся — мы тебя в охапку и бежать.

— Зачем бежать-то?

— Чтобы они тебя от восторга не задушили. Знаешь, как теперь люди пророков любят? Они за ними кареты белые посылают, правда, без лошадей, но с красными крестами.

— Как у крестоносцев?

— Похоже, только формы они другой.

— Как же так? — удивился Молчун. — Разве можно символ менять?

— Вот я о том тебе и толкую. От таких карет подальше держаться нужно.

— Понятно. Ложью мир опутали. Значит, когда правду говоришь, за тобой ложных крестоносцев посылают. А когда врёшь?

— А вруны здесь почти в каждом доме сидят. Они о себе громко заявляют.

— Это же сколько их мир заполонило?

— Тут им, дорогой, опять наука помогла. Изобрели ящик такой — телевизор называется. Врун дома сидит, а его в каждом соседнем доме видят. И слышат.

— А за такими кареты белые с крестами ездят? — спросил Молчун и сам себе ответил: — Нет, наверное, не ездят, откуда им знать-то, в каком он доме прячется?

Со смеху покатывающийся Фёдор уже не выдержал и остановил Сергея:

— Погоди ему о жизни нашей рассказывать. Дай передохнуть. А с тобой, Молчун, не соскучишься. Уж очень у тебя правильный взгляд на жизнь. Только с таким взглядом лучше тебе в городе не появляться.

— Что же вы меня всё городом пугаете? Собрали кучу народа вместе — не видел я такого, что ли? Питер тоже громадный — там тысяч триста живёт или около того.

— А сейчас в городе живёт миллион, два, три, десять, — ответил ему Иван.

— Ой, да разве такое может быть? — схватился Молчун за голову. — И правда, страшно. Нет, пока сам не увижу — не поверю.

— Вот видишь, и ты стал Фомой неверующим.

— С вами станешь! Поди разберись, когда вы шутите, а когда нет. Небось тоже врать научились?

— Нет, — вступилась Татьяна Андреевна. — Они никогда не врут. А мир, правда, лживый стал, и когда люди в нём правду говорят, то она какой-то странной выглядит, а иногда — смешной.

— Ну да, — опять начал своё Сергей, — народу собирается иной раз послушать — не счесть. Огромные залы набиваются, и за это ещё и деньги платят.

— Как концерты, что ли? — спросил Молчун.

— Да, вечер юмора называется. А люди со смеху помирают, когда правду о себе слушают.

— А рассказывает-то кто? Не из наших?

— Слушай, Иван, — Сергей обернулся к нему, — а я правда не думал: может, там кто из рыцарей?

— Что ты! Рыцари за правду денег не берут. Ты вот Молчуна на площадь выведи — за ним карета белая подъедет быстро, а на эстраду — овации до утра не смолкнут, озолотят.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 20 212223 Следующая ⇒