Кэти Роберт 15 страница

Еще одно отличие в легионе, отделяющее Аида от Зевса.

Мы выходим из скобяной лавки и идем по улице. Мне кажется самой естественной вещью в мире вложить свою руку в руку Аида, как я всегда делаю, когда мы совершаем эти прогулки. Он переплетает свои пальцы с моими, и это кажется таким правильным, что я не могу дышать в течение нескольких шагов. Я открываю рот, чтобы сказать… Я даже не уверена.

Я вижу вывеску еще до того, как у меня появляется такая возможность. Я резко останавливаюсь.

– Что это? – спросила я.

Аид прослеживает за моим взглядом.

– Это зоомагазин. Семейный, принадлежащий уже трем или четырем поколениям, если я

правильно помню. Не считая троих, которые в настоящее время им управляют. – Он рассказывает историю точно так же, как рассказывал о семье, которая управляет киоском с шаурмой на зимнем рынке, не осознавая, насколько ново то, что у него есть эта информация, легко доступная по памяти.

– Мы можем зайти? – Я не пытаюсь скрыть волнение в своем голосе. Когда он приподнимает

одну бровь, я не могу удержаться от попытки объяснить. – Когда я была совсем маленькой, у нас было две собаки. Конечно, они были рабочими собаками – на ферме, промышленной или нет, ничто не пропадает даром, – но я любила их. Разумеется, держать домашних животных в высотке строго запрещено. – Мне приходится бороться с желанием подпрыгнуть на цыпочках, как ребенок. – Пожалуйста, Аид. Я просто хочу посмотреть.

Во всяком случае, его бровь поднимается еще выше.

– Почему‑ то я тебе не верю. – Но он одаривает меня одной из своих медленных улыбок.

Конечно, мы можем зайти, Персефона. Показывай дорогу.

Колокольчик звенит над нашими головами, когда мы входим в дверь. Я вдыхаю смешанный запах животных и древесной стружки, и во мне зарождается чувство, которое отчасти является ностальгией, а отчасти чем‑ то, что я не могу определить. Я не трачу много времени на размышления о своей жизни до того, как моя мать стала Деметрой и мы переехали в город. Она ни за что не оставила бы нас, и тоска по жизни, которая больше не была моей, казалась исследованием в безумии. Лучше, проще сосредоточиться на будущем и моем пути к свободе.

Я даже не знаю, почему зоомагазин возвращает все это обратно, но мое сердце сжимается в горле, когда я брожу по первому проходу, разглядывая морских свинок и ярко раскрашенных птиц. Мы доходим до конца возле прилавка и видим двух симпатичных чернокожих женщин, стоящих там, склонив головы над компьютером. Они поднимают глаза и замечают нас. Одна из них, женщина в выцветших джинсах и оранжевом вязаном свитере, улыбается в знак признания.

– Наконец‑ то решил последовать моему совету?

– Привет, Гейл. – Он проходит мимо меня, и она заключает его в объятия. – Мы просто делаем

обход.

– А, это. – Она отмахивается от этого. – Мы в порядке. Ты более чем убедился в этом. – Она

сжимает его плечи и смотрит на него снизу вверх. – Мы поддерживаем тебя. Несмотря ни на что.

Вот оно снова, абсолютная преданность, которой повелевает Аид. Он делает это без угроз и щедрых обещаний. Его люди последуют за ним на край света просто потому, что он уважает их и делает все возможное, чтобы о них заботиться. Это очень мощное зрелище.

Он кивает.

– Ценю это.

Она опускает руки и снова улыбается.

– Не думаю, что сегодня, наконец, тот день, когда я убедила тебя завести собаку или двух, чтобы ты не бродил по этому гигантскому дому в одиночку?

Я оживаю.

– Собаки?

Она наконец смотрит на меня, и ее отношение немного остывает.

– Обычно мы не держим в магазине собак, кроме Старика Джо. – Она указывает себе за спину

на собачью подстилку, в которой, как я думала, лежала куча полотенец. Голова поднимается, и я понимаю, что это вовсе не полотенца. Это Венгерская овчарка. Он откидывает волосы с глаз и широко зевает.

– О, мои боги. – шепчу я. – Аид, посмотри на это великолепное создание.

– Понятно, – сухо говорит он.

Гейл пожимает плечами.

– Как я уже говорила, мы обычно не держим здесь собак, но Джесси нашла коробку с ними у

Кипарисового моста. Я не знаю, решил ли кто‑ то из верхнего города бросить их там или это был один из наших, но… – Она вздыхает. – Иногда люди могут быть настоящими придурками.

На этом мне удается отвлечь свое внимание от собаки.

– Они просто бросили их там? – У меня нет абсолютно никакого права испытывать влечения к

этим щенкам, которых я никогда не видела, но я не могу отрицать, что это похоже на странный поворот судьбы. – Мы можем их увидеть?

– Да. – Она тычет большим пальцем через плечо. – Они у нас здесь, сзади.

Они выглядят так, как будто были достаточно взрослыми, чтобы их отняли от груди, так что нет худа без добра. – Я уже двигаюсь, проскальзывая мимо Аида и Гейл в указанном ею направлении. Конечно же, в задней части магазина установлена большая коробка. Я

наклоняюсь, заглядываю внутрь и ахаю.

– О, мои боги.

Их там три, все совершенно черные. Я не совсем уверена в породе – подозреваю, что это дворняги, – но они милые, когда спят в куче щенков в одном углу. Я протягиваю руку, затем останавливаюсь, чтобы посмотреть на Гейл.

– Можно?

– Во что бы то ни стало. – Большая часть холодности исчезает с нее, когда она смотрит на

меня, и я уверена, что вижу веселье, затаившееся в ее темных глазах. – Я так понимаю, ты собачница.

– Я сторонник равных возможностей для домашних животных. – Я опускаюсь на колени рядом с

коробкой и наклоняюсь, чтобы нежно провести рукой по спине щенка, лежащего поверх кучи. – Я и кошек люблю. Рыбок.

– Принято к сведению. – Теперь Гейл определенно борется со смехом, но это нормально. Я не

возражаю, чтобы она находила меня забавной.

– Аид, смотри.

Он опускается на колени рядом со мной.

– Я смотрю. – В его тоне есть что‑ то странное, и этого достаточно, чтобы заставить меня

отвлечься от щенков. О мои боги, они такие мягкие.

Я изучаю его лицо. Он выглядит почти огорченным.

– Что не так?

– Ничего.

Я морщу нос.

– Твои слова говорят «ничего», но выражение твоего лица говорит о чем‑ то совершенно другом.

Он вздыхает, но не так, как будто он раздражен. Больше похоже на то, что он сдается.

– Они очень милые. – Он наклоняется и осторожно берет одного из них на руки. Теперь он

действительно выглядит огорченным. – Их не следовало так оставлять.

Я осознаю, что Гейл возвращается к компьютеру вместе с женщиной, которая, должно быть, ее мать, давая нам пространство и, по крайней мере, иллюзию уединения.

– Такое часто случается, особенно если они не чистокровные. Они, по сути, бесполезны для

заводчиков и просто требуют большего количества ртов для кормления. Это дерьмово.

– Дерьмово, – вторит Аид. Щенок утыкается носом ему в грудь и со вздохом устраивается у него

на руках. Он гладит его по голове одним пальцем, как будто боится причинить ему боль. – Это ужасно, когда тебя не хотят.

Мое сердце болезненно сжимается. Я говорю, прежде чем даю себе возможность подумать.

– Тебе следует забрать одного из них.

Она права насчет этого большого пустого дома, и никто не любит тебя так, как собака. Он или она завоюет тебя прежде, чем ты успеешь оглянуться.

Он созерцает щенка, все еще методично поглаживая его.

– Это не очень хорошая идея.

– Почему?

– Легче не беспокоиться.

Я могла бы рассмеяться, если бы в комнате осталось хоть немного воздуха. Аид может притворяться, что ему все равно, но этот человек беспокоится больше, чем кто‑ либо другой, кого я когда‑ либо встречала. Он слишком старается держать людей на расстоянии, но, очевидно, не заметил, как эпически потерпел неудачу. Я не уверена, что должна быть тем, кто скажет ему, что мое дело отодвинуть занавес и показать ему правду о его обстоятельствах. Я не являюсь постоянным элементом его жизни. Эта мысль оставляет во мне чувство пустоты.

Внезапно я преисполнилась решимости убедить его купить этого щенка. Мысль об Аиде, одиноко бродящем по коридорам своего дома после того, как я уйду, повелителе пустоты и печали… Я этого не вынесу. Я не могу позволить этому случиться.

– Аид, ты должен взять щенка.

Он наконец смотрит на меня.

– Это важно для тебя.

– Да. – Когда он просто ждет, я даю ему кусочек правды. – У каждого должно быть домашнее

животное хотя бы раз в жизни. Это такое благословение, и я думаю, что это сделало бы тебя счастливым. Мне нравится думать, что ты счастлив, Аид. – Последнее звучит почти как признание. Как секрет, только между нами.

Он долго смотрит на меня, и я не могу понять, что происходит в его темных глазах. Он тоже думает о надвигающемся на нас крайнем сроке? Невозможно сказать. Наконец он медленно кивает.

– Может быть, собака не была бы плохой идеей.

Я не могу удержаться, чтобы не затаить дыхание.

– Правда?

– Да. – Его внимание переключается на оставшихся двух щенков. – Ему будет ужасно одиноко

без своих однопометников.

– Эм. – Я почти уверена, что мои глаза вот‑ вот выскочат из орбит. – Что?

Вместо того чтобы ответить прямо, он повышает голос.

– Гейл? – Когда она появляется снова, он кивает на щенков. – Мы возьмем их всех.

Она поджимает губы.

– Я не из тех, кто говорит тебе, как вести дела.

Он выгибает бровь.

– Когда это тебя останавливало?

– Три собаки – это много, Аид. Три щенка? Ты откусываешь больше, чем можешь прожевать. ‑

Она указывает на щенков. – И они изжуют в дерьмо твои дорогие туфли.

Его это не смущает. Он сам встал на этот путь, и его не переубедишь.

– Я выплачу персоналу надбавку за вредные привычки. Все будет хорошо.

На мгновение мне кажется, что она продолжит спорить, но в конце концов она пожимает плечами.

– Не приходи ко мне плакаться через неделю или две, когда у них действительно начнут

резаться зубы.

– Не буду.

Один последний взгляд, и она качает головой.

– Лучше позови кого‑ нибудь из своих людей, чтобы они помогли принести и унести. Ты не

приспособлен для щенков, так что нам нужно будет тебя загрузить.

– Считай, что это сделано. Мы достанем все, что ты сочтешь нужным.

Она уходит, все еще качая головой и бормоча что‑ то об упрямых мужчинах. Я поворачиваюсь обратно к Аиду и не могу удержаться от широкой ухмылки.

– Ты покупаешь трех собак.

– Мы покупаем трех собак. – Он легко поднимается на ноги, щенок все еще укачивается у него

на руках. – Ты должна была бы уже знать, что я не могу сказать тебе «нет», Персефона. Ты обращаешь на меня свои большие карие глаза, и я словно пластилин в твоих руках.

Я фыркаю. Я ничего не могу с этим поделать. – Ты полон дерьма.

– Следи за языком, – бормочет он, веселье освещает его глаза.

Я расхохоталась. Головокружение, пронизывающее меня, – это чистое, неразбавленное счастье. Чувство, на которое я не имею права, не сейчас, когда все нависло над нашими головами, но почему‑ то это делает его более ценным. Я хочу цепляться за этот момент, отбросить реальность и позволить нам провести это время без перерыва.

Потому что, что бы он ни говорил, эти собаки на самом деле не мои. Они принадлежат ему, так и должно быть. Я здесь до конца зимы, но это все. Потом я уйду, и они станут маленькой стаей Аида. Дружеское общение, которое он, надеюсь, позволит, даже если будет держать людей вокруг себя на расстоянии.

Мой маленький пузырек счастья мгновенно сдувается. Он заслуживает гораздо большего, чем та рука, которую ему протянула жизнь. Он заслуживает того, чтобы быть счастливым. Он заслуживает того, чтобы его окружали друзья и близкие, которые наполнят его гигантский дом смехом и впечатлениями. Он такой хороший человек, даже если он злодей в том, что касается Олимпа – по крайней мере, той части Олимпа, которая в него верит.

Требуется целых тридцать минут, чтобы достать все, что нам нужно, и чтобы появился человек Аида Харон с двумя парнями, чтобы помочь отвезти все это домой. Только когда я переступаю порог, я понимаю, что до сегодняшнего дня думала об этом месте как о доме. Что это больше похоже на дом, чем когда‑ либо был высотный пентхаус, принадлежащий моей матери, в присутствии моих сестер или без них.

Вспышка паники пронзает меня насквозь. Неважно, насколько мне нравится проводить время с Аидом, это не может быть домом. Я слишком многим пожертвовала, попросила своих сестер пожертвовать слишком многим, чтобы не доводить дело до конца сейчас. Я должна уйти после того, как мне исполнится двадцать пять, должна забрать свой трастовый фонд и уйти с Олимпа. Если я этого не сделаю… В чем вообще был смысл?

Я бы поменяла одну красивую клетку на другую. И это единственное, чего я не могу допустить.

Глава 23Аид

– Аид, мы опаздываем.

Я сижу на полу, пока три черных щенка играют у меня на коленях. Им потребовалась большая часть дня, чтобы привыкнуть к этому пространству, и мы решили освободить комнату рядом с внутренним двором, чтобы у нас был легкий доступ на улицу для перерывов на горшок. Так много всего нужно обдумать, что это почти отвлекло меня от того, что грядет.

Почти.

Я поднимаю глаза, и у меня перехватывает дыхание. Персефона прекрасна во всем, что на ней надето, но в черном она сногсшибательна. Этот цвет оттеняет ее золотистую кожу и светлые волосы. Это не совсем скрывает ее яркость, но создает ощущение случайного солнечного луча, который каким‑ то образом попал в Подземный мир. Платье прилипает к ее коже, как масло, стекая по груди и вниз по бедрам, чтобы упасть на пол у ее ног.

Она выглядит как гребаная королева.

– Аид?

Я мысленно встряхиваюсь, но не могу отвести от нее глаз.

– Ты прекрасно выглядишь.

Она смотрит на себя сверху вниз и проводит руками по бедрам.

– Джульетта превзошла саму себя в

этом. Оно обманчиво просто, но крой и ткань просто мастерские.

Я осторожно убираю щенков с колен и поднимаюсь на ноги.

– Это не выглядело бы так мастерски ни на ком другом.

– Теперь ты просто дразнишь меня. – Но она улыбается, как будто мои комплименты делают ее

счастливой. Мне приходится сдерживать порыв пообещать делать ей комплименты каждый день, если это вызовет такое выражение у нее на лице. Заметила ли она, как медленно расслабляется и раскрывается в последние несколько недель? Я заметил. Она перестала так тщательно следить за своими словами, перестала рассматривать каждый разговор как поле битвы, с которого она может не выйти с другой стороны. Еще одно явное свидетельство того доверия, которое она мне оказывает.

В том, как она чувствует себя в безопасности.

Она кивает щенкам, выражение ее лица становится снисходительным.

– Ты подумал об именах?

– Собака. – Я не это имел в виду. Я говорю это только для того, чтобы увидеть, как она

закатывает на меня глаза.

Она не разочаровывает.

– Гадес, у тебя три собаки. Ты не можешь называть их всех «собаками». Им нужны имена.

– Цербер. – Я указываю на самого крупного из троих, того, кто является явным лидером, даже в

этом возрасте. – Этот – Цербер.

– Мне нравится, – улыбается она. – Теперь, двое других.

– Я хочу, чтобы ты назвала их.

Ее брови сходятся вместе, и впервые с тех пор, как она вошла в комнату, она выглядит неуверенной. – Я не думаю, что это хорошая идея. – Потому что она уйдет.

Инстинкт подсказывает мне отступить, защитить себя, но крайний срок делает меня безрассудным.

– Персефона.

– Да? – Есть ли надежда в ее тоне? Я боюсь предполагать.

Есть тысяча вещей, которые я мог бы сказать прямо сейчас, тысяча вещей, которые я хочу сказать. Проведя с ней последние несколько недель, я стал самым счастливым человеком на моей памяти. Она бросает мне вызов и, в свою очередь, восхищает меня, и у меня такое чувство, что я мог бы знать эту женщину десятилетиями, и она все равно нашла бы способы удивить меня. Я вдруг отчаянно хочу, чтобы эта зима никогда не кончалась, хочу, чтобы весна никогда не наступала, хочу остаться с ней здесь навсегда.

Но вечности не существует. Не для нас.

Я подхожу к ней и обхватываю ее лицо руками.

– Если бы мы были другими людьми в других обстоятельствах, я бы встал на колени и умолял

бы тебя остаться в конце зимы. Я бы перевернул небо, землю и саму Преисподнюю, чтобы ты была со мной.

Она моргает на меня своими большими карими глазами и облизывает губы.

– Если… – Ее голос звучит так нерешительно, что я одновременно хочу заключить ее в объятия

и не хочу двигаться на случай, если она никогда не закончит это предложение. Она не оставляет меня в подвешенном состоянии надолго. – Если бы мы были другими людьми, тебе не пришлось бы умолять. Я бы пустила свои корни прямо здесь, в этом доме, и потребовалось бы катастрофическое событие, чтобы заставить меня уйти.

Если бы. Ключевое слово, жизненно важное слово, которое с таким же успехом могло бы стать стофутовой стеной между нами и тем будущим, которого я слишком глуп, чтобы не хотеть.

– Мы не другие люди.

Ее глаза немного блестят.

– Нет. Мы не другие люди.

Все мое тело тяжелеет, когда правда оседает в моих костях. Я люблю эту женщину. Я должен взять себя в руки, чтобы не сделать в точности то, что я сказал, не упасть на колени и не умолять ее остаться. Это нечестно по отношению к ней – выкидывать такой трюк. Я не хочу быть еще одним тюремщиком, на которого она будет обижаться. Персефона хочет свободы, и единственный способ, которым она может ее получить, – покинуть Олимп. Я не могу быть причиной, по которой она не выполняет свой план. Я отказываюсь быть ей.

Мой голос хриплый, когда я наконец выдавливаю слова. Не те, которые удержат ее со мной. Я мог бы любить ее – черт, от одной этой мысли у меня кружится голова, – но если я скажу ей, это все изменит. Это ловушка, в которую я не попадусь.

– Оставь мне частичку себя, маленькая сирена. Назови щенков.

Она поджимает губы и наконец кивает.

– Хорошо. – Персефона отступает назад, и я отпускаю ее. Я смотрю, как она наклоняется,

чтобы погладить щенков, которые теперь пытаются взобраться к ней на ноги. – Это будет Харибда.

– Харибда?

Она игнорирует меня. – А эта малышка будет Сциллой.

Я моргаю. – Эти имена – это… что‑ то.

– Так и есть, не так ли? – Она одаривает меня озорной улыбкой. – Они вырастут в них, я

уверена.

Джорджи врывается в комнату, бросает на нас один взгляд и упирает руки в бедра.

– Что вы все еще здесь делаете?

– Давать имена щенкам, – легко говорит Персефона. – Познакомьтесь с Цербером, Харибдой и

Сциллой.

Джорджи кивает, как будто эти имена совершенно нормальные и ожидаемые.

– Хорошие сильные имена для хороших сильных собак. А теперь убирайся отсюда и дай мне

поиграть с ними. – Она бросила один взгляд на нас, входивших в дверь раньше, и объявила щенков внуками, которых у нее никогда не будет. У меня такое чувство, что мне придется бороться с ней на руках, чтобы выиграть время с ними в будущем, но мы что‑ нибудь придумаем.

Я предлагаю Персефоне руку, и она кладет свою ладонь мне на предплечье, такая же грациозная и царственная, как королева, которой я назвал ее ранее. Пока мы идем по коридорам к подвальной комнате, я позволяю себе представить, на что это могло бы быть похоже, если бы у этого не было срока годности. Если бы она правила на моей стороне, темная королева для короля нижнего города.

Я бы не позволил ей бесконечно оставаться в тени. Я бы боролся за то, чтобы дать ей каждый кусочек солнечного света и счастья, которые смог бы найти.

Это не входит в наши планы.

Я заставляю свое внимание двигаться вперед и останавливаю нас прямо перед дверью.

– Ты же знаешь, как это бывает. Если ты передумаешь или захочешь, чтобы все прекратилось,

скажи мне, и все это прекратится.

Она одаривает меня подобием улыбки.

– Я знаю. – На секунду она выглядит взволнованной, но почти сразу же убирает его. – Я готова.

– Ничего страшного, если это не так.

Персефона открывает рот, кажется, передумывая.

– Я нервничаю больше, чем ожидала. В прошлый раз мы занимались сексом в тени, и даже

если бы люди смотрели, это было бы по‑ другому. Фантазия кажется такой горячей и настоящей, когда я думаю об этом, но знать, что это произойдет на самом деле, немного… пугающе.

Я изучаю выражение ее лица. Я не могу сказать, то ли у нее сильная нервозность, то ли она начинает жалеть, что попросила об этом.

– Ты не обязана этого делать.

– Я знаю. – Уверенность снова просачивается в ее тон. – Я знаю, что мне не нужно делать

ничего, чего я не хочу, когда я с тобой. – Персефона делает глубокий вдох и расправляет плечи. – Может быть, мы можем сыграть это на слух?

– Это звучит как план. – Я не знаю, что я сейчас чувствую. Я не против публичного секса в

центре внимания. При правильном участии заинтересованных сторон и четком наборе ожиданий это может быть чертовски жарко. Когда Персефона наконец призналась, что это то, чего она хочет, я был так же возбужден, как и она.

В ту ночь я не чувствовал себя таким разбитым. Я знал, что она мне небезразлична, но любовь? Я тридцать три года не испытывал этого чувства, так что наполовину убедил себя, что не способен на такие эмоции. Доверяю этой женщине, чтобы она сделала из меня лжеца.

Я заставляю нас снова двигаться, а затем мы проходим через дверь и входим в комнату. Несмотря на то, что я разослал приглашения сегодня утром, зал переполнен. Может, они и пришли сюда поиграть, но на самом деле пришли посмотреть еще одно представление со мной и светской львицей, которую я украл из‑ под носа у Зевса. Если бы только это было правдой. Тогда я мог бы оставить ее себе.

Я беру ее за руку и начинаю кружить по комнате. Единственный путь к трону ведет нас через несколько рядов стульев и диванов. Так было задумано, чтобы они смотрели на меня, как на тигра в зоопарке. Достаточно близко, чтобы прикоснуться, но они знают, что лучше не пытаться. Я вижу знакомые лица, когда мы проходим через комнату. Эрос снова здесь, мужчина под одной рукой, а женщина под другой. Он одаривает меня высокомерной улыбкой, когда мы проходим мимо. На этот раз, похоже, никто не начал вечеринку без нас.

Они все ждут шоу.

С каждым шагом походка Персефоны становится все более неестественной. Я оглядываюсь назад и вижу, что ее карие глаза остекленели, хотя ее солнечная улыбка на месте. Ее маска. Черт.

Мой трон пуст, как всегда. Я погружаюсь в него и сажаю Персефону к себе на колени. Она так напряжена, ее трясет, и это только еще больше подтверждает мои подозрения. Я подтягиваю ее ноги вверх и закидываю их себе на бедра, охватывая ее своим телом настолько, насколько это возможно.

– Сделай медленный вдох, Персефона.

– Я пытаюсь. – Она звучит так, словно тонет. Не в желании. Не в ожидании. В страхе.

Я беру ее за подбородок и поднимаю ее лицо вверх, пока она не встречается со мной взглядом.

– Я передумал.

– Что?

Я должен играть в эту игру осторожно. Она не поблагодарит меня за то, что я управляю ею, но я также не собираюсь позволять ей продолжать просто ради того, чтобы сделать это. Будут и другие вечера, другие возможности. Я не участвую в том, что может причинить ей вред. Я бросаю на нее долгий взгляд.

– Я не в настроении трахать твою хорошенькую киску на помосте этим вечером.

Облегчение вспыхивает в ее глазах, и она застенчиво улыбается.

– Я настолько прозрачна?

– Я научился читать тебя лучше, чем большинство. – Я наклоняюсь ближе. – Хотя я говорю

правду. Я еще не готов выставить тебя на всеобщее обозрение на этом уровне. Мне нравится, что мы остаемся в тени, что то, что у нас есть, предназначено только для нас. Простишь меня?

– Всегда. – Она расслабляется рядом со мной и быстро целует меня в уголок рта. – Это звучит

так горячо в теории, но теперь, когда я здесь…

– Если ты решишь, что не готова воплотить это вне фантазии, все в порядке.

Она откидывается назад.

– Но это то, чего ты хочешь. В конце концов.

Я беру ее за руку и провожу большим пальцем по костяшкам ее пальцев.

– Да, мне это нравится. Однако частью этой привлекательности является ваше удовольствие.

Если тебя это не возбуждает, то это спорный вопрос.

– Мммм. – Она следит за нашими руками. – Может быть, мы можем начать сегодня вечером с

чего‑ нибудь в тени, на этом троне? Затем продолжайте оттуда в следующий раз?

– Если хочешь, – осторожно говорю я. Я не говорю о том, что нам потребуется намного больше

шести недель, чтобы разобраться со всеми грязными вещами, которые крутятся в ее впечатляющем мозгу. Это было бы нечестно, и я не хочу причинять ей боль, даже мимоходом.

– Но не сегодня вечером?

– Не сегодня, – подтверждаю я.

– Хорошо. – Кажется, она расслабляется еще больше, затем в уголках ее губ. появляется

лукавая улыбка. – В таком случае, Аид, я бы очень хотела начать ночь с того, что ты трахнешь меня в рот, сидя на своем троне.

Я сижу неподвижно. С момента первого раза ее губы обхватывали мой член десятки раз, но я не думаю, что когда‑ нибудь привыкну к этим грязным словам, исходящим от нее. Я тоже никогда не перестану жаждать их. Я не говорю ей, что ночь только началась. Она была уязвима со мной, и теперь она предлагает нам то, чего мы оба хотим, чтобы вернуть нас на более твердую почву. Я отпускаю ее и откидываюсь назад, обхватив руками спинку стула.

– Конечно, маленькая сирена. Встань на колени.

Она, не теряя времени, соскальзывает с меня и подчиняется. Даже стоя на коленях, она в каждом дюймом выглядит настоящей королевой. Она расстегивает переднюю часть моих штанов и вытаскивает мой член. Маленькая «дразнилка» облизывает губы и смотрит на меня снизу вверх.

– Они все смотрят, не так ли?

Мне не нужно смотреть, чтобы знать ответ, но я все равно это делаю. Теперь, когда они поняли, что повестка дня изменилась, есть горстка темных фигур, которые уже находятся в центре сцен и трахаются, но большинство из них развалились на диванах и стульях и смотрят в нашу сторону.

– Они не могут видеть ясно, но их воображение делает всю работу за них

– Мммм. – Она дрожит, и на этот раз это все желание. – Они смотрят на нас и видят, как ты

унижаешь собственность Зевса.

– Ты не его собственность. – Это звучит резче, чем я хотел бы.

Она обхватывает рукой основание моего члена.

– Я знаю. – Персефона дарит мне душераздирающую улыбку. – Испорть мне макияж, Аид.

Устрой хорошее шоу, только для нас.

Нас.

Эта женщина убьет меня, если продолжит так говорить, как будто мы против всего мира. Как будто мы команда, подразделение, пара. Но я ее не поправляю. Вместо этого я позволяю себе погрузиться в фантазию так же, как, кажется, это делает она. Фантазия о нас.

Я наматываю ее волосы на кулак и придаю своему выражению лица что‑ то холодное и сдержанное.

– Соси мой член, маленькая сирена. Сделай это хорошо.

– Да, сэр. – Она не колеблется, просто проглатывает меня, пока ей не приходится двигать

рукой, чтобы ее губы встретились с моим основанием. Она слегка давится, но это ее нисколько не останавливает. Я ничего не делаю, только держусь, пока Персефона достаточно легко набирает ритм, практически задыхаясь от моего члена при каждом движении вниз. Но, похоже, так оно и есть. Когда слезы размазывают ее тушь, а она оставляет помаду у моего основания и размазывает по краям губ, кажется, что я заставляю ее.

Даже не глядя, я чувствую, как сексуальное напряжение в комнате усиливается. Но я действительно смотрю. Я осматриваю комнату, пока Персефона борется за то, чтобы взять мой член в свое горло, видя тех, кто смотрит на сцену с вожделением, и тех, кто выглядит почти обеспокоенным.

Я ненавижу это.

Каждый раз, когда я участвовал в подобной сцене, это было сделано для того, чтобы создать еще один слой мифа об Аиде, чтобы укрепить репутацию человека, с которым нельзя шутить. Они и раньше смотрели на меня со страхом, и меня это никогда не беспокоило, потому что их страх служит определенной цели. Персефона – это не просто какой‑ то анонимный партнер, играющий определенную роль, прежде чем она вернется к своей обычной жизни. Не имеет значения, что ей нужна эта сцена, нужен конечный результат так же сильно, как и мне. Мысль о том, что они думают, что я порочу невесту Зевса исключительно из мести, сидит у меня в груди, как битое стекло.

Тот факт, что они верят, что что‑ то столь земное и естественное, как секс, может запятнать человека, только углубляет эти осколки.

Ее пальцы впиваются в мои бедра, и я перевожу взгляд с комнаты на Персефону. Она отодвигается от моего члена достаточно, чтобы сказать.

– Останься со мной, Аид. Мы единственные, кто имеет значение сегодня вечером.

Она права. Я знаю, что она права. Я закрываю глаза на вдох, два, и открываю их. Единственный в этой комнате, кто имеет значение, стоит на коленях между моих ног, смотрит на меня снизу вверх карими глазами, такими горячими, что удивительно, как мы оба не сгораем на месте. Она прекрасный беспорядок, и знать, что она позволила мне это? Это какое‑ то пьянящее дерьмо.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒