{483} Конкурс

Время действия — 4 июля 2001 года. Место действия — Школа-студия МХАТ в Камергерском переулке. Много раз прослушанные и процеженные абитуриенты допущены к последнему испытанию. Конкурс. Допущено человек тридцать пять, взять можно двадцать с небольшим. Преподавателей актерского мастерства называют мастерами. Мастер будущего первого курса Константин Райкин. Набирает для себя, хочет обеспечить будущее «Сатирикона». Аудитория, в которой проходит конкурс, на седьмом этаже. Стены обиты крашеным светлым деревом. Авангард Леонтьев, который был мастером предыдущего выпуска, довел пространство, в котором обитал его курс, до корабельной чистоты. Пару дней назад здесь в последний раз сыграли дипломный спектакль «Мастер и Маргарита».

Запускают десятками. До обеда — мальчиков, их меньше. После обеда — девушек. Конкурсанты жмутся по стенам коридоров, глаза затравленные, ожидающие. Внизу, там где охрана, стоят родители, друзья.

За столом мастеров царит оживление. Появился главный персонаж: Олег Табаков. Он, как всегда, с целлофановым пакетом, там у него «чудо-ягода», любимый клюквенный морс, пьесы, а также небольшой склад продовольствия. Широко также сидящих за столом черешней.

Процесс ведет Игорь Золотовицкий, родом он из Ташкента, заканчивал эту же Школу. Теперь он тоже мастер. Дело ведет споро, без пауз. Только парень рот откроет, он ему спасибо, давай басню. Только начнет басню, обрывает властно и ласково: давай прозу и что-нибудь повеселее. Каждому предлагает выпить водички, освежиться. Бутылки с минеральной стоят по всему столу. Абитура освежаться отказывается. Игорь настойчиво предлагает: «Не {484} бойтесь, пейте, это бесплатно, у нас сегодня рекламная акция от фирмы “Аква Минерале”». Те, кто за столом, грохают от смеха, абитура в ужасе смотрит на веселящихся мастеров.

Я простужен, выбрал себе местечко в дальнем углу, чтоб не смущать своим кашлем. Каждый раз, когда Игорь прерывает очередного кандидата, в моем подсознании как будто что-то щелкает. Станиславский называл это аффективной памятью. Вот она, проклятая, как работает, совершенно автономно от меня. Хочется встать и крикнуть: «Игорь, что ты делаешь, дай дочитать до конца! » Не дает. Две‑ три строки — все, баста. «Теперь спой». «Теперь станцуй». Сбоку сидит наш концертмейстер, готовый наиграть любую мелодию мира. Абитура не балует разнообразием. Как и сорок лет назад, в основном хотят поразить русским народным «выходом». Ударит себя по ляжкам и груди, вскрикнет, как зарезанный, «эх‑ ма», присядет, выкинет коленце, и тут же будет прерван на взлете: «Хватит, спасибо, водички хочешь попить? »

Когда десятку отсмотрели, идет короткое обсуждение. Вроде консилиума в больнице. Все профессионалы, все мастера, для непосвященного разговор кажется вполне загадочным. «Проблема с нижней губой», «нет, сегодня он зажался, от зажима и орал», «этой предложить на коммерческое». Табаков говорит короче всех, чувствует актерский дар или его отсутствие каким-то своим способом. Будто у него радар там спрятан: «Нет, этот семьи не прокормит». Судьба десятки решается в несколько минут.

Девочек больше. Новая порода: все как на подбор высокие, стройные, красивые. «Модели», как теперь говорят. Репертуар соответствует эпохе свободы. Ахматова, Булгаков, Цветаева, Гумилев. Из «старых» только дедушка Крылов остался. Да русская народная песня. Сбросит туфли на высоком каблуке, сложит руки на груди и пойдет, наглея и хорошея от отчаяния, вперед на комиссию. «Ах, барыня, ах, сударыня». Игорь Золотовицкий на страже, сближения не допускает: «Хватит, спасибо. Водички не хочешь попить? »

Не хочет.

Не чувствую себя ректором, который может вмешаться в процесс или направить его в иную сторону. Молчу. Кажется, что это я там сам стою у стены, без очков, будто ослепший, и это меня подрезают на первой же фразе. Иногда объявляют, из какого города прибыл тот или иной парень. Из Нижнего на этот раз никого нет, зато несколько ребят из Саратова. Как только заявляется Саратовский, {485} все оборачиваются на Табакова. У каждого тут свои корни, свои родина-место и родина-время.

Уже в сумерки обсуждают девушек. Так же коротко, беспощадно, как в операционной. Табаков покидает консилиум первым, в Художественном театре закрытие сезона, надо играть булгаковского «Мольера». Ушел, вернулся — забыл свой пакет с чудо-морсом.

Пока наверху идет прослушивание, на третьем этаже украшают стены только что отремонтированного «представительского» коридора. Вывешивают портреты тех, кто создал Школу, кто принес ей славу. Реплика мхатовскому портретному фойе. Вот они опять все рядом, Ефремов, Евстигнеев, Борисов, Высоцкий. И тут же Андрей Попов, Топорков, Качалов, Кедров, Тарасова, Массальский, Шверубович, Виленкин, Вениамин Захарович Радомысленский («главный ректор», папа Веня).

«И мы идем по кругу к началу своему»…

В перерыве принесли множество скоросшивателей с личными делами абитуриентов. «Вы должны подписать разрешение на конкурс». — «Что надо сделать? » — «Написать одно слово: “Допускаю”. И расписаться». Странное смешанное чувство ответственности за чужую жизнь с оглядкой на свою собственную. И будто от имени той безымянной «отвергнутой» десятки из 1960 советского года подписываю первые страницы «Личных дел». Сверху, в углу, иногда задевая фамилию абитуриента, вывожу и вывожу это заветное слово: «Допускаю».

2001 г.

P. S. из 2002 г.

Судьба мемуарной книги, которую вы прочли, складывалась неожиданно бурно. Поначалу «Уходящая натура» печаталась главами в «Известиях», и одна из глав — «Когда разгуляется» — вызвала гневную отповедь мхатовских драматургов М. Шатрова и М. Рощина. Им привиделись в портрете Олега Ефремова лишь «сплетни» и «компромат», выданные «на потребу обывательского спроса». Письмо в «Известия» вселяло тревогу даже своим заголовком: «Нельзя молчать». Возражение драматургам, с которым выступил профессор А. Чудаков, называлось «Надо писать». Профессор-чеховед объяснял внутренний смысл обращения к самым неудобным темам минувшего, в том числе знаменитым «праздникам» или «уходам» Олега Ефремова из постылой совдействительности. Я тоже огрызнулся репликой под названием «Так победим? ».

Так началась шумная дискуссия о непрочитанной книге, которая длилась несколько месяцев. Потом книга вышла и — знак нашего времени — скандал, {486} учиненный двумя Михаилами, сделал ее бестселлером. Печальная, но вполне тривиальная ситуация. Двадцать лет жили — дружили, и вот раздружились, разошлись на личной почве. Как там у поэта — «я ушел, блестя потертыми штанами, взяли вас международные рессоры».

Этим бы дело и исчерпалось, ушло в пыльный газетный архив, если б непредсказуемая наша жизнь не подбросила сюрприз. Ранней весной 2002 года получаю письмецо. Обратный адрес на конверте: «М. Рощин, почтовое отделение Мичуринец, Переделкино, Дом творчества писателей». В конверте открыточка:

«Анатолий Миронович!

Только что, в больнице, в два дня прочел твою книжку. Позволь тебя поздравить и сказать, что книжка емкая, точная, умная, исполненная с присущим тебе блеском письма, несомненно интересная и долгоиграющая. Олег глядит из нее живой, активный, печальный, — тут тебе спасибо за него.

Прочего касаться не буду.

Желаю здоровья и работы.

М. Рощин».

Прочитал я эту открыточку, и смешанное чувство радости и печали овладело душой. Ответил в тот же день:

«25 марта 2002 г.

Михаил Михайлович!

Рад, что спустя полгода ты нашел силы прочитать “Уходящую натуру”. Говорю это без всякой иронии. Твое письмо из больницы — некое подтверждение моей, может быть, наивной веры. Она в том, что ты — писатель, что в своей долгой жизни ты никогда не был в ряду литературных бизнесменов и провокаторов. Что ты не можешь быть там по природе твоего таланта. Именно поэтому я ни разу не отвечал тебе публично и старался не задевать твоего имени в связи с этой историей. Тем не менее факт остается фактом — твое имя было использовано для публичного шельмования книги, о которой ты сейчас так прекрасно и точно пишешь. Гримаса быта: вечером того дня, что я получил твое письмо, “мент истины” и бывший зять драматурга-ленинца опять вещал на всю страну, как я оклеветал и предал Ефремова, и что один из немногих, кто нашел в себе силы протестовать, был Михаил Рощин. Ему нужно твое чистое имя.

Ладно, черт с ними со всеми. Я о другом. Литературная жизнь разводит людей, чаще всего безвозвратно. А тут редкий, небывалый, “не нашего времени” случай. Хотя радость по поводу запоздалого хэппи-энда — горькая.

Твое письмо адресовано мне, а документ “Нельзя молчать” был растиражирован на всю Россию.

Желаю тебе того же, что ты пожелал мне, — здоровья и работы».

Вот и все. Так разрешился этот мелкий и личный сюжет, имеющий прямое отношение к нашей общей «уходящей натуре».

Как же трудно она уходит…

⇐ Предыдущая 56 57 58 59 60 61 62 636465 Следующая ⇒