Annotation 10 страница

– Перестань мельтешить, тщете́ льный! – мрачно рявкнула ведьма. – Отвлекаешь! – Всё равно ничего не видишь, – вторя ей, буркнул дух, отвернувшись к окну. И сложил за спиной призрачные сизые руки. – И смотреть не собиралась, – важно оповестила ведьма. Кряхтя, поправилась на кровати, переместила руками затёкшую старую ногу. Дух фыркнул, нисколечко в то самое не веря. – Куда глядишь, оттуда отнимаешь, – зевая, напомнила Магдалена. – А ты смотри так, чтоб пригодно было! – Тьфу на тебя, – промямлила вяло старуха. – То гляди, то не гляди. Сама разберусь, – и громко причмокнула губами. Дух в ответ зашипел, и воздух вокруг тихонько заискрил фиолетовым. – Ну хочешь, цветочком тебя оберну или запиской какой? Ну или… точно! Хочешь птичкой? Голубем! И с бляхой на шее! Во такой, – соединила в сердечко пальцы и приложила к середине груди. – А что, ей понравится, совершенно точно. Она девочка чувствительная… – Какой птичкой? – искры вскинулись и посыпались шумно на пол. – Каким голубем?! – возмущённо взревел сизый дух. – Котиком ещё предложи! – Но-но! – старая ведьма решительно призвала персональное привидение к порядку. – А вот котов мне не трогай! С котами у меня всё серьёзно. – Магдалена неторопливо уселась в скрипучей кровати, поправляя на скошенной старой сетке удобнее ягодицы. Проворчала недовольно: – Сам-то знаешь, чего хочешь? – сощурила глаза, уставилась на Ксандера с обидой и отвернулась к стене. Спустя минуту с кровати резво спрыгнула юная рыжая дева. – Ма-аг-да! – сквозь призрачные зубы процедил дух. – Ты это можешь! У тебя сам дрэк в приятелях ходит! – Так то легко, на раз сделаю, – прозвенела из-за скрипящей дверцы шкафа. – Только проку от этого никому не будет. Ни тебе, ни мне! – одёрнула светлый, в мелкий цветочек подол и стянула яркие огненные волосы нежно-сиреневой лентой. Повернулась к зеркалу, протянула в голос: – Красота-а-а. – Ты куда собралась, окаянная?! – Ксандер топнул прозрачной ногой и провалился по колено на нижний этаж. – У нас там ни любви, ни привязанности пока, – дёргал конечность с усилием, но перекрытие ту ни в какую не выпускало, – ни заботы! – Магдалена щёлкнула пальцами, и духа с очередным злобным рывком вышвырнуло в окно. – Куда собралась, я тебя спрашиваю?! – грозно потребовала ответа сизая голова, появившись прямо из рамы. – Вот любви и хочу! – вскинула томно голову и поправила теперь грудь. – Большой и жаркой, – подумала и уверенно уточнила: – Очень большой, – зыркнула на Ксандера, блестя хитрющими глазами. – Ба! Это коричневенькое вот сейчас – это что у тебя было? Это ты покраснел, что ли? – тонкими иглами застучал по комнате звонкий ведьмин смех. Магдалена хохотала, запрокинув голову и прикрывая юной ладошкой яркие, сочные теперь губы. – К Вельнику, – обмахиваясь, выдохнула Магдалена. – К Вельнику я пойду! – вытерла краешком скатерти редкие слёзки. – Крепкий он мужик, точно знаю! А сын у него… – протянула мечтательно, – мм-м, какой сын! Ксандер выругался так, что с кустов за окном всех птиц сдёрнуло разом, и рванулся стремительно под потолок. – Не фырчи, Ксандер, – прошептала вдруг женщина с грустью. – Ты же знаешь, чего я хочу. Давно знаешь, – посмотрела вслед духу долгим густым взглядом. – Сумасшедшая! – взревело пространство, чтобы в следующее мгновение обрушиться вниз искристым, кусачим, обжигающим водопадом. Магдалена громко взвизгнула, в окна полыхнуло огнём, озарив комнату сияющим светом, и, выплюнув его изрядно наружу, прорезало прохладную сельскую темноту. – Научился-таки, блаженный! – восторженно прошипела Магдалена. – Нашёл выход.
По лестнице зашумел грохот множества ног, и дверь содрогнулась. – Пожар! – кричали снаружи что есть мочи. – Бабка Магда, на голос! На голос иди! – вопил фальцетом мужчина. Дверь подсадили. Ещё раз и ещё. Заклинание кривилось, морщилось, но оборону держало. Магдалена тихонько прочистила горло и хрипло прокряхтела из-за двери: – Нету у меня никакого пожару, духи это ваших, Веснянковских, им космос нонешний беспокойный, – и добавила страшно, погромче: – А ты, Динка, домой беги, стирка у тебя убежала, газ залило. Смотри, как бы детки не надышались. Снаружи взвизгнуло и зашумело, кто-то бросился бежать. Голоса загудели пониманием и приязнью. – И то дело, – кивнула себе Магдалена. – И ты, Микита-слесарь, завтра зайди, скажу, как зуб подлечить. Чего раньше не пришёл, паразит? Зачем довёл до края? Тьфу, бестолочи! – плюнула так, чтоб за дверью точно было слышно. – По домам воротайтесь. Ночь уж. Не до вас мне. – А как она… – спросил шёпотом тонкий юный голосок. – А вот так она! – прицыкнул поспешливо на него другой, старый. – А ну дуй отседова, пока спрашивалку не задавили. На лестнице зашуршали и схлынули шаги, Магдалена выглянула из-за двери осторожно, да и потянулась к косынке – накинуть на плечи.
– Вот они-то тебе зачем? – Ксандер с грустью смотрел на рыжую вертихвостку. – К чему ты это с ними? Ты ж не добрая. Кто угодно, только не ты. – Призрачный граф болезненно нахмурился и отвернулся. – Не добрая, – сказала зеркалу Магдалена и повела красиво плечами. Улыбнулась предвкушающе и коварно: держись, Вельник! – Но и что теперь? Они меня от этого любят – это раз. Собой платят – это два. Какой дурак от дармовщины уворачиваться станет? И я не подумаю, – пожала кокетливо плечом. – На поклон идут, пользу тащут, во всей округе славят. А я до этого, сам знаешь, люблю я это. – Любишь, – совсем удручённо согласился дух. – Ведь хорошая же ты баба. Можешь же быть. Зачем тогда? – А и не хорошая я! – вдруг взвилась Магдалена. – И не добренькая вовсе. Кто ко мне за помощью пришёл, тот потом всю жизнь меня кормит, – повернулась перед зеркалом, довольно провела руками по бёдрам. – Только они этого не знают. И чем им помогаю, тоже никогда не узнают. Только я то знаю. – Зачем? – уже бессильно прошептал дух, всё заметнее истончаясь. – Зачем, Магда? Живые ж люди. – А как, Ксандер? – с жаром выдохнула, к нему резко наклонившись. – Ты ж видел, с чем идут. Ты ж знаешь, чего просят. За черные мысли чёрным и отдаётся. А от грязи что, кроме грязи, и получится? Что получится, Ксандер? Что ж они всё, кому тёлку загубить соседскую, кому мужика чужого прибрать, кому вон девочку в семью заполучить покраше, поприданнестей. И только раз пришла старая Аннушка-мать, мира просила. Она мира этой земле просила, Ксандер! Одна, за почти двести лет! Призрак тонко истаял. Магдалена рывком обернулась, вскрикнула: – Ксандер! Да не ругалась же я! Ксандер! – задвигала судорожно руками, призывая незримое. – Тебе только от злости же моей плохо. Миленький! Не исчезай! – плюхнулась обессиленно на пол. – Как же это? Как теперь одна-то? Остановилась. Нахмурилась недобро. – Такой вечер испортил! – и добавила убеждённо: – Хвост ты козий, вот ты кто! – А даже если и хвост, – низко зашелестела темнота у ведьмы над ухом, обдала вязким холодом. – Если сделаю то, о чём просишь? – Магдалена, даже не вздрогнув, почти невидимо улыбнулась и легла теперь расслабленно на пол. – Перестанешь всё это? Прекратить сможешь? Женщина на полу долго молчала. Волосы её широко лежали вокруг головы волнистыми тёмными прядями, чуть светились в тусклом свете только-только поднявшейся Луны. Распахнула вдруг ярко глаза, уверенно глядя в пространство. – Нет, Ксандер. Не сможем. – И только дрогнувшая ладонь выдавала волнение. – Даже вместе не сможем, – поморщилась словно от боли и добавила сорванным шёпотом: – Оно сильнее меня. Это навсегда. Прости. Ксандер появился чуть заметным мазком, склонил голову печально и исчез в пустоте, вдруг заполнившей дом. Рыжая женщина ещё долго лежала не двигаясь. Ждала чего-то. Может, огня небесного. А может, тёмного вестника, что явится непременно когда-то забрать то, что она ему задолжала. А может, так пугающего её каждый раз Серафима. Или, может быть, своего личного, приставленного назидать, омрачать и мучить её духа, что ему никогда не давалось. Только в этот раз не явился никто. Не озаботился. Не спохватился. Одиночество нахлынуло, задавило, отозвалось горьким, влажным порывом. Магдалена вдруг поднялась, спешно стряхивая ненужную совсем тоску. Одёрнула тонкое платье и накинула косынку на плечи, глубоко дыша и шумно ни о чём размышляя. Молоденькая совсем, она сбежала по лестнице вниз и шагнула в уличную прохладу. Танко Вельника ждала очень жаркая ночь. * * *

– Я как-то очень не понял, что это сейчас было, Рэй? – В глазах Грэма полыхал ультиматум. Причём вовсе не тот, что просто обещает убийство с расчленением, а тот, который убедительно рапортует, что однозначно и окончательно отстрелил противнику всё, что должен был, и уже сровнял дзот с землёй. Лэррингтон плотно упёрся кулаками в стол точно напротив верховного главнокомандующего Союза, нарушая все мыслимые и немыслимые границы допустимого. – Руки на стол положи, – ласковым, только чуть заметно вибрирующим шёпотом выдохнул генерал и добавил, стремительно темнея лицом: – Это тебе не поможет. – Ошибаешься… – Значит, из резиденции живым из нас троих не выйдет никто! Рэман довольно улыбнулся. – Зачем? Это самый странный способ защитить женщину, который я знаю. – А я вообще сторонник решительных мер, – сказал и понял, нажмёт чуть сильнее – и что-то непременно раскрошится: или зубы, или стол, или Рэман. – Расслабься, герой-любовник! – Катализатор потенциального инсульта у несдержанных генералов весело уже откинулся назад, от чего стол под напором Лэррингтона всё-таки дрогнул. – И успокойся, наконец, а то охране пальцы судорогой свело держать тебя на прицеле. Очень не хочу, чтоб твои мозги остались на этих стенах абстрактной, хоть и дорогой мне картиной, – заметно сдерживаясь, заулыбался. – Угрожаешь, – глухо подвёл черту Грэм, распрямляясь. – Пусть лупят прямо сейчас тогда. Ты знаешь, я не отступлю. Я предупреждал. Что угодно. Мою женщину трогать не смей! – звуки разнеслись по помещению тугой вибрацией. – Мою! Женщину! – И Рэю пришлось махнуть рукой, отдавая приказ «Все в порядке». – Да угомонись ты! И мои поздравления, кстати. – Это твой сломанный нос сейчас сказал или ухо? – Грэм предельно доброжелательно взглянул на главу Союза и не менее искренне размял пальцы. Невысокий правитель семи земель широко и неожиданно радостно улыбнулся: – Люблю твои дурацкие шутки, – пробежался пальцами по краешку стола, продолжил без перехода: – Она выкупила твою жизнь у меня, – сказал так и поднялся. – Не могу сказать, что сомневался. Но проверить очень хотел, – засмеялся, глядя в ошалело-потрясённое лицо командующего. – Что ты сделал? – взревел генерал, и теперь его не удержал бы целый гарнизон, и Рэман легко, почти неуловимо блокировал выпад Лэррингтона движением пальцев. – Она обменяла твою жизнь на свою и сделала это добровольно, – повторил резко и совершенно серьёзно. – И теперь я в вашем союзе уверен. Хотя, признаюсь честно, до этого эпизода сомнения имелись. – Она – последняя из последних, Рэй, – выдохнул Грэм. Скрывать более смысла не имелось – всё ясно и так. Двинул медленно плечом. – Это она! Она! Моя! Я думал, это значит что-то вроде падшая женщина или последняя, кого я мог бы принять. А это – Карри! – Всегда восхищало, как быстро ты снимаешь блок, – задумчиво заметил невысокий правитель. – И я понял это, стоило тебе сказать, что Сневерг женщина. Она – достояние Союза. Обязательства её семьи… – Нет никаких обязательств! И Дакейти выйдет из состава Союза. – Почти ужасающе суровый вид Лэррингтона хорошего совсем не обещал. – Не бросайся словами, будь добр, – раздражённо процедил Рэй Рэман. – Я нервный – тебе не по силам, – и добавил неожиданно почти зло: – А сейчас иди и полюби свою женщину так, чтобы мне за тебя не было стыдно. Потому что мне ты нужен с ясной головой и совершенно пустыми яйцами – времени у нас слишком мало. – У всего есть предел, Рэй, – глухо и угрожающе прогудел Дакейти. – Это был мой. – Отставки не приму. Санкции применять не буду. Спишу на вашу размолвку. – И об этом в курсе… Сволочь ты, Рэй. Знал, что такой, но верил, дружба важнее. – Я, по-твоему, о ком забочусь? – Вот и я хочу знать. О ком? Рэман устало осел в кресле, держать эту взбешённую махину сил требовалось далеко не малых. – Иди ты… Лэррингтон. С миром, – махнул, благословляя, рукой и отпустил, наконец, рукоять пистолета под столом.
Шкатулку доставили следующим утром. Не могу сказать, что я этого не ожидала. Скорее была убеждена в том, что всё именно так и случится. Понятно было, что это и аванс, и взятка, и попытка привязать к себе теснее. А ещё, как сказал Рэман, то были инструменты. Инструменты моей семьи с почти тысячелетней историей. Что мне нужно было теперь с этим делать? Я не знала. Небольшая совсем… Светлого дерева. Поставила ее на маленький журнальный стол и отошла подальше. Я понятия не имела, что там, как на это среагирует моё поле и как артефакты (а что бы там ни было – оно было артефактами в любом случае) среагируют на меня. То, что вещи подобного возраста обладают собственным сознанием, это я уяснила прекрасно, ещё когда получила то самое бабушкино кольцо. Простое – золотой ободок с тёмным камнем в потёртой оправе. Видно было, что носил его кто-то, кому оно было совсем не по размеру. Я разглядывала его, красивое, на своей руке, и мне оно было совершенно так же велико – я могла почувствовать, как трётся тем самым, стёртым местом о безымянный палец оправа, и размышляла, кому же мог принадлежать этот перстень? Кто так дорожил им, что носил, почти не снимая, несмотря на очевидное неудобство – оправа в одном месте держала камень лишь еле-еле. И в этот самый миг боль едва не разорвала моё сердце. Я видела руки, обнимающие лицо, смеющиеся губы, чувствовала радость, нежность и… боль. Невыносимую боль. Я с трудом могла вдохнуть к тому моменту, как в панике сорвала с руки это несчастье. Сердце лупило в грудь, точно ненормальное, липкая испарина покрыла шею и грудь, а ладони тряслись, совершенно не способные теперь взять пальцами хоть что-то. Подтолкнула, наконец, кольцо журналом в коробку. Прикасаться к нему категорически не хотелось. Оно помнило. Забрало когда-то боль хозяина себе, сконцентрировало внутри, чтобы спасти от безумия и распада. Спасло. Возможно. Медленно, с трудом продышалась и решила, что шуток со старыми драгоценностями с меня довольно. Одно дело хранить реликвии рода, другое – ими пользоваться. Мне, с моей восприимчивостью, делать этого откровенно не стоило. И вот теперь я ходила кругами вокруг журнального столика, скручиваясь внутренне и отчаянно не желая повторять подобные эксперименты снова. Кто знает, какую энергетику несут остальные вещи? Что за камни там спрятаны, с какой информацией – полезной или совсем недоброй? А если какой-то из них намеренно проклят? Как я узнаю? Что сделать? Не трогать совсем? Но если в них ключ к постижению дара? Или они могут напитать какой-то действительной силой, помочь провести временной поток и сцепить грани жизни? И как узнать, который из тех, что внутри, именно нужный? Я кружила по дому всю вторую половину дня. И только к закату, когда свет в доме окрасился густым красным золотом, решилась открыть шкатулку. Не лучшее время. А может, напротив. У самой грани. Быть может, как раз и услышу. Всё это сумасшествие, конечно. Дурацкие, мои собственные фантазии и эксперименты. И ничего паранормального в мире не существует. Угу. А бабушка и прадедушка, да и ты сама – из весёлых детских сказок на ночь… Усмехнулась грустно. Спросить всё равно не у кого. Да и помощи попросить – тоже.
Единственный, кто, возможно, и смог бы помочь, тоже назначил мне цену… Но думать об этом не стану. Порез ещё слишком свежий, слишком живой. Вчера, когда захлопнулась дверь, я запечатала своё сердце, возможно, навсегда – его время закончилось. Но и моё. Почти тоже. Глупо обманывать себя. Да и что отрицать – я всегда была к этому готова. И я должна суметь выполнить условия сделки. А для этого нужны знания и ясная голова. Чувства в этом раскладе участвуют только инстинктом. Вот и буду им следовать. Пусть ведёт меня дедушкин зов. Пусть направит к нужному мои дрожащие пальцы. Я прикрыла глаза, обратившись внутренним взором к тонкой призрачной грани, и открыла шкатулку. Оно нашлось сразу. Точнее, и искать не пришлось. Я просто знала наверняка, что это оно. Осторожно подцепила, освободила от тонких прядей какого-то ожерелья и так и держала на вытянутой ладони, знакомясь. И так же, в белёсом оцепенении, медленно продела в широкий ободок указательный палец. Сначала вообще ничего не было. То есть вообще ничего. Ни звуков, ни ощущений, ни мыслей, ни чувств. И это было так не похоже на то, что случилось со мной в прошлый раз. Открыла глаза и изумилась. На улице была ночь… Когда я успела так надолго отключиться? Действительно, спать хотелось ужасно, и страшно затекла шея. Я поморгала и улеглась тут же, на диване, где до того сидела. Только натянула на плечи тонкий акриловый плед. И мгновенно выключилась.
Солнце палило беззлобно и ровно. Душно томя стоячим послеобеденным зноем. – Ты зол и оттого безнадёжен, мой мальчик, – сухощавый мужчина устало потёр лицо узкой ладонью – а вот и широкое кольцо на пальце – и тряхнул головой. Взглянул на малыша с интересом. – Меткость рождается спокойствием, – ободряюще улыбнулся и легко послал дротик в очень заметную цель на стене конюшни. Неспешно опустился на белую каменную скамью. – Иди-ка сюда, Николаша, покажу тебе что-то, – вытянул вперёд длинные ноги и откинулся на ограждение загона. Разогретый, сухой, слабо пахнущий конской мочой ветер доносил тихое фырканье лошадей и вялое бормотание конюхов. – Не люблю Николашей, – ребёнок притворно надулся. – Знаю. – Мужчина похлопал по своему колену рукой и лукаво улыбнулся. – Иди же. Ну? – И когда маленький Николай удобно устроился на руках, сказал уже совершенно серьёзно: – Слушай, мой мальчик. Слушай и помни об этом всю жизнь. – Потрепал внука по спутанным светлым волосам. – Всё, что тебе будет когда-то доступно, ты никогда не сможешь обратить против людей. И использовать для себя никогда не сумеешь. Тебе – шесть. И это немало. Ты запомнишь. Когда придёт твоё время, сможешь останавливать движение событий. И времени. Но сделать это сможешь только самим собой. Если Гришка, – дед ткнул в Николенькиного крестьянского дружка, тот подслушивал, прячась и оттого дёргаясь в стороне, за загоном, – упадёт опять с черёмухи и сломает ногу, ты не сможешь просто захотеть, чтобы стало иначе, и все исправить – вместо Гришкиной ноги сломается твоя. Хоть и срастётся тогда очень быстро. Но это всё равно будет больно. Ты понимаешь? – он заглянул в недоумённо расширившиеся ребячьи глаза. – А ты как думал? – улыбнулся и подкинул парня на колене. – Тяжёлый какой стал! – засмеялся довольно. – А если решишь, чтобы Тальянка принесла всем на завтрак не ленивых вареников, – мальчишка поморщился и брезгливо почесал нос, – а оладьев, – заулыбался отсутствием передних зубов, – будь готов, что рыжая кобылка сбросит тебя в ручей следующую субботу. Мальчик обдумывал сказанное с минуту. Дед только помалкивал и не мешал. – Именно в субботу? – Ну, может быть, и во вторник, – пожал плечами старший Сневерг. – Тут, видишь ли, уже никак не узнаешь, – и к уголкам его глаз, веселясь, скользнули морщинки. – Зачем мне всё это, дедушка Ксандер? – спросил, наконец, мальчик серьёзно. – Потому что теперь твоя очередь заботиться о государе, Николай, – добро улыбнулся мужчина. Холодно. Морозные серые нити растеклись, сковали стены белого замка. Трещинами рассыпались по фасаду, брызнули осколками стекла, поползли вверх по склону, проминая сад, скручивая последних, самых стойких, стражей осени. Равнодушно уничтожая светлое, счастливое, живое. Аннушка (откуда я знаю, что она Аннушка? ) сжимала побелевшей рукой узелок с тем, что успела схватить, убегая. Не знает ещё, что из про́ клятого дома вынести ничего нельзя. Плакала. Всхлипывая и судорожно вздыхая. Больно. И страшно. Тяжестью налилась душа, и призрак неизбежности навис над притихшим людом, отрезая стойкие мысли.
– Скит Великой матери примет всех. – Николай в мрачной тревоге окинул челядь взглядом. – Настоятельница знает, что делать. Монахини защитят, – и выдохнул теперь свободнее: выбрались все. Благо их и не было много – с праздника вечернего ещё из Весны не вернулись. И добавил теперь уже грозно: – Бегите. – Батюшка… – шёпотом всхлипнул кто-то. – Батюшка наш! – ему вторя, завыл хрипло бабий голос, да и заткнулся, вдруг оборвавшись, когда послушно и медленно качнулась, сдвинулась замершая обречённо толпа. И толкнулась синхронно к конюшням. Люди потекли прочь, всё верней поспешая. Николай дождался, пока последняя подвода скроется за изгибом дороги, и ломано осел на треснутые ступени террасы. Скольких же у него получится сберечь? Скольких сможет ещё очистить от проклятия? Восемнадцать человек челяди было в доме в момент удара. Почти семья. И слава Всеобщему, что только почти. Им он помочь успеет. Александра бы ещё хоть разок увидеть. Род обречён… Невидимая обычному глазу тьма клубилась, неспешно растекалась над поместьем, отравляла уставшую землю. Безнадёжная пелена заставила пространство и старого Сневерга содрогнуться, сжала горло графа незримой рукой. – Придите, Светлые… я… верю… Саша…
Магдалена… Откуда там Магдалена? * * *

– Отец! – Алекс вскинулся в ледяном поту, схватившем шею и грудь. – Отец, – простонал шёпотом. Тонкий серый свет скользил в щель между простых, грубых занавесок. Мужчина соскочил осторожно с кровати, быстро порывисто оделся, скоро бросился вон из комнаты, уже на ходу застегнул рубашку. Новостей не было неделю. Гостиница пустовала – приближались дожди. Тракт обезлюдел как раз с их приездом. Внизу в такую рань опять никого не было. Померещилось. Не удержался, вышел на узкое тёмное крыльцо. Ещё не заморозки. Но уже скоро. Сразу за дождями. Городок привычно собранно просыпался. Алекс вдохнул утренних сумерек и вздрогнул – дверь за спиной отворилась. Сашенька растерянно куталась в широкую зимнюю шаль. Простоволосая. И… слава богам, не босая. – С ума сошла, – уткнулся шёпотом в её ладошки. – Замёрзнешь. Так и стояли, обнявшись, в немом, тающем сумраке. Держа надежду. Туча на юге истаяла позавчера. И они, конечно, ждали. Не получалось не ждать. Верили. Должны были верить. И шёпотом, тайком оба говорили: «Слава богу…» Свет, уже уверенный, но пока тусклый, наполнял улицу, капал между лысых, обсыпанных лишайником ветвей старых яблонь. – Идём? – спросил шёпотом в её волосы. – Идём, – согласилась ему в плечо. Чтобы опять не двинуться с места. Уходить не хотелось. Всё ждали чего-то. Дождались. Загудели рядом голубиные крылья. Они увидели её вместе – белая горлица опустилась совсем рядом на перильца крыльца. Сашеньку чуть повело, она сдавленно охнула. – Неужели никто? – всхлипнула шёпотом, дрожа. – Это ничего не значит, – прижал её сильнее к себе. – Перестать ждать мы не в праве. Идём! – потребовал сдержанно и строго. – Холодно, – и закусил больно губы, чтобы только не выдать, не показать. Этим утром он надел ей на палец тонкое золотое кольцо с защитным тёмным камнем.
Судьба подарила им почти четыре года. Алекс пытался взять от них всё до последней секунды, до самого тонкого луча света, до невесомого касания, шелеста дыхания и всегда, каждое мгновение, неизменно был со своими девочками рядом. Мари была невероятной копией их обоих – удивительно и филигранно взяла лучшее от матери и отца. И, безусловно, сумасшедше обоими любима. Сашенька, замирая, видела в ней черты Алекса и, умиляясь счастливо, с улыбкой прятала увлажнившиеся глаза, укладывая малышку спать. Но растила девочку строго, без привычной провинциальной инфантильности. Отец же малышку воспитывать и не думал. Позволял ребенку всё, трепетно лелеял и нежно оберегал, дурачился, учил и катал на шее с неприкрытым удовольствием. Сашенька и ругалась на вопиющую вседозволенность, и тайком морщила пощипывающий нос, задыхаясь от счастья. Они жили просто. Не на виду. Сашенька открыла аптечную лавку. Алекс держал связь со столицей с того самого момента, как старшие Сневерги добрались в уезд в год проклятья – уже по снегу, когда установилась зимняя дорога. Живые, слава Всеобщему. Отец заметно осунулся и сдал. Мать держалась получше, но всё равно неуловимо, почти незаметно постарела. Настороженно сначала приняла Сашеньку после всего, что случилось, будто боясь сглазить, но потом отошла и медленно, но себя к ней допустила. Уездный особняк, который зимой занимала тётка Алекса, вместил бы без труда их всех, но Саша не захотела, да и Алекс туда не стремился, тем более зная, что проклятье могло сказаться в любом из домов Сневергов. Родители понимали и молчаливо принимали. Из дома разлетались десятки писем. Ответов было едва ли не больше. Из разговоров Сашенька сумела тогда понять, что замок разрушен. Но люди вопреки ожиданиям живы. Проклятье и впрямь сильнее коснулось именно семьи. Дворовый люд похворал немного, а дальше Алекс выправил остальных, на кого у отца сил не хватило. После этого его щёки прорезали две глубокие косые морщины, а волосы сильно поседели. И сдавленной тревогой в груди маленькой женщины отзывались его ссутулившиеся плечи.
Спустя месяц после произошедшего в поместье внезапно умерли одним днём каждый в своём доме дядюшка Алекса и его бастард. Что вызвало довольно смрадную волну сплетен в обеих губерниях. Остались ещё два старших кузена. Но те были в столице на императорской службе и к сведениям о нападении на семью неведомого отнеслись до скандального несерьёзно. Всё, что оставалось Николаю и Алексу, – искать любое упоминание в дневниках Ксандера, их деда и прадеда, о творении защиты, по которой он при жизни был мастер.
Та зима вышла тревожной.
Сначала неожиданно сдала и за неделю ушла старшая тётка. Потом пришли дурные вести из столицы. Кузены, связывавшие для государя главное поместье Сневергов и дворец, внезапно сорвались с места и, забрав семьи, вернее, тех, кто ещё остался, спешно выехали за границу. Потом пришло известие, что рубежа империи достигли только жёны и кто-то из детей. К концу зимы связь с ними окончательно оборвалась. С каждым следующим потерянным Сневергом тяжесть и непонимание душили, распластывая веру окончательно. Кто? За что? Зачем? То, что видели Алекс с Сашенькой, было очевидной, понятной картиной. И ясно, что силы тут действовали нечеловеческие. Что битва эта не на Земле, но за Землю. За тот кусок, за который они, как бы то ни было, отвечают. И отчаянная горечь оттого, что защитить его, свой, так и не смогли, болезненно рвала и мучительно давила.
Государь выслушал о положении дел с равнодушным спокойствием. Сказал только: – Значит, будет кому меня встретить, – и улыбнулся, пожалуй что тепло. – Не мы знаем, нам сколько. Но мы знаем как. Да будет с нами Всеобщий. Прощайте, – и освободил их и потомков от всех обязательств перед императорским домом. Жест этот виделся обоим Сневергам, и старшему, и младшему, настораживающим и тревожным, но перечить государю не посмели.
– Повтори ещё раз, пожалуй, что спасло тебя? – Алекс в сотый, наверное, раз вглядывался в узкие пологие строчки. И не мог найти ничего важного, озаряющего или хотя бы просто неизвестного. Всё безнадёжно устарело. Его хорошо учили. В дневниках размеренно теснились прописные, с детства знакомые истины: «Способность равно пропорциональная твоей витальности – ровно столько, сколько в тебе жизненной силы, столько зла сможешь вобрать в себя и переработать. Мёртвое тело не восстановишь. Но сможешь изменить ток времени, изогнуть и раздвинуть кривые пространства. Тогда только успей предложить замену, но будь готов, что измененный эпизод не уймётся и найдёт своё выражение в тебе самом. Истина эта не непреложна и возвращение метки события происходит не всегда. Но как правило». – А вот это мне и сейчас любопытно. – Отец зябко придвинулся к невысокому камину, несколько раз сжал и разжал застуженные пальцы. – Когда очнулся, рядом со мной только слепунья из Весны была. Сказала, что до лета меня отпросила. Что я знаю, чем должен заняться и на что время потратить, – посмотрел на Алекса очень серьёзно и кивнул. – Больше ничего. Ищи, сынок. Нам не пригодится, так есть кого вместо этого сберечь.
Часть дворового люда, вернувшись из скита Пресветлой к первой весне, прижилась в особняке. Аннушка прибегала днем к Саше с помощью в их маленьком доме, что было, конечно, очень своевременно и кстати.
Девочка родилась в апреле, красивым, морозным ещё днём, и принесла с собой яркую, стремительную весну в город. Она такой и росла – звонкой и радостной. Ведунья ошиблась. Или просто кто-то решил иначе.
Алекса не стало первым. Сашенька замерла и почти не двигалась несколько суток. Старый Сневерг приходил к ней, баюкал в руках её ладони, плакал молча, закрыв прозрачные от слёз глаза. Она не помнила, когда он сказал ей, не уверена была, что даже сразу расслышала, о том, что его время тоже настало. Что в их домик привезли новый рояль для Мари, что доставили фарфор и сервиз, подаренный императором деду Николая, серебро и ещё что-то. Саша невидяще смотрела сквозь отца и одними губами шептала: – Не надо, мне ничего не надо. – Дочка… – Исхудавшие стариковские плечи дрожали, и Николай в голос застонал, обнимая их маленькую Александру в последний раз. – Это не деньги, Саша. Если что-то случится, сможешь продать. Рояль красть не станут – скажешь, причуда старика и что больше ничего не оставил. А деньги… деньги всегда привлекают. Смута впереди, девочка. Драгоценности спрячь. И дневники. Береги дневники для Мари. Ты – надежда. Храни внучку, молю. Счастье, что вы не были женаты.
И они остались одни.
Мари выросла сдержанной и серьёзной. Выучилась на фармацевта, скоро вышла замуж, и Александра, наконец, с легкой совестью больше не задержалась. Отправилась к Алексу, передав младшей Сневерг всё, что завещал ей дед.
Поместье Сневергов превратилось в руины, опасно манящее подселённой и заточенной в них тёмной сутью, хранимое светлым духом и слепой, молодящейся ведьмой. * * *

Чёрную повязку рывком сорвали с глаз, больно зацепив волосы. Тряхнула головой, прищурилась от неожиданного света. Бункер? Судя по гулким шагам в коридоре, было именно так. И окна. Узкие горизонтальные щели почти под потолком. Скорее бойницы. Дрэк. Да где ж мы? Низкое помещение давило полумраком. Будто специально. И почти ничего нельзя было точно рассмотреть. Рядом были два человека: мой конвоир и майор за столом. Молодой, подтянутый, коротко стриженный блондин. «А может быть, просто нетолстый», – усмехнулась про себя. Лопоухий, с мощной шеей и неправильными бороздками глубоких морщин на лбу. Хмурится часто? Нос облезает. Перегрелся на солнце недавно. Здесь, почти на юге, много солнца всегда. И ураганов. – Что вы мне привели? – ткнул в мою сторону ручкой, оторвавшись от каких-то бумажек, что давались ему с однозначным трудом, – потел сильно и был сказочно зол. Я снова не вовремя. Впрочем, как всегда. – Сняли с объекта сегодня, требует себя к руководству, – немного обиженно доложился сержант за моей спиной. Конечно, нечего было тянуть руки куда не надо, не получил бы локтем под дых. Майор окрасился лютым багрянцем. – А код системы безопасности она у тебя не требует?! – заорал вдруг то ли на меня, то ли на моего конвоира. Дрэковы бумаги… Что ж мне так везёт-то? – Я только спросила, по какой причине оцеплена территория в непосредственной близости от детского сада. В котором, прошу заметить, в данный момент гуляют дети, – сказала предельно ровно и доброжелательно. – И почему не эвакуированы малыши, если оцепление имеет под собой реальную угрозу мирному населению, как я обоснованно полагаю. Майор несколько раз открыл и закрыл рот и с почти бордовым лицом медленно поднялся. – Это что ещё за перепёлка? – прошипел не такой уж и молодой и всё-таки немного полноватый мужчина. – Почему не в наручниках? Карцер на трое суток без выяснения обстоятельств! – Но, господин майор, это вроде как женщина, – после короткой паузы робким шёпотом вступился конвоир. – И, возможно, в том саду её дети. – Точно! В саду мои дети! – ухватила логичную спасительную мысль. – Наручники! – И сам выхватил из-за пояса сержанта металлические браслеты. Не успела даже моргнуть, дёрнул на себя мои руки, заставил согнуться и защёлкнул с устрашающим треском, больно сдавив до упора. – Карцер! – рявкнул мне в лицо чесночно-колбасным духом так, что я отшатнулась. – Недоумок дрэков, – попыталась отереть лицо локтем, чтобы сбить омерзительную вонь с кожи. Не вышло. – Баба ночью не дала или колечко для сидения дома забыл? – оскалилась грубо в ответ. Мерзко. Как же теперь дать знать, где я? И главное, кому? Вышла прогуляться, называется. Дрэк! Сейчас врежет… Зажмурилась. Мне же только надо было попасть к начальству. Я даже оператора с техником уже отпустила на всю вторую половину дня. Они на какую-то местную гору полезли и теперь даже не в курсе, что я снова вляпалась по полной программе. Что бы там ни было, а Бобби с Диллом меня ни за что бы одну не оставили, кстати, где бы мы ни находились. А эти вот с удовольствием сбежали… – Женщина? – Майор вцепился в моё плечо и рывком развернул лицом к сержанту. – Это…. ь, по-твоему, женщина? Ты когда женщину в последний раз видел, сержант? – Конвоир стоял, вытянувшись в струну, глядя уставным взглядом в пространство перед собой. – Точно позавчера, господин майор! – радостно гаркнул тот, козыряя на «смирно». – И скажи мне, Алейник, та женщина, которую ты позавчера видел, – он снова немилосердно дёрнул меня за плечо, от чего я тихонечко взвыла, – на какой минуте она начала бы рыдать, бледнеть и умолять о пощаде? – Боюсь, что немедленно, господин майор. – Сержант бросил в мою сторону очень короткий и настороженный взгляд. – Вот и запомни, Алейник, – это не женщина! – Я прикрыла глаза и теперь застонала. Да-да, киборг я. – Это, мать её, агент! Мы именно её и ищем! Дело дрянь. Я застонала громче. – Позвонить дайте, а? Журналистка я. Жур-на-листка. Майор дёрнул к себе очередным болезненным рывком, вгляделся в меня перекошенным лицом и заключил, слава богу, логичное: – В карцер! До выяснения обстоятельств! Уже до выяснения. Ну хоть что-то.
Дверь, лязгая, распахнулась за спиной, и послышались гулкие широкие шаги. Подняла голову – точно. Это же вроде приёмной. Вон и следующая дверь справа. Облегчённо вздохнула. Чем выше звание, тем больше вероятность контакта с Рэманом. Или всё-таки БэБосс? Он меня точно не бросит, это знаю наверняка. Шаги остановились. – Что здесь делает леди Лэррингтон? И почему в таком виде? – сдержанные слова сзади толкнули воздух. И память. Тот самый случай, когда тело действует раньше, чем соображает. Моё – возмущённое наглым самовольным заявлением – обернулось, и глаза наткнулись на короткий, ледяной, прорезавший меня сверху донизу взгляд. Горячо. В груди сейчас слишком горячо. Вашу светлость!.. Лучше бы я по-прежнему была в чёрной повязке.
Мгновенно осевший и побелевший майор отпрыгнул от меня, далеко отдёрнув руки, и нервно сглотнул. В потрясённых глазах его отчётливо было видно, как слетают серебряные полоски с погон. Сержант вытянулся, сделавшись ещё белее, ещё выше и тоньше, даже дышать и моргать перестал. Чистой воды эталон. Если бы могла, посмеялась бы. Но сейчас сама была точно как он – гипсовой скульптурой: стукни – рассыплюсь. – Все вон, – очень тихо и очень сдержанно промолвил очень страшный самый старший по званию. И я немедленно засобиралась в карцер тоже. – Каррия. – Угрожающая вибрация за спиной отрезала мне дорогу. Остановилась, конечно, и замерла, что ещё было теперь делать? Да и наручники к побегу совсем не располагали. Дрэээк… Страшно, как тогда, в Весне. Но он об этом, конечно, никогда не узнает. Соберись, Огнец. Это то самое начальство, которого ты хотела! И не стони даже мысленно, что и фразу построить не можешь как следует, чтобы не спалиться. И так стоишь на самом краю…
Он подошёл очень близко. Окутал тёплым, знакомым коконом и таким теперь уже далёким. А лицо равнодушно и холодно. Жутко. – Руки, – глухо и коротко. Приподняла чуть вверх их, сцепленные вместе. Близко. Слишком близко. Обтянутая чёрным совершенно неподвижная грудь. Не дышит? Замер на коротенький миг. Тихо щёлкнуло дважды, и запястья освободились. Ни одного касания – феноменально. Лицо командующего было безразлично. Что-то скрипнуло. Наручники, звякнув, грохнули об пол. – Тэрридана немедленно! – угрожающе и негромко прозвучало над головой. А мне было одновременно страшно и невероятно легко.
Дверь отворилась, и задохнувшийся Тэрри взглянул взволнованно на его светлость, на меня, я как раз потирала запястья, и лицо его изумлённо расправилось, но только на миг. – Выяснить состояние леди. Обстоятельства. При необходимости принять меры. Четверть часа. – Грэм стремительно покинул помещение, так больше и не посмотрев на меня. Тряхнула гулкой головой, вскинула подбородок. Ерунда. – Леди Раввен, – Тэрридан коротко склонил голову, – позвольте ваши руки. – Там ничего, не беспокойтесь. И прошу вас, зовите меня Каррия, – улыбнулась ему благодарно. – Почему вы здесь, что-то серьёзное? – О, миледи, – засмеялся добро тихонько. – Боюсь, я должен спросить у вас то же самое. – Мне скрывать нечего. Репортаж о лучшей Федерации фехтования Союза, – чуть мотнула в сторону головой. – Раз уж вы лишили меня возможности работать с привычными вещами, приходится довольствоваться вот такими дырами, куда никто и ехать-то не желает. О поездках за пределы страны тоже пришлось забыть. Меня почему-то, – многозначительно дёрнула бровью, – больше не выпускают пограничные службы. А Чесни совершенно счастлив на мне отыграться. Одно захолустье сменяется другим трижды в неделю! Вот. Пожаловалась, – выдохнула расстроенно. И Тэрри засмеялся опять. – Идёмте, я провожу вас. – Он указал на закрытую дальнюю дверь. – Где вы остановились и сколько планируете пробыть в Родном? Эта доброжелательная светская беседа, будто из другой реальности, вместо того чтобы уравновесить, лишила меня опоры окончательно. Он не ответил мне ни на один вопрос, при этом оставаясь вежливым, располагающим и приятным. Расспросил и узнал обо мне всё: и то, чем я не против была поделиться, и то, о чём категорически рассказывать не собиралась: неудачи с начальством, состояние здоровья, новости старшей сестры, даже номер в отеле – выложила всё. Как он это сделал? Понятия не имею. В любом случае теперь было ясно, почему Лэррингтон этого ценного кадра непременно держал с собой рядом. Так. Стоп. Лэррингтон. Он назвал меня, когда появился, «леди Лэррингтон». Это такая неудачная шутка или операция действительно настолько засекречена, что выйти живой отсюда можно только прикрываясь его именем? Вот попала… Но, дрэк его побери, я рада его видеть. Что бы там ни было, рада! Он – нет.
Точно через пятнадцать минут Тэрридан откланялся, впустив меня в ту самую дверь. Широкая полупустая комната с одним невысоким креслом пугала абсурдом. Стены – серые, истерзанные временем, теряющиеся в сумраке, и отблески новейших мониторов, с бесконечными данными, со всех сторон. Данными чего? Тусклый свет над мерцающим столом в самом центре. Закрытые ставнями узкие бойницы окон – бункер, ей-богу. Зато никто не прострелит, не проследит – секретность. Холодно и терпкий запах остывшего сладкого чая. Не кофе. Грэм появился очень скоро, я не успела толком ещё оглядеться. Просто возник здесь из сумрака, бывшего дверью. И молчал. Молчала и я. Ждала. Он, кажется, тоже. А впрочем, чего? Что ждать мог бы он? Лицо командующего застыло скованной маской. Безразлично. Опять я не вовремя. Досадная неприятность. Как он сказал? Нелогизм? Поздно. Сначала было неуместно, теперь вот – поздно. Единственный человек, о котором я думаю, когда просыпаюсь, когда хожу, работаю и куда-то еду, видеть меня не желает. И в этом только моя вина. Мне жаль. Потому что по-другому нельзя. И этого мне не исправить. Дышать не хотелось. Всё пройдёт, Каррия. Однажды это точно пройдёт. Сделаем отличный сюжет – и домой. А можем слить военную тайну. Вот прямо сейчас выведать запросто, раз уж мы всё равно тут, и слить. Хочешь? БэБосс прикроет. Он обещал. Когда это ты стала такой сукой?
Закрыла глаза. Они всё равно рвутся увидеть, стремятся только к одному, обжигаются и неумолимо возвращаются обратно снова. Хватит! Взглянула последний раз в спокойное, уверенное лицо, глаза встретились, кровь болезненно вспыхнула и медленно, с мучительным покалыванием испарилась. – У вас два часа, чтобы покинуть город, – севшим голосом тихо произнёс немного бледный мужчина, не меняя невидящего взгляда, – госпожа Раввен. Опять на «вы» и всё-таки Раввен. Ну и отлично. Лицо строгое, но никакого намёка на напряжение: ни сжатых челюстей, ни выступивших желваков, ни тонкой морщинки на лбу. Всё равно? Ему всё равно… Дышать больно. И нечем.
– Возможно, вас просто не поставили в известность, – в груди пустота, там всё в один миг прогорело. – Я ещё не закончила сюжет. – И голос не будет дрожать. Постараюсь. – Поэтому покинуть город не смогу, пока не доделаю работу, – и добавила ровно, почти уже равнодушно: – Очень сожалею, ваша светлость. Грэм еле заметно сузил глаза. – Вероятно, и вы позабыли, миледи, – абсолютно, пугающе спокоен. – Второе приложение к вашему договору о найме. В нём стоит ваша подпись. Вы подчиняетесь напрямую министерству обороны, – легко, будто подбрасывая, выводил ровным голосом слова. Заложил руки за спину, на меня больше не глядя. – А точнее, непосредственно моему ведомству. И я, как ваше самое прямое руководство, лично ставлю вас в известность о завершении этой командировки, так же как и любой другой на ближайшие две недели. Проще говоря, сейчас вам светит исключительно офисная работа. – Тон медленный, бесцветный, равнодушный. И глаза потухли. Так не бывает, чтобы человека за две недели как подменили. Это же не он! Не Грэм. Мой Грэм, которого я знаю, скорее шипел бы яростно мне в лицо, вызывающе вежливо и подчёркнуто тактично. Мой? Вскинула на него беспокойные глаза. Не сдержала тревожного шёпота: – Что с вами произошло, ваша… – Вам следует немедленно убраться отсюда, госпожа Раввен. – Угроза в голосе была еле различимой. Но я всё равно уловила. – Вполне в вашем духе, – поморщилась тихо. – Не думаю, что этим вас ещё больше разочарую. К тому же вы прекрасно дали понять, что моё общество вам претит. Боюсь, ещё одной попытки суицида по моей вине мне не переварить. – Что? – выдохнула, теперь потрясённо. – Я могу пережить отказ, не нервный юнец, как-нибудь справлюсь, – и голос загудел сдержанной злостью. – Но то, что вы сделали после… Убить себя, как на том… приёме, только чтобы выразить этим ваше презрение? Несогласие? В отместку? – и снова равнодушно: – Это слишком, госпожа Огнец. Два часа. Не заставляйте моих людей вынуждать вас. – Да вы в своем уме?! У вашей светлости приступ всемо́ чия? На коротко вспыхнувший миг лицо его прояснилось и снова умерло. – Пришлю Тэрридана помочь вам собраться, – пообещал холодно. – Ну нет уж! Желаете теперь обвинить в произошедшем меня? – В самом деле, кого же ещё? – Напомнить твоему двуличию, что и при каких обстоятельствах произошло? – зашипела сдавленно. Маневр сработал в обратную сторону, выбив меня саму уже точно. – И не смейте называть меня на людях так, как сегодня! Это… это… – Молчите, – глухо и сдержанно. – Лучше молчите, – всё-таки отвернулся. – И выйдите вон. Сейчас же. Как оказалась снаружи – не помню. Выйдите вон! Действительно, слишком. Неприемлемо. Невозможно…
Серая бетонная промзона вокруг. Провода. Вечернее, ещё светлое небо – смеётся стрижами. Дрэк. Где я? Гулкая, тупая боль в груди. Так, что страшно дышать. Не хочу! Не слышать. Не чувствовать и, главное, ничего не знать. Светлые, удержите! Знакомый голос уверенно вёл за собой, поддерживал под локоть тёплой ладонью. Успокаивающе говорил о доме. Тэрри? Откуда здесь? Привёз меня в отель, проводил до самой двери в номер. – Вы этого не видели, так ведь, Тэрридан? – Конечно, леди Каррия, будьте уверены. И пусть ваши слёзы исчезнут вместе со мной, искренне вам этого желаю, – по-отечески тепло улыбнулся. – Я помогу вам собраться, – поклонился коротким кивком. – Не нужно. Я никуда не поеду. – К сожалению, вынужден с вами не согласиться. – Улыбка сделалась чуть виноватой, будто ему было неловко за своё бесчувственное начальство. – Пусть сам меня пакует тогда лично. И это всё равно не поможет. Только в мешке, связанная и под наркозом. Но только попробуйте это сделать! Я не собираюсь ехать в эту дыру ещё раз. Доснимаем завтра, и уберусь к дрэку, как он того желает. Но сегодня – нет! – К сожалению, не в нашем с вами положении нарушать такого порядка приказы. Они не обсуждаются, – развёл с прежней улыбкой руками. – Тэрри, – сказала устало. Грэм. Вымотал меня, взорвал всё внутри и выжал опять без остатка. – Я даже не военнообязанная. Мне на его приказы плевать, – и, прерывая его возражения жестом, добавила: – И на договор тот плевать. Поместит его пусть их светлость в места, которые не должны быть озвучены леди. Простите. Тэрридан смотрел сочувственно и тепло. – И что я могу сделать для этой самой леди? – поинтересовался тихо. Ответила не задумываясь: – Научите стать незаметной для вас. – Вам это не нужно, – ответил вдруг очень серьёзно. – Точнее, вам нужно вовсе не это, – и заулыбался опять. – Вы пугаете меня, Тэрридан. Выкладывайте, что у вас там, и давайте отпустим меня спать. Потому что ехать я по-прежнему никуда не собираюсь. Адъютант командующего обречённо вздохнул. – Вам действительно стоит покинуть город, госпожа Раввен, – сказал приглушённо. – Это будет самым правильным решением в вашем случае. Щелчок в голове был почти осязаем. Даже два. А я, очевидно, был тупой, облезлой перепёлкой, как и сказал майор. Какая же из догадок верна? – Спасибо, Тэрридан. Вы действительно невероятно мне помогли. До завтра. Тэрри понимающе усмехнулся. – До завтра, леди Каррия. И доброй вам ночи, – коротко склонил голову, а я шагнула в свой номер.
Мир в тумане – размазался и обеззвучел. Бесцельно шагала по комнате, трогая, перебирая чужие, молчаливые вещи. Что ты упустила, Карри? Двинула пальцем тёмный пионовый лепесток на светлом столе. Осторожно запустила в крепкие головки цветков свои пальцы. Роскошный букет, одуряюще нежный запах. Красиво. И приятное внимание к постояльцам. Там снаружи – июнь. Хмыкнула, прогоняя надежду. Это всё невозможно. Думай, Каррия, думай… Штаб на территории какого-то завода. Оцепление – в другом конце города. Что там может быть? Здесь четыре военных предприятия. И это точно не на одном из них. Что же ты здесь делаешь, Грэм? Почему так стремишься меня отсюда отправить? Нарочито грубо, чтобы и мыслей задержаться не осталось. И почему так ультимативно выставляешь меня? На две недели под бок к Борагу в офис – это жестоко. Что может произойти такого, что я не должна выезжать в командировки аж целых две недели? И что будет именно здесь? Тот штабик, что я подсмотрела, не выглядел временным. А судя по количеству парней в форме, что ненавязчиво встречались мне практически всюду, личного состава тут не меньше маленького батальона. Дрэк. Во что я опять ввязалась? Если бы умела эффективно пользоваться мозгом, летела бы уже домой по выделенной спецполосе и честно две недели никуда не совалась. Но я-то блондинка. И в этой полезной функции мне отказано априори. И то, что здесь происходит… Не моего истеричного ума это дело, то, что здесь происходит. Нельзя мешать большим парням решать их огромные проблемы. Да, именно это и вопил мой внезапно включившийся разум. И БэБосс мне однозначно дал понять, что за самодеятельность по голове не погладит. Мало того, она может привести к катастрофическим последствиям, эта моя самодеятельность. Ладно. Решено. Завтра точно домой. Даже если доделать работу не успеем. Добьём статичной картинкой и повторами, спишемся с интервьюерами почтой. А я ведь тебе опять почти поверила. Или в этот раз и врать не пришлось? Обижен. Ты, кажется, и вправду обижен, видимо, уязвлён. Но почему? Весь этот немыслимый фарс перед Рэманом был очевиден нам всем. За столь короткий срок не возникнуть чувствам. Хмыкнула сама себе шёпотом – неужели? Хотел тогда защитить как милую зверушку, как питомца? Попытка благородная и тем самым ещё более унизительная и болезненная. Мало что может быть горше вынужденной опеки. Я этого не желаю. И сама. Стоило услышать голос, простила всё. И еще сто раз всё – авансом. Но ты этого никогда не узнаешь. Что ты сделал со мной, Грэм Лэррингтон? Моё персональное чудовище, изодравшее меня внутри в клочья, нежно и бережно хранимое там, где никто о тебе не узнает. От самой себя прячу, чтобы не поддаться, не вырвать прочь. Зачем оставляю своему шёпоту и мыслям твоё имя? Глупо. И чего ты хотел сегодня? Опять сделать больно, поквитаться, действительно выгнать или, опять по-твоему, категорично защитить? Быть может. Только вряд ли… Вряд ли он когда-нибудь простит унижение. Не тот мужчина. И я – не та, не для него женщина. И что могу теперь сделать я? Отмеченная и запечатанная тобою, кажется, навечно. Как от этого освободиться? Как узнать? Что заставляет нас стремиться к единственному мужчине на свете? Единственному недостижимому? Генетика? Инстинкты, химия, рефлексы? Кем выписан и скроен непостижимый механизм, разрушающий разум? Механизм, который уничтожает, рвёт привычные опоры, лишает воздуха, воли и сил, застилает глаза и делает слух настроенным на единственные приемлемые звуки – его шаги, звонки, голос? Мучительно забывая себя и оттого болезненно разрываясь? Измерять судьбу категоричным «до» и «после»?
Моя жизнь «до» – она, конечно, была. То, что стало сейчас, нет, нельзя было сказать, что она перестала быть жизнью. Я по-прежнему оставалась жива. К сожалению. Но вкуса давно не ощущала. Прошло месяца четыре с тех пор как. И мне не было жаль. Ничего не было жаль.
Ночь пришла тайком, незаметно, пока я старалась не чувствовать и не думать. Она бросила небу блёклых осколков, затянула отдушину чернотой. Нечего ждать. И хватит томиться. Ничего больше нет и не будет. Бери жизнь в свои руки и дуй дальше. Просто действуй ради самого действия – это бессмысленно, зато эффективно. Обедать. Или ужинать. Сейчас это неважно. Просто надо поесть. Вздохнула размеренно дважды, шагнула решительно и привычно от своей слабости к вынужденной силе. Ресторан был на крыше гостиницы. Не очень высоко. Десятый этаж – в маленьком городе совсем не было высоток. Но, конечно, красиво. В зале мне показалось душно, и я вышла на открытую террасу. Слабая уличная засветка дружелюбно пустила сюда короткую июньскую ночь. Тёплый ветер и цветные витражные фонарики со свечами на столиках под квадратными тентами из светлой парусины. Разноцветными всполохами по плотной ткани мерцали подвижные блики. Уютный покой. Здесь было бы хорошо… Пустое. Пара через столик и небольшая компания в углу. Странно. Взглянула на часы – почти полночь. Ну да, поздновато для ужинов и кофе. Торопливый официант молча подал меню и убежал в зал. Засобиралась, редко перешёптываясь, немолодая пара. Компания в углу засмеялась смелее. Я сделала заказ и подошла к стеклянному ограждению – развлечься упорядоченным видом ровных улиц: пухлая зелень деревьев старательно крала свет фонарей, даря мне открытое небо. Поймала бесцеремонный ветер лицом. Тот скользнул вокруг, уверенно проник под тонкое платье, окутал лодыжки. Свежо и спокойно. Да. Именно так. Свободно, легко, равнодушно. И завтра домой. Ветер рванул вдруг заметно сильнее. Захлопали, вздрогнув, полотняные навесы, и огонь в цветных банках ненадолго притих. Я скорее почувствовала, чем услышала сдержанную суету за спиной, посмотрела искоса на источник – ребята из угла спешно покидали симпатичную площадку. Прозрачные двери в зал ярко светились, мелькая охраной. Вот он – секрет. Выбрось из головы, забудь – и тут же получишь. Холод потёк от горла к солнечному сплетению. И можешь не притворяться. На любую твою игру ему плевать. Он видит тебя насквозь. Без сомнений. Под рукой удачно оказалась спинка дивана.
Грэм подхватил рукой огонёк, переставил почти со мной рядом. Звонко швырнул что-то на стол. Глаза пристальны, почти грубы, зубы плотно сжаты. Зачем пришёл? Чтобы добить? Будто до этого было мало… Опустила взгляд – бледным, тусклым пятном на столе светились наручники. Наверное, те самые, что снял с меня утром. Значит, или уезжаю, или в карцер? Не веря, подняла глаза на сурового мужчину – Грэм развалился в кресле напротив без церемоний. Смотрел поверх моей головы, сощурив темнющие свои глаза. Совершенно непристойно небрит. И устал, пожалуй. Недоволен ужасно. И просто нечеловечески, невероятно, одуряюще хорош. Чего ждёт от меня? Что сейчас же брошусь в ужасе прочь? Обижусь? Напугаюсь? Да ладно, быть такого не может. Поза моего генерала отношения к устрашению точно никакого не имела. Скорее… Скользнула глазами по широко и уверенно расставленным ногам. Грэм снизошёл до взгляда в глаза, сообщая: всё именно так. Тряхнуло догадкой. Он что же?.. Хочет демонстративной благодарности за свободу? Желает проучить? Показательно унизить в ответ? И тогда будем квиты? Или в карцер? Не охренел ли? Это даже по-солдафонски клинический перебор. И тут, его матушку, люди! Не поверила сначала даже. Только вот поза его светлости была более чем красноречива. Подавилась вдохом: как может он, тот, который, которого… он! Предложить такое? Здесь… Не верю! Невозможно. А впрочем… Ярость гулко и жарко застучала в висках.
Злился ли он? Конечно, он злился. Ругался, остывал, пугался за неё и снова злился. Где был сейчас его холодный расчёт, сдержанный, проницательный разум? Убила опять. И почему она здесь? Зачем рядом снова? Халтура штабных, утечка вверху или просто очередное насмешливое стечение обстоятельств? Разбираться с этим было критически некогда. Счёт шёл уже на часы, и вмешательство Карри слишком демонстративно некстати. Опять отрабатывает канал Борага? Но весь её съёмочный план проходит через специальную службу. Не должны были её допустить в Родной. Вообще никого, не только её. Значит, всё-таки снова Бораг. Грэм медленно, по одному разжал побелевшие пальцы и аккуратно перевернул ладонь, освобождая погнутый ключ. Тот беззвучным укором коснулся заваленной бумагами столешницы, и Грэма опять перекосило сдержанным гневом. В груди тревожно свербело. И то, что он волей успешно давил, уничтожал, забивал занятостью, прорвалось вдруг чудовищным внутренним взрывом.
Майор почти поседел, когда он на него только глянул. Рапорт уже в руках держал, его ожидая. Но Лэррингтон прошёл мимо молча, и сзади что-то упало. Наверное, стул. Заброшенный старый цех со спецтехникой охраняли ребята из старой когорты. Хорошо знали командующего много лет. Грэм зашёл, окинул помещение расплывающимся, мутным взглядом. Кэп криво дёрнул щекой – как чеку вырвал. Дальше всё быстро было. Мишени полетели сначала вверх, ближайший автомат у парня в трёх метрах. Попробуй отбери. Здоровый. И поддавки тут не в ходу. Спецназ, дрэк их. То, что нужно. Ну ладно, этот выпустил свой из рук специально, когда мишени уже летели в лицо. Две сбил удачно, третью подпустил слишком близко – осыпало чёрной крошкой. – Ещё! – рявкнул зло. Вверх синхронно взлетели четыре вертушка́. И он лупил по ним, новым и новым, пока не высадил весь магазин. А следом – и ещё пару. На последний не хватило, и он почти увернулся – тот чиркнул краем плечо, прорезав насквозь защиту, – улетел дальше, воткнулся в опору станка за спиной. Повезло. – Рукопашную? – собранно разминая кисти, поинтересовался капитан. – Позже. – Грэм порывисто вернул автомат. Отсалютовали синхронно.
К дрэку. Надо сделать это. И так по грани идут. С ней провал неминуем. Резерв на сопровождение Карри есть, нет времени. И ресурсов, кому бы он мог её доверить. И, дрек… как же ты оказалась здесь? Как оказалась в Весне? Кто или что тебя подтолкнуло? Остановился перед центральной. Погашенная вроде, тупая, уже привычная боль так некстати вернулась опять. Грэм поморщился. Надо вырезать её из себя, из тела, которое непостижимым ему образом почему-то помнит. Хватит. Чем скорее, тем лучше для обоих. Ей – рядом с ним неприятно. Ему… он тоже испытывает дискомфорт. Надо с этим завязывать тем более, значит. Когда увидел её в наручниках и как грёбаный комендант скрюченными пальцами вцепился в её плечо, думал, хребет ему тут же, на месте сломает, да напугать девочку побоялся. Настоящая, живая, здесь. Все равно зачем. Неважно почему. Если останется цел, разберётся, чьих рук это дело. И ведь ни за что сама не уедет… Дрэк. Не допускать. Не позволять себе унизительных мыслей. У Дакейти нет права в себе сомневаться. И женщина не сделает его слабым. Вытравить холодом прочь. Без остатка. Как было спокойно. Схемы, приказы, устав, инструкции, алгоритмы. Это работало. Раньше. Зашел к центральным мониторам, привычное место, ставшее вдруг ареной спасительной схватки. И его дар убеждения на неё не действует, он это знает. Дрэк…
– Вы должны немедленно убраться отсюда, леди Раввен. «Взвинченна и зла. Им обоим это всё никогда уже не исправить», – тупо ударило в грудь. Короткое препирательство, и два часа на сборы. Будь же умницей, женщина. Уезжай. Иначе он сам не сможет даже за себя поручиться.
Сдержанное покачивание головой от Тэрри. Раздражённый хлопок – растёкся осколками на полу. Никогда не любил чай, тем более холодный. Как тогда – внеплановый и беспощадный… – Как же ты меня злишь, Раввен… Как же выворачиваешь и бесишь, – проскрипел, кажется, вслух. – Она не поедет. Предложила вашей светлости собственноручно уложить её чемодан. Грэм равнодушно приподнял бровь. Бросил взгляд в диспетчерский монитор – всё согласно плану. Временные точки неизменны. Лишь бы не было поломок и внезапных замен. Тридцать восемь часов до начала. – Через двадцать минут я должен быть в центральной опять, – бросил адъютанту мрачно. Кажется, это называется подкаблучник. Плевать. Лишь бы осталась жива. Он на всё сейчас согласен. Кажется, он просто сошёл с ума. Надо бежать от этой женщины. Спасать своё здравомыслие. Уносить свою пропитанную ею шкуру. Так и сделал – не выдержал, когда открылась дверь, выпуская её недоуменный вздох. Просто развернулся и молча ушёл. Может, и для неё это будет слишком и она наконец-то уедет. – Круглосуточное наблюдение, сопровождение. Запрет на передвижение. Мой контроль лично. – Грэм сам инструктировал личный состав, отобранный для её охраны. И кто бы сомневался, что, стоит тьме скрыть опасность от глаз, она отправится в самое неподходящее место – на крышу! Вот что с нею делать?! Угрозы, шантаж, уговоры. Пожалуй. Он ничем не лучше Рэя. Плевать.
Грэм задержался на мгновение в тени занавесей. Тонкая фигурка чуть наклонилась вперёд на стекло ограждения, сияя обтянутой светлым платьем пятою точкой. Слишком жарко сегодня… Лэррингтон привычно нахмурился и двинул раздражённо губами, подхватил фонарик, поставил так, чтобы блики отразились в стекле, визуально искажая пространство. Сопровождение отрабатывает привычно – вывели посетителей, угловые точки на контроле. Увидела и застыла. Кажется, испугалась. Замечательно. Как раз это и нужно. Швырнул на стол брезгливо то, что снял с неё утром. Карри посмотрела на него… странно. Принудительное конвоирование – это не шутка… дорогая… моя… В груди болезненно, коротко сжалось. Её глаза в изумлении распахнулись. Потом неверяще на миг округлились, а следом блеснули презрением. Грэм, прищурившись, молча кивнул: «Именно».
В цветном свете живого огня она так удушающе красива. Лэррингтон сел глубоко в кресло, только чтобы не ринуться вперёд и не схватить обеими руками, не утащить, как зверь, её, свою добычу. Карри взглянула на него с нескрываемой злостью, и он увидел ясную, несгибаемую решимость. Сделала твёрдый шажок и приблизилась быстро. Одна рука – на его подлокотник, другая… другая уверенно легла на пряжку ремня и… Он почти задохнулся, не веря. Поймал за запястье. – Не шутите со мной, леди! – процедил угрожающе сквозь зубы в близкое лицо. Красный маячок блеснул в стекле ограждения. Грэм успел только чуть приподняться, опрокидывая Каррию навзничь. Глухим ударом врезалось в спину, охнул. Накрыл её своим телом.
Кажется, я ушибла руку об стол и плечом сильно стукнулась об пол. Ерунда. Грэм! Навалился на меня не плотно, не всем своим весом, значит, держится на руках, значит, жив? Не могу говорить, шевелиться. Проклятье! Тени метнулись по террасе, выстраивая вокруг живой щит. Звякнуло и разлетелось по стеклам совсем рядом. Кто-то выругался. Кто-то крикнул неразборчиво и нецензурно. – Господин командующий? – прозвучало сбоку. Мужчина надо мной сдавленно кашлянул. Вдохнул осторожно и выдохнул тихо. Просипел чужим голосом: – В порядке. – И спросил еле слышно, трогая неровно ладонью моё лицо и губы: – Цела? Ты цела? Карри, не молчи, Карри! – В тебя попали? – Кажется, я дрожала. Выдохнул облегчённо. – Я в порядке. Тебе надо уходить, – коротко охнув, порывисто обернулся. – В смысле, уползать? – хихикнула совсем неуместно. – Ты, кстати, что сейчас там подумала, сумасшедшая? – и в близком шёпоте послышалась ласковая, но всё же угроза. Такая, что захотелось вцепиться изо всех сил и зацеловать до смерти, раз уж не убили. Сбоку прозвучали два коротких щелчка. Черные совсем в темноте глаза близко сверкнули тревогой, и небо надо мной исчезло. Дыханье коротко коснулось губ: – По моей команде встаём и мчим в помещение. Как понял? Не хочу отпускать. Не хочу расставаться. – Понял тебя, – дрогнул мой шёпот в ответ. Секундная заминка, будто ждал мгновение чего-то, а сразу за этим короткое: – Идём! – резко дёрнул меня вверх с чуть сдавленным стоном. – Ну же, не мешкай, всё после, – рыкнул в ухо на мой взволнованный взгляд, прижал к себе крепко. В безопасности тёмного коридора сдал меня Тэрридану. – Вниз. Свет не включать. Пять минут. Головой отвечаешь. И меня увели, судя по всему, в номер. Грэм остался. А я не поняла ничего, кроме того, что я сказочная идиотка. И куда девать глаза теперь, совершенно не знала. Хорошо, что там будет темно. Слава богу.
Устал. Он просто устал. Иногда надо просто позволить себе ни о чём не думать, от всего отключиться. И тогда будет легко не реагировать, не беспокоиться и да, будь честен с собой, солдат, не бояться. А Грэм вопреки разумному и необходимому неожиданно боялся. Отчаянно пытался загнать этот страх далеко, спрятать за щитами, освободить место конструктивному, решительному действию и строгому расчету, который разбивает все страхи, оставляя проценты вероятностей и кривые актуальных и точных данных. А сейчас внутри всё было сдавлено и премерзко дрожало. Оттого, что мог не успеть. Он мог его не заметить. Мог чуть отклониться в сторону. Целью она не была. Это точно. Но эта истерическая нелогичность, неконтролируемый нервный ужас по факту сейчас делали его рассеянным, отстранённым и наверняка слабым.
Грэм плавно зашёл в полумрак номера и тихо прикрыл за собой дверь. Силуэт у стены рядом качнулся вперёд и замер. Жива. И в порядке. Так сказал Тэрри. Сегодня и он, и спецрота ночуют здесь. Хотя было бы правильнее перевезти её в часть. А может, и нет. И снаружи поднимается ураган. Дрэк. Как же ты исхитряешься попадать в такие переделки, Раввен? Ты и опасность – всегда так неправильно рядом. Грэм неожиданно понял это и замер сам. Рядом. Кэри сейчас совсем рядом. Так, что слышно дыхание. Прикрыл глаза, осторожно, наконец, выдыхая. Прижать бы к себе так тесно, чтобы никуда и никогда больше не делась. Чтобы никто и никакие ужасы больше не коснулись. Чтобы чувствовать, как под руками скоро стучит сердечко. И чуть не застонал в голос – нельзя.
Удар электрошокером? Нет, тот его отрезвил бы. Тут было чего похуже… Легко, почти невесомо тонкие пальцы сначала обожгли локоть, послав замещающий реальность импульс, толкающий навстречу, сминающий неожиданно пространство между ними. Его просто совсем не осталось. Уцепиться за невозможную, фантастическую мысль: «Не оттолкнула». Ослепнуть и оглохнуть от этого на мгновение. И почти сойти с ума сразу. Руки сжимали, сдавливали нетерпеливо, сдирая несговорчивую одежду. Губы уже не ждали, требовали и сразу властно брали. Пылая, проникали сильнее, ожесточённее, дальше. Жадно обхватить так давно и мучительно желанную, стиснуть до стона, чтобы пальцы точно знали – она. Сейчас. С ним. Снова. И её еле различимый смешок шёпотом в его подбородок: – Не успеешь раздеть. Кончу раньше. Задохнуться на миг от невозможности поверить и вдруг увидеть в глазах – правда. И уже больше совсем не соображать, что делал дальше. И её гортанный крик, которого так ждал, от которого теперь всё сжимается и страшно, вдруг сделал ей больно. И вот теперь, когда тонкое тело невыразимо выгнулось пульсирующей волной и пальцы ногтями ворвались в плечи, неизбежно, сокрушительно не сдержаться самому тоже. И вторить ей беззвучно губами в надежде, что не услышит: – Аааа… Счастье моё… – Если он сейчас умрёт, будет не жалко…
Сердце, оглушая, ухало в виски. Ум ехидно напомнил, что зря он переживал о пропущенной кардиотренировке утром. Тут же мысленно отмахнулся. Не с ней. Не сейчас. Не смей пачкать. Грэм очень медленно и осторожно опустил её рядом, склонил голову, коснулся губами её лица. Вздрогнул. – Ты плачешь? Карри ответила не сразу. Лэррингтон мягко и напряжённо вытянулся с ней рядом. Вот уж действительно – лучшая из всех возможных анестезий. Осторожно укрыл её тонким одеялом. – Это было круто, – проговорила медленно, непослушным языком, не открывая глаз. Улыбнулась. – Тогда… почему? – Потому что – хорошо, – прошептала, уткнувшись, наконец, ему в подмышку, удовлетворённо помычав, потянула его запах носом. – Очень, – потёрлась подбородком о его бок. Грэм осторожно выдохнул и тихо засмеялся. И сдавленный смех его очень был похож на рыдание. – Что? – встревожилась теперь его бессонница и его нервотрёпка. – Ничего, – прижал тесно к себе, довольно улыбнулся. Поцеловал нежно тонкую маленькую переносицу и повторил за ней: – Очень. Хорошо. Только бы эта ночь не кончалась. Только бы длилась подольше… Крошечная ладонь осторожно, почти не касаясь, скользнула вверх по небритой щеке, нежно взъерошила волосы. Женщина, потянувшись, легонько прижалась губами к его вздрогнувшей груди. Потом ещё раз. И ещё. Подняла на него полный неотступного огня взгляд. И командор теперь долго, безропотно, почти задыхаясь, уверенно сгорал в нём. Снова. И снова. Снаружи, за гранью их кокона, кажется, что-то пищало. Сильнее расходился дебоширящий ветер, подрагивали металлические швеллеры открытого балкона. Шторм. Там, в другой действительности. Не здесь. В этот шторм Грэм был счастлив. * * *

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒