Рыцари Грааля 2 страница

Сегодня совершался вынос Грааля, дабы все могли созерцать чудо, явленное в последний день творения, когда Господь окидывал взором просторы земель своих и отдыхал от трудов.

Завтра, когда мир снова воскреснет к жизни, начнётся новое годовое служение, ибо весна взывает к сле дующему кругу, чтобы завершить его к зиме и отдыхать, готовясь к непрестанному движению колеса.

Три новых рыцаря вошли сегодня в круг и впервые созерцали явление Святыни, дабы напитать мир токами любви и сострадания.

— Христос милосердный, взойди! — пел молчаливо хор, ибо гнетущая тишина стояла в Храме для уха и прекрасное пение для сердец посвященных. И над вынесенной сияющей Чашей показался облик Христа во Славе, и чарующая музыка сфер полилась на Обитель, расходясь волнами по кругам склонённых Братьев.

— Грааль Являю нынче миру, дабы воскресли мёртвые и вышли встречать Меня, Христа Грядущего!

— Аминь! — пронеслось над миллионным полем неисчислимых кругов.

— Явись! — вторил их голосам мощный хор двенадцати, окружающих Христа.

— Я Начинаю круг свой по сферам земным. Да будет служба ваша вечна и нерушима!

— Аминь! — заколыхалось поле рыцарей, разнося священный слог от Центра.

И те, кто мог видеть, приложили руки к сердцу, дабы сдержать биение его от созерцания Славы Господней. И те, кто не мог видеть, преклонили колени, ибо не могли устоять от мощных потоков огненных, изливающихся на Землю невидимой силой Христовой.

Дорога шла по горам и холмам, неожиданно упираясь в скалу и исчезая. Дорога пересекала тайгу, прерываясь бурным речным потоком. Дорога вилась серпантином и уходила в небеса, к пристанищу орла, куда не смог бы добраться человек. Любой дорогой иди и, когда дойдёшь до последней двери, преграждающей вход в страну заветную, не остановись, а, собрав всю любовь, веру и мужество, — толкни её, ибо от последнего усилия твоего зависит и дальнейшая судьба твоя. Все дороги постоянно заполнены путниками, но не замечают они друг друга, занятые собой и поиском правильного пути, не ведая, что любой приведёт к вершине, лишь бы открыли сердца свои миру и дарили ему любовь. По трём дорогам спускались вниз рыцари Грааля по имени Миль, Фаль и Соль, но в миру их звали Михаил, Фёдор и Сергей. И бродя по земле, по просторам бескрайним великой страны, они вечный круг замыкали в служении святом, Грааль оберегая. Кто бы мог признать в простых и незаметных людях рыцарей Христовых? Кто бы мог, по одежде судя, увидеть золотые мантии слуг верных? Кто бы мог, умом человеческим решая, узреть Знак Великих Посвященных, над челом их горящий? Только Ты, Господь, можешь решать судьбу их в миру. Только Ты, Господь, можешь решать судьбу их духа. Пути Господни неисповедимы. Воистину так.

Иван яростно колотил молотком по доске, когда кто-то окликнул его по имени.

— Где хозяин твой, Иван?

— Будет через два дня.

— Ну что ж, подождём, — сказал гость, располагаясь на скамье.

Какой-то удивительной теплотой повеяло на Ивана, хотя не обладал гость ни лаской, ни мягкостью повадки.

— Меня зовут Фёдор, и я давний друг твоего хозяина.

Иван хмыкнул, ибо гость казался намного моложе Ивана, но он уже привык особенно не удивляться в этой странной деревне. Всё же много было в ней странного, хоть на первый взгляд от других деревень она не отличалась. Отношения между жителями этой деревни были не как у других людей: здесь все были уступчивы, незлобивы, мягки и приветливы. Никогда Иван не слышал здесь криков, споров, никто не выяснял отношений. Жили они мирно и дружно. Сколько раз порывался уйти Иван, ибо тайна деревни всё никак ему не давалась, но удерживали его некая сила и ощущение неразрешённых вопросов.

— Тебя влечёт тайна, но по-настоящему ты ещё не брался решать ни один вопрос, — услышал Иван.

— А, ты тоже один из этих, — Иван удручённо махнул рукой.

— Из каких?

— Мысли читаешь.

— Что же их читать, если они у тебя на лбу сами светятся? — удивился гость. — Не я их читаю, а ты сам мне их показываешь.

— Как это?

— Ты думаешь, а они вокруг головы твоей собираются.

— Так мне что, не думать?

— Дума думе рознь. Если бы ты сейчас думал о человечестве, твои бы мысли унеслись в определённую область, где им бы нашли применение те, кто их там собирает. Когда мысли крутятся вокруг собственной персоны, они не отходят далеко, а особо стойкие даже прилипают и постоянно висят над тобой. Поэтому все твои последние раздумья мне ясно видны.

— Но мне-то твои не видны.

— Правильно. Между нами есть существенное различие. Ты занят самосовершенствованием, а я занят не собой, а другими. Когда ты окончательно перестанешь заниматься собой и займёшься людьми, ты тоже многого достигнешь. Хотя за последнее время ты сделал большие успехи.

— Откуда тебе это знать? Ведь сейчас я ни о чём таком не думал.

— Знаешь, Иван, давай поговорим начистоту. Ты чувствуешь, что к чему-то приблизился, ходишь вокруг да около, да взять не можешь. Старик тебе не говорит ничего – и правильно делает. Он ждёт, что ты сам, своим соображением доберёшься до сути, но ты, даже при всём своём понимании, не разумеешь одной простой истины: всё познаётся в труде каждого дня, направленном на службу людям. Мыслей о себе быть не должно — ты о других думай. В этом процессе не заметишь, как сам усовершенствуешься.

— Фёдор, ты мне одно скажи: я доберусь когда-нибудь до Беловодья?

— Ты, Иван, к нему гораздо ближе, чем полагаешь. Можно сказать, оно у тебя под носом, да не видишь ты его.

— Оно что, невидимое?

— Вообще-то — нет, но для тебя сейчас — да, потому что ты быстро перескакиваешь от самовосхваления до самоуничижения и тут же — до помощи людям. Ровности не хватает. Себя ругать тоже не следует постоянно. Пустое занятие. Если что решил однажды — так и поступай и не возвращайся больше к тому, от чего отказался. А всё это копание в себе — это болезнь. Болезнь нашего века и недоразвитого сознания. Мазохизм с садизмом вперемешку.

— Как же о себе думать-то надо?

— Один раз в день, подводя итоги сделанной работы. За хорошее — похвали себя, за плохое — обещай себе, что больше его в твоей жизни не будет. Разошлись ваши пути навсегда, а если плохое вернётся, удивись и скажи: «Я ведь велел, чтобы тебя около меня и близко не было». Вот и весь сказ.

— Расскажи мне, Фёдор, какое оно, Беловодье?

— Если честно, Иван, я там никогда не был. То есть мне не довелось пожить там, потому что я всегда кому-то нужен и спешу на помощь тому, кто зовёт.

— И тебе не хочется остаться там? Если бы я знал, где оно, я бы ни за что оттуда не ушёл.

— Конечно хочется, но это мне хочется, а в мире полно мест, где я нужен. Так что же мне выбирать: свои желания или желания людей? Я давно решил служить им. В этом я вижу смысл собственной жизни, поэтому мне всё как-то не хватает времени на то, чтобы пожить там.

— А ты знаешь, старик-то наш тоже об этом говорит, только немного по-другому. Он посуровее тебя будет.

— Он не суровее, он — мудрее. Ладно, завтра ещё поговорим.

Всю ночь не спал Иван, ворочаясь с боку на бок, но утром, когда вышел, то увидел, что гость трудится в огороде. И не заметил Иван, когда же он успел проскочить мимо него.

— Доброе утро, Иван! Давай-ка ты сегодня огородом займись, а я плотничать буду.

— Да я сроду огородом не занимался!

— Поэтому сегодня и попробуй. Ты всё о великом мечтаешь, а жизнь — она во всём. Вот и приглядись к своим меньшим собратьям.

Этот день действительно многому научил Ивана. В усердии своём добиться многого за оставшиеся годы он не замечал истинной жизни, что кипела вокруг него. И вот он прикоснулся к первой зелени. Он видел, как земля готовилась произвести на свет своё первое потомство в этом году. Отовсюду вылезали росточки, даже небольшая куча мусора была украшена жёлтыми цветами мать-и-мачехи. Всё взывало к жизни и хотело жить, но их срок был так невелик! Ивану даже стыдно стало за то, что времени у него побольше, да и то он не успевает, такой большой и сильный, добраться до истины. А правда жизни — вот она, вокруг, глаза только нужно открыть, а не в себя бесконечно вглядываться.

Вечером Фёдор снова дал ему пару дельных советов: не только людям помогай, но и животным, и растениям. Присматривайся, кому помощь нужна, кто к тебе взывает, а сказать не может? От этого у Ивана забот прибавилось: оказывается, он не только людям был нужен, но и всему тому, что окружало его. Совсем времени у Ивана на себя теперь не хватало: работая на огороде, он ловил призыв животных, которые ждали его, чтобы он проведал их. Занимаясь животными, он чувствовал, что нужен на другом конце деревни, и мчался туда, чтобы принести воды, сложить дрова, починить сарай. Три месяца провёл Фёдор в деревне, но жизнь Ивана за это время круто изменилась. Иван наблюдал за ним и поражался его бескорыстию и самоотверженности. Никогда Фёдор не жаловался, хоть и было на что, был всегда весел и готов бросить любое своё дело ради помощи другому, он всё успевал, был рассудителен, взвешивая обстоятельства, никогда не слушал слов, а вникал в суть проблем. Когда Фёдор собрался уходить, провожать его вышла вся деревня. А Ивану он на прощание сказал:

— Слушай своё сердце. Оно тебе будет истинным другом и советчиком.

— Спасибо тебе за всё. Скажи, Фёдор, ты видишь цель жизни в служении людям, а три месяца здесь провёл, работая в этой деревеньке, копая огород да ухаживая за скотиной. Почему?

— Здесь помощь моя была нужна, а призвал сюда меня великий дух, которому ещё предстоит воскреснуть. Прощай, Иван, сердце слушай!

Каждый день вспоминал Иван Фёдора и, что бы ни делал, всё думал, как бы Фёдор поступил, что бы сказал, как задумался, вслушиваясь в тишину. И столько всего хотелось Ивану изменить в себе! Но слова друга теперь ясно помнились ему: меняй себя в деле, в помощи людям, а не копайся в собственных недостатках.

Однажды шёл Иван по деревне и вдруг почувствовал, что что-то произошло, но не мог определить сразу, какие он заметил перемены. Он даже остановился, но чувство это ушло и не в силах Ивана было вернуть его вновь. Одно понял Иван: что это было состояние, а поразмыслив, пришел к удивительному выводу: когда он шёл, то мир, окружавший его, замолк и он не слышал его, хотя люди приветствовали Ивана, и он отвечал им, вокруг кипела жизнь, а он пребывал в необъяснимой тишине. Длилось это секунду, две или три — Иван не знал, но сколько ни пытался, вернуть это состояние не смог. Однако он продолжал искать его и всячески старался отодвинуть мысли о себе. И вот через месяц, в самый разгар работы, он вдруг заметил, что пребывает в особом мире, в безмолвном пространстве. Иван по инерции стучал молотком, но внутренне боялся пошевелиться, чтобы не сдвинуться с некой невидимой точки равновесия. Казалось, малейшее внутреннее движение — и всё рухнет. Иван заметил, что он как бы смотрит на себя со стороны, анализируя движения. Он захотел направить мысли свои к Богу, умолив Создателя оставить ему это блаженство, и вдруг понял, что мыслей нет. Он увидел, что мысли, молитвы, действия остались где-то там, за невидимой преградой, а он всем существом своим парил в абсолютно другом пространстве, в котором не было ничего, кроме тишины. А потом всё разом вернулось на свои места: мысли в голове застучали, загалдели птицы, зашумели люди. Мир обрёл прежние очертания. На этот раз Иван пребывал там несколько минут и понял, что удерживается в этом безмолвном мире только благодаря внутреннему покою, балансируя на кончике иглы: мысль, сумевшая проникнуть за невидимую черту, мгновенно сбивала его, и он падал в привычный мир.

Теперь Ивану хотелось познавать это пространство, и конечно же ему была нужна внешняя тишина. Но, с другой стороны, он помнил, что дважды оно подходило к нему и втягивало его в себя в самый разгар работы. Значит, не внешние условия важны, а внутренний покой. Он определил это так: необходимо равновесие. Иван быстро осваивался в новом мире. Он на первый взгляд был безмолвным, а на самом деле — полон жизни, но она была особой — неслышимой и невидимой. Безмолвное пространство разговаривало огромным количеством голосов, и нужно было вслушиваться, чтобы уловить тот, который обращался к тебе. Иван начал изучать процесс проникновения голоса Безмолвия в этот мир и понял, что это осуществляется с помощью его сердца. Голос он улавливал в сердце в виде едва ощутимого движения, а потом переводил его в слова с помощью горла. В этом процессе уже участвовала голова, ибо слово обретало форму от соприкосновения с мыслью, которая также на уровне горла соединялась с сердечным движением. Всю последовательность процесса Иван до конца не уяснил, но одно знал твёрдо: начинается всё с сердца. И тут до него со всей ясностью дошли последние слова Фёдора: сердце слушай! Ну да, самое главное происходило в нём. только нужно было разобрать, что оно говорит, а для этого следовало пребывать в равновесии. Иван был занят своими исследованиями, постоянно погружаясь в Безмолвие, и конечно же его отвлекали люди и заботы, и тут он вновь понял, почему и старик, и Фёдор учили его познавать мир в работе. Если бы он до этого не научился чувствовать нужду людей и спешить на помощь, сейчас бы ему было в сотни раз труднее, ибо Безмолвие настолько влекло, что бросил бы всё Иван ради того, чтобы вечно находиться в нём. Теперь же он не мог оставить людей и должен был вольно или невольно совмещать эти два занятия.

Старик радовался, глядя на Ивана.

— Что, Иван, тайную науку постигаешь? Ищи, этот мир силой берётся, сердечной силой.

Иван попробовал сердечный ритм переводить в слова и понял, что разные голоса проникают в сердце его, как будто разные люди говорят.

— Слушай, старик, хоть раз объясни мне, сколько голосов живёт в Безмолвии?

— Много, куда больше, чем людей на Земле. Но Безмолвие беспредельно, а ты пока только ступил в его пределы. Чем дальше будешь продвигаться, тем больше слышать, но это опять-таки зависит от тебя, от твоих усилий, от духовной работы, которая ни на секунду не должна отрываться от работы среди людей. Просто было бы уйти в тайгу, залезть в избу да сидеть там, в Безмолвие погружаясь. А ты здесь попробуй, среди людей живя, быть и в Безмолвии, и на Земле. Вот где труд!

Этот труд оказался сложнее всего того, что доселе знал Иван. Чуть колыхнёшься, занервничаешь, поспешишь — всё пропадает. Приходится вновь искать свой голос, погружаясь в Безмолвие, изнемогая от усилий, ибо то великая работа была — пребывать в Безмолвии. Однажды Иван уловил какой-то ритм, который назвал Фёдором, как будто Фёдор с ним разговаривал, давая советы по поводу сердца. Голоса в том пространстве были неслышимы, и по неким неуловимым признакам — по частоте, по высоте — Иван определял разницу между теми, кто сегодня вёл работу с ним. Он не знал никого, но чувствовал, когда голоса менялись. А потом он понял, что может не только слушать, но и спрашивать, и это было несложно: просто подумать — и ответ приходил прямо в сердце.

За полгода Иван научился ориентироваться в безмолвном пространстве, сделав огромный шаг в духе. Перемены были заметны и во внешнем Иване, ибо он постепенно успокаивался, становился размеренным в действиях и рассудительным в разговорах, но вместе с тем он ясно видел, что начал всего лишь познавать азы некой науки, имя которой было беспредельное Знание. Он руководствовался даваемыми советами, он различал невидимую работу, творимую в Безмолвии, но осознавал себя грудным младенцем, оставленным в незнакомом мире, который он должен был познавать самостоятельно. Никто не давал ему чётких указаний. Был лёгкий намёк, которому Иван мог последовать или нет. Следующий шаг вытекал из первого, и если решение было верным, то задание усложнялось. Если Иван хотел что-то узнать, то получал весьма общий ответ, в котором улавливал столько дальнейших вопросов, что хватило бы на всю жизнь. Он называл это обучением, или разматыванием нитей. В полученном ответе он ухватывал одну нить и разматывал её до конца, додумывая, домысливая детали, расспрашивая старика и копаясь в книгах. Когда он уяснял эту мысль, то брался за следующую. Этот процесс был бесконечным. Никто не подносил ему готовых знаний — их следовало добывать непрестанным трудом ума и сердца. Он уставал и иной раз падал от изнеможения, и кто бы мог поверить, что духовная работа может истощить до предела. Но, благо, он жил среди понимающих людей, которые не терзали его бессмысленными вопросами, а, наоборот, всячески помогали ему, отыскивая ответы и освобождая иной раз от физического труда. Иван ещё не устоялся в духе. На это нужны были годы, и, прежде чем он обретёт равновесие физическое и духовное, ему ещё предстояло много трудиться.

Глава 3

Малый Совет собирался один раз в неделю, чтобы распределить обязанности среди рыцарей, исполняющих в миру великую работу.

— Фаль, тебе надлежит быть рядом с Одином, ибо дух его молод ещё и не всегда может правильно проводить луч к Обители нашей. Он готовится на великий подвиг, и пусть наша любовь пребывает с ним вечно!

Рыцари стояли в кругу, а чуть вдали были едва различимы контуры Одина, который присутствовал на Совете, но ещё не мог, в силу особых причин, участвовать в беседе. Один только приближался к постижению тайн Грааля и не владел силой концентрации мысли настолько, чтобы не выпадать из разговора, а пребывать с рыцарями постоянно, осознавая своё присутствие среди них. Духу его были подвластны просторы Беспредельности, но с телом ещё не была налажена такая тесная связь, которая бы ему позволяла знать место пребывания духа всегда. Он знал время, когда ему нужно было быть на Совете, и потому входил в зал, не всегда различая присутствующих там рыцарей. Он силился, вглядываясь в лица, определить точное их число и тоже не мог. На всё свои сроки, и как младенцу положено вызревать во чреве матери девять месяцев, так и духу необходимо пройти период вынашивания, рождения и роста. Один рос быстро, за три дня достигнув, как Геракл, недетского ума и силы, но всё же оставался пока младенцем. На него возлагались огромные надежды, и все с любовью и лаской взирали на юношу, который готовился на подвиг во славу Грааля, но как бы им ни хотелось, они не могли переступить законы, ибо находились во власти непреодолимой эволюционной силы.

— Один, подойди, дитя, и прими касание Огня Вечности. Рыцарь склонился на одно колено и был пронзён током невиданной силы, от которой грудь его запылала, а взгляд, устремившийся вдаль, открыл новые, доселе скрытые просторы.

Иван пил травяной отвар, приготовленный стариком, и ел мёд. Его знобило, и одновременно пронизывала горячая волна.

— Вроде и не простужался, а подхватил какую-то гадость.

— Да нет, Иван, это другое. Дух слишком высоко забрался, может, и туда, где ему быть пока не положено по срокам, а тело твое реагирует. Оно не в состоянии пропустить вибрации особой силы, ну и болеет.

— И сколько это будет продолжаться?

— Пока не окрепнешь, и пока тело твоё не наполнится большей частью духовными токами. Когда они будут присутствовать во всех клеточках тела, ты станешь громоотводом.

— Каким ещё громоотводом? — удивился Иван.

— Ты станешь пропускать через себя разряды огромной силы, чтобы других не поубивало.

До Ивана постепенно доходила эта удивительная черта старика жить тихо, незаметно совершая подвиг. Он также болел, и ему было немыслимо трудно, но он молчаливо нёс ношу высочайшего бремени, творя великую помощь людям. Иван постигал, почему иной раз старик отсутствовал неделями, а потом до них докатывались сведения то о чудесном спасении сёл от наводнения, то о том, что селевые потоки обошли посёлки стороной, то о том, что землетрясение не разрушило строения, люди все живы, и никто не пострадал. Сколько всего в человеке сокрыто, но недосуг ему разбираться, а ведь мог бы и сознательно мощь духа своего использовать!

Однажды Иван, прислушавшись, уловил вибрацию, тревогой наполнившую его. Сначала он спросил старика, но тот сказал:

— Я не знаю, я ничего не чувствую, а ты слышишь. Значит, к тебе вопрос, ты и ищи ответ.

За целый день Иван извёлся, вслушиваясь, вглядываясь, пока не понял, что следует ему идти в тайгу.

— Пойду, а там дальше посмотрим.

Восемь часов кряду шел Иван, пока не вышел к лесорубам. Они все собрались в избе, где лежал охотник, израненный зверем. Прислушавшись к себе, Иван понял, что он пришёл туда, куда звало его сердце. Три дня он провёл рядом с охотником, пока ос тальные работали. Да и некому было бы сидеть с ним и ухаживать, а помощь была необходима. На четвёртый день очнувшийся охотник сказал Ивану:

— Спасибо, что пришёл на зов мой. Неравны были силы, но в бой вступить было необходимо,
иначе бы столько бед здесь произошло. Ты помог мне одним присутствием, оберегая тело и дух от
нападок мечом своим.

Сначала Иван решил, что Михаил бредит, а потом сел разобраться в том, что происходит. Он изредка улавливал, что в полдень присутствует на неком таинстве или молитве в кругу большого количества людей. Он видел себя идущим в бой в отряде воинов, но никогда не замечал никакого оружия. Иной раз он ощущал, что возвращается истерзанный и измученный, а потом долго приходит в себя. Что же это было?

— Это работа духа твоего. Ты — воин и сражение ведёшь любым оружием, ибо владеешь всеми. Но духовный бой отличен от земного, и выбор оружия зависит от мощи духа. Ты его как бы призываешь из пространства — иногда это копьё, иногда — стрелы, но чаще у тебя в руке меч. Случается, что бой ведёшь лучами, той концентрацией духовной силы, которую развил, но тебе пока рано пользоваться ими. Твой меч сейчас спас меня, иначе бы добили за три дня, — говорил Михаил.

— Как можно дух добить?

— Они бы не дух били, а тело. Нет тела — нет связи с Землёй. А моя задача сейчас — на Земле работать, соображая, зачем я здесь и что делаю. Понятно?

— А если бы ты умер?

— Тогда пришлось бы посылать другого, однако нужно ждать много лет, пока дух его созреет, пока преодолеет все сомнения и станет на защиту Света. Можно и другого послать, зрелого, но он двойную

тяжесть понесёт — свою и мою вдобавок, ибо никогда не откажется от решения ему порученных задач ради моей. Скорее предпочтёт сгибаться под тяжестью многих трудностей. Поэтому мы должны думать и о других братьях.

— Так ты из Беловодья?

— Может, и так, — улыбнулся Михаил. — Ты всё не оставляешь детские увлечения. А ты задумывался, где ты живёшь?

— Сейчас ты мне сообщишь, что моя деревня — это Беловодье, и убьёшь меня, — как-то настороженно сказал Иван.

— Ну какое это Беловодье? Но это своего рода форпост для умников вроде тебя. Ты ведь не станешь отрицать, что деревня особая? И что многому в ней научился?

— Конечно же нет. Там отношения людей друг к другу особые.

— Правильно, потому что они многого достигли и за это заслужили право жить вместе и совершенствоваться дальше, принимая и обтёсывая в своей общине таких, как ты.

— Михайло, ты хочешь сказать, что они все — духовные люди? И дед Кузьма, и бабка Дарья?

— Помнишь, тебе старик говорил: будь внимательным? Помнишь, Фёдор говорил: будь внимательным? Ты что по внешности судишь? Ты их когда-нибудь об управлении мыслями спрашивал? А о Безмолвии?

И так вдруг стало смешно Ивану, когда он представил бабку Дарью, коров доящую, рассказывающей ему об управлении мыслью, что расхохотался Иван до слёз и никак не мог остановиться.

— Ты, Иван, давно знал, что всё самое сокровенное вокруг тебя находится, а не можешь избавиться от поиска некоего запредельного мира, в который ты придёшь, как в сказку. А там тебе старцы на тронах сидят и ангелы им прислуживают. Что делать-то среди них будешь? Кем хочешь там быть — ангелом или старцем?

— Ладно, не смеши. Но во мне всё ещё живёт это созданное мыслью человеческой представление о сказочном царстве вечной справедливости.

— Ищи его, Иван, на Земле и строй на Земле. Как выстроишь, так в него и войдёшь.

— Мысль твоя ясна и понятна: всё — в самом человеке.

— Да, она стара как мир, но самое интересное, что она и жива как мир. Когда ты в поисках своих начнёшь отличаться от обшей массы, тебе обязательно придёт помощь. Главное — не упустить её. На твоём пути возникла деревня, но ты бы и из неё удрал, если бы не старик. Нет, не твой старик, а другой, что несколько лет назад встретился тебе и прошли вы вместе немало. Он тебя долго изучал и весть о тебе донес, потому тебе навстречу деревня и вышла.

— Ты хочешь сказать, что деревни на том месте нет?

— У деревни нет определённого места, и появляется она там, где нужна подающим надежды людям. Ты полгода шёл на северо-восток, а пришёл на старое место. Это как? Просто. Не оставлен высшими силами. Они тебя ведут и направляют в духовных исканиях. А если бы не было успехов, ушёл бы ты из деревни и больше никогда её не увидел.

— Я привык к своей деревне и завтра пойду назад. Тебе уже намного лучше. Хочешь, пойдём со мной? — спросил Иван.

— Нет, Иван, твоей деревни там уже нет, ибо твой дух перерос её. А мы пойдём в другое место.

Михаил ничем не давил на волю Ивана. В словах его не было приказа, а было разумное обоснование того, что понимал уже и сам Иван. Поэтому он не спросил, куда им идти и зачем. Михаил излучал силу и уверенность, и он знал то, что пока было недоступно Ивану. Ещё с неделю они оставались у лесорубов, а потом, собрав свой нехитрый скарб, отправились в путь-дорогу. Шли они не так уж и долго, пробираясь по таким местам, по которым Иван и не думал идти когда-нибудь. Михаил не придерживался строгого направления по компасу, а шёл по каким-то неуловимым, одному ему понятным вехам. Изредка он указывал Ивану на ягодные кусты, на странных птиц или замысловатые узоры облаков. Так они вышли к долине, за которой начиналась гряда гор.

— Ну, Иван, мы почти у цели. Нам нужно перевалить два хребта, и я сдам тебя на попечение ждущих тебя людей.

— Михайло, я сам не дурак дорогу находить, но ты как-то больно странно идёшь — по знакам, мне неведомым.

— Да, ты пользуешься обычными способами, а я — особыми. Я на мир другими глазами смотрю. Мне дорогу указывают формы облаков, очертания кустов, угол наклона деревьев. Они силятся услужить и приобретают несвойственные им изгибы и размеры, а я читаю в них смысл. Ты знай одно: если природа не захочет служить тебе, никогда ничего не добьёшься. Дерево не пропустит, и птица пройти не даст. Это человек всё доказывает, что он царь, вот только чего — непонятно. У зверей царь — лев, у птиц — орёл, у деревьев — кедр, а человек даже без царя в голове живёт, а всё пыжится командовать. Ты вот на горы посмотри — это застывшие стражи, великаны, дорогу охраняющие, а люди видят выступы да вершины. Им невдомёк, что гора очертания изменит — сроду пути не найти, а она это может сделать, если захочет.

Иван мысленно рисовал себе то место, куда они придут через два дня. Это будет чистейшее и аккуратнейшее поселение с белыми домиками, всё в цве тах и зелени. Люди будут ходить в белоснежных одеждах среди бьющих родников. Потом он запрещал себе строить какие бы то ни было представления, знал, как болезненны несовпадения, но через несколько минут вновь ловил себя на мыслях об улыбающихся и радующихся людях.

— Иван, — предостерегающе начал Михаил.

— Да знаю, — отмахнулся Иван, — но ничего не могу поделать.

— Ну хорошо, пенять будешь только на себя, — сказал Михаил и, растянувшись на мху, задремал.

Через два дня они миновали первый хребет.

— Здесь всё как-то не так, — пожаловался ему Иван. — Кажется, вот сейчас доберёшься до той поляны, а оказывается, что до неё целый день надо идти. Гора низенькая, перемахнуть её ничего не стоит, а два дня только взбираешься на неё. Что же это такое творится?

— Творится не здесь, а с тобой. Вибрации твоего тела повысились, и оно обрело пластичность.
Ну, мир более подвижным для тебя стал. Ты можешь видеть то, чего раньше не видел, и трогать
то, чего раньше для тебя не существовало, хотя находится на обычных и сто раз хоженных тобою
местах. Иными словами, ты проникаешь в мир более тонкий, потому что сам утончил своё сознание, но этот мир — реальный и плотный в своём пространстве и существует на том месте, где другой увидит только цветущую долину.

— То есть для нормального человека этого места не существует, а для того, у которого вибрации повышены, — оно появляется? А как и кем меряются эти вибрации?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒